Louder than bombs

      Заказываю кофе и приветливо улыбаюсь баристе, взглядом же скользя по сестре, которая, как раз, готовила кофе для клиента, стоявшего передо мной. Нана ловит мой взгляд и поджимает губу, тут же отворачиваясь. Не сдерживаюсь и закатываю глаза, пока протягиваю купюры парню. Тот удивленно переводил взгляд с меня на сестру, совершенно не понимая, какая кошка могла между нами пробежать.       Кажется, все на работе уже знают, что я, Кобаяши Чие – старшая сестрица их очаровательной и шустрой Наны-чан. И потому, сейчас, все сотрудники в шоке с того, какая атмосфера царит вокруг сестричек. Тяжело вздыхаю и прохожу к свободному столику, чтобы положить на плетенное кресло сумку и неспешно развязать пояс пальто. Беру вешалку и аккуратно расправляю ткань на плечиках, прежде, чем повесить в шкаф верхнюю одежду. Вновь вздыхаю и сажусь за столик, подтягивая пепельницу ближе и выуживая из сумки сигареты.       Маленький огонек быстро коснулся кончика сигареты, сделав пару легких затяжек, выпускаю дым и закрываю глаза, расслабляясь и откидываясь на спинку кресла. Телефон на столе вибрирует, оповещая о сообщении, но мне так лениво открывать его и читать. Кто бы там не был – все лениво.       Вздрагиваю, когда на меня ложится тень, и открываю глаза, замечая, как сестра ставит с подноса чашку с кофе и воздушный чизкейк, политый клубничным соусом. Тихо благодарю, стараясь заглянуть младшей в глаза, но она старательно прячет взгляд, а после разворачивается и отходит обратно к кофейным аппаратам, становясь за кассу и принимая с натянутой улыбкой клиента.       Затягиваюсь и медленно выпускаю дым, после чего аккуратно отпиваю кофе, тут же языком слизывая усы из пенки. Сладко, как и люблю. Позволяю себе улыбнуться, ведь, несмотря на ссору, Нана остается Наной. На секунду случайно ловлю ее взгляд, прикованный к моей улыбке, и хихикаю, когда японка спешно отворачивается, морща нос. Совсем ребенок еще.       Отламываю от торта совсем маленький кусочек и отправляю в рот, когда слышу звон дверного колокольчика, и невольно кошу глаза в ту сторону. Ох, лучше бы и дальше рассматривая стены вокруг. Но нет, возвращаюсь взглядом к огненно-рыжим волосам и не сдерживаю очередной прискорбный вздох. А еще, кажется, меня заметили.       С неудовольствием слежу за тем, как Итори, оставив пальто в шкафу, проходит к моему столику и садится напротив, закидывая ногу на ногу и игриво двигая бровями, с улыбкой наблюдая, как мои брови съезжаются на переносице, а губы превращаются в тонкую накрашенную полосу. Меньше всего хочу сейчас делить один стол с гулем, но, разве у меня есть выбор?       – Так-так, – улыбаясь, сладко обращается ко мне хозяйка бара, – давненько тебя не видела, Чие-тян.       – Лучше бы столько же и не видела, – давлю сквозь зубы, вся подобравшись на месте и старательно игнорируя бегущие неприятные мурашки.       Хочется поспешно покинуть заведение, скрыться, спрятаться, но я тогда лишь привлеку к себе лишнее внимание и вызову еще больше вопросов. А, уверена, у Безликого ублюдка полно пешек, следящих за мной и моей семьей. Лишь от одной этой мысли, проскользнувшей, словно тронутый сильным ветром лист дерева, я ежусь и напряженно всматриваюсь в безмятежное лицо собеседницы. Легко вот так сидеть и улыбаться мне, не правда ли? Наверняка знает, как эта тварь измывается надо мной.       – Бука какая, – надувает губки Итори, после чего медленно встает и поворачивается к кассе, все же, через плечо бросая мне, - никуда не уходи.       Стискиваю зубы и смотрю на ее удаляющуюся фигуру в облегающем длинном платье, невольно чуть не ломаю между пальцев сигарету, делаю затяжку и нервно кусками выпускаю дым, прикидывая, что ей понадобилось от меня. Что можно с меня потребовать? Меня итак повязали по рукам и ногам, постоянно угрожая либо Наной, либо Тамаки. Черт, а что будет, если кого-нибудь из них все же схватят? У Уты наверняка хватит мозгов для того, чтобы выбить пару-тройку зубов моему брату, да сломать нос, тем самым лишая меня опоры из-под ног. Ломая. Глумясь.       Ненавижу.       Наблюдаю за тем, как женщина легко флиртует с парнем у кассы, а после сталкиваюсь с недоуменным взглядом сестры, который направлен в вопросе на меня. Нана-тян видит, насколько я напряжена, склоняет голову, а я лишь киваю, мол, все хорошо, не переживай. Мы в ссоре, да, но это не мешает нам переживать друг за друга. И, все же, в это дерьмо втягивать ее еще больше я не собираюсь, она, итак, на мушке у одного мерзкого психопата.       Итори вновь присаживается за мой столик и отмахивается от дыма, что я легко пустила в нее, морща носик и прищуривая глаза.       – И как такая очаровательная девушка, – шелестит, как ручеек в горах, – может курить такую дрянь?       – Жизнь заставила, – хмыкаю и все же открываю телефон, который трелью оповестил о сообщениях.       Они что, решили атаковать меня с двух сторон? Раздраженно шиплю, читая сообщения, после чего набираю номер, так как мне пригрозили, что сегодня ночью подкинут пару голов под порог, если я не соизволю позвонить его величеству. Закатываю глаза, слушая длинные гудки, после чего отпиваю кофе и морщусь как раз тогда, когда трубку снимают.       – Черт, остыл, – шиплю.       – Холодный кофе не так хорош, согласен, – отвечают мне, и я округляю глаза, понимая, что сказала это моему ненавистному собеседнику.       – И откуда тебе знать, что я пью кофе? – издевательски интересуюсь, так как один лишь голос меня раздражает, – Я тут чай пью, вообще-то. С травами.       – Чие, моя дорогая, Чие, – меня аж встряхивает от такого обращения, – уж мне ли не знать о твоих предпочтениях?       – Чего хотел? – морщусь, делаю глоток больше, после чего тушу сигарету в пепельнице и наблюдаю за тем, как симпатичный официант ставит перед девушкой кофе, в отличие от моего, абсолютно простой, черный, как бездна в их с Утой душах.       – Соскучился вот, – тянет, как ребенок, Ута, – скучно сидеть, клиентов мало.       – Так найди себе новых?.. – не ожидаю от себя, что скажу это с вопросительной интонацией, даже одна моя бровь изгибается в вопросе. К нему, или же ко мне?       – Ох, волнуешься за мой бизнес?       – Ага, десять раз, – закатываю глаза и уже собираюсь откинуться на спинку, как у меня бесцеремонно выхватывают телефон из рук.       Возмущенно открываю рот, но к губам прикасается тонкий пальчик с красным маникюром, пока Итори, улыбаясь, подносит к уху мобильник и здоровается приторно-сладко со своим другом.       У меня от злости раздуваются ноздри, пока я слушаю, как рыжеволосая болтает с гулем. Стучу по столу в злобе кулаком, когда она предлагает ему присоединиться к нам и диктует адрес. Зазвенели приборы, вилка, лежавшая рядом со мной, упала на пол, и я наклонилась, чтобы ее подобрать. Наблюдаю, как хмурится с моего порыва барменша, и криво улыбаюсь ей, пока поднимаю вилку и встаю для того, чтобы ее поменять.       У столика, где хранятся разные столовые приборы, трубочки, сахара и порошки, меня хватает за рукав безразмерной вязаной кофты Нана. Оборачиваюсь к ней и встречаю взгляд, полный тревоги. Машинально накрываю ее руку своей и сжимаю маленькое запястье.       – Я в полной жопе, – шепчу одними губами, прежде чем она успевает задать мне вопрос.       Брюнетка сводит брови к переносице, смотрит на меня пытливо, но я пожимаю плечами, так как вижу, как за этой картиной наблюдает, улыбаясь, свободно привалившаяся к спинке другого плетенного кресла Итори. Мой мобильник уже аккуратно положили рядом с тарелкой с чизкейком. Какая прелесть.       Нельзя, чтобы она что-то услышала, увидела, поняла и передала. Поэтому лишь взглядом прошу Нану не задавать мне вопросов. Я на все отвечу, но не сейчас. Но, как, как же донести это до встревоженной сестрички, на лице которой каждую эмоцию, каждую мысль можно прочесть, как в открытой книге?       Понимаю, что у меня нет другого выхода. Я все равно постоянно на прицеле, уверена, не этот гуль передаст про меня, так другой. У Безликого, к моему сожалению, слишком много лиц и глаз. Склоняюсь к уху сестры и шепчу максимально тихо, надеясь, что мою речь не разберут.       – Я не хочу впутывать в это тебя. Я пытаюсь тебя защитить. Как только смогу – я обязательно приду и все расскажу. Не только тебе, но и Тамаки. Но, сейчас, прошу, поверь мне.       Я ставлю на кон фактически все, и это, к счастью, срабатывает. Мои мысленные игры в покер с самой смертью в этот раз увенчались моей победой. Нана отстраняется и кивает мне, после чего натягивает на губы самую теплую улыбку и проходит к слегка удивленной, но все равно дружелюбно настроенной Итори, чтобы поболтать с той, пока я кладу испачканную вилку и вытаскиваю чистую. Гипнотизирую стопку белоснежных салфеток, понимаю, что могла бы написать сообщение, вот только кому? Да и... Как?       К своей дикой, почти неконтролируемой, радости, вспоминаю, что вчера, сидя в этой кофте на балконе, складывала в глубокий карман несколько ручек, когда решала кроссворд. Молюсь всем богам, пока осторожно опускаю руку в карман и нащупываю одну. Кажется, я прямо сейчас начну танцевать на радостях на месте, но стараюсь держать себя в руках, пока внутри все бурлит от переполняющих меня эмоций. Наверно, со стороны я похожа на маньяка, пока быстро пишу криво пару строчек и номер телефона. Прячу обратно письменную принадлежность и беру еще несколько салфеток, уже чистых, а потом уже направляюсь к столику.       Не знаю, может, я родилась в рубашке, но в груди растекается непонятная радость и облегчение от того, как весело смеется в разговоре с барменшей Нана. Как же мастерски она умеет забалтывать людей, завидую ее таланту. Непринужденная, простецки-хитрая, вот такая вот моя сестрица. Давлю улыбку на губах и прохожу к месту, покашливая, так как сестричка уже успела устроиться на моем месте. Извинившись, она вскочила с места и врезалась по итогу в меня, чуть не сшибая с ног.       Комкаю нужную салфетку и пропихиваю в карман ее фартука, ловя ее удивленный взгляд и поджимая губы. Отхожу в сторону, пропуская все еще кланяющуюся в извинениях сестру к аппаратам, присаживаюсь на свое место и пью уже совсем остывший кофе. Сладкая, но гадость. Морщусь и чистой вилкой цепляю кусочек, чтобы заесть чем-то более приятным неприятное, горькое послевкусие.       – А я все видела, – хихикает девушка, отпивая из своей чашки и наблюдая за моим лицом.       – И что же? – хмурюсь, отправляю еще один кусочек в рот, почти не жуя, проглатываю. Желудок отдается неприятным спазмом.       – Салфеточка, да в кармашек, – вновь хихикает женщина, поглядывая вбок, высматривая, видимо, еще одного моего сегодняшнего соседа по столу.       – Номерочек, да мальчика, – в тон ей отвечаю, отпивая еще кофе и почти уже не морщась.       Морщиться я хочу от нее, так что, кофе мне теперь кажется райским напитком в этом адовом котле. Уверена, если сейчас попытаюсь сбежать – она схватит меня и усадит обратно, пока ее обожаемый дружочек-пирожочек не придет, чтобы они уже вдвоем добивали меня. Закатываю глаза и вновь отпиваю из чашки, после чего ставлю даже со слишком звучным стуком на блюдце.       Наблюдаю за тем, как Нана-тян бегает глазами по надписи на салфетке, хмурюсь, замечая, как она становится мрачнее тучи. Понимаю, что вот так ее подставляю, но знаю, что она точно отдаст тому, кому нужно, эту сраную салфетку. Просто скрещиваю пальцы в мыслях о том, чтобы сегодня, нет, сейчас заглянули следователи. Они бы точно смогли одним видом спугнуть излишне самоуверенных в себе гулей. Я надеюсь.       Ловлю любопытный взгляд хозяйки бара и наклоняю голову, мол, спрашивай, говори, рассказывай, чего хотела. Забалтывай, общем.       – Мне, правда, понравился твой голос, Чие-тян, – говорит Итори, откидывая за спину локон завитых волос, – очаровательный, эмоциональный. Ты великолепно поешь, правда.       – Спасибо за комплимент, – мое лицо становится максимально непроницаемым, не хочу, чтобы она видела меня насквозь.       Учусь нацеплять маски даже слишком быстро. А иначе никак – раскусят, разорвут на части и съедят, даже не подавившись ничем. Прохожу обучение экстерном, ведь впереди – тот самый босс, которого я бы не пожелала никому даже просто в кошмарном сне, не то, что наяву.       Звенит колокольчик, я же превращаюсь вся в каменное изваяние, лишь горящими глазами живо наблюдающее за очередным гостем кофейни.       Не особо-то и спеша, лениво переступая порог, Ута заходит в теплое помещение, выпустив напоследок последнее облачко пара из-за разницы в температурах. В полосатых штанах, буквально, на честном слове, висящих на заднице, черной тонкой футболке с огромным, католического типа, крестом на всю грудь, да растянутой, серой кофте крупной вязки, небрежно сползшей с крутых плеч. И почему я так старательно изучаю его образ? Знай врага в лицо? Хмыкаю и тут же открываю рот, встречаясь с солнечными очками весьма необычной формы. В такое время года, когда солнце-то уже и не светит совсем? Ах да, совсем забыла, у него же совсем необычные глазки. Гульи глазки. И правда, зачем прятаться, он ведь у нас самый умненький и сильненький. Но, вот такие, весьма бесполезные, аксессуары, цепляет.       Как и восемь лет назад. Чувствую, как задрожала нижняя губа, ведь из головы тут же рванули образы, вставшие перед глазами и наложившиеся на фигуру нынешнего гуля. Янки с выбеленными торчащими волосами, которые тогда еще юнец убирал тонким обручем. Мешковатая одежда и куча аксессуаров. Чистая кожа, украшенная лишь пирсингом и метками. И, явно, не чернильными. Алые засосы. Мои засосы.       Прямо-таки перед глазами образ нахального парнишки накладывается на этого подросшего, татуированного, темноволосого парня. Он ухмыляется, и мне в глаза бросается чуть заметный блеск серьги в губе. Сжимаю руки в кулаки и прячу их под стол, опуская на дрожащие коленки.       Отвратительно яркие образы. Они травят мой мозг изнутри, зудят, как надоедливые мухи, молоточками стучат по черепной коробке, чуть ли не выбивая слова: «Вспоминай! Вспоминай! Вспоминай!». Его отвратительный смех, длинные пальцы во рту, сжимающие мой язык, заставляющие стонать.       Перед глазами щелкает пальцами Итори, пока мужчина, предварительно поинтересовавшись у персонала, берез плетенное кресло у соседнего столика и подставляет к нашему, чтобы плюхнуться в него и развалиться, аки довольный жизнью, ни о чем не думающий, кот.       – У-чан, какой же ты долгий, – хнычет женщина, ухватившись за его руку и тут же прижимаясь, ластясь,словно кошка, – мы с Чие чуть не померли, пока тебя ждали.       – Говори за себя, – выдавливаю из себя и отпиваю еще кофе, морщась, но проглатывая.       Медленно смакую остатки чизкейка под пристальный взгляд, пусть и через очки. Он колет, остренько так, ковыряется во мне, будто ржавым шилом, нарочно задевает, чтобы больней было, выводит. Этот урод любит выводить других на эмоции, сам же оставаясь непреклонным. Теперь непреклонным. Молодой человек сильно изменился с тех времен, когда я знала его еще агрессивным, бурлящим эмоциями, неугомонно-сумасшедшим школьником. От воспоминаний тех дней, всего лишь маленькой вспышкой сверкнувших в памяти, пробежал озноб, и я невольно обхватила себя руками.       Мне совершенно не нравится находиться в компании двух гулей. Пусть сейчас они выглядят расслабленными, совершенно не собирающимися нападать на меня – это все маски. Стоит их сорвать – и мне конец. И не только мне, всем вокруг. От этого я пытаюсь сжаться на месте еще больше, но куда там, итак вся скрючилась, как засохший гороховый стручок. Достаю из помятой собственными пальцами пачки сигарету и нервно чиркаю колесико зажигалки, кусая фильтр и шипя от того, что заветного огонька след простыл. Неужели, закончилась? Я же только на прошлой неделе ее купила, не может быть такого.       Еще пара движений – и я, наконец, подношу к сигарете трепещущий огонек. Затягиваюсь нервно и выпускаю тонкой струйкой дым. Так, мнимое стекло спокойствия снова окружает меня. Тонкое, нереально эфемерное, но лучше так, чем совсем сожрать себя изнутри паникой и нервами.       – А Чие что-то задумала против нас, – заговорчески шепчет барменша на ухо брюнету, так тихо, чтобы не слышали остальные, но так громко, чтобы услышала конкретно я.       – Да? И что же? – в тон ей, шепотом, спрашивает мастер, и я вижу под темными стеклами очков, как вспыхивает красным радужка.       – Что-то нехорошее, – хихикает рыжеволосая и откидывает волосы на плечо, оголяя другое, обтянутое лишь мягкой тканью платья, – возможно, даже масштабное.       Закатываю глаза, смотря то на Итори, то на Уту, и вновь затягиваюсь, стараясь успокоить клокочущее внутри раздражение. Хочется встать и оставить их любоваться друг другом, этих милых голубочков, что слиплись, воркуя, правда, обо мне. Интересный поворот событий.       – И давно, – вклиниваюсь в разговор, лениво стряхивая пепел, – помощь в сердечных делах младшей сестренки стала напоминать вселенские заговоры?       – Нана-тян кого-то себе завела? – всплескивает руками хозяйка бара и тут же отлипает от гуля, облокачиваясь руками о столик, – Красивый? Высокий? Сексуальный?       – А тебе все скажи, – как из воздуха, возникает Нана над ними, и невольно оба гуля задирают голову кверху, отвлекаясь от меня, – Ута-сан, здравствуйте. Будете что-то заказывать?       – Здравствуй-здравствуй, – тянет он и легко, дружелюбно улыбается, не знай я, кто скрывается за этим дружелюбным лицом, повелась бы без раздумий, – да, конечно.       Сестра уходит к кассе, ожидая, пока лениво потянувшийся масочник пройдет, наконец, к ней, чтобы сделать заказ. Ничего удивительного, уже знаю, что там будет. Крепкий черный кофе без всего. Иначе его вырвет прямо на стол.       Наблюдаю, как Безликий пытается завести разговор с дежурно улыбающейся Наной-тян, после чего мою руку накрывает теплая ладонь Итори. Вздрагиваю от ее мягких поглаживаний и тут же вырываю руку, прижимая к груди и с прищуром смотря на хитро улыбающуюся, сейчас так похожую на лису, девушку. И, нет, не только из-за волос.       – Эх, если бы не У-чан, – она облизывается, буквально на мгновение меняя свои глаза и заставляя меня подавиться сигаретным дымом, – так бы и съела тебя, лакомый ты мой кусочек.       – Полагаю, я должна сказать ему спасибо? – ухмыляюсь криво, совсем некрасиво, отрываю от нее глаза, чтобы взглянуть на приближающегося Уту, который, я уверена, слушал каждое наше слово, – Но, не буду.       – Жестокая девочка, – слегка хмурится барменша, но я-то понимаю, что это всё – игра.       – Не хуже тебя, - парирую, подыгрывая столь странной игре, - вон, из-за тебя мой кофе совсем остыл. Вот это, да, жестокость!       – Трагедия двадцать первого века, – тянет, сев, гуль, после чего снимает очки и нацепляет их на голову, ворча из-за нескольких спутавшихся прядок. Внимательно смотрю ему в глаза и уже открываю рот, как он перебивает меня.       – У меня тату на глазах, – оттягивая нижнее веко, говорит масочник, а я смотрю на белесую полоску внутреннего века, на нижние темные ресницы, а потом перевожу взгляд на радушку, в которой плещется лава силы и превосходства.       Ужасающее сочетание.       – Переживаешь, Чие? – подшучивает женщина, поглядывая на меня.       – Если и переживаю, то только за себя, – глубоко затягиваюсь и наблюдаю за тем, как она поднимает руку с кровавым маникюром, зачем-то тянется ко мне.       Выпускаю в их сторону густой дым и, если Ута даже своей… Недобровью? Не дернул, то Итори стала отмахиваться от дыма, сверкая негодованием. Криво улыбаюсь так, что прищуривается глаз, и позволяю себе смешок превосходства, с силой туша бычок, вдавливая его в пепельницу.       – Теперь я пропахла этим дерьмом, – слышу злые нотки в ее голосе и холодею внутри. Видимо, переступила черту, – фу, какое ужасное сочетание дают мои духи и сигареты.       – Уж прости, – пожимаю плечами и поправляю на них кофту, – не люблю, когда ко мне тянутся руки.       – А У-чану позволяешь, – обиженно надувает губки рыжеволосая, возвращая голосу игривость и раскрепощенность, пряча недовольство глубже. Она… Боится? Но чего? Или, скорее, кого?       – Не позволяю, – смотрю на нее исподлобья, после чего перевожу взгляд на наблюдающего с легким интересом мужчину, – меня не спрашивают.       – Так, мне нужно разрешение? – ох, эта улыбка не предвещает ничего хорошего.       В этот раз не могу сдержаться, меня передергивает в отвращении к этим острым зубам, губам, к этому лицу. Закатываю глаза так, что начинают дрожать веки. Одно из множества расстройств, доставшееся мне в школьные годы. Дрожь век, пугающая, похожая на предвестие какого-то приступа. Слышу удивленный вздох со стороны девушки и поворачиваю голову, в улыбке прикусывая нижнюю губу.       – Отвратительно, не правда ли? – спрашиваю, не ожидая ответа, прикрываю глаза, – Повреждены лицевые нервы.       Приоткрываю один глаз и вижу, как гуль хмурится, смотря на меня. Засранец, это ведь ты сотворил. Твои подарки красуются на моем теле, внутри меня, в шрамах на сердце, в голове. Это ты посадил семена ужаса и любовно взрастил, так чего же, твои детки не нравятся тебе? Не нравится, что со мной стало? Так это твое творение, я к себе руку даже не смогла приложить. Лишь терпеть, рыдать, молить о пощаде и гореть в собственном огне отчаяния. Гореть так, что болели кости, пылали мышцы, а кожа покрывалась волдырями и лопалась, обнажая кишащих внутри червей страдания.       Теперь на меня смотрят, как на отвратное, безобразное нечто, которому самое место валяться среди мусора. Злюсь, сжимаю руки в кулаки и вскакиваю из-за стола, сверля безмятежное лицо перед собой глазами. Гуль никак не реагирует, что выбешивает меня еще больше, до побелевших костяшек, до ходящей ходуном от напряжения челюсти, до почти скрипящих зубов.       – Убери нахер этот взгляд! – шиплю, как змея, плююсь ядом, выставляю клыки, готовая жалить, убивать.       Молодой человек чувствует бурление во мне, он, словно часть нашего общего, поломанного временем, механизма, отзывается, тоже встает из-за стола, чуть не сшибая баристу с кофе, которое сам же и заказал. Сверлит своими глазами меня в ответ, позволяет проскользнуть языку меж губ и облизать серьгу. Раньше меня это заводило, и Безликий прекрасно знает это. Думает, что прием сработает. Но, только внизу отдается тупой болью прошлого, будто кто-то врезал ногой по органам. Сгибаюсь над столом и приземляюсь неаккуратно, так, что кресло даже отъезжает в сторону, врезаясь в стену за мной. Кажется, у меня буквально полетели искры из глаз. Ненавижу, как же я ненавижу эту боль.       – Чие-тян, что с тобой? – вроде бы, в голосе Итори раздается даже неподдельные нотки беспокойства, но я лишь кусаю губы и прикрываю глаза, борясь с криками, рвущимися наружу. Еще немного – и слезы брызнут из глаз.       – Я в порядке, – говорю с трудом, скорее, для себя, пытаясь успокоиться.       Боль медленно, но отступила, с шипением отпуская меня, переставая сковывать внутри всё. Она, как самый искусный демон, сидит внутри, годами питаясь мной, и не думая даже утихнуть. Вылезает всегда неожиданно, гадкая, противная, скребет внутри своими когтями, прорывает ткани, разрывает плоть. Хихикает и исчезает, отпускает также внезапно, как схватывает. Безумная игра, в которой я всегда не знаю, когда быть готовой.       – По поводу разрешения, – открываю медленно глаза и смотрю на следящего за мной, все еще стоящего масочника, – получи хоть официальные бумаги со всеми печатями – моего разрешения ты точно не дождешься.       Он улыбается мне, позволяет эмоциям взять вверх, и отголоском по лицу проносится прошлое, когда гуль раскрывает шире глаза и вздергивает брови, пугая, наводя ужас. Мерзкий тип, у меня от него мурашки по телу бегут. Обхватываю себя руками и начинаю растирать плечи, чтобы согреться, хотя в помещении тепло. Просто меня обдает холодом от брюнета.       – Как у нее все строго, – мастер закатывает глаза и переводит взгляд на наблюдающую за нами хозяйку бара, – дисциплинированная девочка, все только по бумажкам.       – Для тебя в особенности, – отвечает рыжеволосая и перекидывает волосы вновь за спину, у лица поправляет насколько выбившихся прядок.       – Не сомневаюсь, – позволяет себе короткий смешок Ута, – я всегда особенный.       Мне тошно от этой картины, поэтому медленно встаю из-за стола, накидывая ремешок сумки на плечо, и двигаюсь к шкафу под внимательный взгляд брюнета.       – Уже уходишь? – меланхолично тянет мужчина, наблюдая, как я плавно снимаю с плечиков пальто и кладу сумочку на ближайший столик, – А я только пришел.       – Так, ты пришел не ко мне, – в тон ему отвечаю, просовывая руки в рукава, – тебя Итори позвала, не я.       – Но я согласился прийти только из-за тебя.       – И? Меня это сейчас должно остановить? – я вздергиваю бровь и запахиваюсь, туже затягиваю пояс.       – Возможно, – какой интересный ответ. Такой содержательный, прямо как хозяин ответа.       – Возможно… Нет, – я улыбаюсь обворожительно, даря обоим ну прямо-таки голливудскую улыбку, и поправляю толстый шарф, любуясь собой в зеркало.       – А жаль, – слышу практически над ухом и тут же подрываюсь с места, оборачиваясь и делая шаг назад, хватая сумку и крепко сжимая ее.       Мужчина стоит рядом, возвышается, такой незаметный, внезапный и скрытный одновременно, что я сглатываю, смачивая пересохшее в миг горло. Как я вообще не заметила его в отражении? Настолько увлеклась собой и своим мнимым превосходством, что ослабила бдительность?       Гуль склоняет голову, любуясь мной сверху вниз, ведь он выше. Невольно пробегаюсь взглядом по его голым плечам, отмечая их ширину, и цепляюсь за проглядывающие в вороте футболки ключицы, острые, как спицы. Скольжу по татуировкам, что узорами выглядывают из кофты, съехавшей почти до локтей. Черные, замысловатые рисунки, отражающие его натуру, такую же запутанную и неправильную. Они будто кричат о самой душе владельца и, одновременно с этим, молчат.       Ута замечает, как я на него реагирую, и лишь позволяет себе легкую улыбку на губах, прищуривается, глаза превращаются в полумесяцы, черные, тусклые. Опускаю глаза в пол, старательно рассматривая его обувь и свою. А что, весьма симпатичные берцы, между прочим! Так, стоп, мне нравится, что на нем сейчас одето? Отмена, врубаем отмену!       Разворачиваюсь и уже собираюсь уйти, как меня хватает за руку и переплетают пальцы, крепко сжимая кисть. От неожиданности я застопорилась на месте и удивленно обернулась, но он уже проходит вперед, открывая дверь и утягивая меня за собой, салютуя посмеивающейся в кулак подруге. Я же, в полнейшем шоке, позволяю себя вести еще где-то несколько десятков метров, пока руку буквально жжет, раскаляет от его прикосновений. Чувствую, как большой палец оглаживает мою тонкую кожу, нащупывает выступающую венку, а затем его рука сильнее сжимает, впиваясь крепко, так по-собственнически, эгоистично. Брюнет тянет меня за собой, и мне приходится остановиться и с силой дернуть свою руку на себя, так, что послышался хруст локтевого сустава. Шиплю и недовольно встречаюсь с полыхающим взглядом, он, буквально, горит изнутри, поджигает и меня, втягивая в свой пожар. Кровь начинает стынуть в жилах, а колени предательски трясутся, и это не остается незамеченным.       Молодой человек криво ухмыляется, проходится по мне взглядом, как по товару, и хищно облизывается, а я лишь слежу за длинным языком, в котором, точно маленький алмаз, блестит штанга. Меня передергивает, и из горла начинает вырываться крик. Крик о помощи.       Бесцеремонно мне закрывают рукой рот, также сжимая челюсти до боли, и тащат дальше, внезапно сворачивая в виднеющийся переулок. Пытаюсь укусить, но куда там, мне лишь сильнее давят челюсти, боюсь, как бы не сломали. Царапаюсь, что есть силы, оставляю следы на татуированной руке, и черные рисунки вскоре становятся окружены алыми полосами. Уверена, ему неприятно, но, черт, какая же я слабая, только так спасаться и могу.       На улице темнеет, что играет гулю только на руку. Мне же – на мою бедную задницу. Пытаюсь увидеть хоть кого-то из прохожих и краем глаза замечаю, как выскакивает из кофейни на порог Нана. Но, стоило ей только начать поворачивать голову – и мы уже скрылись в этой узкой улочке. Поднимаю ногу и уже собираюсь врезать в его причинное место, желательно, шпилькой в самые яйца, но меня грубо прижимают к стене, а ногу перехватывают у лодыжки, поднимая, к моему удивлению, еще выше, так, что коленом касаюсь его бедра. Понимаю, что масочник вжался в меня, устроившись между ногами, и могу ощущать всего его, весь рельеф тела через свою и его одежду. Отвратительно, меня сейчас стошнит.       – У тебя красивые ноги, – шепчет Безликий мне в ухо, еле касаясь губами мочки в девственно-детском поцелуе, – и каблуки их только подчеркивают. Но я могу тебе не только их сломать, ты же знаешь. С переломом большой берцовой кости ты точно далеко не уйдешь.       Со свистом выпускаю воздух и скалюсь злостно, точно бешеная собака, пытаюсь впиться зубами в шею, но от меня уворачиваются, и челюсти звонко смыкаются в воздухе, а слюна слетает ему на плечо. Затравлено смотрю в глаза и начинаю извиваться в этом «капкане», даже не заботясь о том, что будет с моей одеждой. Главное – вырваться и сбежать. Не дать ему поймать себя. Не дать этим крепким, острым зубам вонзиться в шею. Я не хочу сегодня в последний раз дышать, совсем не хочу.       Глаза наполняются слезами, и я чувствую, как бегут дорожки по щекам, стирая макияж, смешиваясь с тушью, тональником. Они жутко соленые, противные, но я ничего не могу поделать. Я просто начинаю плакать, чувствуя, как задыхаюсь от такой опасной близости и собственного бессилия.       А Ута внимательно смотрит, в его глазах – неподдельный интерес, смешанный с горечью и, непонятными для меня, сожалениями. Лицо безэмоционально, только глаза, черные, как ночь, глаза, полные эмоций. Они накатывают, как лава из извергнувшегося вулкана, обжигают, проникают под кожу, смешиваясь с кровью и разносясь по жилам, просачиваются в сердце, чтобы поселиться в мышце и жечь, выжигать мощные стенки изнутри.       Отрываю впившиеся в его плечи до боли руки и стираю мокрые дорожки рукавами пальто, оставляя черные следы, которые потом, уверена, даже в химчистке не осилят. Щурюсь, так как глаза ужасно болят, пытаюсь сквозь мутную пелену смотреть на этого мерзавца, но куда там. Лишь чувствую теплый палец на своей дрожащей губе, он нежно, как-то интимно проводит им, слегка надавливает, потихоньку проникая в рот, но сталкиваясь с зубами.       Выродок. Мычу и резко поворачиваю голову, а в следующую секунду чувствую, как меня подхватывают на руки. Не успеваю сообразить, как в ушах уже свист, а перед глазами – мельтешащая, слишком быстро меняющаяся картинка. Цепляюсь за мужчину, как за спасательный круг, и инстинктивно жмусь, так как тело обдает холодом. Сука. Он просто взял и решил запрыгнуть со мной на крышу. Ахуеть просто.       Сжимаю его шею в страхе, пока чувствую сильный ветер наверху. Он обтекает нас, злостно пытается столкнуть, но, в отличие от меня, парень всегда твердо стоял на ногах, поэтому даже сейчас, со мной, сжавшейся в комочек, он лишь усмехается, пока опускает меня, усаживая на самый край крыши,стоит наклониться - и я свалюсь с приличной высоты. В страхе все еще крепко держусь за шею, не хочу распахивать глаза, мне страшно, мне безумно страшно от того, что я не понимаю всю спонтанность его действий. Я не понимаю этого Уту. Я знала его много лет назад, даже знаю сейчас – но, вроде, передо мной и не он. Меланхоличный, лживо-дружелюбный и пугающе спокойный. Прячущий себя за масками, распахивающий свои двери чувств и эмоций только для меня. Хватающий в эмоциях руками за руки, за талию, сжимающий, ломающий, душащий. Перекрывающий кислород и так желающий, чтобы я дышала только им. Безликий позволяет мне смотреть в самую его суть, но сам же ускользает, как песок сквозь пальцы, уходит, надевая очередную маску, не позволяя раскусить его настоящего, возможно, все еще того мальчишку, что и много лет назад, а возможно, уже совершенно другого мужчину, просто на автомате играющего со мной старую роль.       Ута, давно сошедший с ума, для меня, словно незнакомец. Если раньше я могла понять его безумие, ведь смотрела на его страницы жизни, старательно переворачивая одну за другой, то теперь, спустя восемь лет, брюнет написал другую книгу, закрытую, запертую наглухо внутри него. Я, как бы, понимаю его действия, но сейчас, сталкиваясь с ним все чаще и чаще, забываюсь, теряюсь, отступаю. Ведь я не знаю, что он теперь выкинет. Не знаю, какой ход на нашей с ним шахматной доске сделает следующим.       И не свернет ли Безликий мне, прямо сейчас, шею?       Я, черт возьми, ничего не знаю.       Я лишь открываю глаза и в ужасе смотрю на то, как мужчина падает передо мной на колени, а его руки ползут под пальто, они касаются боков и вытаскивают заправленную в юбку водолазку. Дрожу, когда ледяные пальцы касаются горячей кожи, и забываю, как дышать, когда меня с силой сжимают, лицом утыкаясь в сверкнувший меж полами пальто, оголенный живот. Мастер рвано дышит, обдавая кожу горячим дыханием, и оглаживает пальцами, прижимаясь все больше, смыкая кольцо так, что я выгибаюсь, чтобы почувствовать сухие губы на пупке. Мне страшно, безумно страшно, ведь он молчит, лишь невесомо целует, я чувствую легкие, щекочущие прикосновения и крепкие мужские руки, что держат, не дают вырваться и упасть. Он хочет быть еще ближе, весь дрожит, и дрожь передается мне.       Черт, да его внутри съедает пожар!       Крепко держусь руками за край, рассматривая черные волосы, что щекочут, отстранено замечаю, что прическа сбилась, ее треплет ветер, рассыпая небрежно заколотые длинные пряди, словно водоросли в воде, они танцуют свой темный танец. Вжимаю голову в плечи, ведь на моей голове всего лишь колючий ежик, он не спасет меня от прокрадывающегося под одежду, пробирающего до костей, ветра.       И когда, в какую секунду, все повернулось так? В какую секунду эта мразь решила, что может прижиматься ко мне, как последний любовник, ищущий спасения?       Поворачиваю голову и стараюсь отвлечься на яркий-красный закат, раскрасивший зеркальные здания своими рваными всполохами, приправленными воздушными облаками, редкими вкраплениями замеченными на небе. Диск солнца, сейчас такой близкий, уходил с неба, даря последние, кровавые, краски небу. Щурюсь, наблюдая, и тяжело дышу, ведь такое теплое, такое большое солнце сейчас морозит кожу на контраст с губами, что продолжают меня целовать с каким-то абсурдным благоговением. Никогда еще ко мне Ута не прикасался так нежно, как сейчас.       Похоже, никогда в жизни он не боялся меня потерять так, как сейчас. Снова.