Louder than bombs

      Ее кожа бархатная, мягкая, настолько тонкая, что напоминает ему самый дорогой шелк. Такую кожу нужно трогать с осторожностью, с особой нежностью, с благоговейным страхом. Вот только он способен лишь на то, чтобы разрывать мягкую плоть на куски, поэтому, даже сейчас, в непонятном приступе, сжимает тонкое девичье тело, мнет бока, пока лицом утыкается в благоухающую плоть, а губами касается призрачной нежности. Чие похожа на молоко, настолько она бледна и тягуча, настолько расплывчата для него. Ута ощущает, как напрягаются слабые человеческие мышцы от его действий, как девушка рвано дышит, застывает, лишь сердце под ребрами ходуном скачет, отбивая поистине пугающий, быстрый ритм. Оно будто нацелено на то, чтобы пробить кости и выпрыгнуть наружу, умчаться, улететь как можно дальше, забывая об ужасах реальности.       Горячий язык скользит по коже, оставляя мокрый след, гуль спускается ниже и утыкается в край юбки, что слегка отстранился от тела, позволяя заманчиво заглянуть под него. Длинный язык скользит под кромку и натыкается на резинку колготок. Опасно близко самый кончик скользит по коже, пока не спускаясь вниз. Кобаяши-старшая с шумом втягивает и без того плоский живот так, что мужчине открывается прекрасный вид на резко очерченные ребра. Она худая и совсем нездоровая, от нее веет лекарствами, что примешивают к восхитительному запаху отвратные нотки, от которых хочется блевать.       Поясница чешется, сила просится наружу, и кто он такой, чтобы самому себе отказывать? Щупальца, как паучьи лапы, вырываются из тела и начинают хаотично извиваться, поблескивая крюками на концах, вызывая судорожный вздох у девушки, что теперь пытается выгнуться в его «объятиях», максимально отстраняясь от кагуне. Еще пара мгновений – и они пробивают цемент, цепляясь, кто куда, разламывая крышу, заставляя ее покрываться крупными трещинами. Ужасающее зрелище страшной, но такой великолепной чистоты силы. Мужчина улыбается в женскую кожу и трется носом, сложно кот, испытывая легкую эйфорию и чувствуя, как скапливается во рту вязкая слюна.       – Я так полагаю, – хрипит из-за слишком сильного захвата Чие, – вот и час моей смерти настал?       Губы растягиваются в улыбке, а смех приглушается ее телом, столь горячим, обжигающим, что у него начинает гореть все внутри, плавясь, разваливаясь на куски. Постепенно, ужасающе медленно молодой человек расцепляет руки и начинает оглаживать голую тонкую талию, потихоньку пробираясь пальцами под ткань водолазки, проникая все глубже.       Бритоголовая выгибается под немыслимым углом, пытаясь убрать от себя эти пальцы, что буквально скребут ее, и ловит ртом воздух, понимая, что отклонилась достаточно сильно для того, чтобы сорваться с крыши и полететь вниз, на встречу с асфальтом прямиком ее красивым личиком.       Легко скользнув сухими приоткрытыми губами и носом по коже вверх, масочник отрывается от тела и встает на ноги, тут же нависая грозно над еще больше склонившейся девчонкой. Она вся порозовела от прилившей к голове крови и тяжело дышала, он мог четко отследить, как взбухли на висках и лбу сосуды, как выступил пот на лице. Далеко не сексуальное зрелище, вот только в его понятии нет классически устоявшегося секса, для него давно все перевернулось и извернулось, потеряв крохи рассудка. Руки скользят по ткани пальто и впиваются в плечи, а брюнет склоняется все ниже, прикрывая глаза от хлестанувших по ним прядям растрепанных волос.       – По-моему, – сладко произносит он, выдыхая в тонкую шею, – сейчас твой час смерти настанет явно не из-за меня.       Нежная кожа натянута, он замечает, как жертва нервно сглатывает, и ухмыляется, но, в следующую секунду, ее руки впиваются в его плечи, а она с силой поднимается, чуть ли вписавшись лбом ему в челюсть, благо, рефлексы у гуля что надо, и он просто повернул голову и потянул тело за собой, быстро ставя на ноги.       – Ты же не позволишь мне свалиться? – подняв голову и заглядывая в яркие глаза, шепчет Чие, и ее слова в половину стираются беснующимся наверху ветром. Однако, гремят в его голове, как огромные церковные колокола, – Я слишком легко умру. А ты такого не потерпишь.       – Совсем чудовище из меня сделала, – скалится мужчина, ладонями скользя по пальто и сжимая тонкую талию, чувствуя, как она вздрагивает под его руками.       – А разве это не так? – скалится девушка в ответ, почти как он, криво, показывая свои маленькие зубки, тонкую щель, – Ты – чудовище, Ута.       Гуль позволяет себе тихий смешок и склоняется к родному лицу, но голубоглазая отворачивается, позволяя уткнуться в скулу. Вдыхая аромат, он открывает рот и проходится языком по острой линии челюсти, помечая, оставляя свой запах на человеческом теле. Кобаяши только его девочка. Только его лакомый кусочек, самый заветный десерт. Мокрое место морозит, и девушка вжимает голову в плечи, все еще упрямо не поворачивая лицо к нему, сверля взглядом темнеющее небо и пышные, изощренно взбитые в небе облака. Молодой человек ведет носом под челюсть, скользит легко к выпирающей косточке за ушком, после чего нежно, девственно целует молочную кожу. Его рот открывается, и зубы цепляют плоть, аккуратно, почти безболезненно. Но, мгновение – и он смыкает челюсти, прокусывая, и чувствует на языке сладкую, дурманящую больной разум, кровь. Его рука закрывает жертве рот вовремя, потому что он слышит протяжный стон, переходящий в заглушенный крик, и сжимает маниакально и сильно ее челюсти, чтобы заставить замолчать. Губы присасываются к ранке, втягивают в себя, а во рту скапливается самое прекрасное вино чужой жизни, что он пробовал. Язык проходится по ране, зализывает, обрабатывает, ведь нужно остановиться, взять себя в руки, хотя внутри все буквально сжимается от возбуждения, кровь бурлит в венах, спускается вниз, к паху, где становится нестерпимо горячо. Тело требует разрядки, невольно, как кот, брюнет трется о хрупкое женское тело, улавливая судорожные вздохи, желая большего. Желая стоны ему в рот.       Чие резко дергается, и его губы с влажным чмоканьем отрываются от кожи, что зарделась в темном цвете. Валится на землю, стоит ему разжать руки, и хватается рукой за горящее болью и пульсирующее место.       – Сука, – она морщится и злобно смотрит на него, возвышающегося, словно скала, – какая же гнилая сука.       То, как она обкладывает его ругательствами, доставляет где-то внутри садистское удовольствие, ведь они оба понимают, что, стоит ему сделать всего шаг – и нога раздробит ей кости, продавит органы, растопчет всю ее в ничто. Буквально пара движений – и она будет размазана по бетонной крыше в самой уродливой, но, одновременно с этим, самой восхитительной для него картине. Чие-тян сглатывает и все подбирается, не сводя с него глаз. Девушка все еще держится за шею, ведь, что ни говори, а человеческая регенерация в десятки раз хуже гульей. Ему это играет только на руку, ведь метки боли будут оставаться намного дольше, ныть и напоминать ей, где ее место. На ступени ниже него, сильного и совершенного, гуля.       Отвратительно слабый человек, от этой слабости ему противно, хочется уже разорвать в клочья, убить. Зачем оставлять на потом, когда можно сделать сейчас? Горькое, ужасное послевкусие осталось на его языке из-за лекарств, которыми воняет Кобаяши. Так какое удовольствие есть подгнившее мясо, держащееся явно не за свои жизненные ресурсы? Она медленно умирает, путь отчаянно и хватается за жизнь, за ту последнюю соломинку, что у нее осталось. Будет ли он достаточно гуманным для того, кто решил ее казнить? Может ли быть гуманность у палача?       Одно из кагуне вырвалось из бетонной крыши, рассыпаясь крупной крошкой с него, и начало извиваться в воздухе, блестя острым крюком. Как же легко этот крюк пронзит ее грудь, зацепит за собой сердце, что повиснет, на кончике, изливаясь кровью из дыры. Бритоголовая будет хрипеть, не в состоянии что-либо сказать, ведь из горла, вместе с жизнью, польется кровь. Все быстро погаснет в ней, глаза застынут, превратившись в стекло, в котором запечатлеется обида, боль, злость. Жизнь уйдет, оставив тело, она перейдет к нему, когда он будет впиваться зубами в тонкие руки, отрывая большие шмотья мяса. Горькие, неприятные, но Безликий просто обязан ее сожрать. Обязан слить себя с ней, чтобы она навсегда осталась с ним, в его теле, в его жилах, в его сердце.       Крюк устремился к ней, замершей под его ногами, с ужасом в глазах смотрящей, как приближается ее скорая погибель. О да, первородный, животный ужас, что хлынул из нее, пропитал все вокруг, отчаянно прилипая к коже парня, впитываясь, просачиваясь, насыщая. Черные глаза затуманились дымкой желания, извращенного, неправильного. Еще немного – и это конец. Он просто вырвет свое сердце вместе с ее и сможет вздохнуть спокойнее, продолжить жить. Эти непонятные чувства, странные эмоции, наконец, угаснут в голове, перестанут долбить, съедать его изнутри. Самолично гуль свернет крепкую шею тому отвратительному существу, что поселилось в нем, делая слабым, податливым, настоящим.       Рефлекторно Кобаяши-старшая прикрывается руками, желая хотя бы немного, но защитить себя. Отчаянная, маленькая девочка. Ее нужно приласкать и любить, а не убивать.       Странный шум заставляет Уту резко скосить глаза, а после кагуне легко прикрывает его и девушку от тысячи ярко-красных иголок. Они впились в паучью лапу, шипя, стали проникать глубже, доставляя дискомфорт. Остальные «лапы» тут же пришли в готовность и хаотично взлетели в воздух, чтобы моментально ринуться к одному из обидчиков на соседской крыше.       Сдавленный крик – и крюк легко протыкает мужское тело не особо сильного гуля, после чего кагуне с силой прикладывает его о стену до хруста костей и везет, крася бетон в кроваво-красный. Пара резких, рваных движений – и тело рвет пополам, тут же вываливаются органы, горячие, мокрые, и крышу облизывает кровавая лужа, что становится только больше. Кагуне отрывает голову уже не дышащему гулю и сворачивается вокруг, точно кольца змеи, с силой сжимает – и слышится треск костей, после чего из удавки начинает течь вязкая кровь вперемешку с кожей, мозгами, обломками костей.       Чие сдавленно вскрикивает и прижимает руки ко рту, вся бледнеет и отползает назад, не желая смотреть на все это. Однако один из когтей впивается рядом с ней опасно близко, предупреждая, чтобы она оставалась на месте. Гуль к ней даже не оборачивается, он всматривается в свою территорию, насчитывая еще трех гулей. Укаку-тип у напавшего, как мило. Да, эти ребятки – самоубийцы. Мужчина не может предполагать, какой тип у остальных, но то, что они держатся на значительном расстоянии и атакуют издалека и исподтишка, уже о многом говорит.       – Надо же, – из укрытия выходит один из нарушителей, в рваном плаще, большой капюшон которого накинут на голову, чтобы скрыть тенью лицо, – сам «миротворец» четвертого района.       – Интересно, – кагуне медленно начинает исчезать, растворяться в воздухе, рассыпаясь алым пеплом, не коснувшимся даже земли, в то время как брюнет потер рукой шею, – что за заблудшие овечки в моем районе?       – Что, не покажешь нам свое кагуне больше? – всплескивает руками незнакомец, отвечая вопросом на вопрос, – Обидно даже.       – Я уже замарал его о вашего товарища, пусть считает это посмертной честью для себя.       – Высокомерный ублюдок, – сплевывает нежелательный собеседник и выпускает из поясницы свой кагуне, похожий на темно-зеленый, покрытый длинными шипами, хвост. Ну, или на очень старый, потертый временем, туалетный ерш.       Безликий усмехается и предостерегающе поворачивается к дрожащей девушке. Буквально на мгновение резко к ней склоняется, заглядывая в полные слез и ужаса, глаза:       – Уйдешь – я тебе руки с корнем вырву.       И тут же подрывается с места, перепрыгивая на другую крышу и хватает за метнувшийся в его сторону хвост. Руки саднят от тупой боли, их пробивает насквозь, но он тянет на себя, а после с силой встряхивает, чтобы заставить противника пошатнуться. Ему хватает мгновения, чтобы очутиться с замешкавшимся противником опасно близко. Уже заносит руку для удара, однако, мужчине приходится увернуться от игл, что вылетели из красного «крыла» до этого обстреливавшего его гуля. Как же раздражает.       Цыкнув и склонив голову, он перепрыгивает через валяющийся труп и прижимает к стенке запрятавшегося для неожиданной атаки третьего противника. Все просто – и вот, обезглавленное тело валится к ногам, забрызгивая кровью одежду, пачкая лицо красными пятнами. Равнодушно заглянув в остекленевшие в ужасе глаза с узкими зрачками, брюнет с силой впечатывает голову в стену, а после откидывает к двум другим, чтобы те могли насладиться раздробленным лицом их мертвого товарища.       – Раздражаете, – на лице – полное безразличие ко всему, взгляд холодный и острый, словно нож, он прорезает воздух и втыкается им в головы, чтобы прижать, приручить, подавить.       Ветер трепет их силуэты и скидывает капюшоны. Неизвестные гули. Без масок, непонятно даже, к какой группировке, району принадлежат. Озлобленные, тощие, явно безумно голодные, они больше походят на отшельников, что в отчаянии решили побороться за территорию и пропитание. Как звери, полулишенные рассудка, но прекрасно знающие, на кого напавшие. На того, кто выше, сильнее, кто сотрет их в порошок.       Перед глазами красная пелена, ноздри дрожат от врезавшегося запаха свежего мяса. Один мощный прыжок, столь неожиданный, что они не успели сообразить. Это стало их роковой ошибкой, так как его руки прошли через плоть даже слишком легко, пробивая позвоночный столб, разнося в кровавое месиво органы. Рваные хриплые вздохи, наполненные бульканьем пузырящейся крови в горле, закатывающиеся глаза и потеря сознания. Брезгливо вытянув руки из горячей плоти, все заляпанные сочащейся кровью, что тут же начинает затекать под рукава, гуль прикрывает глаза и облизывает липкие пальцы. Отвратительно-прекрасно, но так легко, что даже скучно. Никаких эмоций, полное безразличие, ведь слабакам место явно не на этом свете. Не рядом с ним.       Ботинок опускается на голову и давит до тех пор, пока нога с влажным хрустом не входит в череп, тут же обволакиваемая мозгом, мягким, но не таким жидким, как показывают в фильмах. Хорошенько надавив, масочник лишь размягчает серую массу, но она совершенно не похожа на месиво. Насрать. Все тело грязное. Оно горит, внутри все буянит, рвется наружу неконтролируемыми эмоциями, что искажают лицо в зверином оскале окровавленных зубов. Ута смеется громко, но надрывно, заставляет себя замолчать и обхватывает руками плечи, оставляя на них отпечатки кровавых ладоней.       Глаза скользят по крышам и замечают приоткрытую дверь, ведущую на лестницу многоэтажки. Безликий срывается с места, с гневом осматривая пустую крышу и широким шагом направляясь к двери. Гулья кровь полностью перебила человеческий запах, тот аромат, который всего несколько минут назад прочной нитью вился к нему. Ниточка оборвалась, оставив его в красном облаке ненавистных запахов, она испарилась из рук, посмеявшись над ним, даже не помахав на прощанье рукой. Одно резкое движение ногой – и дверь впечатывается в стену, вызывая сдавленный крик сбоку. Гуль проходит внутрь темного пролета и поворачивает голову, выцепляя в темноте сжавшийся комочек девичьего тела.       Чие мелко дрожит, лицом спрятавшись в острых коленях, что поджала к самой груди. Она закрыла руками уши и сидела, ожидая внутри, подальше от разборок, от крови и страшных, нечеловеческих хрипов и криков. Втянув воздух полной грудью, в его ноздри резко впился запах страха, исходящий от человека, сбивающий со всех мыслей, уносящий разум прочь. Оставляя играть лишь на инстинктах.       Мужчина опускается на корточки излишне резко, с шумом, и обхватывает тонкое плечо, пачкая ткань пальто. Ему плевать, главное, чтобы она посмотрела на него. Заглянула в глаза со всем тем ужасом, солеными слезами и противно-голубым отражением его же самого в радужках. Ему нужно видеть это отвращение, страх, ненависть. Физически больно без этого, сосет где-то под ложечкой, отдается в бешено сокращающемся сердце, что тянется к маленькому человечку перед ним. Жалкому, слабому, но с огромной тягой к жизни и к с ч а с т ь ю. Обломать бы ей эти эфемерные крылышки.       Кобаяши отрывается от коленок и смотрит на него блестящими глазами, из которых вновь готовы литься слезы. Ее макияж потек к чертям, но Уте даже нравятся осыпавшаяся тушь под глазами, поплывшие стрелки и сеточка красных сосудов, что особенно контрастируют с морями, охваченными штормом эмоций в таких миленьких глазках. У нее опухшее лицо, красный влажный нос и искусанные губы в кровь, засохшие капельки смешались с остатками полустертой помады. Такая живая, эмоциональная, в страхе прижимающаяся к стенке и смотрящая на него, как мышонок в последние секунды жизни. Запах страха смешивается с тонким женским ароматом тела, кружит голову так, что во рту все вяжет.       Она даже не пытается вырваться из захвата, лишь с ужасом смотрит на ладонь в крови, что ложится на ее щеку и пачкает. На кончике застывает металлический вкус, в нос ударяет специфический запах теплого мяса свежего трупа. Ута пропах смертью и ужасом, сейчас, с расширенными зрачками, с сеткой сосудов вокруг по коже, паутинкой светящейся, он похож на тигра, сгруппированного для фатального, последнего прыжка. Секунда – и зубы вопьются а шею, руки сожмут так, что сломаются кости, а его кагуне вырвется наружу, чтобы проткнуть ее насквозь, пробивая, уничтожая, превращая в решето. Голубоглазая мелко трясется и следит внимательно, не в силах вымолвить даже слово, сосредоточенная лишь на нем и на себе. На их контакте, что искрится оголенными проводами.       – Чие-тян… – шепчет тихо севшим голосом гуль, приближаясь к лицу.       Жертва лишь вздрагивает, когда губы ее касаются, да шире раскрывает глаза, стоит ему прибавить напора и прикусить нижнюю, оттягивая. Мужчина толкается языком в рот, на этот раз она послушно размыкает зубы и лишь смотрит, ощущая привкус чужой, нечеловеческой, крови, во рту. Юркий язык сразу скользит глубоко в рот, оглаживает нёбо и желает проникнуть в горло, перекрывает весь кислород и требует ответа, и Чие стонет протяжно, болезненно ему в рот, чувствуя, как он хочет заполнить все. Подавить, подчинить. Снова завладеть тем, что потерял когда-то. Он целует, будто изголодавшийся, широко открывает рот и накрывает им полностью ее, посасывает припухшие от его ласк губы и совсем аккуратно скользит зубами, добавляя адреналина, заставляя ее дрожать. И неотрывно глядит в глаза, читает этот странный коктейль эмоций, что отражает его самого также. Они, как загнанные звери, в ловушке друг у друга.       Ута, действительно, удивляется, когда получает от нее слабый, но ответ. Она меняет положение головы и оглаживает его язык, после его проникает ему в рот и гладит, задевая уздечкой штангу. Он хмыкает прямо в рот и улыбается, отчего глаза превращаются в две темные щели, и принимает ее в себя, позволяя поиграться внутри его рта, пока она изо всех сил старается не рвать зрительный контакт.       Однако, силы не равны, и голубоглазая устало закрывает глаза, запуская руку в темные, спутавшиеся от ветра волосы. Тянет сильно за корни, заставляя оторваться от себя, мужчина подмечает ее распаленное состояние и то, как рвется между ними ниточка густой слюны. Дышит рвано, отчаянно хватая опухшим ртом воздух, а молодой человек завороженно смотрит на мелькающий в приоткрытом рту язычок, что так и манит прикусить.       – Что… Ты… Задумал?.. – через раз вздыхая, выдавливает из себя девчонка, с поволокой смотря, но из последних сил ставя блок.       – То, о чем ты подумала, – кивает на проскользнувшее понимание, сменившееся на отвращение и страх.       Не дожидаясь ответа, слыша лишь тихие от шока возмущения, он подхватывает ее на руки и утыкается в изгиб шеи под челюстью, опасно опаляя горячим дыханием и подавляя своей аурой, выпуская когти смерти наружу, чтобы сковать маленькое тельце, все еще барахтающееся в увязшем болоте из него самого.

***

      Подчиняясь первородным инстинктам, Ута затаскивает ее в свое логово, в студию, и тащит на второй этаж, совсем не беспокоясь, что дверь осталась открытой. В порыве он сломал ручку, лишая возможности в принципе выйти или зайти, но его это волновало в последнюю очередь. В конце концов, есть черный выход, спрятанный ото всех, даже от самых близких, доступный лишь ему одному. Весьма удобно, если сюда нагрянут следователи, и парень сможет запереть их в студии, пока сам стирает следы через другой путь.       Тело в его руках мелко дрожит, Кобаяши-старшая вся заляпана в чужой крови, что коркой уродует ее одежду, пропитывается в ее запах, смешиваясь и добавляя какой-то перчинки. Она замирает и хватается за испорченную черную футболку, когда мужчина спешно поднимается по лестнице, и вскрикивает, стоит ему пройти в комнату и сбросить ее на постель. Девушка тут же вся подрывается и вскакивает, намереваясь его обогнуть и сбежать, но гуль хватает ее за локоть и с силой опрокидывает обратно на кровать, лениво стягивая испорченную с концами вязаную кофту. Она падает небрежно к ногам, с которых также лениво слетают, один за другим, ботинки. Голубоглазая дергается от глухих ударов обуви о пол и пытается отползти к самому краю, вжимается в стенку, но ее саму хватают за ноги и стягивают каблуки, что звонко стучат по плитке, когда туфли отбрасывают. За ними летят следки, которые в небрежности гуль рвет, даже не замечая, и теперь любуясь, как маленькие пальчики с черными блестящими ноготками поджимаются, а хрупкие ступни пытаются вырвать из захвата сильных мужских рук.       – Ты не посмеешь, – затравленно произносит бритоголовая, опуская узкие ладони поверх его и сжимая сильно, впиваясь ногтями в кожу, глубоко проникая ногтями до посиневших вмятин.       – А ты меня остановишь? – в тон ей отвечает Безликий, понижая голос до рычащих ноток.       Ему хватает всего нескольких мгновений, чтобы рвануть с тела юбку вместе с колготками под возмущенные вопли. Ткань рвется с оглушающим треском, нитки расходятся, а испорченные вещи летят на пол, пока он тянет ее на самый край кровати, сам же устраиваясь на коленях на плитке так, что голова оказывается аккурат на уровне живота. Снизу обхватывает ноги и с силой разводит так широко, чтобы уместиться корпусом между ними, чувствует, как она пытается из последних сил их сомкнуть, но теперь лишь упирается в его крепкое подкачанное тело.       Глаза завороженно смотрят на тонкое бордо кружевного полупрозрачного белья, сквозь вставки цветов он отмечает волоски, а также складки, в которые немного врезалась ткань. Судорожно вдыхает в себя запах, склоняется лицом к животу и медленно скользит по нему губами, оставляя сухие поцелуи и заставляя ее руками проникнуть под его голову и тут же прикрыть самое сокровенное место.       Ута поднимает на нее глаза лишь для того, чтобы усмехнуться в лицо тщетным попыткам, и перехватывает одну из рук, тут же сдавливая кости пясти до прострелившей боли. Чие охает от боли и пытается вырвать руку, чем только играет на руку ему, ведь мастер запрокидывает тонкие ноги с выступающими острыми коленками себе на плечи так, что ступни касаются спины через ткань мешающей футболки. Одновременно он отпускает руку, и в совокупности это дает тот эффект, что Кобаяши валится на спину, слишком резко притянутая за бедра, и не успевает ничего сообразить, как он спускается к самой кромке белья и пальцами отодвигает мешающую ткань, которая будоражит взгляд своей красотой и заставляет возбуждение волнами прокатываться по телу.       Горячий язык раздвигает половые губы и касается пока еще сухой, но горячей промежности, он проходится по ней смачно, оставляя вязкую слюну, и губами втягивает клитор, чтобы тут же прикусить плоть передними зубами. Крик, смешанный с неожиданно сорвавшимся стоном, разносится по стенам и отражается ему в самое сердце, когда язык вновь проходится по горошине и скользит вниз, лаская, возбуждая.       Хныча, девушка упирается ногами ему в спину и прогибается сильно в пояснице от остроты ощущений, когда метал начинает описывать круговые движения, массируя плоть, заставляя ее истекать собственным соком. Влажно, грязно, пошло, в смеси с рваными вздохами, охами и застывающими в глотке стонами. Гуль чувствует, как ее потряхивает, как тело ломает, дергает, и собирает языком соленую влагу, смакуя уникальный, только ей принадлежащий, вкус.       Руки проходят по обе стороны от внутренней стороны бедра и сжимают талию, заставляют прогнуться, описать дугу тонким телом. Ему нравится такой ракурс, нравится слышать сбившееся дыхание, скулеж жадной кошки, что пытается отказаться от удовольствия, что сейчас получает. Язык медленно проникает внутрь, чувствуя узость стенок влагалища, уверенно скользит внутрь во всю длину, самый кончик щекочет стенки, которые тут же сжимаются вокруг от давно забытых ощущений.       Чие-тян теряется на его кровати, она тяжело дышит, и брюнет замечает, как рвано колышется ее грудь, как напрягается живот и то втягивается, то надувается от непонятных для нее ощущений. Ее терзают вставшие воспоминания, а он только и рад стараться, так как перед глазами – образ той школьницы, которую так нравилось осквернять, чтобы слушать в ее полный голос мелодичные стоны. Стенки пульсируют от его языка, они тугие, мышцы сокращаются, а парень продолжает скользить языком, имитируя толчки, забираясь так глубоко, как только может, задевая пирсингом горячую плоть, добавляя остроты. Еще пара движений – и язык влажно выскальзывает с пошлым хлюпаньем, а губы вновь припадают к горошине клитора, который Безликий втягивает в себя.       Слишком бурно, слишком остро, слишком эмоционально – именно так можно описать оргазм, который накрыл ее с головой. Все тело прошибло дрожью, пятками она сильно уперлась в его лопатки, коленями сжала голову, выгибаясь, не сдерживаясь, выдыхая протяжный, скулящий стон в комнату. Пульсация в промежности прокатилась по нему, заставляя самого дрожать, точно юного девственника. Распаленная, все еще скулящая, дрожащая от того, как сильно кончила, девушка даже не может поднять голову, она лишь глубоко дышит, а Ута оглаживает впалый живот, что заходится под его рукой. До него долетает, врезаясь в самую подкорку, ее бешеный стук сердца, именно эту мелодию масочник уже слушал давно, вкушая запретный, человеческий плод похоти.       – Ты… – пытается она выговорить хоть что-то, но из-за нехватки кислорода лишь давится воздухом, – Ты… Блять…       За сегодняшний день у нее слишком много эмоциональных и физических потрясений, Ута, привстав, скидывает ноги с себя и опирается на руки по обе стороны от тонкого тела, наклоняясь ближе и рассматривая лицо.       У нее подрагивают брови, а глаза не могут ни на чем сфокусироваться. Зрачки расширены, она мутным взглядом мажет по нему и снова продолжает изучать стены и потолок, пытается уловить хоть что-то более четко, но все размывается перед глазами. Рот приоткрыт в хриплом дыхании, язык мажет по губам, не давая тем высохнуть и потрескаться, слизывает высохшую кровь после их поцелуя.       Мощным прыжком Безликий запрыгивает на кровать и теперь любуется девушкой, которая начинает видеть мир уже четче. Чие тут же сдвигает крепко колени и поднимает дрожащие руки, чтобы все равно, в последнем сопротивлении, поставить их на мужскую грудь, пальцами ощущая затвердевшие соски. Через футболку жар все равно касается ее кожи, Кобаяши фокусирует взгляд на лице и всматривается в глаза, полные желания, жажды. Страшное зрелище в спустившейся тьме, разве что проникающий красноватый свет вечно живущего Токио проникает в окно и оглаживает их тела, вылизывая изгибы.       Брюнет скалится и стягивает футболку, отстраняясь буквально на пару мгновений. Острый взгляд магнитится к его коже в этом блеклом свете, в котором тенью ложатся татуировки. Останавливается на чернильном солнце, что ползет по груди, однако, не задевая бордового соска. Чие-тян осматривает его мышцы, как в первый раз, подмечает для себя что-то новое.       Для них это – первый раз спустя долгих восемь лет. И, если теперь Кобаяши-старшая напоминает ему высушенное солнцем и ветрами дерево, то сам гуль раздался в плечах, нарастил больше силы, расцвел, как говорят в человеческих кругах. В нем все пышет молодой жизнью, в ней же – отцветает последними цветками сакуры, опадает осенними листьями.       Футболка летит к остальным вещам, а масочник скалится и резко припадает к девичьему телу, трется, как кот, задевает ее грудь своей, желая прочувствовать сквозь полузадравшуюся ткань водолазки нежную плоть. Оставляет свой запах, который для нее, как петля на шее. Также душит, перекрывает кислород, забивает нос, рот, все. Ему плевать на ее попытки вырваться, спастись, ведь она – его маленькая игрушка, девочка, что попалась в сети большого и страшного паука. Безликого.       Тонкие руки опускаются на плечи, ведь он давит, просунуть между ними ладошку не получится. Ногти опять впиваются, желая причинить хоть что-то болезненное, но лишь пускают заряд возбуждения по сильному телу. Голубоглазая отворачивает голову, чтобы не дать себя поцеловать, и загнанно дышит, ощущая животом возбужденный, твердый член. Гуль чувствует, как ее потряхивает от страха, который пересиливает возбуждение.       Быть насильником ему приходилось уже, правда, не так часто. Девушки, в основном, сами на него запрыгивали, желая прочувствовать что-то экзотическое, ведь Ута кажется многим недосягаемым, чем-то таким, что за гранью. За гранью человеческого понимания. Они хотят секса, он – есть. Мужчина дает им то, что они хотят, а после, в пик самого бурного оргазма, прокусывает шеи, выдавливает глаза, пронзает руками податливые тела. Секс в алом – для него такая привычная картина, только эти цвета связаны с этим неимоверно грязным, но прекрасным актом соития.       Джинсы ужасно мешают, и он рукой расстегивает пуговицы и дергает собачку молнии, тут же срывая их с бедер, но девушка вдруг резко дергается так, что выскальзывает из-под него, и скользит по простыням, пытаясь отползти на краешек кровати. Вот только руки ее перехватывают и жмут к себе, он жмется всем телом, тяжело дыша в затылок, обнимая крепко, скользя руками под кофту и чувствуя кружево бюстгалтера. Еще выше, пальцы забираются под тонкую ткань и дотрагиваются до затвердевших сосков. Мастер чиркает по ним ногтями и заглядывает через плечо к ней, пока бритоголовая шипит, выгибаясь, отстраняясь, но ногами он подтягивает к себе, тут же переплетаясь с ее, крепко удерживая, лишая возможности двигаться.       Девчонка отчаянно пытается вырваться, елозит под ним, распаляя еще больше, проезжаясь худой задницей по напряженному члену, заставляя гуля со свистом выпускать воздух сквозь сомкнутые зубы. В какой-то момент он просто берет и сильно кусает за тонкую мочку уха, наслаждаясь ее сдавленным криком в матрас.       – Нет, – шипит Чие приглушенно в скомканную простыню, кладя тонкие руки поверх его, которые мнут грудь, – я прошу тебя, не надо.       – Уже просишь, – он разворачивает ее к себе и все же целует, глубоко, но менее голодно, – а мне кажется, ты хочешь чего-то другого.       – Нет, – ее голос становится тверже, – я ничего не хочу. Ты не понимаешь?       – Зато я хочу, – мужчина закрывает ей рот, требовательно заставляя принимать его язык, смешивая остатки ее вкуса во рту со вкусом крови, одной рукой плавно скользя по животику вниз, к кромке трусов.       – Пожалуйста… – шепчет затравленно ему прямо в рот, отрываясь и задыхаясь, – Я прошу тебя.       Ута хмурится и всматривается в ее глаза, в которых отчетливо, чуть ли не красными буквами выведенная, видна паника. Она захлестывает ее с головой, заставляя дрожать, замирать, широко распахивать глаза и молить, одним своим видом молить.       Чие аккуратно выскальзывает из ослабших рук и привстает, смотря на лежащего в лживом спокойствии мужчину сверху вниз. Девушка оглядывает его тело, и этот взгляд будто огоньки зажигает на коже, плавит, струится мягко, но настороженно. Ее руки укладываются на торс, а сама девушка вдруг седлает его, он только замечает, как скользнуло красное свечение по гладкой коже тонкой ножки. Голубоглазая закрывает глаза, чтобы разорвать контакт, и припадает к вздрогнувшей груди с поцелуем, жестко, грубо прикусывая плотную кожу, оставляя едва заметный, но быстро розовеющий след. У нее не такие крепкие зубы, отсутствует вся та сила, а потому за ее стараниями наблюдать забавно и особенно приятно, ведь укусы лишь пускают волны возбуждения.       Кобаяши спускается ниже, целует каждый мускул, оставляет следы, мокрые, скользкие, нужные ему, чтобы утолить грызущее волком одиночество внутри. После губ на коже остается холодок, он прокалывает иголкой, заставляя просить большего. И девушка дает новыми поцелуями это ощущение нежности, нужности, страсти.       Губы касаются кожи пупка, язык самым кончиком скользит, выводит спирали, а затем тонкий нос скользит ниже, голубоглазая поднимает голову и проезжается подбородком по жестким волосам, что дорожкой спускаются к лобку. Он чувствует, как ее грудь через водолазку задевает подергивающийся от напряжения член. Втягивает глубже воздух, наблюдает, как жертва открывает мутные глаза и опускается взглядом на черные боксеры, что натянуты в паху.       Всего легкое касание губ через ткань – и головку нестерпимо жжет, так, что приходится стиснуть зубы. Ужасно медленно, распаляюще, она дразнит его внутреннего зверя, что готов вырваться наружу, чтобы грубо трахнуть, пометить, забрать нужное сейчас тело себе. Пальцы пробираются под трусы, ногти касаются чувствительной кожи, заставляя выдохнуть через зубы. Рывок – и ткань стянута до колен, а свободный член встает колом, падает в возбуждении на живот, пачкая кожу предэакулятом. Маленькая ладонь обхватывает мощный ствол и проезжается вверх, выбивая воздух из легких, и Безликий откидывает голову, закрывает глаза. Под веками забегали мелкие искры, когда теплое дыхание обдало блестящую головку, а в следующее мгновение шершавый маленький язычок скользнул кругом, задевая крайнюю плоть, распаляя еще больше. Дуновение ветерка заставляет член в руке дергаться, а потом язык проходится от самого основания, задевая уздечку, натыкаясь на штангу у самой кромки. По телу будто дали разрядом тока, еще немного, и его бы подбросило от такого, насколько внутри все накалилось.       Ута открывает глаза и вглядывается прояснившимся взглядом как раз в тот момент, когда Чие-тян открывает рот и вбирает головку, тут же сталкиваясь с его пожаром в глазах. Вот только в ее лишь ледники, они снегом присыпают сверху на горячую кожу, заставляя заходиться в глубоких вздохах. Мышцы пресса напрягаются, а живот глубоко западает и тут же вздрагивает, гуль не может сдержать стона, когда его член скользит глубже в рот, ложиться на мягкий язык, обильно смачивается слюной.       С влажным хлюпаньем Кобаяши вновь возвращается в головке, обводит языком, и вновь берет глубже, но не до конца. Ее рот маленький, внутри жарко и тесно, хочется пройти еще глубже. Настолько глубоко, чтобы из голубых глаз брызнули слезы, а рот загорелся в боли.       Мужчина кладет руки на голову, ощущая колющие волоски на ладонях, и прижимает ее ближе, одновременно толкаясь бедрами. Член скользит туго внутрь, оказываясь в глотке, и Чие тут же пускает ей вибрацию, издавая гортанный звук в возмущении и жмурясь. Еще давно, когда они оба были юными, почти невинными, детьми, в звериных ласках парень забивался в ее глотку так глубоко, как только мог, трахая грубо, до влажных хрипов, до задыхающихся стонов, до зубов, проезжающихся по коже. Сейчас он не отстает от себя прошлого, бедрами вбивается глубже, ощущает, как нос уперся в лобок, отчего волосы тут же начинают щекотать ее ноздри. Кобаяши пропускает тонкие руки и хватается за его крепкое тело, пытаясь отстраниться, но молодой человек лишь наращивает темп до жжения всего внутри, до кипения в собственных жилах крови.       В какой-то момент он позволяет ей оторваться, чтобы она могла жадно вдохнуть драгоценного воздуха, которого сейчас так не хватало в комнате. Душно, сперто, пахнет потом и их выделениями, похотью, сексом. Приторно, вяжуще. Ее подбородок блестит от собстсвенной слюны, кажется, ему даже видно растраханное горло. Мастер вновь хватается за голову и загоняет внутрь член, сжимая зубы и выпуская из стон, смешанный с со свистом вырвавшимся воздухом.       Узко, невероятно узко и горячо, так влажно, так уютно. Не каждая может взять его член полностью, но малышка, пусть и задыхаясь, справилась с этим, теперь лаская ствол внутри себя, пуская вибрации горлом, двигая языком так, что у него внутри все заходится в экстазе. Она хрипит, мычит, влажные шлепки и хлюпанья вырываются из рта, но какое ему дело, когда эта глотка так хорошо его принимает? Будто создана специально для него.       Еще пару толчков под ее возмущения – и брюнет кончает ей в рот, вцепившись в голову, не давая отстраниться. Семени много, оно выходит и вязко собирается во рту, ей приходится глотать, и Безликий с невероятным удовольствием смотрит на втянутые щеки, а горячим членом ощущает, как сдавливает ее рот в глотательных движениях, как скользкие стенки плотно прилегают, даже сжимают. Как хорошо, его девочка справилась просто на отлично.       Кобаяши, наконец, поднимает голову, когда с ее головы убирают руки, и смотрит на довольное лицо гуля, рукой утирая вязкую слюну, капающую с подбородка на все еще подрагивающий возбуждением член. Ему мало, он, как никогда, хочет ощутить себя в ней, полностью заполнить собой, чтобы смотреть в светлые глаза в бешеных толчках.       Чие-тян еще немного смотрит на него, после чего начинает мелко дрожать. С удивлением Ута наблюдает, как закрываются ее глаза, после чего девушка валится набок, на скомканные простыни, продолжая дрожать. Ее руки сжались в кулаки, она закусила губу, но после полностью расслабилась, затихая. Больше не шевелясь. Замирая, как изящная статуя, лишь слабое дыхание и еле вздымающаяся грудь выдавали в ней жизнь.       Мужчина рывком садится на кровати и склоняется над девушкой, ставит обе руки на матрас, всматривается в лицо, на которое падают его спутанные волосы. Безмятежное, такое по-детски наивное, оно совсем лишено эмоций, почти походит на восковую маску, небрежно раскрашенную остатками макияжа. Напоминает панду, очаровательную, но совсем не мягкую и не пушистую.       Руки неосознанно сгребают ее в слабости и тянут ближе к себе, устраивают голову на груди, мягко опускают задранную водолазку. Он подтягивается выше и устраивается на подушках, гладя пальцами острое плечо, любуясь, как черные ногти сливаются с черной тканью. Чие мычит что-то, и из уголка губ слюна стекает ему на грудь, от чего ему становится прохладно и горячо одновременно. Слишком возбуждает, даже само ее присутствие действует на него, как катализатор для похотливого, бесконтрольного зверя.       Безликий слушает ее сердце, оно громко стучит, удары отдаются в крепкий живот, равномерно распределяясь внутри, доходя до его собственного, стучащего также сильно. Глаза закрываются сами собой под стук, он, как колыбельная, ласкает его, погружает в негу, поэтому руки лишь крепче прижимают безвольное тело к себе, так, что лицо укладывается подбородком на ключицу, а нос утыкается в шею, обдавая чувствительную кожу теплым дыханием.

***

      Звук глухого удара и звон разбитого стекла заставляют Уту резко подскочить с кровати и начать отчаянно моргать, фокусируясь после сна мутным взглядом хотя бы на чем-то. Голова и тело все еще пребывают в блаженной эйфории, но разум быстро приходит в ясность, когда глаза зацепляются за порванную юбку на кафельном полу.       Мужчина неспешно встает и оборачивается, рассматривая теперь совсем пустую постель. Значит, Чие-тян встала раньше него. Рука чувствует лишь холод простыней, значит, он проспал гораздо больше, чем думал. Гуль потягивается и осматривает комнату, пока не замирает, обнаруживая открытый шкаф, в котором творился кавардак из вещей.       Все перелопачено, половина выкинута на пол, смята, разбросана. От этого внутри все закипает от злости, руки чешутся, чтобы ударить, прибить, размазать. Никто не смеет лезть в его шкафы, вышвыривать его вещи, вот так вот надругаться над его порядком, его организацией, означает для глупца смерть. Желваки начинают ходить под кожей от взвинченных нервов, подстегиваемых яростью.       Безликий сбегает легко по лестнице, выискивая глазами нарушительницу его порядка. Но взгляд не может отыскать даже намека на девушку, не то, что само ее присутствие.       Зато, практически под дых дает настежь распахнутая дверь, на пороге валяются мелкие осколки из стекла, вставленного в один из его некогда целых столов, приобретенных для того, чтобы быть «витринами» с масками. Стол же разнесен и теперь криво валяется недалеко на улице, неловко подняв сломанные ножки. В нос врезается женский аромат, что струйкой вытекает из помещения и путается в узких улочках.       Сбежала. Маленькая негодяйка сбежала. Разрушила его обитель, посягнула на личное пространство, а потом сбежала.       Ну, ничего. Ута готов поиграть в кошки-мышки.