Фальшь стали

      Шайла чувствует, как на нее давит тяжесть одеял. Как при малейшем движении кожа касается холодной, не нагретой ее собственным телом ткани. И это заставляет ее принять прежнее положение.       Томительное ощущение присутствия сразу в двух реальностях: той самой, где они все живут, настоящей, и созданной ее запертым в пылающем от болезни теле мозгом, иллюзорной – угнетало, давило, душило. Сновидения менялись сон ото сна. Но ничто не было бредом – лишь навязчивые воспоминания.       - То, что ты здесь по рекомендации вице-адмирала Гарпа, - женщина в форме Морского Дозора пристально смотрела на нее, и во взгляде ее читалось презрение, - ничего не значит. Работать будешь, как и все остальные.       Но офицер врет, и работать приходится раза в два больше других. Потому что предвзятое отношение никуда не делось, и, чтобы никто не говорил, что она пользуется положением Гарпа и отлынивает, ее загружали до упора. Отчеты сыпались на ее голову, как капли воды во время ливня. Девушка старалась изо всех сил. Чтобы не подводить названого деда. И жила какое-то время одними бумажками, бережно сохраняя листовки близких.       Человек по прозвищу Соколиный Глаз появился в ее жизни неожиданно. Просто зашел в комнату, где она пыталась прийти в себя от шока и вникнуть в слова Гарпа о какой-то Воле. Речь вице-адмирала казалась чушью, и потому очень легко соглашается поговорить с ним. И впервые слышит о матери в сознательном возрасте. Может спрашивать о ней. И об отце.       Уплыть на Курогайну впервые кажется легко, а в голову лезут не самые разумные мысли. На острове ее начинают мучить кошмары, и все три ночи Шайла полноценно не спит. Замок в окно выглянуть она не может заставить себя. И первый подарок – флейта. Перед самым отплытием очень ненавязчиво продемонстрированная. Обещание научить играть в следующую встречу.       Девичий мозг многое перевирает, строит иллюзии, придается самообману. При новой встрече с Дракулом она уже считала себя влюбленной в него. А снисхождение и мягкость Михоука в отношении нее лишь укрепляет слепую и безосновательную веру наивного разума.       Отказ больно бьет по самооценке. И брюнет отдаляется, становится холоднее и строже. Требования возросли, и теперь соответствовать сложно. Желания совершать усилие над собой нет – этого хватает на работе свыше всякой меры, но и отступить девушка не может. Письмо отца возлагает на нее надежды. Шанкс верит в свою дочь, а значит, она должна постараться.       А Гарпу почти смешно от жалобы Шайлы: он все видел по ее глазам. Только вот ему-то с высоты опыта понятно больше, а объяснения – не его сильная сторона. Девушка лишь тяжело вздыхает, слова мужчины, что она чуть позже поймет, когда подумает хорошенько, ни капельки не успокаивают. Словно он чрезмерно уверен в ее умственных способностях. Тех самых, которые у нее теперь вызывают сомнения. Хотя письмо отца она благоразумно скрывает. Чтобы ни одна живая душа не увидела его.       А потом что-то начинает давить на грудь, И Шайла выныривает из сна, так и не услышав более подробного, но, как подсказывает память, крайне запутанного объяснение Гарпа.       - Ты в порядке? – нависает над аловолосой Перона. – Ты начала задыхаться.       Взгляд с трудом фокусируется на больших переполненных страхом глазах. В темной комнате, освещенной лишь пламенем камина, синяки под глазами Принцессы Призраков кажутся жуткими. Будто она не спала несколько дней и все это время плакала навзрыд.       - Ты похожа на зомби, - ноющая рука непроизвольно тянется к мягкой щеке. – Миленького, но мертвого. Только штопанных шрамов, как у твоего медведя, не хватает.       - Сама не лучше! – дует губы розововолосая, но ее настроение быстро становится прежним. – Ты так и не ответила.       - Да так, муть снилась, - отмахивается Шайла, выгибаясь, чтобы потянуть мышцы.       - Монстры? Зомби? Катастрофа?       - Хуже, - от движения мышцы начинают ныть сильнее. – Воспоминания. За которые очень стыдно.       Аловолосая поворачивается на бок, чтобы не видеть подругу. Если та спросит, то она не сможет промолчать, а рассказывать совсем не хочется. Слишком много вещей надо обдумать. И как же мешает головная боль.       - У всех есть такие воспоминания, - Перона гладит собеседницу по волосам. – Если ты захочешь поговорить, я здесь, среди подушек.       В ее голосе чувствуется неловкость от попытки пошутить. Шайле неведомы чужие чувства, и ей не понять, как много розововолосая прячет в себе. Как и Принцессе Призраков не удается проникнуть в тайны подруги. Первой за много лет. Возможно, даже единственной. Но Пероне совсем не хочется на нее давить, капризно требуя ответа, который, по собственному мнению, имеет право знать. Она знает, что меняется, чувствует это в себе, но не имеет представления, насколько сильны эти изменения.       Шайла зарывается носом в подушку, ожидая, пока розововолосая ляжет и, что было бы в разы лучше, сразу уснет. Та недолго сидит, затем ложится и через несколько минут возня с ее стороны стихает. Плечи аловолосой чуть расслабились, а дыхание стало более глубоким, хоть и несмелым. Горло саднило, грудь напряглась, удерживая рвущийся наружу кашель. Девушка надеялась уснуть, но эти ощущения не позволяли провалиться в беспамятство. Не видеть снов, тревожащих память.       И конечно же это ей не суждено. Воспоминания тяжелым, удушающим пологом стыда вновь накрыли ее.       Руки трясутся при получении сообщения из Эниес Лобби о нападении команды Луффи. А когда приходит известие о Бастер Колл ее тошнит от страха. Разум рисует смерть названого брата. Благородную, мученическую. Сводящую в ноль действия ее отца, отдавшего за него руку. Шайла запирается в кладовке, прячется среди щеток и ящиков и рыдает в голос. Скулит от безнадежности. И одновременно с этим не может что-то уловить. Ее трясет всю, а от любого движения ее обдает холодом. И еще что-то мешает свободно двигаться. Словно одеяло.       Да! Точно! Это именно одеяло. И кашель рвет горло и грудь. Приходится садиться, чтобы хоть как-то прийти в себя. Тело непослушное и тяжелое. Чужая рука – сильная и обжигающе горячая – помогает выпрямиться.       - У тебя глаза сейчас как у рыбы-шара выпученные, - с насмешкой звучит бархатный голос, проникая в самые глубины ее разума. Задевая там что-то еще не так давно бывшее важным, а ныне позабытое в потоке шокирующей правды. – Чего молчишь? Так горло болит?       У Зоро по спине бегут мурашки, когда он встречается взглядом с Шайлой, уже обратившей внимание на то, что с ней в комнате. Она словно и не злится на него. Даже наоборот, рада видеть. Это пугает почему-то. Он готов к ее гневу, очередной истерике, к потоку обвинений. К чему угодно, но не к этой всепрощающей теплоте в безмерно уставших глазах. Сам Ророноа и не знает, как относиться к той ситуации. Он не то, чтобы чувствовал вину за все это, но ощущение собственного косяка не опускало. Если бы девушка злилась, винила его, выбрать свое отношение было бы проще. Да, виноват. Да, облажался. Можно признать, попросить прощения – не переломится, хоть и вины за собой и не чувствует. Да и в целом гнев принять легче, чем этот взгляд и протянутые к нему руки.       - Знаешь, мне холодно и дерьмово, - Шайла улыбается, и есть в этой улыбке что-то отвратительно всепрощающее.       - Ты болеешь, ничего удивительно.       - Мне плевать удивительно это или нет, - улыбка девушки искривляется. – Пожалуйста, просто обними меня.       Зоро смотрит куда-то в сторону, вздыхает, садится к аловолосой ближе и сгребает ее в охапку.