*
Сережа стоит перед открытым шкафом и рассматривает костюмы, время от времени перевешивая их с места на место. Черный, серый, синий, белый, бежевый, в квадрат, в полосочку, прямую или косую… Муравьев вздыхает, вспоминая, какие годы у него были тяжелыми, что он скупал столько деловой одежды, которую носит через раз. Особенно вон те белый, серый и бежевый костюмы. Сережа предпочитает классический черный на каждый день, разбавляя его серым или вовсе свободной одеждой — рубашкой и узкими черными джинсами. Синий костюм его любимый, и потому он надевает его на праздники и прочие важные даты. Можно ли считать первое сентября праздником? Как проклинал этот день Муравьев, так ничего не поменялось за столько лет — большая часть которых отдана университету и работы в нем. До выхода из дома остается не больше сорока минут; Муравьев опускает взгляд вниз, решая, что с туфлями у него будет полный порядок, но их количество повергает мужчину в шок. Ладно, у Сережи явный фетиш на костюмы и туфли, раз они занимают большую часть в его гардеробе. — Сдать что ли это все, — Муравьев тянется за телефоном, который лежит на не заправленной кровати, и находит нужный номер. Когда на том конце поднимают трубку, Сережа с улыбкой глядя на себя в зеркало выдыхает: — Не разбудил? — Уже на полпути к Вышке, — смеется Трубецкой. — Что стряслось? — О, не то чтобы, — Сережа осматривает еще раз костюмы, проводя по каждом рукой. — Ты в каком костюме будешь? — Мм, в моем знаменитом синем, а что? — Собираюсь тебя отзеркалить, благодарю. Сережа сбрасывает вызов и снимает синий костюм, следом забирая черные туфли. Он надевает наручные часы и душится, фыркая от резкого запаха. Поправляя галстук Сережа идет на кухню, чтобы допить кофе, когда раздается звонок в дверь. Апостол останавливается на полпути и, разворачиваясь на пятках, уже идет в коридор. Паша, покачиваясь на пятках, уже собирается доставать связку ключей, и в это мгновение дверь перед ним открывается. Пестель улыбается во все тридцать два и взмахивает рукой. — С первым сентября! — Тебя или меня? — усмехается Муравьев, запуская парня внутрь. — Нас обоих, полагаю, — цокает Паша, начиная поправлять волосы перед зеркалом и разглаживать складки на костюме. Сережа идет на кухню: — Минуту, я кофе глотну, и выйдем. Пока Апостол хозяйничает на кухне, Паша заглядывает в ванную комнату и доходит до спальни, прищуриваясь, заглядывает и в нее. Не то чтобы он надеялся, что у брата будет там кто-то, однако парень не отчаивается и, когда получает подзатыльник за любопытный нос, задается вопросом скорее для себя: — Как можно жить в свои почти двадцать семь в одиночестве? Сережа закрывает квартиру, пряча ключи в передний карман брюк рядом с телефоном, и оборачивается, смотря вслед спускающемуся по лестнице Павлу. — Ты намекаешь на мой возраст? — саркастически приподнимая бровь уточняет Муравьев. — Я не говорил, что ты старый, — фыркает Пестель, распахивая перед собой дверь и раскланиваясь женщинам, которые с утра пораньше решили собирать сплетни. Муравьев здоровается с соседями, желая прекрасного погожего утра, и догоняет брата, начиная идти с ним в ногу. — Сколько можно гоняться за Романовым? — если Сережа и делает вид, что ничего не замечает и не понимает, это не значит, что действительно ничего не понимает. Он стал понимать это еще с первого курса Павла, когда тот заметил преподавателя по социологии в аудитории. Затем Николая повысили, но Пестеля это не остановило — должность больше, должность меньше, разница, всего лишь. Он ходил за ним хвостиком то и дело, а когда возвысился и стал грозным Пестелем, который над всеми подшучивал в меру своего ужасного юмора, разом забыл о всех правилах приличия. Бог знает, что он делает у заведующего кафедрой в кабинете, выходя от туда с растрепанными волосами. — Это две разные вещи, — поднимая указательный палец и тыкая им в грудь Апостола отвечает Паша. — Да ладно, — они идут по пешеходному переходу, и Сережа с мягкой улыбкой смотрит за первоклассниками с большими шарами, букетами и бантами, на старшеклассников с лентами, первокурсников и старшекурсников. В каждом из них печаль закралась глубоко в груди, сейчас же — счастливые долгожданные встречи. — Оставь мою личную жизнь в покое. — Как и ты мою. — Которой нет, — смеется Паша. — Будто у тебя есть, — безобидно указывает на, вообще-то, неоспоримый факт Муравьев. — Потому ты и бесишься, — Пестель показывает ему язык и будто испаряется, несясь к своим однокурсникам, которых и не любил особо, но уже и породнились за четыре года. Муравьев улыбчиво хмыкает; он собирается идти дальше в корпус, когда на его плечо ложится рука. Он оборачивается и улыбается уже шире, когда видит Трубецкого. Мужчина одет в строгий синий костюм, и Апостол очень хорошо его помнит — ведь именно он его и подарил Трубецкому, когда вернулся из Петербурга. Сережа протягивает руку для пожатия, а затем они обнимаются, похлопывая друг друга по плечам. — Готов вступить в новые ряды? — искренне интересуется Муравьев, заглядывая в глаза друга. — Всегда готов, — смеется Сергей, жестом предлагая пройти первым Апостолу. Сережа протяжно мычит, но не упускает возможности, и они оба продвигаются вперед сквозь толпы студентов. В это время Паша уже обхаживает новичков и сейчас стоит вместе с Кондратием и Михаилом, которые выглядят немного растерянными. Пестель объясняет им, куда они пройдут сейчас, а затем им объявят, в какие аудитории разбредутся все группы. — Насколько я помню, ваш куратор Каховский, — Паша закладывает руку в карман, а другой, посвистывая, машет Муравьеву. — Крутой добряк. Рылеев следит за жестами Трубецкого, и когда тот подходит ближе, отдавая легкий поклон в знак приветствия, негромко хмыкает носом, отворачиваясь. Конечно же, он забывает рассказать Мише, что теперь Трубецкой будет преподавателем истории в ВШЭ, потому что Бестужев буквально прыгает ему на шею и радостно визжит. — Мм, там для тебя экспозицию уже составили, — говорит Паша Сереже, привлекая тем самым внимание всех присутствующих. — Чтобы я без тебя делал, — Сергей хлопает брата по плечу и отходит немного поодаль, доставая телефон. — Экспозиция? — заинтересованно спрашивает Рылеев, чувствуя, что ему нужно куда-нибудь деться, и выразительно смотрит на нового знакомого. — Ага, — Паша кивает в сторону Муравьева. — Он же фотограф прирожденный. Вот некоторые очень озабоченные преподы и собирают для него всякие штучки, чтобы тот мог пощелкать. — А где на фото можно взглянуть? — в разговор втискивается Бестужев. Пестель провожает взглядом вышедшего на улицу Романова, со сдержанной улыбкой который идет навстречу к Трубецкому и Апостолу, и потому запоздало отвечает: — А? Так он профиль в инстаграме ведет специально, там можно и глянуть, — Паша оборачивается, и Миша несколько растерянно смотрит на него. — Давай забью. Миша протягивает Пестелю свой телефон с уже открытой лентой в сети и отворачивается к Рылееву. Кондратий прожигает дыру в спине Трубецкого и пребывает сейчас не в лучшем состоянии, — сегодня они встретились впервые после того, как Рылеев был у того в гостях, и Кондратию до того неловко, плохо и в целом он уже ненавидит себя за эти чувства, что не мог должным образом поздороваться с Сергеем. — Ты в порядке? — Миша ободряюще поглаживает его за плечо. — Бледный какой-то. — Волнуюсь, — Рылеев пожимает плечами. Паша возвращает телефон Бестужеву. — Ты даже подписан на него, — Пестель пожимает плечами и начинает отдаляться. Когда Миша удивленно хлопает глазами, смотря на его спину, а затем опускает взгляд на экран, сердце делает двойное сальто, а Кондратию стоит записаться на битву экстрасенсов — черным по белому Миша отчетливо видит aesthetics.apostol, и, должно быть, это глупый сон. — Ты гребанный экстрасенс, — Рюмин протягивает телефон Кондратию, и когда тот вчитывается и смотрит в ответ, выглядит не менее шокированным.*
В третьем часу дня после педсовета преподаватели постепенно разбредаются: кто в свои аудитории, кто вовсе домой. Паша сидит на подоконнике, болтая ногами и рассматривая однотонные стены. Он поглядывает на экран телефона и вздыхает — ну, сколько еще ждать? Он встретился с Николаем до начала мероприятия, но тот и слово не дал сказать, тут же отошел с причитанием, что дел по горло и вовсе ему не до Паши. Но Пестель сдаваться не собирается, как и нарушать традицию. Поэтому, когда из кабинета заведующего выходят преподаватели и прощаются, Паша спрыгивает с окна, поправляя слегка помятый пиджак, и направляется к приоткрытой двери. Он заглядывает в щелку, улыбаясь, когда видит Романова одного. Он тихо заходит внутрь, и Николай обращает внимание на него только тогда, когда Пестель закрывает дверь на ключ, — у Романова не было привычки забирать его с собой каждый раз. — Привет, — улыбка Паши до ушей, взгляд Николая — прожигающий, и вздох тяжелый. — Чего тебе? — он откидывается на спинку мягкого кресла, опуская руки на колени и вертя в них ручку. Паша вскидывает брови, не стирая с лица улыбки, и, покачивая бедрами, идет к столу, присаживаясь на него. — Пришел получить традиционный поцелуй и пожелания, что у меня все получится. — Да что ты, — Николай поддается вперед и ставит подбородок на руки, выразительно разглядывая студента. Он подчеркивает, как гармонично цвет костюма сочетается с глазами Паши, выражающие сейчас любовь и заботу. — Не наглеете ли, юноша? — Нисколько, — Паша наклоняется вниз, и они едва не сталкиваются носами, но чувствуют дыхание друг друга на себе. Николай остается в той же позе: не отстраняется, но и не двигается вперед. Он продолжает смотреть в ясные глаза Пестеля, его ресницы мягко опускаются и поднимаются, и Паша вновь видит этот мягкий взгляд. Он прикрывает глаза и тянется к губам медленно и немного робко, но вместо губ целует указательный палец Романова, который в это время наблюдает за ним и тихо посмеивается. Паша щурится, когда отстраняется, и поджимает губы. — Ты делаешь только хуже, — Пестель опускает взгляд, и Николай, все еще смеясь, смотрит туда же. Он замечает бугорок, натягивающий ткань, и усмехается. — Это твоя проблема, — Романов разводит кисти рук в стороны и встает, начиная двигаться к нему прежде, чем тот поймет смысл сказанного и начнет снова причитать. Николай аккуратно берет за кисть руки Пашу и прислоняет тыльную сторону ладони к своим губам. — У тебя все непременно получится, если ты этого действительно захочешь. — И прежде чем Паша успевает среагировать, Романов открывает дверь и выталкивает его, чмокая в воздух. Пестель цокает, закатывая глаза. Ну, конечно, как еще он мог поступить, как не выставить в очередной раз за дверь. Паша последний раз смотрит на надпись, которая висит вверху посередине двери, и уходит. Вокруг студентов почти нет — остались те, кто уже сейчас начинает обсуждать будущие мероприятия, деятельность клубов и прочие студенческие прихоти, за которые еще и деньги доплачивают. Чувства Паши становятся все сильнее с каждым днем, когда он видит Романова. И если поначалу он пытался отвлечься и влюбиться в девушку, то спустя месяц махнул рукой и наконец принял любовь к человеку. Секрет, который он носит в себе четыре года, Паша тщательно скрывает за шутками и вечной беготней за Романовым. Как ни странно, но именно беготня за преподавателем, как за «лучшим преподом по социологии», а в мыслях вовсе за лучшим мужчиной в мире, дала Паше авторитет стоять за себя и свои мысли. Его стали бояться младшие курсы и другие потоки, и за одно невежливое слово в сторону Николая огребали все — даже просто слушающие. Разумеется, что поползли слухи, но Паша быстро замял дело, и они не успели добраться до Романова — репутацией Николая Пестель дорожил как своей родной. Паша прячет руки в карманы, сжимая одной рукой телефон и бренча ключами, и направляется домой — готовиться к новому учебного году, а если еще проще, то напиться от, кажется, не взаимных чувств.