birthmark

намджун лишь на несколько секунд загляделся на темнеющий в сумерках сеул за окном, на то, как яркие неоновые вывески были противопоставлены мягкому тёплому свету сокджиновой квартиры, и почувствовал внутри что-то странное. всё-таки смертная жизнь трогает в нем те струны души, которые должны быть сожжены и полностью вычищены столетия назад. душа? намджун лишился ее, подписывая с сатаной контракт собственной кровью, и тогда его тупые людские переживания о своем бытие и месте в мире заменились долгожданным удовольствием от смерти, прозрачным взглядом стеклянных красных глаз и желанием отдавать людям то, что они заслужили. он стал мраком — той самой пугающей тенью, которая кроется за дружелюбной маской человека и которая видит, как он подставляет коллегу на работе на крупную сумму, как давит котенка на трассе и не останавливается, как следит за группой чирлидирш в раздевалке и мастурбирует. у намджуна нет сожалений и потребности в человеческом тепле — он забыл, он растоптал это в себе и покрыл слоем бетона, под который не заберется ни один ангел и ни один дьявол, даже такого же могущества, как он сам. но есть сокджин. и в физической груди что-то, словно феникс, восставший из пепла, начинает болеть при мысли о нем. намджун не отрицает и, со странной улыбкой накладывая рамен в любимую миску джина, пока надоедливый, но не общигающий (это довольно трудно, когда твое тело состоит из остывшего огня и углей) пар бьёт в лицо, подходит к сидящему за столом молодому человеку. — приятного, — он ставит тарелку перед ним, садится рядом, подпирая кулаком щеку, и смотрит, с каким аппетитом смотрит на еду сокджин и берет палочки. — спасибо, джун-а, — он поднимает глаза на уровень лица намджуна, совершенно серьезного и готового к разговору. его будто сковывает этим взглядом, и, обречённо вздыхая и вжимаясь в плечи, он продолжает: — и...я должен сказать, наверное... — ешь, — в мгновение алый цвет глаз меняется на приятный карий, а мимика лица расслабляется — джун создаёт комфортные условия для ужина джина. но не то чтобы он чувствовал себя неудобно только из-за внешнего вида демона. — тебе нужно восстановить силы. мы успеем обсудить произошедшее позже. — спасибо. — ты уже говорил. — а то, что я люблю тебя? тоже? — сокджин улыбается, подмигивая, чтобы намджун промолчал, подняв уголок губ, и отвёл довольный взгляд в сторону. отлично, атмосфера спасена. но теперь обоим хочется целоваться. чтобы занять время, намджун включил первый попавшийся канал на телевизоре и неохотно погрузился в сюжет какой-то дорамы. за всю смерть ему не приходилось смотреть человеческое телевидение, но всё внутри подсказывало, что к этой жизни сокджина ему придётся привыкать на продолжительное время. а джин наконец запустил палочки в отдающую паром лапшу и принялся есть. — с тобой всё в порядке? — намджун вновь щёлкнул пальцами, чтобы сокджин наконец смог пошевелить запястьями, а на его некогда довольном лице выступила тревога. необычная тревога, даже немного умиляющая, потому что из-под верхней губы все ещё торчали клыки, а глаза, словно два кровавых фонаря, ослепляли джина, но выглядел он по-человечески обеспокоенно. — все хорошо? ты...ты же вспомнил меня, сокджин-а? сокджин неотрывно смотрел в чужое лицо: в памяти расстилались новые и новые картины давних воспоминаний. по кусочку выстраивался пазл за корочкой мозга, а намджун уже не представлял из себя трехмесячного знакомого и без пяти минут бойфренда. нет, в намджуновых глазах, что смотрели с лёгкой паникой, не свойственной ему, джин видел того самого монстра из ада, который умеет принимать человеческий облик, но редко скрывает свои клыки, перепачканные кровью, огромные черные крылья, рога, торчащие откуда-то из-под выбеленных густых волос, и красные зрачки. всё в нем свидетельствовало о прибытии из глубин ада, где он занимает не последнее место в кипящем котле, а наоборот — должность дьявола наивысшего ранга. ким намджун — имя смертного, что выбрал он сам, поднимаясь на землю — не что иное как сгусток пепла и запекшейся крови, без намека на человеческие эмоции. сокджин помнит. он хорошо помнит свою головную боль последние четыре жизни и самую сильную любовь, которую смог отыскать внутри бездушного пустого монстра. но так про намджуна он никогда не сможет сказать. — я в порядке. сокджин улыбается, всматриваясь в кровавые омуты над собой, и освободившиеся кисти рук тянет к оголенным плечам намджуна. — намджун-а... — он расслабленно тянет, когда с облегчением вздохнувший демон руками подхватывает его под лопатками и притягивает к себе сидячее положение и, заодно, в объятия. джин прижимается к тёплому телу, кончиком носа водя возле шеи (привычный запах сгоревшей плоти), но вдруг пихает в плечи, чтобы вновь заглянуть в его глаза: — я тебя люблю, но, сукин ты сын, почему так долго?! — наконец-то, — джун снова самодовольно улыбается, ладонью ища ладонь сокджина, после чего переплетая пальцы. — я обожаю тебя, любовь моя. после возвращения памяти упадок сил быстро настиг сокджина, и тогда намджуну пришлось вооружиться пачкой лапши и овощами и напрячь все знания о людской кухне. словно по команде джин сидел за столом, не вмешиваясь в процесс, и не знал, о чем начать говорить и стоит ли вообще. стыд за их последнюю встречу в чистилище грыз тонкие стенки совести. ему было не по себе от того, как он поступил с намджуном — вероятно, самым гнусным и безжалостным дьяволом, управляющим адом уже больше тысячи лет. тем самым намджуном, который в третий раз возвращается за ним на землю, потому что любит, и прямо сейчас готовит для него ужин. — получилось очень вкусно, — сокджин отодвинул пустую тарелку с палочками от себя, поднимая щенячий взгляд на все такое же серьезное лицо дьявола. — видимо, ты помнишь наши уроки готовки. удивительно, что ты попал в количество соли, ведь твое физическое тело не имеет вкусовых рецепторов и... он замолчал, почувствовав некую волну от намджуна: все светильники и телевизор в квартире погасли, осталась лишь одна неяркая лампочка над столом, и во мраке вновь засветились два красных круга. но страха сокджин не ощутил и по поверхности стола протянул ладони к кистям джуна, обхватив их. — малыш, меня это перестало пугать ещё три четверти века назад. — как много ты вспомнил? намджун предельно серьёзен, но ничто устрашающего от него не исходит. в своей привычной форме он только хочет выяснить, насколько сокджин в курсе всего произошедшего раньше, но не напугать. джин ощущает, как привычные, обволакивающие заботой границы демона запускают его внутрь, отчего долгожданное спокойствие накрывает его с головой и вновь податься в объятия намджуна хочется невыносимо. однако стыд проявляется красными пятнами на скулах и мочках ушей, и теперь от этого разговора точно никуда не получится деться. — только отрывки, — сокджин опустил взгляд на их руки, где его пальцы мягко поглаживали острые костяшки кистей намджуна. — помню, что меня перенаправили на землю в четвертый раз. помню мои последние дни в прошлом существовании. помню, что ты нашел меня восемьдесят четыре года назад и как напугал меня в нашу первую встречу. помню, что всегда находил меня на земле и никогда не оставлял до самой смерти. точнее, до момента, когда я просил убить себя. а ещё помню, что тебя раздражает моя человеческая сентиментальность, хоть ты и перенял от меня привычку быть милым бойфрендом. а ещё мой храп, моя любовь к животным и моменты, когда я кричу на тебя по пустякам. но ты все равно любишь меня! — со счастливой улыбкой он поднял взгляд на безразличное лицо дьявола, которое даже не рассчитывало рассыпаться в мягкой улыбочке после целой сладкой тирады. — а я люблю тебя, джун-а! намджун приподнял одну бровь, заставляя сокджина засомневаться в своих словах, и сразу же получил шлепок по рукам. — прекрати смотреть на меня так! — вдруг джин надулся, отпуская чужие кисти, и упал назад, на спинку стула. — так, словно ты по ошибке вернул мне память! — я зол на тебя, джин-а. — я заметил, дьяволёнок. — ты помнишь наш последний разговор? — на земле? — перед вратами ада. сокджин вжался в стул, опуская пунцовые щеки к груди. — помню... — он собрал руки под столом и стал нервно перебирать пальцы, боясь снова взглянуть в разочарованные глаза намджуна. чуть слышным голосом он произнес: — прости меня... — сокджин, ты пообещал. — я знаю, — сокджин вздохнул, нахмурившись, — но как будто ты сам паинька и не нарушаешь обещания. намджун снова щёлкнул пальцами, и одним взмахом указательного пальца в воздухе поднял лицо сокджина, со скрипящим звуком ножек стула, что протерлись об пол, пододвинул к столу ближе и приблизил к своему, смотря прямо в глаза. ни капли злости не отражались во взгляде демона, но сокджин отчётливо чувствовал каждую его эмоцию и старался противодействовать невидимой силе и отвернуться. — сокджин, ты забываешь, что я не та мудила, которая творит хуйню от нечего делать, а та мудила, которая столетиями даёт по заслугам смертным, — он поднимает сокджинов подбородок выше, выбивая из того стоны. — я поджигаю офисы с тысячью людьми тех, кто ведёт нечестный бизнес, благодаря мне у женщины случается выкидыш, ведь только я знаю, что в шесть лет она избила котенка во дворе и оставила умирать, из-за меня целые семьи попадают в автокатастрофы, потому что они не сортируют мусор и распространяют лживые слухи о своих соседях. человек делает дерьмо и получает дерьмо вдвойне в ответ. но я никогда не буду лгать человеку, которого люблю, и предавать его в момент, когда он так уверен во мне. резко сила, удерживающая голову джина в воздухе, пропала, и он упал носом в стол. зашипев от боли и ладонью накрыв переносицу, он поднял лицо, но тогда намджун уже не смотрел в его сторону. — прости меня. — я просто не понимаю, зачем это всё. ты решил, что играть со мной так весело? — нет, намджун! — он снова схватил кисти намджуна, а истерика в его голосе взяла начало: — ты знаешь, что я живу тобой! я же...я умирал все три раза, чтобы идти за тобой. — и в итоге возвращался на землю каждый гребаный раз, — джун с раздражением ухмыльнулся, после чего его руки стали невозможно горячими, и, обжёгшись, джин отдернул ладони. — до этого, может, я и издевался над тобой, но только потому что не был уверен в тебе. но в последний раз... — что в последний раз? — они сказали, что я могу стать великим врачом и однажды спасу целый мир от масштабной инфекции. я не знал, как мне поступить, и…я подумал, что нужен здесь. целое человечество, оно…оно просто исчезнет без моих рук. намджун-а, пожалуйста, пойми меня. — ты дал согласие, но раннее поклялся, что останешься вместе со мной в аду и больше никогда не вернешься на землю. или это для тебя шутки? я для тебя шутка, любовь моя? слова намджуна терзали — вполне возможно, что он уже применил свои сверхъестественные способности и выжимал из сокджина последние соки ради признания. как бы не так, на удивление дьявола совесть джина сама справлялась со всеми тяготами раскаяния. — я знал, что ты придешь за мной и в этот раз. да даже если бы это была моя десятая жизнь, — сокджин всхлипнул носом, не повышая голос, а наоборот позорно затихая, из-за чего намджун всё-таки обернулся на свой стыдливой комочек искренности: — я знал, что ты вернёшься за мной и будешь со мной всегда, ведь любишь меня. все в аду тебя стыдят, потому что ты влюблен в человека — это я тоже помню, — он горько улыбнулся, и первая слезинка скатилась по изгибу лица, попадая в уголок губ. — я нагло воспользовался твоей любовью, и мне за это очень стыдно. я бы мог поступить иначе, но всё внутри не позволяло. просто я... я не знаю, как мне исправиться в твоих глазах, намджун-а! но я очень хочу. и мне так стыдно, что очень хочется провалиться под землю, чтобы больше никогда не подводить тебя. в тишине квартиры раздался ещё один щелчок пальцев. сокджин больше не чувствовал жёсткую сидушку стула под ягодицами, а, подняв голову, понял, что в мгновение намджун переместил его к себе на колени и уже со всей нежностью руками обнимал за талию, положив голову на его плечо. — провалиться под землю у тебя вряд ли получится, ведь тогда ты выбрал четвертое перерождение. джин ещё раз всхлипнул, влажным носом уткнувшись в намджунову шею. — прости меня, намджун-а... намджун простил. он простил ещё двадцать три года назад, когда увидел сокджина в теле новорожденного младенца в сеульском роддоме. уже давно он понял, что из джина ничем нельзя вытащить человечность, как и эту трепещущую и нескончаемую любовь между ними, и ни за что его не мог винить. как дьявол, намджун может заглянуть в глубину души сокджина, чтобы понять, насколько он искренен, но этого не требуется, потому что он не врёт. и не будет больше врать. — я прощаю тебя, любовь моя. — и ты...останешься со мной, пока я живу здесь? — я не смогу покинуть тебя, пока ты сам этого не пожелаешь. — тогда это не потребуется ещё много времени. я люблю тебя так же, как и век назад, малыш, — сокджин чмокнул того в шею, между дорожками собственных слез, и засмеялся, когда намджун покрылся мурашками, скривив лицо. — я так скучал по тебе!

***

свет в квартире так и не был включен, и две фигуры, сцепившись руками и ногами, лежали на раскладном диване уже второй час, без перерыва смотря ту дораму, которая неожиданно зацепила тонкий нрав дьявола. — кстати, намджун, — свободную руку (вторая была занята ладонью любимого) сокджин запустил в светлые волосы намджуна, который лежал на нем, — почему ты не восстановил мне память в нашу первую встречу? тогда мы бы раньше всё смогли выяснить. — мне нужны были твои родимые пятна. — а зачем? — чтобы вернуть сначала память им. места, куда ты был убит в прошлой жизни, важны так же, как и твой мозг, — намджун поднял голову с сокджинового живота, привстав на локте, и посмотрел на его лицо: — странно, что ты не помнишь. я же каждый раз восстанавливаю тебе память одним и тем же способом. — я же говорил, что помню только отрывками. — значит, придется работать над воспоминаниями. — поэтому я могу спрашивать у тебя все, что угодно, о моих прошлых жизнях? — конечно, сокджинни. но только, когда закончится эпизод этой...эм? — дорамы. — именно. сокджин улыбнулся. все же вопросов у него накопилось очень много.