***
Они подъехали к небольшому одноэтажному домику на окраине города. Он был светлым с маленьким двориком, на котором трава купалась в полуденном солнце. Старые качели, фигурка керамических лягушек под низким кустарником. Даже за эти секунды, пока они шли до двери, мальчик увидел любимые вещи папы — гири и небольшой коврик для йоги. Папа любил заниматься спортом, а дворик позволял делать это на свежем воздухе. Через дорогу от дома был небольшой пруд и бескрайний пустырь. Как было бы хорошо зимой провалиться в сугроб и смотреть на темное небо. Из всех времен года Маттиас любил зиму, когда не светит ослепительное солнце, насыщенный кислородом холодный воздух до боли в легких, все такое спокойное и размеренное, под стать его характеру. Флегматично-меланхольное. Дверь открыла женщина с короткой стрижкой и добрым лицом. Она приветливо улыбнулась гостям и обвела их озорным взглядом. Ее домашнее зеленое платье выглядело новым — неужели она так готовилась? От нее исходило что-то приятное как от кассира булочной: приглушенный уют и желание угодить. Но сможет ли Маттиас привыкнуть к этому нарочитому комфорту? — Привет, Матти, — протянула женщина с ноткой радости в голосе и накрыла макушку мальчика теплой ладонью. Обычно так говорят родственники, которые видели его лишь младенцем. — Рада тебя увидеть, солнышко. Я Аугуста. Ты проголодался за этот перелет? А у нас уже все готово. Можешь проходить в дом. Матти приветливо кивнул головой и пожал ее руку. Он стянул обувь, отставил ее в сторону ровной парой, а после прошел в дом. Он был действительно больше их прежней квартиры в несколько раз, по которой мальчик уже начинал тосковать. Он хотел было дождаться папу и ходить везде за ним от робости, но решил последовать на шум телевизора. Найти источник звука оказалось не так сложно — это была единственная комната, в которой была открыта дверь. В залитом светом помещении мальчик сидел на ковре и смотрел «Звездные войны». Его макушка сияла от солнечных лучей, из-за которых Маттиасу пришлось неприятно жмуриться. Слишком ярко. — Привет, — сказал спокойно незнакомец и обернулся на мальчика, стоящего в дверях. — Привет, — повторил гость и повел плечом. — Я Маттиас. А ты? — Ивар. Рад знакомству, — бодрым голосом сказал мальчик и поднялся с пола. Он был выше Маттиаса, а по начинающему обретать более острые черты лицу можно сказать, что Ивар был на несколько лет старше. Его тело было крупным от мускулатуры, но больше всего бросалась в глаза широкая шея. Тем не менее, его лицо сохраняло что-то детское, а гладкие щеки и отсутствие щетины выдавали еще возраст. Рядом с ним Маттиас выглядел совсем ребенком. — А тебя я знаю. Мне уже рассказали про тебя. — Да и про тебя тоже, — сознался Маттиас с легкой улыбкой. — Ах ты говнюк! И чего ж играешь такого скромнягу? — возмутился беззлобно мальчик и пихнул Матти под бок. Он попытался защититься и увернуться от острого локтя, но это случайная борьба рассмешила младшего. Когда он в последний раз смеялся настолько искренне? Он протянул свои руки в ответ и пытался ущипнуть Ивара. Услышав смех из комнаты, Харальдюр переглянулся с Аугустой. Секундная растерянность сменилась улыбкой облегчения. Он был рад, что сын адаптируется и привыкает. Что первое знакомство с семьей прошло хорошо. — Я же говорила, что Ивар умеет ладить с людьми, — успокаивающе произнесла женщина и погладила любимого по спине. После она отошла и заглянула в комнату, где в лучах солнца суетился ураган смеха. — Дети, пора есть, — произнесла она и улыбнулась мальчикам. Мальчики еле как отстали друг от друга, но по пути на кухню все равно пытались пихнуть соперника. Они шумно сопели, словно после занятия спортом, а румяные щеки, на которых еще светились улыбки, был самым очаровательным украшением. За столом их ждала вкусная еда. Ивар выглядел буднично, словно этот обед встречал его каждый вечер. Для Матти же этот накрытый стол был только по праздникам и важным датам. Обычно они питались не столь богато. Однако здесь радость Матти немного утихла, потому что ничто в этом мире не заменит домашнюю еду. Есть пищу из-под рук замены «мамы» казалось ему предательством и изменой. Самый большой грех — это взять ложку и попробовать салат. Но мальчик понимал, что это лишь странная мысль в его голове, и прием пищи не является чем-то страшным. «Мама, ты не подумай, что я забыл твою еду. Она всегда самая вкусная», — передал он странное послание силой мысли. Конечно, оно едва дойдет до адресата, но Маттиасу так было спокойнее. — Матти, а чем ты увлекаешься? — спросила женщина, чтобы наладить с ним контакт. — Да ничем особым. Стихи пишу, учусь играть на гитаре, собираю лего и играю в компьютер, — пожал плечом Маттиас, накладывая в свою тарелку салат. Его увлечения ничем не выделялись, как и он сам. — Звучит очень многообещающе, — тепло улыбнулась Аугуста и посмотрела на Харальдюра. — Ты должен гордиться своим сыном, он очень разносторонняя личность. Маттиас никогда не слышал таких слов о себе. Он оказывается не просто «хороший мальчик», а некая «разносторонняя личность». Это вообще как? Почему эта женщина говорила такие громкие слова, словно мальчик делал научные открытия? Они знакомы меньше часа, чтобы делать такие заявления. Маттиас все четче ощущал фальшь и шаблонность этой светской беседы. — Да, он пишет очень красивые стихи. Прочитаешь нам один из них? — предложил папа. — Они слишком личные, — холодно произнес Матти. — Расскажу, но потом. Не сейчас. Ужин прошел в теплой атмосфере, хоть несколько напряженной. Маттиас ощущал неловкость от всей ситуации и старался привыкнуть, папа беспокоился за сына и ощущал вину, Аугуста волновалась за свою новую семью. Один Ивар не видел особых трудностей и с легкостью увлек за собой Маттиаса гулять возле пруда после обеда. Обычно он никогда не был особо общительным мальчиком, но всегда отличался мягкостью характера и теплой энергетикой. Маттиас никогда не сказал обидного слова другому человеку, даже если тот этого заслужил. Он не был конфликтным, завистливым и шумным. Матти мог найти контакт с любым человеком, если видел в этом смысл. Даже с таким противоположным по характеру человеком, как Ивар, ему было просто. — А тебе сколько лет? — спросил Ивар, пиная камушек по дороге. — Одиннадцать. А тебе? — поинтересовался Маттиас. — Тринадцать. Этот возраст казался таким большим. Всего лишь два года, а для сознания Маттиаса это приравнивалось к десяти, не меньше. Ивар казался визуально взрослее — его голос начинал ломаться, ноги и руки были непропорционально длинными, а сама речь казалась почти академичной. Но на самом деле нет, и визуальные изменения не несли за собой никакого психологического взросления. Ивар оставался таким же мальчишкой, который любит играть в войнушку и не прочь подурачиться. — Думаешь уже о девчонках? — спросил старший, перепрыгивая на огромных камнях у мелководья пруда. Они выглядели небезопасно — острые, мокрые, скользкие. На некоторых были зеленые разводы водорослей. Ивар смело прыгал на них, когда Маттиас предпочитал безопасность и осторожность. — О девчонках? Нет, зачем они нужны? — фыркнул он и спрятал руки в карманы джинс. Он еще помнил одноклассницу, которая осталась в такой далекой Германии… — Тебе не жарко? — прервал раздумья мальчика голос. На улице было достаточно тепло: на небе не было ни облачка, солнце отражалось в воде и ослепляло. Ивар был в шортах и футболке, а Маттиас предпочел плотную темно-синюю водолазку и чёрные джинсы. Ивару даже было жарко смотреть на это. — Немного, — признался Маттиас из тени ближайшего низкого кустарника, наблюдая за братом или кем он сейчас является. — Но у меня слишком белая кожа. Она не загорает, а сразу сгорает. Я потом хожу весь красный, и с меня слезает кожа, как у змеи. — Ну ты и мутант, — засмеялся Ивар и спрыгнул в прохладную воду, которая была ему ниже колена. Он сделал козырек из руки, чтобы посмотреть на Матти. — Так и что, теперь ты как вампир всю жизнь будешь ходить так? Пошли поплаваем! — Не, это не лучшая идея. Поплавай один, а я тут побуду, — отказался Маттиас. — Да ты чего такой занудный? Папаша же у тебя вон какой веселый, а ты … Давай хотя бы по камням попрыгаем? — А вдруг упаду... — И что? Ты же не хрустальный, не разобьешься. А, я понял. Ты просто слабак, так бы сразу и сказал. Я бы тогда с тобой и не пошел гулять, — протянул театрально Ивар и вздохнул. Он действительно надеялся, что этот хваленый «хороший мальчик» будет смелее. — Да я вовсе не слабый, — сразу ответил Матти и покосился на камни. Действительно, что случится, если он упадет? Папа наругает за грязную одежду. Ну и что? Это все решается одной стиркой. Маттиас сжал решительно губы и вышел из-под тени и подошел к камням. Они выглядели ненадежно: гладкая поверхность, скользкие водоросли, угловатости… Ивар поднялся на один из камней и махнул рукой к себе. Его обувь была насквозь мокрая и хлюпала от воды, но Ивару это ни капли не мешало. Маттиас же косился на камни и думал о том, если упасть на них, то целым вряд ли можно уйти. — Давай. Кто первый добежит до вон той ветки, тот и победил. — А кто проиграет? — спросил Маттиас без особого вдохновения и надежды на победу. — Ну тот просто сопляк, — пожал простодушно плечами подросток и глянул на Маттиаса, который боролся с самим собой. — На счет «три». Раз, два… Не озвучив последнюю цифру, мальчик сорвался с места и стал бежать по камням. Его ноги ловко перепрыгивали все препятствия и ни капли не скользили. Маттиас уже догадался, что игра и не собиралась быть честной, поэтому без рвения тот направился к цели. Медленно, осторожно, не отвлекаясь ни на что. — Ты все еще там, сопляк? — беззлобно бросил Ивар и оглянулся с финишного места на мальчика, который шел шаткой походкой по камням, наступал на края и убеждался, что эта поверхность не столкнёт его в воду. Ивар шумно выдохнул и подбежал к Маттиасу обратно, встав на его пути. — Ты такой зажатый. Тебе нужно быть смелее, понимаешь? Без этого сейчас никуда, — заявил он с внезапно серьезным лицом. Его только начинающие обретать выразительность скулы подчеркивало отражение солнца в воде. Ивар был выше и выглядел вполне как «старший брат», коим, наверно, и уже является. Ловким движением он пихнул Матти в плечо и столкнул в воду. Поскольку это мелководье, тот даже не утонет. Просто намокнет и немного испачкается в песке и иле. — Зачем ты это сделал? — спросил Маттиас, поднимаясь на ноги и оттряхивая бедро от мокрого песка. Он чувствовал, как хлюпает вода в его обуви. И мерзкое ощущение, что все пошло не по плану. — Чтобы ты понял, что это не страшно, тупая ты башка, — пояснил Ивар и спрыгнул к нему. — И ты не сгорел. Зато тебе хоть станет прохладно. Ивар привалился к Маттиасу и стал шутливо пихать его дальше в воду. Мальчик сначала уклонялся, но после и сам стал отвечать на это со смехом. Маттиас ощущал всю бесконтрольность ситуации и приятную свободу. Он просто отпустил ситуацию, отдался полностью своим желаниям. Просто захотел драться в воде, полностью промокнуть и столкнуть Ивара как можно дальше в воду. Просто смеяться до боли в животе. Вместе с каждым вздохом он чувствовал, как что-то приятно ломается внутри. Тот напряжённый стержень дал трещину. Это неизведанное чувство свободы поразило своей яркостью и одновременно напугало неизвестностью. Они вернулись мокрые до самой последней нитки, холодные и замерзшие Но на их лицах сияли улыбки. И правда, ничего страшного не произошло от простого купания в пруду. Это поведение было не характерно сыну, но отец порадовался, что Ивар смог так запросто найти подход к ребенку. Маттиас словно светился изнутри, и это чувство свободы ему очень нравилось. Жили они в одной комнате. У противоположной стены стояла кровать Маттиаса. Это была комната Ивара, но теперь стала их общей. На стене висели плакаты, а потолок был усеян звездами, светящимися в темноте. Именно это украшение особо запало в сердце Маттиаса, который так любил звезды и космос. Он любил перед сном смотреть на потолок и думать о том, одни ли они во Вселенной. Есть ли другой мир, другая реальность, где они общаются с инопланетными существами и совершают новые открытия, которые для умов этой реальности слишком сложны и невозможны? Может, где-то на одной из сотен планет сейчас есть такой же малыш, думающий о чем-то далеком? Такие мысли приводили Маттиаса до яркого потрясения; и проводить за этими раздумьями мальчик мог целую вечность.***
С наступлением осени и начала учебного года, Маттиаса записали в школу к Ивару, чтобы они вместе ходили и приглядывали друг за другом. За все это время они действительно подружились и стали не просто родственниками, но и друзьями. Ивар часто в шутку дрался с Маттиасом, задирал и желал проявить в нем эмоции. Интроверт по натуре Матти иногда уставал от этого назойливого брата, и ему так не хватало тишины. Временами Маттиас скучал по маме, по самым нежным рукам, по сигарете, зажатой между пальцами, по прогулкам по ее выставкам. Это все было таким родным, что он бы отдал все на свете, лишь бы увидеть родителей вместе за ужином. Просто сидеть рядом с ними, как обычно, рассказывать об успехах учебы и получать классическое «хороший мальчик». Сколько стихотворений было сочинено о маме, о своих переживаниях. Эти блокноты были глубоко спрятаны в шкафу между одеждой. Конечно, они созванивались по телефону, но, как бы Маттиас не хотел быть откровенным, где-то рядом находились люди и стесняли его. Гунхилльдур осталась жить в Берлине вместе с бабушкой. «Здесь больше возможностей для развития», — пояснила она, но вместе с тем разбила тщетные надежды Маттиаса на прогулки по выходным и походы в кинотеатр. — Хей, ты только не грусти, хорошо? Ты всегда можешь мне звонить, я всегда рядом с тобой, — говорила мама тихим голосом, таким нежным, что он заставил болезненно сжаться что-то внутри мальчика. Матти ничего не смог ответить, кроме как пискнуть едва различимое и зажать рот ладонью. — Ты мой самый дорогой и любимый мужчина на этом свете. Я люблю тебя, Матти, — прошептала она и поцеловала динамик телефона. — Я тоже, — сдавленно проговорил он и сбросил вызов. Прижимаясь жарким лбом к подлокотнику дивана, Маттиас прикусил уголок подушки. Он ощущал, как сильно скучает по маме и как хочет вернуться в Берлин. Каждый разговор с мамой заканчивался этой головной болью, невыплаканными эмоциями и неровным дыханием. Каждый раз он клялся, что последний раз звонит маме, но всякий раз ужасался этой мысли. В нем боролась злость на отца и тоска по маме. Разве можно было так нагло и некрасиво поступить с такой прекрасной женщиной?***
Маттиасу уже было 12, а Ивару 14. У старшего стала пробиваться первая растительность на лице, лицо обрело более взрослый вид, и за эти полгода он вытянулся на целых 7 см, когда Маттиас оставался ребенком и вырос только на 2 см. Два подростка по-прежнему дружили, хоть и не без ссор, но что-то стало меняться. Ивар с глазами ястреба смотрел, как его мама хвалит чужака и восхищенно рассказывает о нем по телефону подругам. Как чужак пытается называть его маму ласковыми словами в благодарность за приятное слово или вкусный ужин. Внутри семьи не требовали, чтобы Матти называл Аугусту мамой, поэтому мальчик делал так, как ему комфортно — он называл ее по имени. Аугуста рассказывала семейные тайны, про бабушку и дедушку, про его бабушку и дедушку, которые абсолютно чужие для Маттиаса и он даже не смеет знать их. Это постепенно наращивало злость вместе с потерей внимания к сыну и кипящими гормонами. Сначала ему казалось, что это прикольно получить внезапного брата и друга, но сейчас все менялось. Ивар ощущал, что становится менее значимым для родной мамы. Она должна ценить только одного мужчину — своего сына; ни этих чужих гостей, которые так некультурно задержались в их доме. Будь воля Ивара, он давно бы их выбросил за дверь, как жалких котят. И эта злость вместе с нотками обиды долго копилась в Иваре, пока не подвернулся удобный случай для ее выплеска. Маттиас ощущал, что брат будто отдаляется, но искренне не замечал причину такого поведения. Как-то гуляя вместе с Иваром после ужина, Маттиас попросил купить ему сигарет. Он не хотел курить, это был символом мамы, воспоминанием, которое обрело физическую форму. Парень не то, чтобы понял эту глубинную сентиментальность, но выполнил просьбу младшего. Он знал нужные магазины и точки, где можно было бы приобрести эти «взрослые штучки». — А где твой папа? — спросил Маттиас по пути домой. — Он ушел от нас, когда мне было три года. Ушел к какой-то шлюхе, —злобно фыркнул Ивар и в подтверждении своего недовольства пнул камень. — Похожая ситуация, — вздохнул Маттиас без задней мысли. — Ты только что назвал мою маму шлюхой? — переспросил с напором парень. — Нет-нет, я про первую часть, — развел руками Матти с искренним удивлением в голосе, но Ивара уже не остановить. — Ну я вижу, как вы с ней воркуете. Но запомни, она — моя мама. Не твоя, — злобно процедил сквозь зубы он и толкнул мальчика в грудь. Матти согласно закивал, лишь бы тот не злился больше. Сам Маттиас не ревновал своего отца к новой семье, а лишь утопал в сожалении о разводе. Если папе тут лучше, то это здорово. На улице было уже темно и безлюдно. Ивар наступал и не думал даже сдаться в своем напоре. Его разозлило не только неосторожное согласие Маттиаса, но и безропотный страх на юном лице вместе с тем, что именно этот сопляк и является центром мира у всей семьи. В таком возрасте обычно подростки стараются избавиться от контроля семьи, но Ивар в такие моменты ощущал себя полностью одиноким, словно от него отвернулся весь мир и каждый считает ничтожеством. Ивар дал ему подзатыльник стальной рукой и сильно толкнул на землю. Маттиас упал и стал пятиться назад от брата. — Ты понял меня? Еще раз что-то скажешь, ты труп, — прошипел Ивар, наклоняясь к мальчику свирепым орлом и наступая на его распростертую руку. Грязный кроссовок прижимал детскую ладонь всем весом к земле. Маттиас взвыл, жмурился и извивался, лишь бы это помогло ему избавиться от давления. — Хорошо-хорошо, извини, — жмурясь, протянул мальчик и пытался спихнуть ногу второй рукой. Он готов был согласиться со всеми обвинениями, со всеми грехами, лишь бы смягчить злость Ивара и выйти с минимальными травмами. Это первый раз, когда брат настолько разозлился из-за какого-то пустяка и срывается на Маттиасе. Мальчик впервые столкнулся с такой яростью; ни одна душа не проявляла физическую жестокость к нему, а былой «хороший мальчик» оказался не таким уж хорошим для всех. Ивар отступил от своей жертвы; он ощущал себя победителем и настоящим героем. И значимым не только для мира, но и для самого себя. — Вставай, сопляк. Пора домой, — хмуро протянул он с холодом в голосе. Маттиас послушно поднялся на ноги, оттряхнул одежду и посмотрел на покрасневшую ладонь. Он почти не чувствовал руку — она пульсировала, расцвела бледными пятнами на красной коже. В нем кипела обида и чувство вины за возможное грубое слово. Хотелось извиниться, но он понимал, что ничего не произошло. И дома, вернувшись в грязном пальто, он обронил лишь смиренное «я упал». Но эта ситуация не была единственной. Все чаще и чаще по пути со школы Ивар срывался на Маттиаса по причинам и без. Регулярное избиение, синяки, царапины. Из-за того, то Маттиас ходил в закрытой одежде, последствий не видел даже сам Ивар в их комнате. Обидчик никогда не трогал это детское лицо. Но не всегда дело касалось именно физической агрессии — иногда Ивар мог просто выдернуть компьютер из розетки, пока Маттиас играл, мог сломать его вещи или вовсе выбросить. Все стало еще хуже летом, ровно через год их знакомства. Ивар не на шутку разозлился из-за того, что младший брат что-то пытался рассказать своей маме по телефону. Он нервно наматывал на палец провод домашнего телефона и оглядывался по сторонам. Но заметив Ивара в коридоре, сразу умолк. Прямых улик не было, но Ивару стало ясно, что Маттиас пытался рассказать об их отношениях. Периодически старший правда был хорошим братом, смотрел вместе с Маттиасом фильмы или играли в компьютер. Но иногда в него вселялся словно бес, и парень становился неуправляемым. Ивар тактично промолчал и сделал вид, словно не заметил этот странный телефонный разговор. Но ночью, когда дом спал, Ивар подошел к кровати Маттиаса и резким движением зажал рот ладонью, вжимая голову в подушку. — Хоть слово скажешь, я тебя убью. Только попробуй нажаловаться папаше или мамке, — прошептал парень. Мальчику казалось, что он слышал только собственное сердцебиение. Он осоловело уставился на лицо брата на фоне таких чудесных звезд на потолке. Лунный свет из окна падал на лоб и скулы брата, оставляя глаза в тени. Они были словно две большие черные дыры. Маттиас не мог перестать искать глаза Ивара, но его отвлек блеск лезвия ножа в крепкой руке. — Видал, что у меня есть? Если хоть слово скажешь, я ночью прижму тебя и отрежу язык. Маттиас зажмурился и закивал головой. Он сейчас был полностью обезоружен. Он попытался открыть глаза, но мышцы век словно затвердели и бились в судороге. Ресницы Маттиаса трепетали и бились друг об друга, как крылья мотылька. — Клянешься? Маттиас кивнул.***
Несмотря на напряженное отношение с братом, Маттиас адаптировался к учебе и мог найти небольшой, но преданный круг друзей. Его игра на гитаре, которую он считал раньше нормальной, оказалась не такой хорошей, и Матти забросил это дело. В школе он занимался театром, участвовал в постановках и развивал свои организаторские способности. Он действительно учился на «отлично», но замечал, как берлинская международная школа была сложнее. Ему было интересно учиться и искать себя в жизни. Пока его главными интересами остается писательская деятельность и иностранные языки. Он рос и крепчал в своих мнениях, изучал свои слабые и сильные стороны. Но вместе с этим и развивалась его нежелание делиться эмоциями и сердечными делами. Маттиас обязан разобраться самостоятельно. Он считал это за сильную сторону, но зачастую она его и подводила. На домашние праздники, когда Ивар соглашался, они устраивали концерты — настоящие театральные постановки со сценарием, моралью и костюмами из подручных материалов. Маттиас находил себя в продумывании таких деталей, реплик персонажей; и это замечали все родственники и зрители. Конечно, все хвалили актеров, но больше аплодисментов уходило драматургу. Что очень не нравилось Ивару, который не мог похвастаться ничем подобным. Дома учащалось его нервное моргание и постепенно становилось его повседневным поведением. Иногда глаза успокаивались, но при малейшем беспокойстве ресницы начинали прыгать, а Маттиас устало массировал напряженные веки, которые продолжали подрагивать под подушечками пальцев. За это Ивар его дразнил «невротиком». Его колкие высказывания только ухудшали состояние, а периодические нападки ночью делали сон максимально чутким, чтобы слышать любой шорох.***
Однажды летом в шкафу Маттиаса нашли пачку сигарет. Ту самую, которая лежала уже долгое время в память о маме. Конечно, возникло множество вопросов и прямых обвинений в том, что мальчик курит и губит свой организм. Харальдюр помнил ту вредную привычку бывшей жены и опасался, что и «хороший мальчик» принял эту манеру. Маттиасу было обидно, что его семья такого мнения о нем. Аугуста и папа сидели по обе стороны от него за столом и каждый твердил нравственную мораль. Он опустил голову вниз и дергал пальцами нитки на рукаве домашней рубашки. Маттиас отрицал, качал головой и клялся, что эта пачка просто лежит и он ни разу ничего не пробовал. Но в ней не хватало пары сигарет. Которые точно Маттиас не брал. Взгляд метнулся к дверному проему, где стоял Ивар. Его лицо было заинтересовано в этом отсчитывании младшего. Оно сияло невинностью и чистым интересом, словно смотрел увлекательный фильм. Встретившись взглядом с Маттиасом, он блеснул глазами и скрылся в комнате. — В вашей комнате пахло сигаретами. Дома курить нельзя, ты понял меня? — отчитывал его отец строгим голосом и так шаблонно качал пальцем. Но Маттиас был не в этой комнате; он был где-то далеко, словно смотрел за этим со стороны. Насколько глупая ситуация! Какая-то сила заставила Маттиаса сдаться и согласно кивнуть, принести искренние извинения, лишь бы избежать этого давления. Когда его отпустили, Матти разъяренным ураганом влетел в комнату и закрыл дверь, прислонившись к ней спиной. — Ну и зачем ты это сделал? — спросил он со сдержанной нотой злости в голосе. — А почему нет? Разве я не могу использовать сопляка, как всегда его и использовал? — дернул бровью Ивар. — Заткнись. Не видишь, я занят. — Ты же знаешь, зачем у меня лежат сигареты и что они для меня значат. — Не гунди. Ну отругали и отругали, ничего страшного, — отмахнулся Ивар. — Я тебя ненавижу, — процедил сквозь зубы мальчик, боясь повышать голос. — Знаешь, это взаимно, — сказал Ивар и бросил ручку на стол. Он повернулся к нему за столом и уперся локтем на спинку стула. — Чем дольше я знаком с тобой, тем яснее понимаю, почему тебя бросили. Мамка тебя не воспитала нормальным мужиком, а папаша уже как два года бегал к нам за вашими спинками. Да такое ничтожество, как ты, никому не нужно. Эти слова поразили Маттиаса, что он словно окаменел. Не ясно, была ли хоть доля правды в этих словах, но они задели все болевые точки. Предательство отца, собственное унижение и мама. — Заткнись, — прорычал Матти. Он ощущал, как внутри него происходит целый ураган, но он привык подавлять злость внутри себя как негативную эмоцию. Ругаться — это плохо. Конфликтовать — это плохо. Но эти заветы, которые бережно закладывали в неокрепший мозг родители, сейчас надламывались. — Не смей даже открывать свою рот в сторону моей мамы и меня. Ты самый отвратительный человек, которого я только знал. Ивар подошел к брату и пихнул от двери. Он защелкнул замок, оборачиваясь на Матти. Губы были стиснуты в узкую бледную нить, а глаза источали настоящую животную агрессию. Они сейчас смотрели друг на друга и шли по зову инстинкта — отстоять свою территорию. — Кто тебе разрешил говорить такие вещи мне? — приглушенно произнес Ивар и сделал шаг к Маттиасу. Каждый шаг отдавал ударом сердца в ушах Маттиаса. Он подошел к мальчику, испепеляющим взглядом смотря на него сверху вниз, и толкнул на кровать. Нависая сверху, жестокие руки сжали нижнюю челюсть и заставили смотреть на себя. — Я не слышу извинений. Матти зажмурился. В нем кипела ярость, пропитывала каждую клетку ненавистью и желанием уничтожить. Он злобно пыхтел и боролся с собственными чувствами. Злость — это неправильно. Драка — это плохо. — Отстань! — крикнул Матти и толкнул со всей силы Ивара в грудь. Тот, не ожидавший такого отпора, слез с кровати и удивленно сморгнул. Раньше он никогда не слышал такого громкого голоса и силы. Матти выглядел, как загнанный в угол зверь, пытающийся защитить себя от неминуемой смерти. — Я ничего тебе не должен, тварь. Ты больше не притронешься ни к моим вещам, ни ко мне, — громко заявил Матти. В этом юном, только начинающим обретать низкие ноты, слышался гром, сталь железа и гнев. Мальчик с таким детским лицом наступал на Ивара, словно Люцифер и палач. Маттиас замахнулся и ударил подростка по уху, а после ударил коленом в живот. Он ощущал, как хотел причинить ему как можно больше боли и страданий. Чтобы брат плакал, корчился от боли и молил о пощаде. Ивар подхватил злое настроение Маттиаса и был вынужден отвечать силой на силу. Родители слышали, что в комнате что-то происходит и сразу подбежали к двери. Но она закрыта. Сначала стучала женская ладонь с просьбой открыть, а после раздался более громкий хлопок с приказом и угрозами. Но разве двум сцепившимся подросткам было до этого шума? Маттиас бил со всей силы, впервые обнажив свои клыки. — Ты мне всю жизнь испортил! — кричал Матти и ощутил непривычную свободу голоса и тела. Ругаться — плохо. Драться — плохо. Давать сдачу — непозволительно. Разве это правильно? Нужно быть всю жизнь беззубой собакой? Со сбившимся дыханием Маттиас открыл дверь и, оттолкнув мачеху плечом, вышел в ванную комнату. Взору родителем открылась душная комната с запотевшими окнами. И Ивар, лежащий на полу и держащийся за живот. Он будет жить, просто слегка придется поскрипеть. — Матти! — в ужасе воскликнула Аугуста и спешным шагам прошла к мальчику, которого едва узнавала. — Я не Мати! Я Маттиас! — потребовал он, ополаскивая лицо холодной водой. На его ладонях оставалось пару капель крови. У него гудела голова и неприятно жгла бровь. На губе был привкус металла, который даже не смыть водой. — Я не мальчик уже, сколько можно? Хватит обращаться ко мне как чертовому ребенку! «Он просто сошел с ума», — пораженно думала женщина и подтянула ладонь к губам. Это точно все гормоны. В воздухе витала суета и непонимание. Родители не узнавали своих детей, которых никогда и не знали. — Не повышай голос на Аугусту, — строго произнес отец, загородив на всякий случай женщину и мягко коснулся ее плеча, чтобы она проверила Ивара. — Ты с ума сошел? — Кто бы говорил? Сам два года за нашими спинами ходил сюда. И тебе не стыдно смотреть мне в глаза? Почему я должен терпеть Ивара, как он бьет и издевается надо мной, как он каждую ночь… — Как ты смеешь так говорить с отцом таким тоном? — А как ты смеешь так относиться к своему сыну и ничего не видеть?! Матти оттолкнул отца с дверного прохода. Аугуста милосердно присела к Ивару и голосом, полным волнения и заботы, спрашивала сына о его состоянии, нужно ли вызвать скорую. Одна ее рука нежно гладила плечо, а вторая легла на свой живот. — Матти, завтра ты собираешь вещи и уезжаешь к маме! — пригрозил Харальдюр. — Да с радостью. Кстати, я Маттиас! — крикнул он и резкими движениями надел незашнурованные кроссовки. Прихватив куртку, он вышел из дома и хлопнул дверью.