«У любви есть зубы, и она кусается, любовь наносит раны, которые не заживают никогда, и никакими словами невозможно заставить эти раны затянуться. В этом противоречии и есть истина: когда заживают раны от любви, сама любовь уже мертва. Поверьте мне, что это так — уж я-то знаю» Стивен Кинг
***
Наши дни. Настольные антикварные часы пробивают ровно шесть утра, а над окруженным айсбергами и ледниками городом на краю света по-прежнему нависает темная ночная вуаль и завывают северные сквозные ветра. Первый знак, что зима, наконец, окончательно вступает в свои права. Сквозь приоткрытую форточку окна слышно лишь отдаленное глухое лаяние соседской хаски Дейзи. Природа словно заснула, бережно укрывая уставшую поверхность земли хрустящим снежным покрывалом, согревая и кутая в свои объятья. Сладко потягиваюсь в осязаемом облаке из кремовых простыней и одеяла, сминая их своими стройными ногами, разминая натянутые как струна мышцы и вытягивая руки вверх, касаясь изголовья кровати, и не желаю выпрыгивать из своего укромного убежища. Вот бы ухватить еще пару-тройку часиков безмятежного сна, а проснуться в обездвиживающих своей долгожданной близостью и изысканной лаской горячих руках любимого. Распахнуть карие глаза и жадно изучать его припухшее после сна щетинистое лицо и ряд длинных, слабо подергивающихся при моргании, темных ресниц, услышать мирное сопение над ухом. Коснуться большим пальцем его нежных губ, едва-едва, невесомо и воздушно, боясь потревожить, всполохнуть его тягучий чуткий сон. Провести прерывистую линию от губ к подбородку, а потом ниже от мускулистой шеи к нагой широкой груди. Пододвинувшись еще ближе, не веря своему счастью, медленно разглядывать каждую морщинку, каждую родинку и шрамик на его родном лице, желая сохранить его образ в памяти, сфотографировать глазами, чтобы он он не покидал меня даже во сне. Я любовалась своим сокровищем, а он иногда с неподдельным интересом и сердечным умилением спрашивал, почему я наблюдаю за ним, даже когда он не видит этого, ведь мы итак не отходили друг от друга ни на шаг. Я, конечно, краснела, смущалась, осознавая, что мое тайное увлечение было распознано. Но никогда не говорила ему, как мне его не хватало и в те моменты, когда мы дышали одним воздухом, когда глубокими ночами изнывали, беспрерывно стонали, купались во взаимном притяжении, задыхались от неведомой и иногда пугающей страсти, наслаждаясь раскаленными от вожделения и откровенных движений, касаний, поцелуев соблазнительными телами друг друга, вновь ломая очередную купленную кровать. Я хотела снова, играючи, пройтись по его щеке кончиком носа, зажмурив глаза от удовольствия, направляясь к его манящим губам, нуждаясь в поцелуе, как в глотке воздуха. И удовлетворяя свое желание, наконец, притянуть его к себе за кончик подбородка и оставить на них отпечаток своих. Перекатываюсь на бок, взбивая руками и поправляя нагретую пуховую подушку, худощавыми пальцами правой руки двигаюсь по соседней стороне двуспальной кровати, будто ожидаю, что сегодня она не окажется холодной и пустой. Окажется. Я стабильно засыпаю и просыпаюсь одна вот уже полгода. С тех пор, как Дженка не стало, я ни разу не решилась спать на той части кровати, которая принадлежала ему. Нелепо и странно? Вероятно. Кто-то скажет, что я определенно была на пути к неотвратимому безумию. Сходила с ума, ведь прошлое осталось за моей спиной, и если бы я попыталась снова заглянуть в него, попытки не увенчались бы успехом. Но я, поддаваясь жалкому самообману, жила этим прошлым. Только благодаря ему оставалась на плаву, не падая в бездну саморазрушения и тоски. На самом деле, я каждый день спрашиваю себя, возможно ли, что я уже давно сошла с ума? Скорее всего. Мне казалось, что в одну из таких беспризорных и тревожных ночей, он, как обычно, зайдет в нашу спальню, закинув пестрое пальто на серое, словно обтянутое генуэзским бархатом, кресло с мягкой высокой спинкой, сбросит с ног белые кожаные кеды с черно-красными полосками по бокам, поставив их на квадратный стеллаж в углу комнаты, скинет темно-синий классический пиджак, а следом накрахмаленную рубашку, пытаясь не разбудить меня, обходя кровать. Будет стараться не шуметь, но ведь я никогда не засыпала, не дождавшись его. Матрас нашего ложа прогнется и скрипнет под весом его мускулистого тяжелого тела, он аккуратно поднимет одеяло, натягивая его на себя, а потом занырнув рукой под него плавным движением коснется моей талии, прикрытой шелковой ночной сорочкой-миди цвета маренго, и вплотную притянет к себе, утыкаясь носом в мою шею, оставляя короткие поцелуи, растрепав распущенные пряди волос, постепенно забываясь и почувствовав приятную слабость в теле, погружаясь в сон. Вспоминая наши домашние вечера, слезы скапливаются в глазах, а горькое чувство невосполнимой утраты прокалывает острыми иглами левую части груди. Но сегодня я не заплачу, обязательно не заплачу, иначе это никогда не закончится и я снова проснусь с проступающими сквозь фарфоровую кожу синяками под глазами после бессонной ночи. Удивительно, но в те дни, когда я слезы были моим лучшим и верным другом, мне становилось легче проживать ежесекундные мгновения без него. Или казалось, что было легче. Скорее, казалось. После очередной истерики боль укреплялась, задерживалась и в самый неподходящий момент нападала на меня с новой силой. Доктор запрещал мне изводить себя, на протяжении полугода проливая слезы над человеком, которого уже не было в живых. Почти слезно просила подумать о крошечном бьющемся сердечке внутри меня. Убеждала, что теперь я должна думать не только о себе. Будто я этого не знала. Знала, но все равно не хотела принимать неизбежное, считая, что предам его. Я должна думать о единственном ценном, что осталось у меня от Дженка. О нашей еще не родившейся малышке, плоде нашей несбывшейся любви, новость о появлении которой он получил, находясь на высоте десяти километров над землей в самолете, направляющемся из Италии в Стамбул. Ради дочери я согласилась взять себя в руки и шаг за шагом стала «вставать на ноги», борясь с физической усталостью и нежеланием возвращаться к жизни, которая вмиг перевернулась, оставив меня одну посреди беспощадного океана воспоминаний. Эта самая жизнь вокруг меня кипела и продолжала свой обычный ход, люди, как и прежде, куда-то торопились, хватая стаканчик с кофе на ходу и ловя проезжающие мимо такси, целуясь и держа за руки любимых. Никто не чувствовал моего горя так, как проживала его я. Много раз слышала от знакомых слова сочувствия, подкрепленные фальшивыми комплиментами о том, как отлично я выгляжу и держусь. Я выдавливала из себя улыбку и вежливо благодарила, приходя в квартиру и, не успев снять верхнюю одежду, падая на колени, обхватывая себя руками, сотрясаемая тихими всхлипами. Чувствую, что подушка снова стала влажной от слезинок, которые непроизвольно бежали и бежали по моим щекам. Люблю. Не могу забыть и не могу помнить. Больно, несправедливо, чудовищно. Так отчаянно хотелось лишь издалека увидеть его узнаваемый из тысячи других силуэт, а затем проснуться от кошмарного сна, в котором я жила. Пока я застревала в своих мыслях, за окном обильно повалили объемные хлопья снега, изредка залетая в комнату, оседая на подоконнике и на глазах тая, превращаясь в лужицы ледяной воды. Я легла на спину, глубоко выдохнув и разблокировав телефон, посмотрела на экран. Семь утра. Мой рейс в одиннадцать, никто не знал, что я планировала возвращаться в Стамбул. И не должен был узнать. Демет не позволила бы, противилась и приводила бы сотни причин, а в итоге не отпустила бы меня, беспокоясь о том, что долгий перелет может навредить ребенку. Оставаться в Исландии я категорически отказывалась. Мой личный лечащий врач, госпожа Аслы, уже готовилась принять мои роды в Стамбуле, когда настанет время, предварительно забронировав для меня лучшую палату и заверив, что мне не о чем волноваться. Навредить мне могло лишь нахождение в этом городе, который давил на меня слишком большим количеством событий, произошедших за время моего затянувшегося «отпуска». Город, в который я вернулась будучи сломленной и опустошенной, потеряв смысл жизни, в надежде преследовать тени прошлого. Город, в котором когда-то сбылись мои мечты. С одной стороны, именно здесь я возродилась из пепла словно золотисто-красный феникс, здесь мое сердце нашло покой, если это можно было так назвать. Но пора лететь домой. В Стамбуле меня уже не ждала моя забытая карьера врача, которую я твердо решила оставить в прошлом. Зато ждали мама и родная сестра Джерен, по которым я сильно скучала и встречи с которым ждала. По причине тайного отъезда из Турции они не знали о моем интересном положении и о скором рождении внучки и кузины для моей племянницы Элиф. Сбросить эту бомбу предстояло мне, сразу после того, как я объясню причину своего исчезновения и отсутствия малейшего контакта с семьей, кроме двух писем с просьбами не беспокоиться обо мне, попросить прощения и заверить маму и сестру, что я больше не нуждаюсь ни в чьей опеке. Пока мысли цеплялись друг за друга, нагнетая неописуемый страх от моих предстоящих действий, веки тяжелели, унося меня в царство Морфея. Снова всего два часа сна за всю ночь. Не успев закрыть глаза на пять минут, сон был безоговорочно прерван громким постукиванием створки окна о стену. От испуга и внезапного пробуждения я вскочила с постели, часто дыша и сначала не понимая, что случилось. Тюлевые занавески колыхались, рандомно попадая под лучи света одинокого фонаря, который подсвечивал и демонстрировал мельчайшие блестящие искорки молочной прозрачной ткани. Я двинулась в сторону подоконника, неуверенно на цыпочках ступая по пушистому белому коврику. Облегченно выдохнула и прислонила руку к груди, увидев распахнутую форточку и приподнялась на кончиках пальцев, прикрывая ее. Чувствую слабые, но непрекращающиеся толчки в нижней части живота. — Родная моя, доченька, — поглаживая живот, разговариваю сама с собой, — ты, наверное, волнуешься там за маму, — улыбаюсь, — все хорошо, с нами будет все хорошо, скоро мы вернемся в Стамбул, — при мысли о Стамбуле сердце снова заныло. — Единственная моя, Дерья, — имя дочери мы выбрали еще до момента зарождения новой жизни внутри меня, — мама тебе кое-что скажет, — присаживаюсь на край кровати, подгибая ноги под себя, — мы будем искать папу, слышишь? — новые толчки, слезы рвутся на волю, — мы никогда не перестанем пытаться, — стираю пару слезинок, продолжая улыбаться, — мама никогда не откажется, ты увидишь своего папу, который будет любить тебя больше всего на свете, — всхлипываю, сдавшись слезам, — я… я ведь просто чувствую, что он жив, — поднимаю глаза и смотрю в пустоту, — теперь еще сильнее чувствую, милая, — держу руку на животе и ровно в том месте, где она располагалась, вновь толкается моя крошечная бусинка, — да, мамина, ты тоже не веришь, что папы никогда больше не будет с нами? Знаешь, у меня появилась надежда, — поворачиваюсь к туалетному столику, цепляясь взглядом за раскрытую сувенирную шкатулку, которую получила вчера, — возможно, это моя… наша последняя надежда, — медленно поглаживаю довольно крупных размеров живот, — вот увидишь, папа вернется к нам, — не знаю почему, но моя интуиция подсказывает, что я права. — Или так безумно хочу верить в это, что принимаю мысли разбитой потерей девушки за истину, — мы приедем домой, — слово вызывает во мне колючую дрожь, — в Стамбул. Обещаю, тебе там понравится. Тетя и бабушка тебя очень, — растягиваю слово, — сильно полюбят, ты будешь самой счастливой малышкой, когда появишься на свет, — толчки внезапно утихают, — а вот дедушка, — и почему я вспомнила отца именно в этот момент, — твой дедушка, — наклоняюсь назад, подкладывая под спину мягкий пуф, — господин Кемаль Йылмаз вряд ли разделит общую радость, — впервые выговариваю имя отца вслух, прокручивая в памяти его реакцию на новость о моих отношениях с Дженком Карачаем, — скорее сесть бы в самолет, сладкая моя. Мама никогда не даст тебя в обиду. Мы справимся, дочка. Поднимаюсь с кровати, собираясь принять горячий душ и закончить последние приготовления к поездке.***
— Красавица моя, так не пойдет, — добавляет в чашку с полуостывшим молочным улуном два кубика тростникового сахара, качая головой, — мы закажем два чизкейка, иначе ты снова захочешь попробовать мой, и в итоге, — нескрываемо улыбается, подмигивая мне, — в итоге все достанется только тебе! — разводит руками, смеясь. — Дженк — отпиваю свой тыквенный латте с пенкой, — ну что я могу поделать, если твой всегда вкуснее! — стараюсь сделать серьезный вид, но губы предательски расплываются в счастливой улыбке, когда он многозначительно смотрит на меня, поднимаясь со стула. Встречаю его удивленным взглядом, отодвигая свой стул ближе к витражному окну, через которое в помещение пробиваются потоки прохлады. Когда он встает и отходит от стола, я обращаю внимание на увешанную серебряными и синими игрушками, блестящими балеринами и ангелами голубую ель, говорящую о скором наступлении моего самого любимого семейного праздника — Рождества. В этом году все будет иначе, ведь теперь мы есть друг у друга. Мой вторая половинка, любовь к которому на начальных порах я неизменно отрицала, но сдавшись его умопомрачительным ухаживаниям и малахитовым, глядящим в душу глазам, летела навстречу ему, уступив своему проклятому и упрямому сердцу. Древесный аромат и запах свежеиспеченной выпечки наполнял все уголки уютного стамбульского кафе, находящегося на пересечение двух центральных улиц, создавал праздничную атмосферу. Вдали, напротив нашего столика, располагался настоящий крупный дровяной камин, потрескивающий звук которого соединялся с незатейливой лиричной новогодней мелодией, звучащей со стороны винилового проигрывателя. Пожилая женщина лет шестидесяти в ярко-красном фартуке с подвернутыми рукавами ее вязаного свитера и спавшими на кончик носа очками с круглыми стеклами, проворно справлялась с множеством заказов, то и дело выставляя на барную стойку очередную кружку с горячим дымящимся напитком и самые популярные в это время года печенья — имбирные пряничные человечки. Рядом со статной елью находилась размером с человеческий рост игрушка-фигурка Щелкунчика из одноименной диснеевской сказки, которую окружали свисающие с потолка мерцающие мелкие лампочки-светлячки, то тускнеющие, то возобновляющие свои завораживающие таинственные танцы. Чарующая атмосфера этого многолюдного кафе заставляла даже взрослых людей беспрестанно шутить и делиться историями из детства, ностальгически предаваясь теплым воспоминаниям. Задумавшись, я совсем не замечаю, как любимый уже устроился рядом со мной, перебросив руку через мое плечо, сжимая мою и большим пальцем водя по плечу, а второй играя с моими шелковистыми локонами, попутно не спуская с меня восхищенно-влюбленных глаз. — Дженк, что-то случилось, дорогой? — поняв, что к лицу приливает кровь только лишь от его частого дыхания, томным шепотом задаю вопрос, мечтая лишь об одном-почувствовать его всем своим телом прямо сейчас, не стесняясь тысяч глаз и попадая под водопад из доводящих до самозабвения сумасшедших эмоций. — Нет, просто я уже скучаю по тебе, — чувственно целует в мою ставшую румяной щеку, но не отдаляется, бросая взгляд на губы, — как бы я не хотел улетать в Исландию на этот дурацкий нефтегазовый форум и оставлять тебя одну в нашей квартире, — его желание поцеловать меня полностью совпадает с моим, и если бы не заполненное битком кафе и нормы приличия, сейчас мы бы уже повалив все предметы мебели, теряя самообладание безрассудно отдавались друг другу прямо на деревянной барной стойке. — Мы не будем видеться всего пару дней, да и твой отец впервые так нуждается в тебе. Хорошо, пусть это рабочая поездка, но у вас появится возможность обсудить ваши отношения, провести время вместе, как отец и сын, — обнадеживаю, рука ложится на его, прохладную и большую, — подумай сам, вы нашли общий язык спустя столько лет, почти наладили отношения, — он нервничает и заводится с полоборота, играет желваками и в глазах вспыхивают факелы гнева, — ну же, любимый, посмотри на меня, ты же веришь мне? — ищу немой ответ в его взоре. Слышу звонкий перелив колокольчиков, висящих над входной дверью рядом с веточкой омелы. Мой успокаивающий мелодичный голос действует на него как противоядие, мышцы на лице расслабляются, складки кожи разглаживаются и он смотрит вдаль, — Дженк, иди ко мне, — знаю, что он меня послушает, я — единственный человек, который может за считанные секунды усмирить его пыл и уговорить его не рубить сгоряча. — Ты улетишь через пару дней, значит у нас будет достаточно часов, чтобы вдоволь насладиться друг другом, ладно? — недвусмысленный намек понят, и он резко оживляется, напрочь забыв об охватившей его пару минут назад злости, сжимает свободной рукой мою талию и вновь припадает губами к моей щеке. — Ммм… тогда может уже вернемся в наш номер, — предлагает, зная, что не услышит отказ, — я предполагаю, что у нас накопилось пару важных дел, — подмигивает и пожирает меня глазами, наклоняется и почти целует, — которые не терпят промедления, моя красавица, — рука, лежащая на моей талии, опускается чуть ниже, обрисовывая бедро и ловко отодвигая нижнюю часть моей водолазки касается обнаженного тела, — хочу побыть с тобой наедине, — я сгораю от его непристойных слов, жарких губ и возмутительной сексуальности, чувствуя, что в легких заканчивается воздух, а беспокойное сердце отбивает неровный ритм. — Дженк, перестань, здесь же люди, — даю понять, что мы перешли все грани, поворачиваю голову и вижу, как мужчина и женщина средних лет, сидящие в центре зала, косятся на нас, перешептываясь и добродушно улыбаясь, — вот видишь, на нас скоро будут осуждающе указывать пальцем, — бегаю взглядом по расположившимся за столиками ночным гостям кафе, проверяя, нет ли среди нет знакомых, нервозно постукивая ногой. Мы держали наши отношения в тайне, не посвящая в них даже самых близких родственников. Джерен, конечно, догадывалась, что в моей жизни произошли кардинальные перемены. Однажды застала меня за полуночным забегом к холодильнику в поисках сладостей, оставшихся после ее дня рождения. Я, не подозревая о крадущейся вслед за мной чрезмерно любопытной сероглазой девушке, большой столовой ложкой отламывала гигантские куски клубничного чизкейка, поспешно набирая сообщения на мобильном телефоне, начисто стирая напечатанное и горячим сдавленным полушепотом убеждая себя оставить эту затею и отложить телефон в сторону. Я была буквально загнана в угол настойчивыми звонками, сообщениями и даже личными визитами, самонадеянно и дерзко поступающими с его номера, который я запомнила с первого раза. С номера бывшего нахального плейбоя и мелькающего на страницах всевозможных изданий завсегдатая светских мероприятий, рабочие встречи с которым подошли к концу пару дней назад. Разумеется, тогда и речи не шло о наших тесных взаимоотношениях. Я безнадежно сбегала от него, успешно пряталась, словно провинившийся ребенок, и незамедлительно сбрасывала звонки. Мечтала, что он оставит обреченную на провал идею пригласить меня на свидание. Оставит, тем самым вернет мне прежний душевный покой, который в то время мне только снился. Но он не отступал. Самоуверенно, упорно, страстно, не принимая отказа приближался ко мне, одним тембром голоса заставляя меня трепетать и оживать. Джерен моментально вычислила, что я общалась совсем не с подругой, как я тогда объяснила ей свое поведение, отшучиваясь и нервно щелкая кнопкой прибавления громкости на телефоне. — Родная, они же просто нам завидуют! Ведь мне досталась самая очаровательная девушка на свете, — нежно шепчет на ухо, — но тебе тоже очень повезло, — оба не можем сдержать смех, переплетая тела друг друга объятием. — Дженк, ну же, — все-таки игриво отталкиваю его, — мы не одни и… мы же воспитанные взрослые люди, — поправляю его короткие волосы. Опрометчиво упускаю момент договорить то, что хотела разворачиваясь к нему, попадаю в сети его обжигающе сладких губ, довольно и непроизвольно урча. — Взрослые, — кивок, — а вот насчет воспитанных я не был бы так уверен… рядом с тобой хочется нарушать все запреты, сладкая, — новый поцелуй. Поцелуй продолжительный, нежный и умело пробуждающий все органы чувств разом. Прикусываю его нижнюю губу, заключая лицо в свои руки, не желая останавливаться. Чувствую, как сквозь поцелуй он счастливо улыбается, получив то, что хотел с начала этого предрождественского вечера. Дженк на секунду отдаляется от меня, лаская взглядом победителя пухлые губы, а затем снова нетерпеливо целует и вновь отрывается, легонько, но так по-собственнически чмокая. Спиной ощущаю на себе чей-то тяжелый долгий взгляд, украдкой посматриваю назад, не решаясь оглянуться. Дженк замечает мое замешательство и беспокойство, первым разворачиваясь. — Извините, господин, вы, наверное, что-то хотели спросить? — уверенно произносит Дженк, сводя брови к переносице, сверля взглядом стоящего около нас мужчину. — Хотел бы я не видеть эту воодушевляющую картинку, но, увы, — отвечает незнакомец, и я узнала бы этот низковатый суровый тон голоса из миллиона. — Папа? — неразборчиво шепчу, не веря сама себя, одолеваемая сомнениями. — Папа? — мотаю головой и поднимаю взгляд, надеясь, что мои опасения не подтвердятся. Тут же попадаю под прицел его разочарованно-осуждающих карих глаз, словно набрав в рот воды. — Но как ты… ? Ты же сейчас должен быть в Швейцарии… — И тебе добрый вечер, Джемре! — игнорирует мой вопрос, приветствуя меня и кладя руку на мое плечо. Дрожь пробивает меня изнутри, моя ложь догнала меня, застав врасплох. Стыжусь того, что прятала от своего близкого человека зародившиеся отношения и любимого. Не знаю, как начать разговор, приоткрывая рот в попытке объясниться. — Дочка, может быть представишь мне своего… таинственного спутника? — выжигает взглядом Дженка, растерянно смотрящего то на меня, то на моего отца. — Может быть присядешь с нами, папа? — как можно деликатнее приглашаю отца присоединиться к нам, показываю рукой на свободный стул, на котором минутами ранее сидел Дженк. Не знаю, не обернется ли эта затея катастрофой, зная наши запутанные отношения и вспыльчивый характер отца. Он занимает место напротив нас, постукивая пальцами по столу, вновь задает прежний вопрос. — Джемре, ты познакомишь нас или… ? — Папа, это Дженк, — бегло перевожу взгляд с отца на любимого, натянуто улыбаясь, а внутри все замирает от неловкости ситуации. — Дженк, это мой отец, господин Кемаль Йылмаз! — Очень приятно с вами познакомиться, господин Кемаль, — Дженк протягивает руку в знак знакомства, но отец не спешит ответить на это жест, меняясь в лице, смотря на меня подозрительно, в его глазах взлетают искры недоверия и… разочарования. — Дженк, Дженк, хорошо… Дженк твой… ? — Пап, — перебиваю его, глазами указываю на руку Дженка, намекая, что отец должен соблюсти нормы приличия. — Ах, да, — взаимно, несказанно рад знакомству, господин Дженк, — пожимает руку, улыбаясь, и тут же возвращаясь к начатому. — Ты не ответила, дочка, кем приходится тебе господин Дженк? — поднимает указательный палец вверх, подзывая молодого официанта, одетого в красно-белый свитер с оленями. — Флет уайт с собой, пожалуйста! — снова обращается ко мне. — Не хочешь рассказать? — Дженк … — неожиданная пауза, но Дженк вовремя подхватывает мою речь и расставляет все точки над «и». — Господин Кемаль, как вы уже, наверное, успели понять, я молодой человек вашей дочери, — гордо заявляет мое зеленоглазое счастье. —Точнее, жених вашей дочери. В ближайшее время мы планируем свадьбу! — внутри меня все трепещет, когда он называет себя моим женихом. — Вот как, — явно опешив от услышанного, отец задвигает стул и поблагодарив за напиток, продолжает. Что он ожидал услышать? Только что перед его глазами развернулась картина страстных поцелуев влюбленной пары молодых людей. Лучше бы я все рассказала ему раньше, предупредила, подготовила, зная его ревностное отношение к каждому, кто пытался за мной ухаживать. — Вы уже все обдумали, приняли решение и договорились сыграть свадьбу, не оповестив об этом родственников, я правильно понял? — обстановка накалялась так быстро, что я не успевала обдумать свои слова или действия, раскрыла рот от внезапности его вопроса. — Нет, папа, я собиралась тебе сказать, когда ты вернулся бы в Турцию! — сжимаю его ладонь, успокаивая. — Никто из наших семей еще не знает, мы решили повременить с объявлением таких новостей, — ожидаю его реакции. — Ну что ж, раз вы так решили, это ваше право и ваша жизнь, дочка, — подозрительно спокойным тоном вымолвил отец, застегивая пуговицы на своем плаще. — Я немного опаздываю, поэтому простите, что не могу составить вам компанию и провести семейный вечер за чашкой кофе! — пытается придать лицу удрученный вид, но в его голосе нет и намека на серьезность. Если я знаю своего отца, то он был в шаге от того, чтобы тут же забрать меня из рук Дженка. — Мы же теперь… как принято говорить, одна семья, верно? — Пап… давай я провожу тебя, — не вопрос, а утверждение, — Дженк, я сейчас вернусь, — любимый целует в щеку, еще раз кидая недовольный взгляд на моего отца. Я знаю, что напряжение между нами тремя почувствовал и Дженк, решив благородно промолчать, проявив уважение к папе. — До свидания, Дженк, — прощается, беря в руки кожаную папку с кипой документов, — надеюсь на скорую встречу… например, за ужином в моем доме! Я приглашаю! — Буду очень рад, господин Кемаль! До встречи! — ведет рукой по моей спине, уступая дорогу, пока я пробираюсь через узкий проход между стульями и столом. Вместе с отцом покидаю помещение кафе, на ходу застегивая свою светло-голубую шубу. Когда дверь кафе закрывается, и мы оказываемся одни, отец не медля хватает меня за плечи и отчеканивая каждое слово, громко и отчетливо произносит: — Джемре, ты знаешь, кто этот Дженк? — словно гром среди ясного неба эти слова оглушают меня. — Ты хочешь связать свою жизнь с сыном Агяха Карачая! С сыном заклятого врага твоего отца и дяди Мерта! Ты в своем уме дочка? Я не позволю этому подлому мерзавцу испортить жизнь моей любимой дочери! Не позволю, слышишь? — подносит указательный палец к моему лицу. — Вы расстанетесь, чего бы мне это не стоило! Запомни, Джемре, этой свадьбы не будет!***
Упаковав самые необходимые вещи в тканевый джинсовый рюкзак, натянув объемные синие джинсы, бежевую кашемировую толстовку с капюшоном, горчичный расклешенный книзу пуховик в последний раз тоскливо оглядывая свою спальню, успокаиваю нервы, делая глубокий выдох и трясущейся рукой медленно поворачиваю дверную ручку. Когда я приехала в Исландию целых шесть месяцев назад, я и представить не могла, что захочу покинуть это место, которое становилось лекарством для таких израненных душ, как моя. Я часами и днями, как Джерен после преждевременных родов и испытанного стресса, не вставала с постели, не чувствовала голода, холода или жажды. Я жила, но в реальности мое состояние нельзя было назвать даже безнадежным существованием. Милая госпожа Демет, у которой я по счастливой случайности решила арендовать исландское жилье, была вынуждена перебраться из своего одноэтажного дома, стоящего на противоположной стороне заледеневшего острова. Они жила одна вот уже несколько лет. Бедная женщина не могла иметь детей, а позже лишилась и мужа. О ее муже, господине Метине, моряке, не было вестей почти два года. Люди, живущие на острове, говорили, веря разлетевшимся слухам, что корабль, на котором он двинулся в плавание, перестал подавать сигнал и исчез с радаров. Поисковые операции длились без перерыва, десятки семей остались без любимых отцов и мужей, но никто так и не обнаружил пропавшее рыболовное судно, которое считали затонувшим. Госпожа Демет вспоминала, что в день катастрофы непогодилось и к берегам вулканической Исландии, судя по сводкам новостей, подходил мощный арктический циклон, вздымающий и беспокоящий ледяные воды Атлантического океана. Потерявшая покой женщина преданно продолжала ждать мужа, пряча в своей потертой временем сумке его черно-белую фотографию. Как ей это удавалось? Как удавалось стойко делать вид, что жизнь не остановила свое течение, а кровоточащие душевные порезы едва затягиваясь, в самые тяжелые дни раскрывались, принося жгучую боль? Наверное, человек мирится с этой болью, впускает ее, приглашая в сердце как незваного гостя. Срастается с этой болью, становится ее частью. Но она никогда не затихает, ждет момента, чтобы вновь ударить по болевым точкам. Спустя время я осознаю, что не могла найти другой приют на время пребывания на острове. Будто невидимая сила пересекла наши пути, соединяя двух людей, лишившихся части своего сердца. Я не просила ее помочь мне, пожилая женщина никогда не заводила разговор на эту тему, долгое время не задавала казавшихся мне бестактными вопросов о причине моего полумертвого состояния. Госпожа Демет лишь жалостливым и понимающим взглядом заверила меня, что не уйдет и не оставит в беде. Я знаю, что она искренне сопереживала мне, будто знала, какой непосильный груз я несла, приковывая себя наручниками к безвозвратному прошлому. Будто переживала что-то подобное. А ведь так и было. Она понимала меня, как никто иной. Узнав о моей безвыходной ситуации и непоправимой трагедии она недолго хранила молчание, то ли подбирала правильные слова, то ли была потрясена услышанным и не понимала, как помягче выразить сочувствие и одновременно не наточить лезвия воспоминаний. А после протянув мне шелковую салфетку с вышитым парусным корабликом в центре, рассказала свою историю, повторив слова, которые оживили меня: » Я не могу обещать тебе, что воспоминания не станут терзать твою душу и что ты сотрешь то, что пережила, из мыслей. Но одно я знаю точно, боль со временем ослабевает, посмотри на меня! Ты не можешь приказать себе забыть плохое, но зато ты можешь сделать осознанный выбор и никогда не потеряешь те счастливые воспоминания, которые твой любимый подарил тебе. Они навсегда останутся здесь» Демет указала на мое сердце, и крохотная слезинка стекала по ее морщинистой коже. Простояв на пороге опустевшей комнаты несколько минут, я в последний раз задержала печальный взгляд на укрытой пледом кровати и, схватив обрамленную рамкой фотографию нас с Дженком, как мне казалось, без доли сожаления вышла и осторожно прикрыла за собой дверь. Пути назад уже нет. Ступая по скрипучему полу на цыпочках, я старалась не издавать лишних звуков, чтобы не разбудить Демет и не разрушить план побега собственными руками. Старалась не дышать. Спускаясь по винтовой лестнице, я едва не оступилась, почувствовав сильный толчок в правой части живота, почти под ребрами. Схватилась рукой за гладкие деревенные перила, испугавшись за состояние малышки, которая взбунтовалась и, видимо, не желала нашего отъезда. Перевела дыхание и присев на ступеньку, приложила обе руки к животу. Доченька, потерпи немного, ладно, нам нужно добраться до аэропорта. Приложив немалые усилия и по-прежнему придерживаясь за перила, я поднялась на ноги и преодолела десятки ступеней лестницы, достигнув входной двери. Позади остались два этажа коттеджа: многочисленные комнаты, минималистичная гостиная и столовая с белоснежными стенами, объединенная с кухней. До свидания, любимый дом. Дом? А считала ли я эту страну чудесных природных явлений и вечной мерзлоты своим домом? Не знаю, но в сердце что-то кольнуло и закралось необъяснимое чувство пустоты, будто я расставалась с родным человеком. Одиночество овладело мной с новой силой, а томительная неизвестность ухватилась за горло, душа и вселяя страх. Поворачивая ключ два раза в замочной скважине и выдергивая его, я, надавливая, толкнула дубовую дверь и оказалась на плиточном крыльце коттеджа, ни разу не оглянувшись назад. Остановилась, задумавшись, и зажмурив глаза, из которых сочились слезы, выставляя руку вперед, мысленно перебирала все варианты дальнейшнего развития событий, сотрясаемая внутренним ознобом. Подняла тяжелые веки, смотря на проплывающие по небу тучные зимние облака, и вдохнула свежий морозный воздух. Вихри ледяного ветра впечатались в мое лицо освежающей пощечиной, окончательно пробуждая и бодря. Огляделась вокруг себя и вышла за пределы высокого кирпичного забора, где меня уже покорно поджидал черный тонированный автомобиль. Но перед преждевременным отъездом, я должна посетить южную часть острова, где пару лет назад вместе с любимым оставила свою заветную мечту. Водитель в черном костюме и дубленке открывает дверь средства передвижения, впуская меня в просторный темный салон, подсвеченный приятным для глаз лавандовым светом, захлопывая ее и усаживаясь в водительское кресло. Аромат мяты вызывает у меня легкий приступ тошноты. Очутившись на сиденье из коричневой кожи, прижимаюсь к спинке и прислоняюсь лбом к слегка запотевшему краю стекла, на котором вырисовывались неразборчивые зигзаги из водяных следов, оставленных снежинками. — Госпожа Джемре, у вас, — смотрит в лобовое зеркало, встревоженно и грустно, — все в порядке, сразу в аэропорт? Вы не передумали насчет… — интересуется водитель, выруливая на широкую трассу. — Да, Ахмет, — Ахмет был водителем семьи Дженка, мы познакомились во время нашей первого путешествия в Рейкъявик, — я в порядке, — складываю руки на животе, расстегнув молнию пуховика, — нет, пусть Демет не знает о том, что я уезжаю, она будет меня отговаривать, я оставила ей письмо, — продолжая смотреть в одну точку, сонным голосом даю ответ. — Вам лучше знать, госпожа Джемре… — соглашается, надавливая на педаль газа и перестраиваясь в соседний ряд. — Ахмет, — притормаживает и вопросительно кивает мне, — мы должны заехать еще в одно место, это не займет много времени, — вытягиваю ноги, задевая водительское кресло. — Конечно, скажите куда? — что-то переключает на сенсорном экране мультимедийной системы автомобиля, готовясь ввести адрес в навигаторе. — Мыс Дирхолаэй, поедем в этом направлении…