***
« Наша жизнь с тобой была аллитерацией, и когда я думаю о всех тех мелочах, которые теперь умрут, потому что не могут принадлежать нам обоим, мне кажется, будто мы и сами умерли. И как знать, может быть, так оно и есть. Ведь чем больше росло наше счастье, тем расплывчивей делались его края, словно очертания таяли, а теперь оно и вовсе рассеялось » Набоков
Бархатисто-черное, как крыло парящего в небе ворона, авто, обливной корпус которого, словно зеркало, отражал исландские просторы, на предельной скорости мчится по пустынному шоссе, преодолевая километры петляющих дорог мимо шипящих гейзеров, таинственных ущельев и каньонов, могущественных водопадов и лавовых полей. Мой взгляд совсем не фокусируется на расплывающихся пейзажах, которые я видела уже сотни раз. Они собираются за окном, смешиваются в неразличимую голубовато-сероватую палитру красок, и первый раз за все время воспоминания великодушно позволяют мне глотнуть воздуха. Жить в настоящем моменте, постепенно заполнять легкие резким мятным ароматом, распространившимся по комфортабельному салону, и, в дремоте ощущая тяжесть тела, ждать приезда в конечный пункт. Мы направлялись к одичавшему мысу Дирхолаэй, самой южной материковой точке острова. Когда я посетила Исландию впервые, Дженк рассказал мне, что местные часто называют это место «Дверью или аркой острова», ссылаясь на редкую форму горы, в которой словно умелыми руками мастеров вырезана широкая арка, под которой мог пролететь вертолет. Самым удивительным фактов было то, что эта расщелина в скале появилась без вмешательства рук человека. Соленые волны, разрезаемые горной породой, постепенно обтачивали мыс и, словно скульпторы, оформляли свое творение. Я не приезжала сюда ни разу с момента трагедии. Этот мыс стал нашим с ним ориентиром, местом, где находила покой моя душа в миг беспросветного отчаяния. Но вернуться туда без любимого человека я не могла. И в итоге то, что когда-то казалось отрадой для моей души, без моего ведома превратилось в спутанный клубок из тонких нитей простреливающей душевной боли и дикой печали, уже изредка напоминающей о себе покалыванием в области сердца. Вновь взглянуть на это место означало с холодным рассудком принять произошедшее, принять неизбежное и несбывшееся, выпустить из золотой клетки эмоции, мешающие мне дышать. Наконец, я была готова это сделать. В это время дня, ранним утром, дороги Исландии, как и в любой другой час зимой, свободны, а снежная дымка, бесконечными и безумными хороводами микро-снежинок парящая над заасфальтированным покрытием дороги, сливала человека в одно целое с природой, которая отзеркаливала то, что творилось в моей душе. Но в то же время, привносила ноты трагизма в души тех, кто слишком долго задерживал взгляд на заледеневшей красоте здешних ландшафтов. В той обособленной части острова, куда мы держали путь, в это время года туристы — довольно нечастые, но долгожданные гости. Превосходно, значит, у меня получится выхватить несколько минут наедине с собой… наедине с ним. С нами. В последний раз. — Джемре, обещаешь, что никогда не покинешь меня, любимая? — ищет подтверждение в моих глазах, заинтересованно изучая шоколадные омуты. — Дженк, пожалуйста, не говори так, — его слова пугают меня, неужели он сомневается в искренности моих чувств, которые я так долго не могла открыть ему, сбегая от прямых вопросов. — Почему я должна тебя оставить? — чувствую холод и дрожь его рук своими. — К чему эти беспричинные вопросы? — пальцы сжимают его. — Мы вместе и так будет всегда, любимый. Моё сердце принадлежит тебе, а твое — мне, — слишком внезапно выпускаю его руку из своей и прикладываю ладонь к левой части груди, где в предвкушении моих дальнейших слов беснуется перекачивающий кровь мотор. — Да и разве есть причины, по которым человек может добровольно уйти от того, кого любит? — Значит, обещаешь, моя Джемре? — Обещаю, — тяну за воротник его куртки, попадая под его волнующие чары, приближая к себе, и обвожу контур его губ своими, — обещаю, — отрываюсь от все еще влекущих меня губ, вдыхая, — обещаю, обещаю, обещаю…и люблю! Солгала. Бессовестная ложь, Джемре. Не сдержала данное ему обещание. Оставила, бросила, покинула, улетела. Перестала бороться, струсила, послушав его. Он не позволил мне подвергать опасности жизнь крошечного плода внутри меня. Я выбрала жизнь дочери, но вынесла приговор единственному человеку, который посадил ростки любви в моем сердце, которые позже стали благоухающими бутонами роз, раскрывшими свои упругие лепестки. Но не простила себя за то, что совершила. Вина до сих пор будит меня каждую ночь, пользуясь тем, что сознание уступает свои права бессознательному, которое воплощается в снах, сдавливающих меня, затягивая тугую веревку на шее, оставляя на ней багровые незаживающие синяки. Дергаюсь, отодвигаясь от окна. Жар приливает к телу. Постукивая подушечками пальцев по лицу, пытаясь привести себя в чувства, вырваться из вереницы мыслей. Чувствую, как сердцебиение наращивает темп, и машинально нажимаю на кнопку, опуская затонированное стекло окна. Вижу, как Ахмет обеспокоенно смотрит на меня, не пропуская и единого поворота головы. — Ахмет, можешь продолжать следить за дорогой, я в порядке, правда. Просто тут стало немного душно, — кивает, но воспринимает мои слова настороженно. — Госпожа Джемре, вы неважно выглядите, — неловко озвучивает очевидный факт, снова вполоборота оглядываясь на меня, — может быть, вам стоит повременить с поезд… — Нет, Ахмет, мы не свернем с дороги и доедем туда, куда собирались, — отчетливо и с надрывом отвечаю, не желая дослушивать своего водителя. — Раз я сказала, что мы должны быть в этом месте, то не поменяю своего решения, хорошо? — вижу, как водитель кивком головы соглашается со мной, возвращаясь к своим обязанностям. — Извини, — осознаю, что сорвалась на невинном человеке, который, вероятно, был прав. Он произнес то, о чем я думала все время, которое мы находились в пути. Улететь, не простившись с нашим прошлым, я не могла. Улететь, не забрав с собой то, что бережно охранял мыс, то, что осталось от любимого, я не могла. Надежда, которая вновь постучалась в мое сердце, упрашивала меня забрать уже наверняка выцветший клочок бумаги, предназначенный для меня. — Мы приедем сюда с нашим первым сыном, с моим наследником, любимая, — его голос отдает гордостью и еще нереализованными мечтами, — и покажем ему красоту этого скандинавской полудикой страны, — он перебирает пальцами в воздухе, пытаясь напугать, настигает меня и смотрит сверху вниз. — Знаешь, эта удивительная страна напоминает мне тебя, — шум волн, бросающихся, словно голодный зверь, на мастерски выточенные ребра скал, утихает, будто вслушиваясь в его слова вместе со мной, — ты не поверишь, но уже в нашу первую встречу я захотел заглянуть в твою душу, узнать незнакомку, вернувшую мне память, увидел одинокую девушку, которая по неизвестной мне причине замкнулась в себе, пряча свое пылающее сердце и выстраивая непроходимые стены, — продолжаю слушать его, переступая с ноги на ногу в попытках согреться, — я понял это, потому что всю жизнь сам скрывался от сердца и закрыл другим вход в него, — и без его слов я знала это, прочитала в малахитовых отблесках его уставших глаз в ту секунду, когда как зачарованная уставилась на парня, мелькнувшего в дверном проеме моего кабинета. — Исландия такая же неприступная, отделенная от остального мира, находящаяся на краю света, неизведанная и манящая, — греет мои руки своими, попутно обдувая их своим теплым дыханием и осыпая поцелуями, — но в то же время, если подойти поближе, — стирает расстояние между нами, и я рефлекторно пододвигаюсь в ответ, — и приглядеться, она обласкает тебя своим скрытым от постороннего глаза теплом, которое способен рассмотреть лишь тот, в чьем сердце оно находит отклик, любимая. Она подарит тебе то, что ты безрезультатно искал, пригласит в свои объятия и займет отдельное место в твоем сердце, затягивая все душевные раны, — глаза слезятся, но не от грусти, а от излучаемой им безбрежной уязвимости и беззащитности, трогательной хрупкости этого интимного момента. — Да и в конце концов, отбросив эти сравнения и метафоры, Исландия особенная для нас точка на карте, Джемре, — задаю вопрос взглядом, — место, где его будущая мама впервые призналась его будущему папе в любви. Впрочем, если спросишь меня, я распознал твои чувства намноооого раньше, — самоуверенная улыбка и подмигивающее движение бровями, а я уже смущенно расплываюсь в улыбке, все еще, как школьница, краснея от его красноречивого флирта и пылких намеков. — Вот как, значит? Ммм, допустим … — но не сдаюсь ему, идя в наступление, — ты утверждаешь, что мама призналась в любви папе, — игриво переспрашиваю. — Хорошо. Ты, — делаю паузу, — уже все спланировал, не спросив меня, господин Дженк? — касаюсь рукой его шеи, подмечая, как его дыхание становится прерывистым, а мои ловкие пальцы нащупывают мелкие мурашки, бесследно угасающими через секунду. — А если первой родится девочка, что тогда? — с напускной строгостью и в то же время с фонтаном из сочетания самых потаенных чувств интересуюсь, он заливается искренним смехом, моргая и отводя взгляд в сторону. — Ну, а если, — делает еще один шаг навстречу мне, хотя наши тела итак прижаты друг к другу, — родится темноволосая и кареглазая принцесса — точная копия ее красавицы мамы, то… — вижу, что размышляет, сузив глаза и подперев щеку ладонью, — то мы отвезем ее сюда, — он действует на меня как опиум, выключая разум и разгоняя чувства, — на этот пляж, расскажем, как мы, — говорит, коротко целуя меня, — влюбленные до беспамятства, — снова целует, прикрывая глаза и получает в ответ нежный поцелуй, — прогуливались по пляжу Вик, — открывает глаза, перемещаясь в одну на двоих фантазию, — и мечтали о ее скором появлении в нашей жизни, — его лицо в очередной раз сближается с моим, чмокает в щеку, — и о том, как впервые взяли ее на руки, прочувствовав ту невообразимую силу любви, сосредоточенную в одной крошечной малышке, которая осчастливила нас своим появлением, родная, — вдыхая воздух, улыбаюсь, потупя взгляд. — Эй, — хочет, чтобы я смотрела в его глаза, — а еще сообщим ей, как ее отец до бепамятства с первого взгляда полюбил ее маму, — властно целует в шею, а я от неожиданности вздрагиваю и хватаю ртом воздух, протяжно подмурлыкивая и бесстыдно наслаждаясь его порывом. Внезапно горсть булыжников с шумом срывается со скалы вниз, падая на замки из песка, выстроенные умелыми руками природы. Внезапно я понимаю, что нахожусь у подножия скалы, на которой гнездятся вечные сторожи острова — атлантические тупики, а над водой кружат чайки, истошно крича и скрипя в поисках пропитания. В тот же момент ко мне приходит осознание того, что его не может быть рядом. Его не должно быть рядом. Мой муж погиб на моих глазах полгода назад. Но физически я чувствую его присутствие, я обнимаю его, крепко держась руками за мужественные плечи, слышу его низкий и бархатный тембр голоса, растворяюсь в его частых вдохах и выдохах в области моего виска. — Дженк, ты рядом, это был страшный сон, правда? Мы не разлучались и кошмары больше не потревожат меня, да? — прикладываю голову к его груди, — больше никто и никогда не сможет встать между нами, я так… я так невозможно скучала, милый мой, — тянусь рукой к его шее, соприкасаясь лбами, — как сильно я скучала даже по звуку твоего тяжелого дыхания… ты бы знал, ты бы знал, мой любимый, — хочу коснуться его еще раз, переплетая наши пальцы, но ощущаю лишь болезненную пощечину от дуновения ветра вместо упоительной близости его тела. Шагаю вперед и будто прохожу сквозь только что находящегося в моих объятиях молодого человека, пока его образ тает в предрассветной мгле. Я открываю глаза и больше не вижу его рядом с собой, не чувствую приносящего чувство умиротворения и счастья тепла, исходящего от его тела. Его больше нет, словно не он минуту назад загораживал меня собой от целого мира, поглаживая мои плечи, запястья, пальцы своими. Послушные пряди волос раздувает сбивающий с ног ветер. Я стою одна посреди огромного пляжа с базальтовыми скалами-великанами и графитно-черным песком из застывшей лавы. Та же картина. — Дженк, — в ответ молчание. — Дженк, любимый, — шум волн, бьющихся о берег, заглушает своим грохотом мои мысли. — Дженк, — робко выговариваю, все еще надеясь его увидеть, — ладно, уже не смешно, шутка не удалась, — подбадриваю сама себя, но голос предательски срывается, поворачиваюсь вокруг своей оси, бешено выискивая его глазами. Хватаюсь руками за голову, с силой зажмуриваю глаза и пытаюсь проснуться, тряся головой до боли в шее. Открываю глаза, но передо мной словно в петле времент тот же пейзаж — внушающие страх величественные скалы и леденящая кровь оглушительная пустота вокруг. Чудовищная паника подступает к горлу, душа меня, перекрывая кислород, руки превращаются в фигурки изо льда, а происходящее кажется нереальным и я вновь переживаю те же эмоции, что и в день, когда потеряла его. Я не могу контролировать свои действия, управлять своим телом, не могу двигаться и почти утрачиваю способность сделать вдох. Теряю себя. Сердечный ритм учащается, и я словно просыпаюсь, когда чувствую, как обжигающе холодная соленая вода океана касается моих пяток, заставляя тело замереть в приступе животного страха. Понимаю, что ткань джинс промокла, а океан затягивает меня в свою пучину. Свинцовые воды Атлантики, освобождая берег и неся мельчайшие песчинки с собой на бездонную глубину, со всей своей титанической силой тянут и меня за собой. Я пошатываюсь, сгибая колени и присаживаясь на закрасивший мою обувь своими частицами смоляной песок. Прикладываю руки к груди, стараясь восстановить дыхание, губы пересыхают и чувство обреченности железными цепями сдавливает мое промерзшее тело. Дыши, Джемре. На счет три, дыши. Пытаюсь выровнять дыхание, но не помогает. Стараюсь успокоиться, глубже погружаю онемевшие руки в песок и фокусирую взгляд на перламутровом панцире ракушки, попавшейся мне на глаза. Под слабо пробивающимися сквозь завесу облаков слабыми лучами солнца он едва уловимо сверкает. Слезы снова слетают с длинных ресниц, обзор становится размытым и я стараюсь смахнуть капли влаги с лица, но точечные песчинки попадают в глаза, вызывая пощипывающую боль. Стараюсь подняться на ноги, но меня сносит потоком ледяного воздуха, вновь ставя на колени. — Джемре, спасай себя, уходи, быстрее, — слышу до боли родной голос, раздающийся эхом и отскакивающий от шершавой поверхности отвесных скал. — Пока не начался прилив, уходи, подумай о жизни дочери, — застываю на месте и перестаю дышать, парализованная только что услышанным звуком. Закрываю глаза и слезы сочатся сквозь слой пушистых коричневых ресниц. Как давно я не слышала его голос так близко, так отчетливо. — Джемре, — плеча касается теплая мужская ладонь и я вздрагиваю. Вскакиваю с места и машинально оборачиваюсь, но ничего не меняется — протяженностью в несколько километров ровная полоска песка, острые скалы и влага, орошающая бодрящим бризом мое лицо. — Джемре, тогда ты могла спасти меня, но сейчас уже слишком поздно, милая, — громко всхлипываю, отбегая в сторону могучей стихии. — Ты могла спасти нас троих, но не сделала, — растерянно ищу глазами хотя бы намек на то, что все разворачивающееся на моих глазах нереально. Это все мираж, сон, ложь. Нет, мой муж погиб. Это не может быть он. Моя искалеченная психика выдает те образы, которые я желаю видеть. Или это все происходит в реальности? Нужно возвращаться домой, пока не стемнело. Но как? Вокруг крутые склоны скал, водная стихия и ни единой души. Наклоняюсь, чтобы поднять спавший с шеи кашемировый пестрый шарф, он быстро оказывается в моих руках. Бросаю взгляд на разгневанные волны океана, и не верю своим глазам. Около меня, по колено в воде, на расстоянии двух метров, стоит он. Дженк. Живой и невредимый. — Джемре, ты не сможешь спасти нас, оставь, лучше отказаться, как и в прошлый раз, — произносит шепотом, но так, что я улавливаю каждое слово, будто боится, что нас могут услышать. — Вы должны научиться жить без меня и не тешить себя напрасными иллюзиями. Прими реальность. Ты еще очень молода и сможешь стать счастливой. Ты сможешь быть счастливой и без меня, мы ничего не можем исправить, — вода прибывает и прибывает, накрывая и меня. — Что ты говоришь? Как ты можешь думать о перспективе жизни без тебя? Наш… наш ребенок не может расти без отца, — пронзительно кричу, вкладывая в слова всю тоску по нему и проживаемую боль от его потери. — Не будет расти без отца, нет! — мотаю головой, спотыкаясь о камень, — дочка, родная, — сплетаю руки на выпирающем сквозь одежду животе, — не останется без отца, — отвечаю, застигнутая врасплох его словами. — Ты жив, я знаю, что ты жив, иначе я бы не увидела тебя во сне в день отъезда! Ты жив, я чувствую это и не сдамся! Ты… Знаешь, что я пережила после того дня, я продержалась до этого момента ради нашей дочери! Ты не имеешь права просить меня отказаться, как в день, когда я потеряла тебя! Ты не можешь указывать мне, как поступать! Я спасу… в этот раз я спасу нас троих… Я обрушу эти скалы, я обрушу этот мир на тех, кто сделал это с тобой! Я узнаю, кто стрелял в тебя, кто лишил меня тебя, — рыдания лавиной обрушиваются на меня, голос становится осипшим и я не могу выговорить и слова. — Ты итак знаешь, кто причастен к этому… твой отец был там, твой отец наблюдал за тем, что сделали с нами, Джемре! После этого как ты можешь… — Нет, нет, нет! — закрываю уши руками, отрицая. — Нет, мой отец не смог бы, его заставили, он не убийца отца своей внучки, нет! Он не мог… не посмел бы… — Джемре… — Я не в силах изменить то, что уже случилось, — всхлип за всхлипом, а горечь моих слов впивается острыми пиками клыков в уставшее тело. — Но я могу повлиять на наше будущее… Я должна проститься с прошлым, что и собираюсь сделать, — поднимаю глаза наверх, туда где над рябью тяжелых волн океана возвышаются скалы, замолкаю, — поэтому я и пришла сюда, — руки мерзнут и я почти не могу двигать покрасневшими от холода пальцами, а его нет рядом, чтобы согреть их, — я приехала на это место, — перевожу взгляд на самую вершину скалы, — чтобы положить конец своим страданиям там, где мы мечтали о совместном будущем, Дженк. — Ты же знаешь, что не выйдет, я умер, Джемре, притом на твоих руках, ты была свидетелем. Такова судьба, — разводит руками и печальная улыбка скользит по его фарфоровой коже лица, которое заметно исхудало. — Ты не сильнее судьбы, любимая. Воспоминания — все, что у тебя осталось, — обреченно рассматриваю его силуэт, пытаясь прочитать в повторяющих мрачные краски природы глазах смысл его слов. — Ты думаешь, что я отправил тебе ту шкатулку? — Нет, нет, нет, — словно в бреду шевелю губами, ни за что не желая верить в то, о чем сама думала. — Ты, я знаю, что это мог быть только ты, мое кольцо могло быть только у тебя, — словно в забытьи запахиваю пальто и закидываю мокрый шарф на плечо. — Дженк, не исчезай, пожалуйста, — хочу добежать до него, пока ледяная вода обездвиживает мое тело, но мне все равно. — Я сильнее, слышишь, сильнее судьбы! Я не проиграла! Я знаю… чувствую, что ты жив… умоляю, не отбирай у меня надежду, — игнорирую безжалостный прохладный воздух, делающий из меня ледышку, стремясь добраться до него, прикоснуться к нему на несчастные доли секунды. — Дженк, — мой разрывающий пространство крик убивает жуткую тишину, в то время как со скалы срывается стая птиц, громко хлопая своими темно-серыми крыльями. — Подожди, не исчезай, — бегу вперед, но волны отталкивают меня, так непреклонно отделяют от любимого человека. Замечаю, что в области его плеча начинает расползаться красное пятно, как в ту ночь, затем точно такое же в области правого подреберья. Алая свежая кровь насквозь пропитывает льняную ткань его зеленой рубашки. Ему больно, так больно. И холодно. Холод сковывает его исхудавшее мускулистое тело. Несмотря на адскую тяжесть в теле, я смело ступаю по топкому песку побережья, покрытому пеной глубоких и ядовито соленых океанских вод, ступни проваливаются в песок. — Джемре, уходи сейчас же, прошу, и брось попытки найти меня, — вода подступает к скалам, и я в последний раз слышу его голос, — Джемре, не пытайся искать меня. Ты хочешь, чтобы я был жив, но ты обманываешь сама себя и в результате останешься с разбитым сердцем. Опять. Я — плод твоего воображения, ты хочешь видеть меня, вспоминаешь меня, а подсознание, преклоняясь, подчиняется твоим желаниям. Меня здесь нет, Джемре, и не могло бы быть… — начинаю дрожать от холода, осознавая, что я нахожусь во сне. Но хочу продолжать видеть его, пусть это больная иллюзия, пусть без возможности физического контакта, пусть содрогаемая порывами ветра и захваченная мощью океана, словно выталкивающего меня на берег. Словно разлучающая меня с ним. Снова. — Хочу чтобы ты знала, что я любил бы нашу дочь больше всего в мире. Скажи ей, когда она появится на свет, что отец очень… очень любит ее. А теперь проснись, родная, проснись… Открой глаза… Не могу найти удобное положение тела, а сильно округлившийся живот делает эту миссию совершенно невыполнимой. Седьмой месяц беременности подходил к своему завершению, а я уже буквально считала дни до появления на свет дочери. — Госпожа Джемре, госпожа Джемре, проснитесь, — чувствую, как Ахмет слегка потрясывает меня, стараясь разбудить, — мы приехали, дорогая, — разлипаю веки и потирая глаза, приподнимаюсь на кресле, натягивая рукава куртки и застегивая бежевый замок. Скольжу руками по животу, обнимая его, и мне становится так поразительно легко и спокойно. Сон. Это был всего лишь сон. Слишком реалистичный сон.