Nissa la Bella

      Прошло только четыре года после перемирия, которое завершило попытку Франции захватить Милан — но вместо этого ему достались только Пьемонт и братья Савойи Бресс и Бюже. Сам Савойя отправился на службу императору, Аоста сумел отделаться от захватчиков договором о нейтралитете, а Ницца остался главным и буквально последним оплотом их герцога. Но Франция и Империя всё ещё не закончили с разделом Европы и конкретно Апеннинского полуострова, в котором все они, итальянские государства, были не более чем полем боя и разменной монетой, которой можно было отплатиться от победителя или же попытаться коварно украсть, а потому теперь уже этот славный город Ницца должен был теперь противостоять союзнику Франции — Османской империи.       Если абстрагироваться от происходящего, можно было бы посмеяться над столь позорным союзом для католической державы, но сейчас самым главным было избавиться от полумесяцев, что несли с собой осаждающие с далёких берегов.       Уже несколько дней подряд здесь не смолкали взрывы и звон оружия, но жители города всё равно не желали сдаваться. Им нечего было больше терять, кроме дома, семьи и собственной жизни, их государство и так уже было покорено амбициями сильнейших. Сам Ницца остался фактически за главного, и к ответственности за свой народ на его плечи упала и ответственность за имя их страны и их династии, если не за их будущее. И пусть силы были неравны, а от Генуи или их герцога помощи не дождаться, нужно было стоять до конца.       Наступало 15 августа, день вознесения Богородицы, и с каждым днём всё меньше людей верило в победу. Они боялись — и Рафаэль знал этот страх не понаслышке. В защите уже была пробита брешь, а на стену взбирались неверные, на что кто-то в гарнизоне уже предложил сдаться. Но тут среди толпы прогремел грозный, но при этом вполне себе женский вой.       — Что вы за сопляки-то такие, а!       Сквозь вооружённых солдат, что были на грани побега, прорвалась, таща за собой одного из своих бойцов, мощного вида женщина с лопаткой, кажется, для стирки в руках и оказалась возле одного из янычар, что уже водружал знамя с полумесяцем на башню. Отпустив своего, она со всей неженской силы ударила врага своим незамысловатым оружием по голове, и тот вмиг упал на землю — то ли совсем бездыханный, то ли просто без сознания. Тем временем та подхватила его знамя и, отбившись им от очередного турка, сломала древко, а сам флаг порвала на кусочки и швырнула в сторону стены и сторону моря, откуда рвались наступающие.       — Пошли вон из моего города, мерзавцы проклятые!       Ницца не мог позволить себе следить за ней дальше — над головой просвистела чужая сабля, а руки почти машинально ответили на удар своим, но он отдалённо подметил у себя в голове, что в солдат как будто вернулась уверенность и они, пристыженные какой-то бешеной бабой, стали яростней отбиваться от врага, да и он сам почувствовал второе дыхание в своей груди, а не только пытавшееся пробить её изнутри колотящееся сердце.       За его спиной стояли его товарищи, от губернатора до простой прачки, просто желавшей вернуться в тихую нормальную жизнь, а поэтому кто он такой, чтобы бросить оружие и признать поражение, сражайся он против кого угодно, будь то Османская империя, Прованс или Франция?