Круги на воде

      — Шестнадцать недель, — сказал доктор Хофф.       — Что, простите? — переспросила Эмили.       — Шестнадцать акушерских недель, — уточнил доктор, стягивая с рук перчатки и усаживаясь обратно за письменный стол. — Реальный возраст плода на две недели меньше, просто так уж принято вести отсчёт. Медицинские тонкости, едва ли вам будет интересно. Так что, мисс Барретт, — он потянулся к деревянному вечному календарю, — поздравляю. Предполагаемая дата родов… Ну надо же, первого января. Такой вот подарочек на Новый год. И кстати, мисс, вы уже можете одеваться. Правда-правда.       Эмили не ответила. Не смогла.       — А что, вы совсем-совсем ничего не заподозрили за три с половиной месяца?       Она только головой помотала.       — Ну, человеку без медицинского образования простительно, — со снисхождением кивнул доктор Хофф. — Зато вот как вам повезло: треть беременности уже позади, причём самая нервная и опасная треть…       Это всё не про меня, подумала Эмили. Не про меня и не со мной.       Нет, если бы она совсем ничего не заподозрила — ну, наверное, она бы не заявилась под чужим именем на приём к незнакомому врачу. И не сидела бы сейчас в кабинете клиники у Анкориджского мемориала, вцепившись побелевшими пальцами в края простыни, — да только удержаться не получалось. Мир рушился, беспощадно и бесповоротно, под бодрую трескотню доктора:       — Сердце у него бьётся, отлично бьётся, скажу я вам, сто пятьдесят ударов в минуту. Ближе к двадцатой неделе вы и шевеления почувствуете… Что с вами, мисс Барретт?       — Да как же так? — с трудом проговорила она.       — Ну, видите ли, когда мальчик и девочка любят друг друга… — Хофф нервно кашлянул. — Извините. Как вас по имени?       — Кэтрин.       — Извините, Кэтрин. Просто вы так удивлены, будто речь идёт о чём-то невозможном. А процесс-то естественный.       Эмили не сказала бы, что она так уж удивлена. Раздавлена. Это слово подходило больше. В Убежище материнство казалось ей чем-то столь же неизбежным, сколь и абстрактным. Потом — чем-то немыслимым, но не менее абстрактным. А теперь — о, это было конкретно, конкретнее некуда. Как удар в солнечное сплетение. Как приговор.       А Хофф между тем продолжал:       — По мне, так беспокоиться вам не о чем. Вы молодая крепкая женщина, сильному воздействию радиации не подвергались, судя по внешнему виду. Препаратами не злоупотребляете… ведь не злоупотребляете же?       Эмили пробрал мороз по коже.       — А если вдруг… — тихонько спросила она.       — Природа мудрее нас, мисс Барретт, — улыбнулся доктор. — Большая часть беременностей с серьёзными пороками развития прерывается самопроизвольно до двенадцати недель. Вы же этот рубеж успешно преодолели. Говорю же: вам не о чем беспокоиться, — повторил он с нажимом. — Берегите себя, ведите спокойный образ жизни…       Видимо, он прочитал что-то такое в её взгляде.       —… И не глупите, Кэтрин. Шестнадцать недель — большой срок. Аборт ни один порядочный врач делать не возьмётся.       — Нет, — испуганно пробормотала она, поднимаясь с кушетки. — Нет, я не об этом. Просто как проверить… всё ли в порядке?       — В условиях моей клиники — никак, — доктор развёл руками. — Нужно качественное диагностическое оборудование. Вроде бы в Тенпенни-Тауэр был исправный автодок, но от доктора Бэнфилда давно уже ни слуху ни духу. Или, если вдруг у вас есть знакомства в Цитадели…       Эмили торопливо помотала головой.       — Ну, в любом случае я уверен: всё у вас отлично, Кэтрин. Считайте это профессиональной интуицией. И не изводите себя понапрасну.       Да, всё отлично. Только отец ребёнка — гуль. Только… три с половиной месяца, да? — только этот несчастный ребёнок, получается, вместе с ней прошёл через Восемьдесят Седьмое, Рейвен-Рок и Оазис.       — Да, думаю, всё будет хорошо, — улыбнулась Эмили в ответ, подхватывая за лямки рюкзак. — Спасибо вам, доктор Хофф.       Она вышла — точнее, вывалилась — на улицу. Утреннее солнце светило ярко и приветливо, но в глазах Эмили было темным-темно от отчаяния.       Она бессильно опустилась на ступеньки клиники. Нужно второе мнение. Да. Экспертное. Можно, конечно, сходить в Ривет-Сити к доктору Престону. Дотащиться до Мегатонны, да хоть до Бостона — ха, с этого же всё и начиналось, Эми Данфорд идёт на север, — до января ещё времени навалом…       … А в том гигантском универмаге на Дюпон-Сёркл были детские коляски. Нет, точно были. Прямо в витрине и простояли все двести лет, кто бы на них позарился? Люльку, ясное дело, полностью менять придётся, но вот ходовая часть…       Какие ещё коляски, Господи? — зло оборвала себя Эмили. Нет, она же знала, просто знала, что это невозможно. Что там заявлял ей доктор Чёрч из Мегатонны? Что если бы в природе существовала четвёртая стадия спаечного процесса, то именно её бы он своей дуре-пациентке и диагностировал. Такая вот цена позднего оперативного вмешательства — «и, милочка, с учётом всех обстоятельств тебе ещё очень повезло». Никаких детей, говорил док Чёрч. И думать забудь. А доктор Берроуз — не с меньшей уверенностью — утверждал в своей книжке, что гули стерильны. Ну что ж, надо будет послушать, что он скажет зимой. Что они оба скажут.       Оконная рама с треском распахнулась прямо над её головой — Эмили даже не шелохнулась.       — Кэтрин? — окликнул её доктор Хофф с лёгкой тревогой. — Вы в порядке?       Для настоящей Кэтрин чудо рождения обернулось обширным инфарктом и остановкой сердца, мрачно подумала Эмили. Дивный семейный анамнез, который, пожалуй, стёр бы улыбку с лица добрейшего доктора Хоффа.       … А коляска, наверное, вещь не такая уж бесполезная, особенно зимой. Да и весной. От дома до набережной рукой подать, можно будет гулять там в хорошую погоду…       Что я наделала, Харон? — захотелось закричать ей. — Что мы оба наделали? Да вот только Харона здесь не было. И что хуже всего, Эмили не представляла, вот совершенно не представляла, как рассказать ему обо всём.       — Нет, док, — Эмили тяжело поднялась на ноги. — Я не в порядке.       И медленно побрела в сторону моста. * * *       С самого утра Ленни места себе не находил от радостного и, что уж там, тревожного предвкушения — мистер Бёрк наконец-то дал отмашку. Из каких-то неясных соображений работодатель тянул с этим делом до последнего, а Ленни не понимал: чего ждать-то? Ведь контракт Харона был у них в руках уже две недели.       Добыть контракт оказалось куда проще, чем Ленни предполагал, но куда сложнее, чем он надеялся. Лезть в жилище в отсутствие хозяев было делом рискованным: мало ли какие ловушки подготовил этот чёртов психопат для непрошеных гостей? Поэтому Ленни пришлось несколько удлинить маршрут и сперва наведаться в Подземелье. Если совсем уж начистоту, Ленни совсем не хотелось соваться в этот гадюшник, но мистер Бёрк настоял.       — Я, Леннарт, предпочитаю сам выбирать себе врагов, — сказал он. — И лично мне с этими мизераблями из Исторического музея делить нечего. Это твоя оплошность — ты и исправляй.       Что поделаешь, пришлось исправлять.       Ленни подкараулил Тюльпан в фойе Исторического музея, куда она иной раз выбредала покурить в одиночестве. Бухнулся перед старушкой на колени, не щадя новёхонького костюма, продекламировал заученную речь о нестерпимых муках совести — какую-то жалостливую муть в духе Диккенса, от которой мистера Бёрка, наверное, стошнило бы. Но Тюльпан была тёткой доброй и невзыскательной. Растрогалась, всплакнула даже. А потом возьми да и поделись с Ленни своей заповедной мечтой.       Всё складывалось до того удачно, что Ленни сначала ушам своим не поверил. Он-то думал, придётся долго блуждать вокруг да около, намекать, подталкивать — а Тюльпан сама открытым текстом заявила: хочу, мол, повидать Эми Данфорд. Оказывается, бедолаге уже давно страсть как хотелось выбраться на поверхность, чтобы навестить старую знакомую. Да вот беда, провожатого всё не находилось.       Откладывать дело в долгий ящик Ленни не стал, наученный горьким опытом. И уже через несколько дней они с Тюльпан заявились на Арлингтонское кладбище (перед этим Ленни, само собой, удостоверился, что Харона нет дома).       Тюльпан чуть подотстала — тётка тащила под мышкой гигантскую вышитую подушку, запоздалый подарок на новоселье, — так что на вершину холма Ленни взобрался первым.       Мисс Эмили Данфорд развешивала во дворе свежевыстиранное бельё. Прищепок ей явно не хватало, а тяжёлые накрахмаленные простыни так и плясали в прохладном утреннем воздухе. Очередной порыв ветра сорвал с верёвки белую рубашку. Вот он, прекрасный момент — лучше не придумаешь.       — Держи, хозяюшка! — Ленни подхватил тряпку на лету (Интересно, руки-то чистые? Вроде бы мыл недавно…) и улыбнулся. Так искренне и радостно, как только мог.       Девчонка резко обернулась — и Ленни на миг показалось, что он обознался. Ну не было в этой девке ничего общего с той перепуганной малышкой из Подземелья.       Она в два счёта выхватила из-за пояса джинсов пистолет. И Ленни отчётливо понял: выстрелит. Только и оставалось держать рубашку на вытянутых пальцах, как белый флаг.       — Какого хера ты тут забыл? — рявкнула девка, взводя курок. — Три секунды на ответ.       — Я… да просто узнал, что ты тут живёшь… вот и решил… ну, извиниться… — забормотал он. — Ну… за то… за Тюльпан. Я тогда как урод себя повёл…       — А теперь ты, значит, переменился? С чего бы вдруг?       У Ленни были заготовлены ответы — чёртова уйма прекрасных ответов. Но сейчас, под дулом пистолета, на ум не приходил ни один.       — Ты рубашку хоть забери… — севшим голосом проговорил он, не отрывая взгляда от пальца, лежащего на спусковом крючке. — Не отстираешь потом. Кровь плохо отмывается.       — Эми? Эми, милая, вот ты где! — запыхавшаяся Тюльпан (вот где её черти носили?!) наконец-то выползла на вершину холма. — А мы к тебе в гости, Ленни и я!       — Тюльпан?.. — растерянно проговорила девчонка. Но пистолет, зараза, так и не опустила. — А этот подонок что тут делает?       — Эми, ну зачем же ты так? Он ведь передо мной извинился, — Тюльпан болезненно нахмурилась. — Специально пришёл в Подземелье, чтобы попросить прощения у меня. У нас с тобой. Он всё понял, ему очень стыдно… Правда же, Ленни?       На взгляд Ленни, тётка могла бы разродиться и более убедительной речью в защиту лучшего друга. Но что уж тут поделаешь.       — Прости меня, сестрёнка, — кивнул он. — Прости, если сможешь. Всё. Больше мне сказать нечего. Хочешь — пристрели меня. Имеешь право.       — Господи, Ленни, да что ты такое говоришь? — залопотала Тюльпан. — Это же Эми!       — Сестрёнка? — усмехнулась девка. — Шёл бы ты отсюда, братец.       Улыбка вышла кривоватой — правая сторона лица, изуродованная неровными широкими рубцами, оставалась почти неподвижной. Кто же её так располосовал? Ленни даже жалко девку стало: за несколько месяцев такую коллекцию шрамов собрать, это ж, блин, вообще.       Но мистер Бёрк, на удивление, не огорчился, когда об этом узнал.       «Ничего ты, Леннарт, не понимаешь, — улыбнулся он почти мечтательно. — Жизнь и страсть оставляют следы. Сейчас мисс Данфорд куда интереснее, чем год назад. Ты видишь, что она потеряла, а я вижу, что приобрела». Спорить Ленни не стал, соглашаться — тоже.       … На пороге вышла заминка.       — Заходи, — сказала девчонка, выразительно глядя на Тюльпан. — Одна.       — Эми, да что ты? — заканючила Тюльпан. — Нехорошо же так. Ленни ведь тоже устал с дороги. Он вёл меня от самого Подземелья, всю ночь не спал… Я понимаю, ты сердишься. Но он правда изменился.       На секунду Ленни показалось, что девчонка сейчас захлопнет дверь перед ними обоими. Но Тюльпан, умница, очень вовремя положила ему руку на плечо. Прикосновение маленькой лёгкой ладони, почти невесомое — и так много значащее. Да здравствует сила слабых, подумал Ленни.       — Ладно, — проговорила Эмили с тяжёлым вздохом. Взгляд, которым она наградила Ленни, способен был, наверное, прожечь насквозь не слишком толстую броню. И уж точно мог заставить тревожно заворочаться не слишком чистую совесть.       Они вошли в развороченную гостиную — видно было, что в этой комнате сейчас в разгаре ремонт. Полосы старых обоев валялись вдоль стен, как сброшенная кожа, в углу выстроилась батарея здоровенных вёдер с краской. Тюльпан, тем не менее, восторженно охала и ахала, а оказавшись на кухне, чуть в пляс не пустилась от восторга. Даже Ленни не мог не признать: уютненько. Обжились, что надо, сволочи. И сразу ясно, кто установил стальную решётку на окно и заменил прогнившие столешницы, а кто аккуратно склеил разбитый абажур и поставил на стол букетик полевых цветов в бутылке из-под ядер-колы.       — Я на поверхность уже лет тридцать не выбиралась, — глаза Тюльпан по-прежнему слезились от света, хотя Эмили наглухо задёрнула портьеры. — Тут всё так изменилось. От города уже, считай, ничего и не осталось, я Молл совсем другим запомнила. А уж как я в метро страху натерпелась… Там рейдеры живут, настоящие бандиты, Эми, представляешь? Спасибо Ленни, довёл меня без приключений.       Ленни осторожно пригубил цикорий из выщербленной кружки. Сказать по правде, он с большей охотой выпил бы чего-нибудь покрепче: долгая прогулка с Тюльпан вымотала ему все нервы. Тётка говорила, и говорила, и говорила — и ладно бы она рассказывала что-нибудь интересное о довоенной жизни, чтобы Ленни потом мог козырнуть эрудицией перед мистером Бёрком! Нет же, большую часть времени старушка пела дифирамбы треклятой Эми Данфорд, которая сейчас сидела напротив и смотрела на Ленни куда внимательнее, чем того требовала вежливость.       Взгляд девчонки не имел ничего общего с дружелюбием. Неприятный был взгляд. Ленни понимал: если бы не заступничество Тюльпан, валяться бы ему на солнцепёке с дыркой в многострадальной башке.       — Уинтроп мне столько о вашем доме рассказывал, вот мне и захотелось на него хоть одним глазком посмотреть, — Тюльпан не умолкала ни на секунду. — Какие же вы с Хароном молодцы, так всё красиво… Ой!       Рукавом она задела чашку, и цикориевая жижа выплеснулась на белую скатерть. Эмили вскочила на ноги, чтобы метнуться за тряпкой, лежащей на краю мойки — но вдруг ноги девчонки подкосились, и она, побледнев, начала медленно оседать на пол.       — Эми! — испуганно всплеснула руками Тюльпан, опрокинув вдобавок ещё и кофейник.       У Ленни с реакцией, слава богу, оказалось получше. Он успел подхватить девчонку — за миг до того, как она ударилась бы головой об острый край столешницы. Дотащил до дивана в гостиной, укрыл пледом — пальцы девчонки оказались совсем ледяными, и губы посинели, как у покойницы. Чёрт, у неё же с сердцем проблемы. А уж какие проблемы будут у старины Ленни, если этот вдруг вернётся и обнаружит свою подругу без сознания в компании двух незваных гостей…       — Ленни, принеси аптечку! — велела Тюльпан. — Посмотри в ванной, на втором этаже! Там должен быть нашатырный спирт…       Ленни взбежал по лестнице со всей скоростью, на которую был способен. Едва ли юная мисс Данфорд одобрила бы его скитания по sancta sanctorum¹ дома на холме. И едва ли ему ещё раз представится такой случай.       На самом деле, утверждал мистер Бёрк, можно обойтись и без контракта. Хватит и тех документов, которые у него уже есть. Но с контрактом, говорил он, всё будет правильно. Работодатель Ленни любил, когда всё правильно. А сам Ленни нипочём не отказался бы от возможности соломки подстелить в тех случаях, когда речь шла о бывшем слуге Азрухала.       Азрухал, мир праху его, не таскал контракт с собой, а хранил в сейфе «Девятого круга». Наверняка девчонка последовала его примеру и держит ветхую бумажку где-нибудь дома, в месте, которое считает безопасным. Ленни сунулся было в спальню, но чуйка подсказала ему: не-а, не здесь. (На самом деле, как он понял позже, помогло ему банальное чистоплюйство и нежелание рыться в ящиках с чужими труселями). Рядом со спальней располагался кабинет — туда-то Ленни и направился. До этой комнаты ремонт ещё не дотянулся, да и прибирались тут, похоже, давненько. На полу валялся продавленный матрас, почти невидимый под ворохом исписанных от руки листов. Повсюду были разбросаны книги, утыканные закладками, вокруг терминала на столе громоздились кружки с недопитым кофе — ну что за бардак!       Не то чтобы Ленни был таким уж аккуратистом, хотя жизнь с мистером Бёрком, безусловно, повысила его стандарты. Он понимал, почему ему так невыносимо видеть этот беспорядок — слишком много в этой комнате было от хозяйки. От обоих хозяев. Слишком легко было представить, как девка валяется на матрасе в этой вот ночной рубашке, что сейчас висит на спинке кресла, — и, сосредоточенно нахмурившись, выводит буквы на листе бумаги. Вокруг настольной лампы вьются ночные мотыльки, а в комнате душно, несмотря на распахнутое окно, и на плечах девчонки поблёскивают бисеринки пота… А этот приходит, когда она уже засыпает, так и не успев закончить очередную строчку. Вытаскивает шариковую ручку из разжавшихся пальцев, аккуратно складывает исписанные листы в стопку на краю стола, гасит свет — а потом подхватывает девчонку на руки и относит в спальню, а она сквозь сон бормочет его имя…       Ленни сердито затряс головой, отгоняя непрошеные видения. Ещё чего не хватало. Ну, раз уж в этой комнатушке так много бумажек, так может, найдётся и ещё одна?       Нашлась. В самом верхнем ящике письменного стола.       Ленни торопливо запихал контракт под куртку. Метнулся в ванную за аптечкой, на всякий случай спустил воду в унитазе — чтобы было чем объяснить долгую отлучку. И сбежал обратно на первый этаж.       Девчонка возлежала на диване с мокрым полотенцем на лбу. С пушкой своей она не расставалась даже в полуживом состоянии: «Кольт» валялся на журнальном столике, на расстоянии вытянутой руки.       — И что ты забыл наверху, братец? — сквозь зубы спросила Эмили , как никогда похожая на злобную суку, которая может укусить в любой момент. Хотя следовало признать: то, что девица стала такой — это его, Ленни, личная заслуга. Он стал соавтором истории юной мисс Данфорд. Не сведи он её тогда с Хароном, не вынуди, пусть и косвенно, уйти из Подземелья — где-то она была бы теперь?       — Эми, милая, это я его попросила, — склонилась над девчонкой Тюльпан. — Не переживай.       Ленни молча положил аптечку на журнальный столик и отправился убираться на кухне, попутно додумывая мысль: а может, и тихоня из Убежища дописала пару строк в его книгу жизни? Ведь ему действительно стало легче, когда он извинился перед Тюльпан. Просто гора с плеч. И сейчас этот чёртов контракт лежал за пазухой — вот как хорошо да гладко всё прошло, сам мистер Бёрк не справился бы лучше — а на душе у Ленни было так погано, хоть вешайся.       Вскоре Тюльпан засобиралась домой, хотя девчонка и предлагала ей остаться на ночь. Ленни подозревал, что причин тут несколько: во-первых, Тюльпан, похоже, слегка побаивалась Харона (ну, не она одна), а во-вторых, ушлой тётке приспичило воспользоваться услугами бесплатного гида и полюбоваться на обновлённую набережную: анакостийцы, к их чести, прилично расчистили участок от станции Вильхельма до Арлингтонской библиотеки. Так что пришлось Ленни весь остаток дня таскаться по берегу Потомака, сходя с ума от девяностоградусной жары — неудивительно, что девчонка в обморок грохнулась.       Вот в Содружестве, думал Ленни, топая по набережной, такого пекла не бывает. Воздух даже летом чистый и свежий. И деревья повсюду — настоящие деревья, а не палки эти обгорелые…       Скажи ему кто год назад, что он будет скучать по Содружеству — да Ленни бы этого болвана на смех поднял. И всё-таки он скучал. По пляжам Бостона — скрипучим деревянным сходням, ярким вывескам бесчисленных пабов и кофеен, леденцовому хрусту ракушечника под ногами. По извилистым улочкам исторического центра, живописным, нарядным зданиям — у каждого своя душа, своя история… Да как можно всё это в здравом уме променять на ту груду радиоактивных обломков, что осталась от столицы?       … А неплохо было бы обжить какой-нибудь коттедж на Севере, в Конкорде или там в Лексингтоне, рассеянно думал Ленни, пока мистер Бёрк жадно читал контракт, поднеся к самому лицу — будто выцветшие буквы нашёптывали ему на ухо что-то очень соблазнительное. Обставить домик на свой вкус, подновить веранду, чтобы можно было сидеть вечерами в кресле-качалке и любоваться янтарными закатами. Мистер Бёрк, конечно, удивительный человек, и за год в Вашингтоне Ленни повидал столько интересного, что на несколько жизней хватит. Но вот сейчас, глядя на радостную и — самую малость — пугающую улыбку работодателя, он понял: пора. Пора домой. Но сначала надо закончить все дела на Столичной Пустоши.       И первой в списке этих дел была месть. * * *       Харон вернулся вскоре после полудня. Достаточно рано. Слишком рано — а впрочем, Эмили и полугода не хватило бы, чтобы подготовиться к такому разговору.       Снаружи отцветал жаркий, душный июль, но Эмили бил озноб. Она сидела на диване в гостиной, завернувшись в шаль, и неотрывно следила за движениями Харона, привычными и размеренными.       Он разулся у порога — неторопливо и аккуратно, как обычно; это Эмили всегда сбрасывала обувь где придётся, лишь бы поскорее ощутить ступнями прикосновение прохладных половиц. Поставил ботинки у двери, пристроил дробовик на оружейную стойку. Поздоровался с Эмили — а она только и смогла, что кивнуть в ответ и вымучить жалкую дрожащую улыбку.       Харон сел рядом с Эмили — пружины дивана знакомо заскрипели под его весом.       Боливар, зачем-то вспомнилось Эмили. Так они оба называли этот чёртов капризный диван. Такая вот семейная шутка. Боливар, который, как известно, не выдержит двоих. А как насчёт троих, а?       Харон потянулся к забытому на журнальном столике стакану с водой: Эмили принесла его из кухни несколько часов назад, да так к нему и не притронулась… Затаив дыхание, Эмили смотрела, как он пьёт. Как ходит вверх-вниз кадык под полупрозрачной, испещрённой ожоговыми тяжами кожей, как медленно опускаются усталые веки. Эмили всегда любила наблюдать за ним. Любоваться чудовищной красотой жилистых рук, угрожающей грацией движений — зрелище, которое немногие могли вынести, не отводя глаз. Но она его не боялась. Никогда, даже сейчас. Она боялась за него.       Не говорить, подумала Эмили, отстранённо глядя, как бьётся в пыльное оконное стекло первый вечерний мотылёк. Не сегодня. А завтра, может, оно всё как-нибудь само…       Мотылёк описал неуверенный круг под потолком и спрятался в складках портьеры.       Эмили зажмурилась. Не говорить.       — Маленькая, что-то случилось? — хриплый голос Харона заставил её вздрогнуть. — Ты уже второй день сама не своя.       не говорить не говорить не       — Да, — она открыла глаза. — У нас будет ребёнок.       И тут же подумала: а собственно, почему — будет? Он уже есть. Жестокое чудо, о котором никто из них не просил.       Харон медленно поднял взгляд. Взгляд человека, у которого отобрали точку опоры.       — Только, пожалуйста, очень прошу, не говори мне, что это дурная шутка и не спрашивай, уверена ли я, потому что… — голос Эмили надломился. Слишком много слов. И все — лишние.       Он молчал. Молчал так, что она поняла: эта спасительная мысль ему даже в голову не приходила. Он поверил сразу. Может быть, потому, что это было достаточно ужасно, чтобы оказаться правдой.       — И когда операция? — спросил он наконец.       — Какая операция? — опешила Эмили.       — Ну, ты же не собираешься рожать? — он тяжело усмехнулся. — Господи, да о чём речь? Нет, конечно. У тебя полгода назад была операция на открытом сердце. С твоей-то наследственностью…       — По-твоему, я об этом не думала?       — А откуда мне знать, о чём ты думала? — огрызнулся он. — Ты мне что говорила?       — Все претензии — к этому тупорылому доктору из Мегатонны, — Эмили до крови прикусила губу. Ей было стыдно, мучительно стыдно. А почему, собственно? Она чувствовала себя обманщицей и предательницей — но, чёрт, виноваты-то оба!       — Господи, Эми… — он покачал головой. — И когда?       — В январе, — бесцветным голосом отозвалась она. — На Новый год.       — В январе, — повторил он, отводя взгляд. Эмили увидела, как побелели костяшки его пальцев. — Значит, ещё есть время.       — Харон, — Эмили беспомощно уставилась на него. Упасть бы в обморок, горько подумала она. Как было бы кстати. Ничего не говорить, ничего не слышать.       — Ты вообще понимаешь, насколько это опасно? — зло спросил он. — Чем это может закончиться? С Лэйси в одной палате лежала женщина с пороком сердца — она умерла прямо на операционном столе. И это было до войны! Лучшие врачи, лучшее оборудование — и её всё равно не смогли спасти.       — О да, — криво усмехнулась Эмили. — Спасибо, что напомнил о Лэйси. Именно то, что мне сейчас нужно было услышать. Спасибо, Харон.       — Спасибо? — заорал он. — Да ты на меня посмотри! Я гуль, чёртов гуль! Что, по-твоему, таким, как я, стоит заводить детей? И на что эти дети будут похожи?       — Да мне плевать! — заорала Эмили в ответ. — Каким бы он там ни был — он мой. Наш с тобой. И по-твоему, мне следует прямо сейчас пойти и убить его?       — Да лучше уж сейчас, чем когда он родится, — его голос упал до шёпота. — Что ты тогда будешь делать с этим… существом?       — Любить, — тихо и твёрдо сказала Эмили. — По крайней мере, я буду его любить. Всё то время, которое… — она не смогла договорить.       — Любить, — тяжело повторил Харон. Стакан хрустнул в его ладони. — Или плакать и просить, чтобы я унёс это несчастное существо куда-нибудь подальше, чтобы ты его не видела?       — Да когда ты поймёшь уже, что я не твоя грёбаная безумная жёнушка? — в бешенстве выкрикнула Эмили. И испуганно замерла.       — Знаешь, Эми, лучше мне уйти, пока мы не наговорили друг другу того, о чём будем жалеть, — медленно произнёс он, поднимаясь на ноги.       — Да, — подтвердила Эмили. — Тебе лучше уйти.       Он швырнул раздавленный стакан в угол комнаты. Распахнул дверь — окровавленные осколки блеснули в лучах заходящего солнца. Подхватил ботинки и дробовик и вышел за порог, даже не оглянувшись.       Вот и поговорили.       Эмили разревелась от обиды, жалости и гнева. Да что он, в самом деле, думает, что она всё это нарочно подстроила? Обманула его из желания стать мамашей в двадцать лет? Предположительно — мёртвой мамашей, тут Харон прав. Но что ей теперь делать-то? Искать какую-нибудь безумную резчицу, которая не откажется руки замарать за полсотни крышек? Бежать к доктору Престону за рецептом на мифепристон — для лучшей подруги, конечно же, что это вы такое выдумали, док? Хорошо, а потом — что? Расправить крылья и жить дальше? Чёрт, да не сможет она. И Харон не сможет. А значит, ничего им обоим не остаётся, кроме как ждать января. Раз уж они пережили прошлый январь, едва ли этот сможет их добить.       Эмили со злости саданула кулаком по диванной подушке — подарку Тюльпан. Яростно смахнула разнывшейся рукой слёзы с глаз.       — Справимся, — сказала она сквозь зубы то, что следовало сказать десятью минутами раньше. — Со всем мы справимся, Харон. Слышишь?       И отправилась убирать осколки. * * *       С первой попытки воплотить в жизнь план мистера Бёрка не удалось: подвела логистика. Харон выскочил из дома как ошпаренный, торопливо обулся и так резво помчался в сторону метро, будто за ним черти гнались. От облюбованного Ленни склепа до кладбищенского холма было достаточно далеко. А вдвоём бежать вдогонку за гулем, обливаясь потом и размахивая контрактом, было как-то…       — Ничего, — сказал мистер Бёрк. — Вернётся.       А вот Ленни не был в этом так уж уверен. Гуль выглядел дико злым. Даже ещё злее, чем обычно. И… растерянным, что ли. Может, с девчонкой своей поссорился, и она его выставила за порог? В таком случае мистеру Бёрку долго ждать придётся.       Но гуль и правда вернулся — часов через шесть. К тому времени уже стемнело, и Ленни, к стыду своему, начал придрёмывать. Однако мистер Бёрк бдительности не терял.       — Идёт, — сказал он, отложив в сторону бинокль. Ловко подхватил с каменной скамьи папку-скоросшиватель с двумя документами: другого оружия мистер Бёрк из принципа с собой не брал. Ленни-то вооружился, как мог: китайский пистолет, удавка, свинчатка… Вот только были у него определённые сомнения в том, что этот арсенал поможет ему сравнять счёт, если что-то пойдёт не так.       Чем ближе они подходили к кладбищенским воротам, тем сильнее тряслись поджилки у Ленни. Вроде бы он так ждал этого момента, столько усилий приложил — но, блин, страшно же! И мысли в голову лезли отнюдь не героические. Может, пожаловаться мистеру Бёрку на внезапный приступ медвежьей болезни (что, увы, было не так уж далеко от истины)? Или соврать, что настоящий контракт до сих пор у девчонки, а тот, что лежит в папке — фальшивка? Бёрк, конечно, будет рвать и метать — ну и пусть, и ладно. Зато хоть жив останется, балбес самонадеянный.       Но тут мистер Бёрк поравнялся с Хароном, и Ленни обречённо понял: поздно. Деваться некуда. Не бросать же работодателя наедине с этим чудовищем?       — Вы что же, ограбить меня решили? — издевательски осведомился гуль, глядя сверху вниз на Ленни с мистером Бёрком.       — Ни в коем случае! — заверил мерзавца мистер Бёрк с приветливой улыбкой.       — Разумно. Ну тогда прочь с дороги, — презрительно бросил Харон. — Я тороплюсь.       — Мне так жаль, но придётся очаровательной мисс Данфорд подождать ещё немного, — что ни говори, а яйца у мистера Бёрка были адамантиевые. — Видишь ли, Харон, нам с тобой надо кое-что обсудить. Полагаю, имя моё ты слышал. Мистер Эдвин Бёрк.       — Бёрк? — медленно, врастяжку повторил наёмник. — Любитель махровых халатов из Тенпенни-Тауэр? Неплохо выглядишь для покойничка.       — Вот это да, — одобрительно кивнул мистер Бёрк. — Всегда ценил людей с чувством юмора. И всё-таки, Харон: есть одно дело, ради которого мне и пришлось покинуть царствие теней. Прошлой осенью мы с мисс Данфорд заключили деловое соглашение…       — Меня это не касается, — перебил его гуль. — Закопайся уже обратно. Вместе с этим бостонским недоумком.       Узнал всё-таки. В виске Ленни запульсировала знакомая боль.       — О нет, Харон, — мистер Бёрк печально покачал головой. — Боюсь, это касается тебя напрямую. Вот это самое соглашение, — он раскрыл папку. — Вот подпись нашей дорогой Эмили — действительно её, я до подделки документов не опускаюсь. Тут достаточно много текста, можно, я перескажу? Суть в том, что я выделил мисс Данфорд достаточно крупную сумму — две тысячи крышек — на то, чтобы она наняла для меня специалиста, который решил бы проблему с гулями со станции Уоррингтон и помог активировать бомбу в Мегатонне. Ни в сроках, ни во времени я свою поверенную не ограничивал. А зря, наверное. Я ведь и помыслить не мог, что она подойдёт к заданию столь ответственно: доберётся до Подземелья, выкупит твой контракт у Азрухала, назначит тебе испытательный срок длиной почти в десять месяцев… Понимаешь? Она наняла тебя для меня. На мои деньги. Так что твой настоящий хозяин — я. Ты мой, Харон. Мой со всеми потрохами. Что подтверждает второй документ в этой папке… — мистер Бёрк не спеша перевернул страницу, — …который, полагаю, тебе отлично знаком.       — Это даже забавно, — гуль скривился, отчего уродливая рожа стала ещё уродливей. Ему что, страшно? — Вот только воровство контракта ничего не меняет.       — Ох, как же я хотел без этого обойтись… — вздохнул мистер Бёрк. — Но придётся. Харон, видишь того мусорщика на набережной? Ты должен пойти и убить его. Выстрели ему в голову из дробовика, убери тело с дороги и возвращайся. Это приказ.       И он пошёл! Он, чёрт возьми, повернулся и пошёл — именно туда, на набережную, где у кромки воды маячила крохотная фигурка, увешанная тюками и котомками. Ленни ошеломлённо заморгал: да как так-то? Нет, он, конечно, слышал от Снежка, что Харону когда-то здорово мозги промыли — но не до такой же, блин, степени? Ему ведь совершенно незачем убивать этого горемычного бродягу, на кой он вообще ему сдался? Неужели этот чёртов контракт действительно работает?       … Или это всё уловка, и рыжий урод только притворяется покорным, а сам сейчас сотворит какую-нибудь подлость — развернётся и гранату в них с Бёрком швырнёт, или ещё что-нибудь учинит?       — Мистер Бёрк, нам бы лучше, наверное… — робко начал Ленни. — Блядь! Вот блядь!       Мистер Бёрк обычно ужасно злился, когда Ленни сквернословил. Но в этот раз он сам, похоже, едва удержался от подобного возгласа. Потому что — ну да, сработало! Харон действительно сделал это! Подошёл к ничего не подозревающему мусорщику, который что-то там начал было ему втолковывать, и снёс ему башку выстрелом из дробовика. А потом за ноги оттащил труп в придорожную канаву и — чёрт-чёрт-чёрт — направился обратно к кладбищенским воротам, по-прежнему держа дробовик в руке.       — Слушайте, нам правда лучше уйти! — умоляюще пролепетал Ленни. — Ну мистер Бёрк!       — Спокойно, Леннарт, — работодатель улыбался — так широко и радостно, будто на его глазах происходило что-то очень забавное. — Ну не чудо ли?       Ленни хмуро кивнул. Охренительное, мать его, чудо.       — Ну что? — участливо осведомился мистер Бёрк, когда Харон подошёл поближе. — Магия работает, не так ли?       Гуль ошеломлённо уставился на свои руки — будто впервые их увидел. Ленни даже жалко его стало. Ну, почти.       — Да, понимаю: неприятно, когда подсознание берёт верх над сознанием, — Бёрк кивнул. — Но видишь, Харон, в глубине души ты уверен, что я действительно твой хозяин. А только это и имеет значение.       — Что тебе нужно? — глухо спросил он.       — Мне? Огневая поддержка, — работодатель пожал плечами. — Не больше, не меньше. Мисс Данфорд мне немало задолжала, видит бог…       Нет, бог точно ничего не видел. Потому что в этот самый момент чёртов упырь бросился на Ленни. Мистер Бёрк-то был под защитой контракта, а вот его многострадального адъютанта ничто не защищало. Ленни не успел ровным счётом ничего: ни выхватить пистолет, ни сообразить, что происходит, ни даже вякнуть: «За что?».       Харон задней подсечкой сбил его с ног. От удара спиной о землю у Ленни перехватило дыхание. Он судорожно попытался втянуть воздух в спавшиеся лёгкие — и снова опоздал: нога в армейском ботинке опустилась на его шею. Что Ленни успел, так это рассмотреть мелкие кусочки гравия, застрявшие в протекторе, и понять: вот оно, последнее зрелище в его жизни…       — Стоять! — рявкнул мистер Бёрк — за секунду до того, как подошва ботинка размозжила бы кадык Ленни. — Харон, прочь! Отойди от него! Это приказ!       Безуспешно хватая ртом воздух, Ленни поднялся на четвереньки — и его вырвало желчью. Кое-как он отполз в сторону, подальше от этого больного отморозка, который… тут Ленни вырвало ещё раз. Если бы мистер Бёрк хоть немного промедлил… Но он не промедлил. Он спас Ленни жизнь. Опять. И Ленни слабо представлял себе, как он этот долг будет отдавать.       — Харон, я-то думал, мы оба взрослые и вменяемые люди, — мистер Бёрк сокрушённо покачал головой. — Ладно, уточним кое-что. Ты не причинишь вреда ни мне, ни Леннарту ни при каких обстоятельствах. Это приказ. Без моей команды ты не имеешь права проявлять агрессию, только в порядке самообороны. Это приказ. И ты извинишься перед Леннартом. Это не приказ, а просьба. Но весьма настоятельная.       Гуль молчал.       — Хорошо, — мистер Бёрк тяжело вздохнул. Ленни ушам своим не поверил: хорошо? Да чёртов ублюдок его чуть на тот свет не отправил! — На сей раз спишем твою безобразную выходку на состояние аффекта. Но ты подумай вот о чём, Харон. Я ведь мог бы приказать тебе сделать то же самое с ней. Застрелить её. Или выпустить ей кишки, выколоть глаза, — и ты бы всё это сделал, понимаешь? Этими вот руками. И я от души надеюсь, друг мой, что у нас установятся здоровые деловые отношения, и мне не придётся прибегать к подобным мерам. Считай мою откровенность жестом доброй воли, если угодно.       Ленни пробрал мороз по коже. Что-то это было слишком уж жёстко, даже для такого ублюдка, как Харон. Зато вот теперь верзилу, похоже, проняло. Он замер, как громом поражённый — а Ленни пришла в голову внезапная, но достаточно своевременная мысль. Нашумели они тут порядочно, а до дома на холме не так уж далеко. Что если девчонка примчится сюда, и… Нет. Нельзя, чтобы она тут оказалась. Добром это не кончится.       — Мистер Бёрк, разве нам не пора? — с трудом прохрипел Ленни, ощупывая распухшее горло. — Место людное, а мало ли что ещё этому мудаку в голову взбредёт.       — Пожалуй, ты прав, — задумчиво согласился работодатель. — Только, Леннарт — впредь воздержись от некорректных высказываний. Это лишнее. И тебя это тоже касается, Харон.       Гуль кивнул. В нём что-то изменилось за эти несколько минут. И Ленни наконец понял, что: взгляд. Абсолютно мёртвый, отрешённый взгляд.       — Так-то лучше, — одобрительно сказал мистер Бёрк. — Мы направляемся в Парадиз-Фоллз. У меня там дела. Место это опасное, как ты, вероятно, знаешь, так что мне могут потребоваться твои услуги. Всё необходимое тебе снаряжение мы приобретём на станции Вильхельма, об этом не беспокойся. А если тебе понадобится что-то особенное, то у моего работодателя, полковника Отема, есть прекрасные связи в Кентербери. С его помощью я смогу достать для тебя всё что угодно. Мощное оружие, редкие медикаменты… Мы сработаемся, Харон, — мистер Бёрк похлопал убийцу по плечу. — Я приложу к этому все усилия. Но и ты меня не подведи. Ты ведь знаешь, какой будет цена ошибки.       Ленни с удивлением понял, что злорадствовать ему совсем не хочется. Понятное дело, Харон сам виноват. Да и вообще, ну здорово же, когда зарвавшегося урода вот так тычут мордой в грязь.       … И всё же вдруг напомнило о себе что-то давно забытое, из детства — когда неуклюжий малыш, Ленни-растяпа-дырявые лапы, стоял, с трудом сдерживая слёзы, над разбитой ёлочной игрушкой. И не в том же дело, что мама заругает, а старший братец Дерек и подзатыльник может отвесить сгоряча. Просто мир был лучше, пока игрушка оставалась целой и невредимой.       Мне будет этого не хватать, со стыдом и изумлением понял Ленни. Этого дома на кладбищенском холме, хрусткой свежести белья на ветру, уютного тёплого света, льющегося вечерами через порог. Этой позорной, противоестественной идиллии, когда девчонка выходила на порог, всматривалась вдаль, привстав на цыпочки, — и с радостной улыбкой бежала навстречу своему чудовищу. Или когда они в погожий день вдвоём возвращались из Ривет-Сити с набитыми рюкзаками — поклажу, само собой, тащил на горбу гуль, а девчонка гордо вышагивала рядом, неся в руках очередную книжку…       Да чёрт с ними обоими, сердито оборвал себя Ленни, поднимаясь на ноги — с третьей попытки получилось. Нашёл кого жалеть. * * *       Он не вернулся.       За время, пока его не было, Эмили успела как следует прореветься, перемыть всю посуду (без особой на то необходимости — просто домашние дела хоть ненадолго да отвлекали от мрачных мыслей), в очередном приступе ярости разбить о стенку любимую кружку (ту самую, с «Корвегой»), оплакать и её заодно… Харону, видите ли, тяжело с этим смириться. Чёрт, ему тяжело? А ей-то каково? И она не может, как некоторые, хлопнуть дверью и уйти, потому что её проблема — так уж получилось — уйдёт вместе с ней.       Ближе к вечеру возмущение — да как он вообще мог оставить её одну вариться в этом кошмаре? — сменилось тревогой. Харон не трус и не подлец. И уж точно он не из тех ребят, что исчезают, подобно Дэвиду Копперфильду, едва подружка начнёт жаловаться на утреннюю тошноту. Он, конечно, злится сейчас, здорово злится. Но за полдня он успел бы привести мысли в порядок, что бы для этого ни потребовалось: напиться ли до невменяемого состояния, набить ли кому-нибудь морду, прошагать ли несколько десятков миль…       А значит, с ним что-то случилось, думала Эмили, беспокойно вглядываясь в густеющие сумерки. Что-то плохое.       Она бросила беглый взгляд на настенные часы. И начала собираться.       Походная одежда лежала в самом нижнем ящике платяного шкафа — с весны Эмили к ней не притрагивалась. И сейчас с досадой обнаружила, что джинсы, в которых она вернулась из Оазиса, вполне закономерно стали тесноваты. Футболка Сары Лайонс по-прежнему была Эмили впору, но она просто не смогла заставить себя её надеть: застарелые пятна крови так и не отстирались с белой ткани.       Так что Эмили ничего не оставалось, кроме как нацепить бронежилет прямо поверх домашней одежды — потрёпанных джинсовых шорт и старой майки Харона. Пристегнуть к поясу набедренную кобуру, на всякий случай перезарядить пистолет («Кольт» M1911А1, безотказная классика сорок пятого калибра — но боже, как же она всё-таки скучала по своему «Магнуму»). Подхватить с пола рюкзак, который она так и не удосужилась разобрать с прошлой вылазки — и выбежать в июльскую ночь.       Снаружи уже почти стемнело. Вид белых мраморных надгробий, рассыпанных по склону холма, всегда казался Эмили умиротворяющим — но не сегодня. Сегодня даже нестройный хор цикад в высокой траве, под который обычно так хорошо засыпалось, звучал как-то по-особенному. Зловеще.       … Господи, да им с Хароном просто надо поговорить спокойно. Набраться храбрости и поговорить, не приплетая к делу мёртвых родственников и не вороша старые кошмары. То есть — всё плохо, да; всё действительно плохо, но когда у них вообще всё было хорошо?..       Эмили выбежала на набережную. Растерянно оглянулась, переводя дух. У неё до последнего оставалась надежда на то, что Харон просто бродит где-то поблизости — но, похоже, надежде этой не суждено было сбыться. Широкая аллея пустовала. Только чудаковатый мусорщик Энтони, их с Хароном ближайший сосед, неторопливо бродил вдоль берега. Об этом Энтони Эмили знала только, что он живёт в лачуге неподалёку от станции Вильхельма вместе с тремя собаками и на кладбище лишний раз не суётся.       — Вечер добрый, мисс! — приветливо окликнул он её. — А куда это вы собрались на ночь глядя? Тут с утра какие-то типы шастали. Вы бы поосторожнее…       Поосторожнее ей надо было быть в апреле, а теперь-то уж что. Эмили рассеянно кивнула.       — Ты не видел Харона? — спросила она.       — Не-а, не видел, — мусорщик помотал косматой головой. — Да вы не волнуйтесь так, мисс. Это ж Харон, что ему сделается? Вы бы лучше домой вернулись да ждали его там. А я, коли встречу его, скажу, чтобы к вам шёл поскорее. Идёт?       Эмили согласно кивнула. Но домой не пошла.       Смутное предчувствие беды становилось всё отчётливее — и ребёнок тут был ни при чём. Этот ребёнок — он ведь вообще никак её не беспокоил, с самого начала, как будто бедняга пытался подарить своим идиотам-родителям хотя бы несколько спокойных месяцев. Эмили и вспомнить было нечего: ни токсикоза, ни желания вот прямо сейчас сожрать сырую печень болотника в шоколадной глазури. Да она и в обморок-то упала один только раз — в день, когда Тюльпан ни с того ни с сего заявилась к ней в гости в компании этого бостонского пройдохи. И всё-таки надо было сказать об этом Харону, в который уже раз подумала Эмили. Просто в тот вечер он вернулся таким уставшим, и так поздно, и она решила его лишний раз не беспокоить…       Ладно, а сейчас — вот куда он мог пойти? На ночь глядя, налегке? Он ведь даже рюкзак дома оставил.       В Подземелье, непонятно с чего решила Эмили. Наверное, он отправился в Подземелье. И бросилась к северному вестибюлю станции «Арлингтон».       Эмили медленно пробиралась по сырому тоннелю, то и дело беспокойно оглядываясь. Метрополитен с самого начала не был её любимой столичной достопримечательностью, и всё же сегодня дорога казалась тёмной и страшной, как никогда. Господи, как же она отвыкла от всего этого! От гнилостной мазутной жижи, чавкающей под ногами, от тусклого, призрачного света редких лампочек. А главное — от изматывающей необходимости быть наготове.       Раньше Эмили просто пробежала бы этот расчищенный, относительно безопасный перегон часа за полтора, наплевав на технику безопасности. Собственное благополучие её мало волновало — особенно в тех случаях, когда речь шла о Хароне. Но теперь ей, вроде как, нужно было отвечать и за кого-то ещё. Хотя она об этом, видит бог, не просила — и так всё было хорошо…       Она замерла, услышав негромкие голоса. Кто-то шёл по тоннелю ей навстречу.       Эмили испуганно юркнула в пространство между вагонами. Зашипела от боли, ударившись голым коленом о сцепку, прижалась спиной к металлической обшивке. Выхватила «Кольт» из кобуры, взвела курок…       Голоса становились всё ближе, всё отчётливей. Теперь уже Эмили могла различить и звуки неторопливых, шаркающих шагов, и бубнёж ди-джея из колонок портативного радиоприёмника. Едва ли это были рейдеры. Скорее всего, запоздалые торговцы со станции Вильхельма. Или бродяги — после начала войны их стало особенно много. Люди срывались с мест в поисках лучшей жизни или хотя бы менее вероятной смерти. А некоторым просто нравился сам процесс скитаний. Как хаттифнатам из той славной детской книжки, которую Милли Данфорд когда-то сдуру выменяла на выпуск «Неудержимых». А теперь вот гадай, удастся ли отыскать такую же сказку в Арлингтонской библиотеке — Эмили и названия-то не помнила…       Дождавшись, пока голоса путников вновь затихнут вдали, Эмили выскользнула из укрытия. Перешагнула через рельс — и чуть не завопила от ужаса: подошва ботинка опустилась на что-то мягкое и плотное. Преодолев брезгливость, Эмили осторожно наклонилась и вздохнула с облегчением. Это был всего лишь дикий гуль. Дохлый, полусгнивший дикий гуль — та ещё невидаль. Но Эмили всё равно пробрал мороз по коже. Откуда-то же этот гуль пробрался в тоннель. И, может быть, не в одиночку?       Не так давно для Эмили было проблемой придумать пять способов умереть — теперь же в голове теснился целый миллион. Это оно, да? Счастье материнства? А как насчёт бесконечного, всё затмевающего ужаса? И непомерной ответственности, способной размозжить любой хребет?       … А серьёзно, если очередной дикий гуль выскочит на неё из тоннеля — у неё хватит сил его убить? Она же так толком и не привыкла к новому оружию, а ведь стрелять придётся наверняка, никакого ближнего боя, потому что даже крохотная царапина может…       — А ну-ка соберись, сука ты тупая, — процедила Эмили сквозь зубы, вытирая ребром ладони холодный пот со лба. Досчитала до тридцати, стараясь дышать ровно и размеренно. И пошла дальше.       Когда она добралась до «Фогги Боттом», её футболка была насквозь мокрой от пота, а бронежилет, по ощущениям, весил не меньше центнера. Но всё оказалось напрасно: Харона на станции никто не видел. А до Подземелья оставалось ещё два длинных перегона.       Скорее всего, Энтони был прав. Харон уже вернулся и ждёт её дома — ох и влетит же ей за эту ночную вылазку! Он долго будет ворчать, недели две, не меньше, шёпотом утешала себя Эмили, пока шла обратно — без фонарика, с пистолетом в дрожащих руках. Слёзы сами собой катились по щекам, и, чёрт возьми, здесь, в тоннеле, слезам было самое место. Эмили знала: потом она уже не сможет их себе позволить.       … Полумёртвая от усталости, она плелась обратно по набережной сквозь безветренную душную ночь.       Неподалёку от кладбищенских ворот что-то заставило её остановиться. Тело отреагировало раньше, чем сознание: Эмили вскинула «Кольт», обернулась и лишь тогда поняла, что именно её встревожило. Шорох в придорожных кустах.       — Выходи, — негромко проговорила она. — Считаю до трёх, ну!       Из сплетения веток высунулась грустная собачья морда. Псина не лаяла, не рычала, не пыталась напасть. Лишь тихонько, еле слышно поскуливала, будто жалуясь Эмили на что-то.       — А ведь я тебя знаю, — проговорила Эмили, опуская пистолет. — Ты из своры Энтони. Так?       Ответить собака, конечно, не могла. Но ответила — на свой лад. Медленно подошла к Эмили и ткнулась ей в бедро влажным носом.       — Ну, что ты… — Эмили нерешительно дотронулась до тёплой жёсткой шерсти на загривке. — Мне сходить посмотреть, да?       Псина развернулась и, поскуливая, полезла обратно в кусты. Луна вышла из-за туч, и только сейчас Эмили заметила тёмную, уже подсохшую лужу крови на асфальте. И поняла, откуда взялся тот раздражающий монотонный гул, который доносился из-за кустов — это жужжали мухи. Летом прятать труп сложнее, чем в холодное время года…       Задержав дыхание, Эмили отвела рукой ветку кустарника. Жужжание усилилось.       Мертвец лежал на дне придорожной канавы, наполовину погрузившись в илистую грязь. Наверное, сейчас Энтони не узнала бы и родная мать — кто-то выстрелил ему в лицо из дробовика. Но заляпанный кровью жёлтый дождевик, который Эмили видела ещё сегодня вечером, не оставлял ей сомнений. Увесистый кошель с крышками по-прежнему остался приторочен к поясу мусорщика: деньги убийцу не интересовали.       Эмили без сил опустилась на колени под горестный скулёж собаки, не в силах отвести взгляд от одинокой гильзы, закатившейся в трещину в асфальте.       У него не единственный дробовик на Пустоши, нет. Много кто пользуется таким оружием…       Эмили взвыла. Собака подошла к ней и осторожно ткнулась грязной мордой в плечо.       — Ну нельзя же так, дурочка, — проговорила Эмили бесцветным голосом. — Верить первому встречному…       Псина тоже плакала — иначе и не скажешь. Всё её тело вздрагивало, словно от сдерживаемых рыданий, а с каждым выдохом из пасти вырывалось тихое поскуливание. Нельзя её тут оставлять, отстранённо подумала Эмили. Такую умную и вместе с тем совершенно беззащитную.       — Кого-то ты мне напоминаешь, девица, — Эмили с трудом поднялась с колен. — Идём. Пропадёшь ведь.       Собака нерешительно перетаптывалась на месте, не сводя с Эмили блестящих глаз. Как же её зовут-то?       Имя пришло само. Душная ночь, тёмный глянцевый блеск крови, гиблая тоска в собачьем вое.       — Геката, — ласково сказала Эмили. — Идём отсюда. Ну?