До самой смерти. И на полгода дольше

Анька заходит в его кабинет, странно возбужденная, с лихорадочным блеском в глазах. – Здрасьте, Тима, можно тебя ненадолго? Тимур жмет на педаль и убирает машинку, закрывает место работы чистой салфеткой, проливает водой, чтобы успокоить кожу. – Братан, пять минут. – Не проблема, – отвечает Санек и утыкается в телефон. Тимур стаскивает перчатки, идет в коридор. – Ань, не подождет полчаса? Я уже все почти. Анька хватает его ледяной рукой за запястье и тащит вперед, открывает дверь студии, вытаскивает на крыльцо. Тимур жмурится от яркого солнца, рефлекторно нащупывает в кармане пачку сигарет, замирает. – Охуеть, правда? Тимур с удивлением оглядывает припаркованный у студии красный «мерс», перевязанный белой лентой с огромным бантом. «Мерс» блестит, яркое солнце отражается от дисков на колесах, от решетки радиатора, от круглого значка с тремя расходящимися лучами. Слишком новый, как лакированный, он кажется почти ненастоящим, словно его неумело прифотошопили в их унылый заплеванный дворик. – Охуеть, – соглашается он. Анька достает из кармана рабочего фартука плоскую бархатную коробку, похожую на те, в которых дарят украшения. На бордовой подложке лежит маленький прямоугольник записки и брелок. Она щелкает на кнопку, машина коротко пикает и приветливо мигает. – Это от серьезного дяди? – складывает два и два Тимур. – Ага. – Ань, боюсь спросить, что тебе пришлось… Анька садится прямо на бетонное крыльцо, закуривает, усмехается как-то странно: – В том-то и дело, что ничего. – В смысле? – В прямом. Он забрал меня после работы на прошлой неделе, накормил в рестике, опять подарил эти свои ебучие огромные розы, а потом подвез до дома. – И?.. – И все. Я после сеанса была, угандошила всю футболку черным «Динамиком», воняла потом и ноги не побрила. Он даже не попробовал подкатывать яйца, ничего такого, честно. Я подумала, что разонравилась ему, он даже за ручку меня не подержал. Тимур закурил и сел рядом, кивнул на безобразно дорогую тачку. – А это что тогда? – Я в душе не ебу… Он спросил о планах на будущее, я ответила, что коплю деньги на новую «Спектру» беспроводную. Он заржал и сказал, что нормальные бабы хотят тачку на четырех колесах, а я татуировочную. Анька достала из бархатной коробочки записку, протянула. Там, мелким почерком было выведено: «Забыл, какую ты хотела машинку. Но решил, что эта тоже подойдет». – Еба-ать он у тебя шугар дедди, – рассмеялся Тимур. Анька выдохнула дым, ковырнула на брелоке эмблему. – Сама не верю. Кажется, я сплю. Тимур не упустил шанса и ущипнул ее за бок. Анька взвизгнула. – Эй, харе! – И что теперь? Анька обернулась к нему, на ее лице читалось странное выражение – смесь растерянности и глубокой работы мысли. – Не знаю, Тима. У меня от него не горит, нет искры. Вообще не мой типаж, я думала так чисто, пожру на халяву. Но это…Тима, там в бардачке дарственная на машину лежит! На мое имя со всеми паспортными данными, заверенная нотариусом. А я ведь ему даже фамилию не говорила, наверняка по ментовской линии своей пробил… Тимур вскинул брови: – Ебануться. Это даже… как-то крипово. – Ага. Они сидят какое-то время молча. – Ань, ты меня прости конечно, но бесплатный сыр… – Знаю-знаю, – морщится Анька и машет рукой. – Но блядь! Я погуглила, сколько эта тачила стоит… я же пару лет смогу не работать, если продам. Уеду на юга, буду фотки жопы в инсту постить, радоваться жизни! – А тебе оно надо? – скептически изгибает бровь Тимур. – Ты же у нас не из этих шаболд, которые «сказачноебали»… Анька пожимает плечами. – А хуй знает, не пробовала же. Вдруг из этих? Просто нищая, потому и не в курсе. Сижу вон сутками, татуиретки за копейки бью, не разгибая спины. А молодость-то уходит. – Да не, Ань, ты че… Анька приканчивает сигарету и сразу закуривает вторую, задумчиво смотрит то на новую машину, то на брелок в руке. – Знаешь, как в той народной мудрости, что лучше плакать сидя в «Мерседесе», чем улыбаться, катаясь на маршрутке. Тимур помнит те времена, когда папаша мутил бизнес и водил «мерс». Вот только детство его от этого счастливее точно не становилось. – Ань, если этот тип так легко сорит деньгами, прикинь, какой он мажор? Что будет, если тебе вдруг надоест с ним спать? Он так же просто заберет у тебя все, что дал. А может и больше… Людям от бабок часто башню срывает. Анька досадливо хмурится. – И че? Проебывать теперь такой шанс? Вернуть тачку, сказать «я не такая, я жду трамвая»? Тимур растерянно смотрит на Аньку, потом на сияющую машину. – Хуй знает. Просто мутно все это. Слишком... как в хуевом сериале по телеку. Анька поджимает губы так, что размазывается алая помада. Ее рот кривится в недоброй усмешке. – Волков бояться, в лес не ходить. – Угу. Только учти, что тебя в том леске и прикопают на два метра, случись чего. Анька щурит глаза, в ее лице прорезается недоброе, сучье выражение. – О, да блядь! Чья б корова мычала, а Тима? Сам-то со своим Мариком… не боишься, что его однажды зароют? И тебя с ним за компанию? Тимур стискивает зубы, изнутри рвется жгучее, похожее на изжогу желание послать Аньку нахуй. Ведь она как всегда попала в яблочко. – Боюсь. Каждый раз думаю об этом, когда звоню ему, а он «абонент не абонент». Это очень хуевое чувство. Потому и за тебя переживаю. Анька замирает с открытым ртом. Она явно хотела накинуть еще говна на вентилятор, но теперь только выдохнула устало. Тимур бросает окурок, но промахивается мимо урны. Он встает, щелкнув коленями, туже перевязывает волосы в высокий хвост. – Делай как знаешь. Мое мнение ты услышала. Он уходит добивать сеанс, но с трудом может сосредоточиться на работе. Анькины слова всколыхнули в нем всю ту гнилостную муть, что он месяцами старательно трамбовал на самом дне. Мысли о Марке, о том, чем он занимается, какой живет жизнью и чем все это в результате кончится… Для Марка. И для него самого. Всю свою сознательную жизнь Тимур упорно избегал привязанностей. Глядя на мать, он понял, что любовь – тяжкое бремя, ярмо на шее, которое не сбросить. Но надел его добровольно, с улыбкой, своими же руками застегнул кандалы. Конечно, он малодушно надеялся, что это лишь временное помутнение. Что он натрахается с Марком вдоволь, оближет каждый сантиметр его мраморной кожи, утолит похоть и пресытится. Проснется однажды, посмотрит на него и выдохнет с облегчением, поймет, что все прошло. Что он может теперь двигаться дальше, шагая по жизни с легким и пустым сердцем, как мечтал когда-то в детстве. Но страшная правда была проста: амок похоти рассеивался, а глубокое, болезненное желание быть рядом никуда не девалось. Только прорастало отравленными корнями все глубже, ветвилось, ширилось внутри. И теперь уже было сложно отделить его от своей плоти, разобрать где чье. Тимур закончил через час, долго провозился с белой краской, пытаясь уложить ее в уставшую кожу. Попрощавшись с Саньком и убрав в кабинете, он вышел на перекур. Двор уже затопили первые осенние сумерки. «Мерса» и Аньки не было, только выглядывали из урны белые клочки дурацкого банта. Сев на холодные ступени, он закурил, набрал Марка. – Абонент выключен или находится вне зоны действия сети, – равнодушно ответил ему женский голос. Тимур затянулся так, чтобы дым горечью обжег легкие, медленно выдохнул. В желудке привычно расползалось холодным липким чувством беспокойство напополам с тошнотой. Тимур распустил хвост, помассировал уставшие за день корни волос. Пролистнув контакты, он нашел нужный номер. Гудки тянулись нестерпимо долго, потом донеслась громкая музыка и чей-то пьяный хохот: – Алло! – Миха, привет. Это Тимур. Да-да, тот самый. Слушай, а ты знаешь, где сейчас работает Антоха?..