До самой смерти. И на полгода дольше

Антоха работает все в той же питейной сетевухе, но на другой станции. В будний день там немноголюдно, музыка играет на удивление тихо. Тимур садится за барку, вертит в руках липковатое меню. Антоха находится в другом конце вытянутого полутемного зала, он о чем-то болтает с ярко накрашенными малолетками. Те смеются его словам нарочито громко, явно флиртуя. Тимур прикрывает глаза, пережидая острый приступ ярости, кулаки чешутся от невыносимого желания втащить по наглой белобрысой морде. - Чего изволите? - спрашивает немолодой бородатый дядька в футболке «Гиннес» с подплывшей корявой татухой на волосатом предплечье. - Олд фешен. - На вискаре или на бурбоне? - Бурбон, но без цедры. Тимур вновь оборачивает голову к Антохе, тот явно заметил его, хоть и не подал вида, все еще болтаясь в углу с девками. Его беспокойство выдали пальцы, нервно барабанящие по пустому подносу, прижатому к боку, Тимур прикидывает, что до конца Антохиной смены еще час. - Ваш коктейль. Бармен ставит перед ним стакан, украшенный вишней. Тимур делает глоток, одобрительно кивает. - Спасибо. Тимур остается один. Минуты тянутся вязкой жвачкой, прилипшей к подошве ботинка. Он и сам не до конца понимает, зачем пришел. Поговорить о Марке? Узнать о нем больше? Марк рассказывал, они с Антохой служили вместе, общались со школы. Но никаких подробностей, как и всегда… Тимур понятия не имел, насколько хорошими друзьями они были. Доверял ему Марк или только делал вид?.. Тимур делает большой глоток, длинно выдыхает и морщится от алкогольных паров, ударивших в нос. Антоха подходит бесшумно, убирает опустевший стакан. Вблизи он кажется старше, чем помнит Тимур, выглядит уставшим, сильно похудевшим. - Что общего у евреев и женских туфель? - Что? - Их больше в тридцать девятом, чем в сорок пятом. Тимур усмехается. - Тебе повторить? - Давай. Антоха гремит кубиками льда о стеклянное дно, крутит их ложкой на длинной ручке, охлаждая стакан. - Какими судьбами? Антоха достает биттер и бутылку «Джим Бима». - Да так, был неподалёку. Антоха грохает о стойку коктейль. - Прошу. Тимур вылавливает из стакана пальцами кусок апельсиновой кожуры, кладет ее на салфетку. - Как у Ани дела? Тимур прикусывает язык, чтобы не скаламбурить «пока не родила». Хоть он и мечтал въебать Антохе, но заходить в интересующую беседу со столь сомнительных козырей все же не стоило. - Хорошо. Личную жизнь налаживает, - говорит он как можно спокойнее. Антоха поджимает губы, неоновый свет от стеллажа с бутылками синими бликами ложится на его лицо, обозначает глубокую морщину между бровей. - Это хорошо, - наконец, выдавливает Антоха. - Да, - кивает Тимур. – Это хорошо. Антоха нервным, слишком порывистым жестом сгребает в кулак салфетку с кожуркой, бросает в мусор. - А она… ты… она обо мне говорила что-нибудь? - Говорила. Антоха напрягается, невооружённым глазом видно: он борется с собой, чтобы не пуститься в расспросы. Тимур делает глоток и вдруг понимает, что не ел весь день и теперь рискует накидаться с детской дозы. Ему в голову приходит идея. Он подпирает щеку ладонью и нарочито пьяно тянет: - Еба-ать меня с двух стаканов развезло. У вас есть чего пожрать? А то весь день порожняком. Антоха сует ему под нос меню с закусками: - Крылья бери, они норм. - О, тогда их. И старомодного повтори. Будешь со мной? Стремно в одного засветло квасить начинать. Антоха с сомнением оглядывается, но второго бармена нигде не видно. Становится очевидно, что он разрывается между желанием узнать больше об Аньке и опасением получить по шее. И все же, любопытство выигрывает, Антоха быстро плещет себе из-под барки чего-то крепкого. Тимур давит усмешку: тема личной жизни бывших – козырь в любой беседе. По окончанию Антохиной смены они пересаживаются за дальний столик в самом темном углу. Тимур изо всех сил держит себя в относительной трезвости, заедая алкашку ебически острыми крылышками. Антоха же, словно того и дожидался – налегает на крепкое почти не закусывая, Тимур дозированно и осторожно кормит его новостями из Анькиной жизни, щедро разбавляя факты бессмысленными подробностями и откровенным пиздежом. В какой-то момент Антоха поднимается, чтобы сходить отлить и едва не заваливается обратно на стул. Тимур понимает, что тот дошел до нужной кондиции. Осторожно, словно невзначай, он закидывает пробный камень: - … ну а ты? Ты же сейчас вроде у Марка живешь? - Я? А-а, ну да. Сначала у сестры вписался, но она быстро попросила, когда я ей ванную обшлакал по пьяни. Вон только Марк у меня и остался. Друг же он это… - Антоха щелкает пальцами, силясь поймать ускользающую мысль. – Друг он в беде познается! - Это точно, - мрачно кивает Тимур. Антоха пожимает плечами, кажется, его несет. - А там совпало все. У Марка шуры-муры закрутились, он редко приходить стал. А теперь вообще неделями не появляется. Видать пропадает у этой своей… - Кого? - Да хуй знает. Марк же такой, из него слова не вытянешь о личном, он особо не рассказывал. Ни фоток, ни даже имени. Но я понял, что-то серьезное завязалось… Я даже обрадовался, а то он как с войны вернулся, совсем отбитый стал. Вроде бухает с нами, ржет, а все невпопад, внутри как ледышка… Думал, теперь будет как мой дядька после Чечни – до конца жизни тугой ходить. Тимур пьет, не чувствуя вкуса, вопросы тугим комом копятся в горле, но он молчит, боится, что голос выдаст. Но Антоху и спрашивать не надо, по синей реке его уносит все дальше. - А я ведь тоже хотел…Ну, мне тоже контракт предлагали. Квартиры-машины обещали, командировочные… говорили, буду жить как человек, - Антоха разводит руками. – Хорошо хоть у мамки моей ума хватило, уперлась рогом, сказала только через труп ее. И ведь как в воду глядела... Марк с ребятами под обстрел ночной попали минометный. У них полвзвода назад двухсотым грузом вернулись. Антоха замолкает, уставившись стеклянными глазами куда-то вдаль. Тимур крошит лед зубами, от холода ноют десна, это отрезвляет. - А Марк почему согласился? - Да хуй знает. Из-за денег. Или мозги ему промыли, он же того, идейный. Со школы еще был, мог хоть на небо с кулаками пойти, если цвет не по нему. - Антоха подпирает голову руками, пьяно усмехается. – А может из-за бабы. Марк еще тот пиздострадалец, как вобьет себе что-то в голову – туши свет. Тимур закусывает щеку изнутри, рот наполняется острым медным привкусом. - Серьезно? - Наивный он, в любовь верит, - невесело смеется Антоха, расплескивая выпивку. – Я даже рад, что его потом комиссовали из-за ноги. А то у него крыша знатно подтекать начала после контузии. То зависнет посреди разговора, то по несколько дней уснуть не может. Он как-то по пьянке сболтнул, что у него фрагов уже за десятку перевалило… Я думал, он пошутил. А оказалось, что нет… Наступает гнетущее молчание. Тимур в оцепенении переваривает услышанное, Антоха тоже сидит не отсвечивая, явно поняв, что сказал лишнего. – Ладно, я поссать, - бормочет он и шаткой походкой удаляется в сторону туалета. Тимур чувствует, что его вот-вот вырвет. Но совсем не из-за выпитого. Домой он вваливается за полночь. Долго не может попасть ключом в замочную скважину, чертыхается, силясь унять вертолеты, с грохотом роняет связку на бетонный пол. - Да ебаный в рот! Дверь открывается, на пороге стоит заспанный Марк в одних трусах. - Привет. Марк смотрит на него со смесью осуждения и сочувствия, поднимает ключи, втягивает в квартиру. Молча разувает, помогает снять влажную от дождя толстовку. - Давай спать? – зевая, предлагает он. Тимур упрямо мотает головой, достает из кармана телефон, тычет пальцем в исходящие. - Я тебе звонил сегодня. Семь раз! - Без связи был, а как приехал, сразу спать лег, - пожимает плечами Марк и переступает босыми ступнями по кафелю прихожей. От движения шрам на бедре проступает четче. – Тима, проспись, давай завтра поговорим? Я устал. Тимур скрипит зубами, его ведет странная, безотчетная злоба. - Как с тобой говорить, если ты все время пиздишь? Марк мрачнеет. - В смысле? - В прямом. Что ты там говорил? В штабе писарем сидел? Серьезно? А я тоже хорош… дурак! Поверил тебе после всего!.. Лицо Марка застывает, превращаясь в нечитаемую маску. Тимур обходит его, не касаясь плечом, включает свет на кухне, шарит в холодильнике, пытаясь найти, чем догнаться до полного свинства. Из алкоголя находится только бутылка вишневой «балтики», подаренная ему кем-то из клиентов ради прикола и остатки вина для глинтвейна. - Пиздец, - резюмирует Тимур. – Как в загадке про два стула… У нас больше вообще алкашки никакой нет? Марк выходит из комнаты уже в штанах и футболке, с пачкой сигарет в руках. – Что есть, все в холодильнике. Тимур вздыхает, берет бутылку. Вино оказывается дешевым и совершенно омерзительным на вкус. Жизнь с Марком разучила его держать в квартире ударную дозу алкоголя на случай экзистенциального кризиса. Они закуривают. Марк, открывает «балтику», принюхивается, пробует на вкус. – А ничего так. Крепкая. Тимур распахивает настежь окно, из темноты его обдает осенней свежестью, он ежится. Марк приносит из коридора свою флисовую рубашку. – Накинь, простынешь. Тимур игнорирует его, садится на подоконник. Холодный ветер помогает собраться с мыслями. – Ты убивал людей. Марк пьет пиво, стряхивает пепел в тарелку с остатками утренней яичницы. Его желваки обрисовываются четче, делая лицо упрямым и жестким. – Да. – Много? Марк затягивается, сверлит взглядом точку в пространстве. – Как посмотреть. – А ты счет вел? Марк качает головой. – Нет. – Десять? Марк переводит на него взгляд. Пустой, словно Тимур – кусок стены. – Тебе зачем цифра? Тимур разводит руками. – Для спортивного, мать его, интереса. – Ты от меня что сейчас хочешь? Покаяния в каждом эпизоде? Подробностей, как и кого? – сухо спрашивает Марк. Тимур жмурится, сжимает кулаки до боли в разбитых суставах. – Там война была. Не как в «контер-страйке». Настоящая. Тимур отворачивает лицо к темному провалу ночной улицы. Его колотит то ли от холода, то ли от желания заорать. – А мне почему соврал? Марк хмыкает: – Мне с этого знакомство стоило начать? – Я не про это, не передергивай! – теряет всякое терпение Тимур. – Про Казахстан свой блядь придумал, про учения… нахуя? – Не придумал, – Марк задирает штанину спортивных брюк, указывает на две рваных отметины на икре. – Это оттуда. А большой шрам на бедре… уже позже, из-за границы сувенир. После этого и списали. Я просто не хотел, чтобы ты думал обо мне… Ты же меня с самого начала в хуй не ставил, я за тобой сколько бегал? Год? Ты бы не согласился, если бы знал. Тимур, скрепя сердце, признает правоту Марка. Он бы не подпустил Марка к себе и на пушечный выстрел, вывали тот все разом. – И ты бы никогда мне не рассказал? Марк хмурится, трет лоб так, что на коже остаются красные полосы от пальцев. – Не знаю. Я не хотел бы…не хотел, чтобы ты знал это. Тимур сглатывает горький ком в горле. – И как с тобой после этого?.. Как тебе можно верить? Что еще ты решил мне не рассказывать? Марк, только я перестаю искать подвох, как обнаруживается очередная срань. Я уже не вывожу это дерьмо! – Я не… – Вскрывайся, Марк. Ты наркотой торгуешь, ходишь под ментовской крышей. Ты людей на войне убивал, за мной еще по школе следил… Что там еще? Я ничего не упускаю? Давай! Впервые за весь разговор Марк смотрит ему прямо в глаза. Тимуром вдруг овладевает злое веселье, он едко спрашивает: – Марк, а случись что, ты меня в расход не пустишь? Вдруг я скажу что-то не то, или сделаю не так. Или просто любовь кончится. Марк втыкает окурок в заскорузлый желток. Встает, подходит ближе. Тимур вдруг всем телом ощущает, что сидит на подоконнике, спиной к черному провалу многоэтажной пустоты. Что ему не за что ухватиться. Что Марк больше и сильнее. Что он трезв и очень зол. Накатывает иррациональный, почти детский страх. Тимур вскидывает вспотевшую ладонь. – Не подходи. Блядь! Я серьезно. Стой там! Марк останавливается, поднимает руки в примирительном жесте. – Не знаю, кем ты меня видишь. Я был совсем пацан, когда подписался. Я не думал, что придется… Они говорили, будет достаточно нашего присутствия, что они пересрутся, когда нас перебросят. Что мы нужны просто для удержания позиций в регионе. Но все оказалось не так... Тимур стискивает челюсти, от нервов и холода его колотит так, что начинают стучать зубы. Марк садится на табуретку, горбит спину, сцепляет руки в замок. Долгие минуты кухня погружается в тишину как в глубокую воду, уши закладывает, по спине ползут капли холодного пота. – Нас было тридцать восемь. А вернулось шестеро. Сема спился потом, Шура в больнице умер, Игорек на машине... Трое осталось. Дурак я был, Тима. Думал, мне море по колено, а оно... Голос Марка звучит глухо, надтреснуто, голова опущена и глаз не разглядеть за волосами. Тимур замирает. Он впервые видит, чтобы Марк плакал. Тимур встает с подоконника, осторожно делает шаг вглубь комнаты. Марк вздрагивает от его ледяного прикосновения, поднимает голову. Тимур колеблется еще долю секунды, а потом прижимает растрепанную голову к своей груди. Марк обнимает его так крепко, что перехватывает дыхание, утыкается лбом в солнечное сплетение. – Прости меня, Тима. Прости… Тимур бездумно перебирает мягкие пряди, смотрит в черный провал окна. Его разрывает от противоречивых чувств. Одной его части хочется укрыть Марка собой, сказать, что теперь все будет хорошо. Что война осталась в прошлом, что никто теперь не достанет его, не причинит зла. Тимуру хочется унять его боль, забрать все тревоги и беды. Но другой его половине нестерпимо хочется сделать Марку еще больнее. Уничтожить его, растоптать, ударить по самым больным местам, чтобы разрушить все хорошее, что было между ними. Чтобы Марк мечтал забыть о нем, как о страшном сне. Оставил в покое, не терзал его больной, ненужной любовью. Чтобы Тимур смог вернуться к своей тихой, бесчувственной жизни. Сгнить заживо в коконе безразличия. Высохнуть, как оставленный на солнце труп, лишенный всего человеческого. Тимур берет Марка за колючий подбородок, заглядывает ему в лицо. Сейчас, в неверном свете одинокой лампы Марк не похож на демонического ангела Кабанеля. В нем нет ни его красоты, ни притягательной тени порока. Просто уставший, потерянный человек, просто жалкая щепка в водовороте жизни. Тимур словно видит его впервые. Марк кажется ребенком без всех своих масок. Уязвимым и слабым, живым. Настоящим.