До самой смерти. И на полгода дольше

На свадьбе Аньки его накрывает легкое дежавю. Белое платье, белые цветы, игристое в высоких бокалах, высокие же речи и звонкие хлопки ладоней. Тимур опять сидит напротив Марка. Без привычных треников, в рубашке и брюках, с аккуратно зачесанными волосами, он будто сошёл с инстаграмных страниц про красивую жизнь и успешный успех. Тимур залпом выпивает очередное шампанское, полирует его бокалом вина. Ему странно и невыносимо душно от дорогих, слепящих белизной интерьеров загородного ресторана. Анька улыбается кроваво-красным ртом. Закованная в доспех дизайнерского кружева, она кажется бойцом на поле брани. Решительная, прямая, будто солдатский штык, она стойко сносит взгляды окружающих и назойливое мельтешение фотографов. В ней больше нет наивного восторга, как во время свадьбы с Антохой. Она собрана и идеальна, словно актриса на красной дорожке. Ее выверенные движения, царственные кивки и жесты – все делает ее чуждой, слишком взрослой. Тимур оглядывается и не видит ни одного знакомого лица, кроме Анькиной матери. Та, вопреки своей любви к цветастым сарафанам, одета в гладкий серо-стальной брючный костюм. – Старперская тусовка, – бормочет Тимур, чувствуя, как в голову ударяет выпитое. Марк касается его ногой под столом. Он обут в «найки», от их потертого вида вдруг становится чуть легче. Тимур продолжает тихо накачиваться элитной выпивкой, сверлит взглядом молодоженов, кружащихся в танце. Ему хочется смеяться, но он сдерживается, только громко фыркает, когда начинает играть Лана Дель Рей – это явно выбор Аньки. В середине вечера Марк крепко берет его под локоть и вытаскивает охладиться на свежий воздух. Ноябрьский ветер остужает щеки, забирается под рубашку. На улице россыпью теплых желтых огней тлеют шатры. В них суетятся официанты, мелькают фигуры гостей, Марк увлекает его вглубь сада, украшенного гирляндами. – Что с тобой? Тимур трясет головой, но становится лишь хуже, огоньки перед глазами двоятся, множатся, мерцают. – Со мной? Со мной все хорошо. А вот Анька торгует пиздой задорого… а мы делаем вид, что в порядке!.. Марк встряхивает его так, что клацают зубы. – Тима, перестань. Тимур вырывается и отступает назад, упираясь спиной в изгородь из хитро выстриженного куста. – Я ей братан, понимаешь? И друг, – говорит он веско. – А она… Она же… Тимур затыкается, хлопает себя по карманам, закуривает. – Тима… – Оставь меня. Ты не понимаешь… Марк подходит ближе, забирает пачку и зажигалку. – Чего я не понимаю? Тимур делает неопределенный жест ладонью. – Ничего ты не понимаешь. Марк сводит брови к переносице. – А ты понимаешь? Тимур пьяно икает, отмахивается. – И я нет… я нихуя не выкупаю, Марк. Ни-ху-я. Марк тянет его за собой к горящей гирляндами резной беседке, усаживает на холодную скамью. – Ну и чего тогда выебываешься? Тимур делает последний затяг, бросает бычок на аккуратно подстриженный газон, морщится. – Мы же всегда были заодно, понимаешь? Как кореша… как сообщники! Все вместе, на двоих… Тимура распирает от противоречивых чувств, он пытается было объяснить наболевшее словами, но теряется. Банальные фразы скапливаются в его рту, вязнут невнятной массой и остаются невысказанными. Марк смотрит на него с кривой улыбкой, кажется, в ней странная горечь. – Она выросла, Тима. Аня хочет идти дальше. А ты? Тимур цепенеет, силясь подобрать ответ. Марк как всегда попадает в точку. В самую больную точку. – Я… – Тимур спотыкается о звук собственного голоса, медлит с ответом. – Аня знает, чего хочет. А чего хочешь ты? Тимур жмурится от невыносимо ярких огней гирлянд вокруг беседки. Чего он хочет? Славы и признания? Чтобы каждая псина на конве знала его имя, а молодняк делал обводки по его украденым эскизам? Или чтобы его оставили в покое? Забыли о нем, дали жить спокойно и тихо, чтобы Анька вернулась в студию и жужжала за стенкой, как в старые добрые? Чего он хочет на самом деле? Забыть бьющуюся в конвульсиях Карлу? Никогда не встречать на кладбище Марка? Стереть с тела все рисунки и шрамы, стать чистым, пустым? Не терзаться странными мыслями. Не быть собой. Никогда не рождаться. Тимур не знает ответа на простой вопрос. – А ты знаешь? Чего ты хочешь? Марк удивленно моргает, кажется, он не ожидал рикошета. – Я… Марк замолкает, Тимур криво усмехается, хлопает его по плечу. – Вот видишь. Это не так просто, – говорит он. – Не ходи за мной, хочу пройтись. Он уходит подальше от музыки, голосов и ярких огней, его тряпичные кеды намокают, становится холодно и совсем темно. Он спотыкается, падает, встает и снова идет, закуривая на ходу. Ему стремно от себя. От Аньки. И от Марка, который почему-то не на его стороне. Наконец, он врезается в металлическую сетку, трет занывший лоб, останавливается и оседает в сырую траву. Ноябрьская ночь подмораживает не на шутку, но он упрямо сидит в темноте и холоде, бездумно пролистывая новостную ленту. Вдруг его палец замирает. С фотографии на него смотрит Карла. Она улыбается, машет рукой в камеру. Ее голову венчает остроконечная корона, на плече виден край белой ленты с серебристыми буквами. Заголовок статьи набран капсом: «МИСС СЕРБИЯ КАРЛА ВРАНЕШ УМЕРЛА ОТ ПЕРЕДОЗИРОВКИ НАРКОТИКАМИ». Тимур сжимает ледяными пальцами телефон, переходит по ссылкам, с трудом продирается сквозь английский и испанский. Карла скончалась в госпитале Сан Хуан сегодня утром. Она смотрит на него с экрана прозрачными дымчатыми глазами. Улыбается полными губами, маняще и сладко, словно в немом обещании. Тимур не знает, сколько проводит так, скрючившись у забора. Может, прошли минуты, а может, половина ночи. На непослушных ногах он бредет на свет, музыка доносится как из-под толщи воды. Марк все еще сидит в беседке, на его плечах плед с вышитым лого ресторана, еще один лежит рядом. – Будешь? Тимур на автомате берет бокал, он кажется обжигающе горячим, от глинтвейна идет пар. Он пьет, не чувствуя вкуса. – Ты чего? Тимур показывает ему экран, Марк хмурится, забирает телефон. Тимур садится на лавочку, греет ладони о теплое стекло. Несмотря на выпитое, он чувствует себя болезненно трезвым. – Ты уже связывался с Лесей? – наконец спрашивает Марк. Тимур мотает головой, вылавливает ложкой кружок апельсина, медленно жует. – А вы обсуждали с ней случившееся в переписке или по телефону? Или с кем-то еще? – Вроде нет. – Хорошо, – говорит Марк и замолкает, словно о чем-то задумавшись. – Ты говорил, они не хотели сдавать своего аптекаря? – Вроде того. Леся намекнула, что они разберутся с этим сами, а мне лучше пиздовать назад в мазер рашу. Марк барабанит пальцами по колену, крутит колесико зажигалки, высекая искру. – А ты это к чему? – Напиши Лесе завтра. Но не со своего телефона, я тебе дам другой, он «серый» и симку не отследить. Только в соцсетях не логинься под своими аккаунтами, зарегистрируй новые, даже для «телеги». Вырази соболезнования, все дела… и осторожно спроси, что там с полицией. Тимур хмурится. – Слушай, я ничего не нюхал, никому не помогал колоться, не барыжил. Я спал, а потом чуть не сдох, пытаясь ее откачать. Мне при всем желании ничего не пришить. Марк смотрит на него с сочувствием, почти с жалостью, словно Тимуру только что поставили диагноз «отставание в развитии». – Тима, ты не понимаешь, да? – Чего? – Эта ваша Карла – знаменитость и гражданка другой страны. Местных мусоров будут прессовать и журналисты и консульство, это будет не простое дело, а политическое, им придется найти виновных и что-то предъявить. – И? – Как ты там говорил? Богемная компания у них? Все при деньгах, все дуют и марафетят? И все друг друга покрывают? Тимур смотрит в бокал, глинтвейн уже давно остыл, в красноватой жиже на дне тревожными бликами отражаются огоньки. Оцепеневший от выпивки, холода и стресса мозг соображает мучительно медленно. – Хочешь сказать, они на меня?.. Марк пожимает плечами. – Не знаю. Но звучит как хороший план по спасению их богатых жоп. Подумай сам: ты впервые был на их тусовке, и ты оставался на ночь, когда все и случилось. – Да, но… блин, да я… – Тимур от злости расплескивает красную жижу себе на брюки. – Блядь! Марк забирает у него бокал и дает ему скомканную салфетку. Тимур пытается оттереть брюки, салфетка расползается на куски, липнет к ткани. Становится только хуже. – У них нет доказательств. Их версия будет ебаной, получится, что я чуть ли не через границу тащил с собой наркоту, которой бы она передознулась. – Резонно, – соглашается Марк, задумчиво хрустнув пальцами. – При худшем раскладе это будут их слова против твоих. Но ты сам сказал, что у них есть деньги. Хер знает, как с этим в Испании, но у нас это аргумент. Тимур в раздражении встает, прохаживается взад и вперед, разгоняя кровь. – Тима, стоп, не заводись! Марк хватает его за руку, останавливает. – Ты из меня параноика сделал. Как теперь не заводиться? – Рано, это просто догадки. Напишешь ей завтра, станет яснее. Может, испанские нарки честнее и добрее наших. Тимуру чудится в его словах отзвук наболевшего. Он в очередной раз задумывается о второй, скрытой от его глаз жизни Марка. – А наши злые и бесчестные? Марк сжимает губы в некрасивую бледную нитку. Тимур уже и не ждет ответа, когда он вдруг говорит тихо и бесцветно: – Они – оболочка от людей. Говорят, смеются. У кого-то семьи, кто-то даже на работу ходит. Но внутри пусто. Им доза дороже всего. Они детей своих продадут, матерей. Сами себя. Тимур холодеет. Марк сверлит стеклянным взглядом пустоту. – Не верь им. Не имей общих дел, не пускай в дом. И вообще держись подальше. Марк замолкает, по инерции прокручивая колесико. Занимается язычок пламени, он прикуривает. – Это личное? – А? – Про наркоманов. Марк как-то растерянно кивает. – Я сначала думал, что можно помочь, уговорить как-то, спасти. А оно… Ничего не поможет. Легче не пробовать. Проще не видеть в них людей и не ждать ничего человеческого. Тимур думает о красных глазах Леси, о Марго, ползающей по заблёванном полу в поисках шприца. О красивых людях на кремовых диванах, о Карле, которая уже никогда не будет танцевать на столе и смеяться, запрокинув лицо к неоновым светильникам. Это и есть взрослая жизнь? Такой она будет теперь? Из шатра появляется фигура в белом, приближается к ним. Это Анька, идет по траве, увязая острыми шпильками. Длинный кружевной подол пачкается в земле, но она не обращает на это внимания. Анька садится рядом, скидывает туфли, шевелит пальцами. Мизинцы на ее ногах стерты в кровь. Она подтягивает ткань, садится как привыкла на работе – широко разведя ноги, уперев руки в колени. – Дайте сигарету, – хрипло просит Анька. Они докуривают в тишине.