До самой смерти. И на полгода дольше

В напряженном ожидании заканчивается ноябрь. Без Аньки в студии пусто, слишком тихо. Тимур скучает по ее громкому смеху, совместным перекурам, коротким пикировкам. Они изредка перекидываются мемасами, Анька шлет ему фотки с кривыми татухами на подгорелых телах отдыхающих, снабжает их своими едкими приписками. На радость подписчикам, публикует кадры жопы в купальнике. Тимур не знает, на сколько затянется ее медовый месяц, теперь ей нет нужды думать о деньгах и записях. Вернется ли она вообще? Он предпочитает не спрашивать. Он боится, что ответ ему не понравится. Тимур пытается забыться в работе, начинает два амбициозных проекта, метя в осеннюю конву, пишет расписание на полтора месяца вперед. Меняет раздолбанную кушетку на дорогущий «Таурус» с гидравлической регулировкой, заливает в профиль кучу работ, до которых раньше не доходили руки. Но это не помогает. В частых кошмарах к нему приходит Карла, он просыпается в поту и до рассвета курит на кухне, пьет остывающий кофе, скетчит на планшете, стараясь не думать ни о чем. Иногда к нему выходит заспанный Марк, забирает его обратно в кровать и тогда получается поспать до работы. Но когда Марка нет, нет и сна. Леся исчезает со всех радаров: ее номер недоступен, во всех соцсетях затишье. В лентах новостей по нулям. Гнетущая неопределенность тяготит его больше откровенного пиздеца, поэтому он хватается за приезд Громова как утопающий за последнюю соломинку. – Здоров! Стас сидит за баркой в лобби фешенебельного отеля. Белозубый, в брендовом спортивном костюме, в окружении юных девиц, громко хохочущих каждой его шутке. – Привет, – Тимур жмет крепкую руку и заказывает выпить. Громов, напустив в голос импозантной хрипотцы, обращается к девицам: – Дамы, прошу меня извинить, дела. Девицы, повздыхав, уходят, продефилировав мимо Тимура. – Эскорт? – Обижаешь! Тату-модели. Ну, или скоро ими станут, – усмехается Громов. – Как жизнь молодая? – Лучше всех. – Да ну? Мне казалось, мы в жопе. Тимур дует на пенную шапку, делает глоток. Его забавляет, как Громов политкорректно использует «мы» вместо «вы». – Почему? – Ну, с чего бы начать, – Громов задумчиво копается в миске с солеными орешками. – Леся забила хуй на второй день конвы, а ты работал, отвернувшись спиной к посетителям и журналистам. И положил болт на спонсорскую пресс-конференцию. Потом еще эта громкая история с Карлой, Леся теперь не выездная… Даже не понятно, как долго это продлится. Тимур держит оборону и каменное лицо. Громов звякает кубиками льда в бокале, смотрит сквозь мутноватое стекло. – Не прикидывайся, ты ведь был там. – Был. Громов поднимает брови, явно намекая, что нуждается в продолжении. Тимур вздыхает, коротко пересказывает события вечера. – У тебя другая версия? – Версия? Иди ты! – Громов кажется удивленным. – Вы меня в свое дерьмо не втягивайте! – Я Лесе уже неделю дозвониться не могу. – Она гасится от клиентов и спонсоров, ей сейчас не до того. На нее Маргоша насела всем весом. – В смысле? – Долгая история, – морщится Громов. – Я никуда не тороплюсь. – Марго и Леся – две старых дуры, Карлита ими вертела, как хотела, а те и рады были угодить. С одной она имела бабки и связи, с другой – дурь, еблю и приключения по первому требованию. Хорошо устроилась, нечего сказать, да только кончилось все… Теперь Маргоша и Леська выясняют, кто больше виноват и кого казнить. Тимур хмурится: – И кого? Громов пожимает плечами: – Мне почем знать? Я в их бабские дрязги не лезу, это вечеринка без сосисок. Тимур задумчиво проводит пальцами по бокалу, снимая холодный конденсат, кажется, он начинает понимать расстановку сил. – Я боялся, на меня все повесят. Громов фыркает, качает головой: – Да кому ты нужен? Не ссы, это чисто кошачьи разборки. Ты просто оказался не в то время и не в том месте. Тимур выдыхает, он чувствует, как с плеч сваливается херова тонна тяжких мыслей, сомнений и страхов. От облегчения кружится голова, становится легко и радостно. Громов, явно не понимая, какой эффект произвели его слова, продолжает. – Карлиту, конечно, жалко, красивая девка… но что поделать? Ее Леська в позапрошлом году из петли вытаскивала, Маргоша на терапию целое состояние спустила. А толку? Три рехаба и полный букет бед с башкой. – Громов зло комкает салфетку, отбрасывает в сторону. Потом делает пару глотков пива, успокаивается, смотрит с прищуром. – Ты лучше подумай вот о чем: Габи не в восторге от нас, он думает, мы в край охренели. – Габи? – Тимур, еб твою мать, начальство надо хотя бы по именам знать! Габриэл МакКин, глава «Инжениринга». Эдик, конечно, за нас заступался, но толку? Это уже… как же… «репутационные потери». Тимуру нечего ответить. – Единственная радость, что тебя ПиДи пропиарил, хотя это, конечно, заслуга Луизы, она ведь тебе его подкинула. Из-за произошедшего с Карлой Тимур совсем упустил из виду политические игры и теперь открывает для себя много нового. – Поясняю для отстающих: ты бил татушку Пабло Диасу, он известный геймер. На него через знакомых вышла наша менеджер Луиза. Тимур со скрипом вспоминает, что Пабло говорил ему что-то о компьютерных играх, что у него в аккаунте были фотки с мерчом известных компаний. – И что теперь будет? Громов доедает орешки, облизывает с пальцев соль, кивает бармену, чтобы тот повторил. – Может, контракт с вами разорвут. А может и я под замес попаду. Тимур равнодушно жмет плечами: – Уйдут одни спонсоры, придут другие. – Не все так просто. Мир тесен, а татуировочный – совсем в облипку. Дело громкое, связанное с наркотой, с Леськой точно не захотят сотрудничать крупные компании. С тобой, если вскроются подробности – тоже. Тимур трет стреляющую шею, разминает плечо. Он чувствует себя слишком уставшим для той политической дальновидности, что хочет от него Громов. – Быть под спонсорством, конечно, круто. Все эти перелеты, бесплатные боксы, нет проблем с бумажками… Но если они думают, что покупают меня с потрохами – пусть подумают дважды. Можешь передать Габи: хочет выпнуть – вперед. Громов ухмыляется краем рта, вокруг его глаз собираются морщины. Становится заметно, что под всем этим молодежным шмотом и свежим загаром – обычный сорокалетний мужик, изрядно поебаный жизнью. – Похвальная честность. Но так бабок не заработаешь. Тимур вспоминает, как бил татухи на общажной койке и в тесном курятнике. Как брал растворимую лапшу на сдачу после покупки расходников. Как шмыгал зайцем в метро, когда оставалась последняя сотка по следующего клиента. Был ли он несчастен тогда? Станет ли он держаться за свою теперешнюю сытую жизнь и играть в дипломатию? – Стас, а вот тебе для жизни много надо? Громов хлопает глазами, смотрит непонимающе. – Денег в смысле? В месяц? В год? – Да в общем. Ты стал сильно счастливее, перейдя с «адика» на «гуччи»? Громов в задумчивости ковыряет лого на рукаве. – Ну, как сказать… С деньгами жратва вкуснее, бабы красивее, любая прихоть – в один клик. – А по большому счету? Громов смыкает губы в упрямую линию. – Бабки – это свобода. Можно свалить куда угодно, ни от кого не зависеть, не терпеть дятлов, которые не нравятся… – … угу, улыбаться на фотках пошире, светить спонсорским логотипом, ходить строем и ссать по команде. Думать, кто там тобою доволен, а кто нет, трястись за место в команде… Свобода? – А че, считать копейки, работать с нищебродами и колоть всякую чушь ради денег – это свобода? – с вызовом парирует Громов. – Не знаю, – говорит Тимур, не желая развязывать идеологическую бойню. – Видимо, у каждого она своя. – Суум куиквэ, – мрачно подводит итог Громов. – Угу, главное, чтобы без газовых камер. Громов ржет и вновь веселеет, говорит примирительно: – Может ты и прав, парень. Просто я не настолько принципиальный, чтобы быть бедным. Тимур зависает, обдумывая слова Громова. Он думает о себе, об Аньке и Марке. По всему выходит, что тот прав: принципы требуют либо богатства, либо крайней бедности. Тимур, чувствуя, что проваливается в тяжкую рефлексию, мотает головой. Пользуясь перемирием, он решает зайти с давно волнующим вопросом. – Слушай, а куда у вас в Барсе можно вписаться поколоть? – На гест? – Ага. Я должен был в прошлый раз у Леси, но… не сложилось. Громов задумчиво жует губу. – А давай ко мне, закрою Леськин косяк. Ты только на нее не злись, она так-то баба ровная, но тут… сам понимаешь, дело сложное. Тимур прислушивается к себе: он не питает к Лесе антипатии, даже сочувствует ей. Но дружить и даже приятельствовать уже точно не сможет. Да и общих дел, по возможности, постарается избежать. – Буду признателен за вписку. – Да брось, – отмахивается Громов, открывает в телефоне расписание. – В каких числах хочешь прилететь?