Тогда сказать пришла пора: — Пусть будет честная игра!
Ульям Блейк
В больничном крыле тюлевые аквамариновые занавески поднимались и опускались, навевая воспоминания о морской волне и солёном бризе. Когда-то, много лет назад, Лайелл Люпин рискнул потратить скопившиеся с получек деньги на то, чтобы вывести семью к побережью, в Торки. Последствиями этого решения стали воспоминания Ремуса, не поблекшие и по прошествии семи лет. Стараясь не совершать резких движений — ничем хорошим это бы совершенно точно не закончилось — Ремус прилёг на койку. От макушки до пят его оплетал тяжёлый и сухой жар, но при этом пятки мёрзли, и Ремус зарывался ногами в толстое одеяло, сохраняя тепло. Мадам Помфри в то же время принялась возиться со склянками и стерильными бинтами. Средних лет, почти ровесница его матери, она была подвижной и живой, а льняные пряди, выбивавшиеся из-под убора, только усиливали случайное сходство женщин, но стоило признать, Хоуп Люпин никогда бы не рискнула лечить сына самостоятельно — она бы скорее тихо-мирно сползла по стене вниз при одном только виде шрамов, делающих Ремуса похожим за разбитую и заново склеенную чашку. Слишком уж запущенным случаем была её чувствительность. Мадам Помфри же, напротив, ничто не могло смутить: она быстро нашла Ремуса, который после тяжёлой ночи провалился в такой крепкий сон, что ей пришлось долго тормошить его, а убедившись, что дело не движется, целительница влила ему в рот несколько капель коньяка. Самого обычного, без добавок в виде зелий. И это, как ни странно, подействовало. «Нет ничего лучше старого проверенного средства», — довольно сказала она, когда Ремус закашлялся, ощутив горький привкус прелой листвы и винограда. После Поппи Помфри, также известная как врачеватель разбитых коленок и сломанных костей, прибегла к более традиционной медицине. Она взяла с тумбочки заранее приготовленную баночку и отвинтила крышку. В нос ударил тошнотворный запах ментола и ядрёного дёгтя. Узнать его не составляло труда: заживляющая мазь. — Ну-с, что ж, конечно, шрамы останутся, ничего не попишешь. Зато они станут не такими заметными, — резолютивным тоном сообщила Помфри, поворачиваясь к койке. — Ну-ну, не надо так хмуриться, морщин не оберёшься! Ты же мужчина, потерпишь, правда ведь? А шрамы, я считаю, так и вовсе украшают. Делают… мужественнее. Ремус отметил, что, следуя этой логике, он самый мужественный одиннадцатилетка в Великобритании. Через ворот, не расстёгивая пуговиц, Ремус стянул разодранную в лохмотья рубашку. Всего себя он разглядеть не мог, а потому и общий масштаб проблемы был ему неведом, однако бокам и животу, отчасти груди досталось прилично. Кровь уже не шла, на месте ран — почерневшая, точно обуглившаяся корочка в обрамлении распоротой кожи. У Ремуса давно сформировался стойкий иммунитет к нелицеприятному зрелищу, и, пожалуй, даже если бы на нём не сохранилось ни одного живого места, что недалеко ушло от истины, он бы не проникся к себе сочувствием. От ледяной, но мягкой и широкой руки, вымазанной в горчично-жёлтой мази, по телу разбежались колючие мурашки. Мадам Помфри тщательно, дюйм за дюймом, обработала рубцы мальчика — странной формы, глубокие, в виде трёх красных полос. — Вот и всё, — Помфри, удовлетворённая проделанной работой, кивнула и потянулась к полотенцу, — через минутку-две начнёт действовать. Будет пощипывать. Ты сразу поймёшь. Ремус стиснул зубы и сдавленно зашипел: — Уже-е… — Славненько, славненько! Чистую одежду я тебе сейчас принесу. Да, вспомнила, я спросила у профессора, можно ли тебе сегодня взять выходной, чтобы восстановить силы, и он сказал «да». Здорово, правда? Так что можешь валяться в постели хоть до вечера, как тебе идея? — А можно я… пойду на занятия? Мадам Помфри посмотрела на Ремуса с неприкрытым изумлением, как будто всерьёз беспокоилась, не переборщила ли она с коньяком. — Можешь, конечно. Что за вопрос? Но ты точно не хочешь остаться здесь хотя бы на полдня? Поверь, милый, никто не станет тебя осуждать. — Нет, правда, мне намного лучше! Там просто трансфигурация и заклинания… и полёты, и… — Не бредишь ли? — Целительница коснулась его лба тыльной стороной ладони. — Нет-нет! — Ремус в отчаянии замотал головой. — Я просто не хочу пропускать уроки. Пожалуйста, мэм! У меня там друзья, и я… — Ах во-от оно что, — Помфри облегчённо вздохнула, убирая руку, — ну, раз друзья — отпущу, это дело хорошее! Но под твою же ответственность. Особо не перенапрягайся сегодня, ладно? Даёшь слово?.. Вот и славно. Что ж, я за одеждой. Отдыхай пока. И не вздумай вскакивать, пока мазь работает! Шелестя больничной мантией, она покинула его. Ремус откинулся на взбитую высокую подушку и уставился в потолок. «Всё прошло не так уж плохо. На этот раз», — заключил он, разглядывая узоры на потолке в виде перьев феникса. Некстати вспомнились слова Дамблдора: «Ты станешь лучшей неприятностью из всех, Ремус!» И Распределяющей шляпы: «Вы сильнее, чем думаете, мистер Люпин…» Какой же всё это бред от начала и до конца. Не было в нём силы. Даже наоборот. Когда хриплый голос Шляпы вторгся в разум Ремуса, он ощущал себя так растерянно и боязливо, что пропустил все слова о его личностных характеристиках. Смелый? Говорили ли ему это на самом деле, или он всего лишь дофантазировал? Ремус не считал себя таковым: его отец учился на факультете Годрика Гриффиндора, был старостой факультета, однако ж на Лайелла Ремус не походил, и принимал это обстоятельство, как неоспоримый факт. Куда уж ему, жалкому, до высоких стандартов семьи. Таким и только таким младший Люпин себя считал — центром позорной тайны, которую нужно схоронить, спрятать как можно глубже. И это был не просто набор высокопарных и далёких от истины слов, нет, они были самой реальной и, одновременно, самой приевшейся сутью его существования. Он давно не обижался на родителей за то, что те заставляли его назубок заучивать убедительные отговорки на случай чьих-то назойливых расспросов. Не задевало его и то, что люди, которых он любил до помешательства, обереганием приносили ему муки, не сравнимые с физическими. Смирение к Ремусу приходило постепенно, и впоследствии он даже начал спокойнее принимать отказы Лайелла сопровождать его в публичных местах. Он всё понимал: не хватало ещё, чтобы они столкнулись с прежними знакомыми или сослуживцами отца. С их румяными и здоровыми детьми, ровесниками Ремуса. Когда-то и с ним близкие связывали самые светлые надежды. Природная смекалка, творческие склонности, очевидные даже в юном возрасте, — этого было достаточно, чтобы задуматься о впечатляющей карьере в министерстве или ещё где. Почему бы нет? В прошлом у Люпинов были и связи, и неплохой капитал, и перспективы. В прошлом… Спроси любого, что он помнит о себе в четыре года, и тот признается, что решительно ничего. Или же мутные картинки, точно вырезанные из постепенно выцветающей киноплёнки. Но смерть — особенное событие, правда же? Порой он эгоистично замечал, что лучше бы он умер тогда, слишком тяжело было вновь и вновь наблюдать за тем, как мать кусала потрескавшиеся губы и почти стонала от отчаянья, когда приближалось полнолуние. В четыре года Ремус не осознавал причину. Просто подходил к ней, мягкой, тёплой, вкусно пахнущей какими-то магловскими духами, с причёской прямиком из шестидесятых, и прижимался к её коленям. Она дарила ему улыбку, вымученную, но всё-таки именно ту, которую он так любил. Она гладила его по голове. «Ну что, чудо, включим Фицджеральд?» — спрашивала мать, и ответ был неизменным. Они оба любили джаз — пожалуй, лучшую вещь, изобретённую людьми; семейная коллекция ретро-пластинок была впечатляющей. Хоуп ставила одну из них, и танцевала, и кружилась по комнате, сжимая ладошки сына в своих. В шесть наконец-то всё встало на места благодаря отцу. Жизнь превратилась в набор запретов и предписаний, причём первых было больше. И что осталось на долю Ремуса? Редкие вылазки из дома да музицирование на стареньком клавесине с матерью, всё чаще отвечающей невпопад или забывающей, какую ноту надо брать. И тем великолепнее казались дни, которые Ремус и Северус стали проводили вместе. Однажды Ремус соврал родителям, что уйдёт всего на час, сам же пробыл с другом у реки Ди почти до глубоких сумерек. Вытянувшись на камнях и прикрыв ладонью глаза, Ремус слушал песни цикад, перебирал пальцами обтёсанные водой стёклышки — куски бутылочного стекла. Складывал из них простые рисунки. Ему было так хорошо и спокойно, что он почти задержал дыхание, чтобы не рушить неповторимую магию этой свободы и дозволенности. Теперь же, при воспоминаниях о том эпизоде, что-то воспрянуло в нём, что-то необыкновенно неправильное, чарующе запрещённое. Как в тот день, когда он написал Дамблдору. Тогда он сорвал скобу на замке, за которым хранилось всё его безрассудство. «Я ему расскажу… Я должен!» Мысль, возникшая в голове, была сродни горячечному бреду. Но ясной, правильной, кристальной, куда более приятной и родной, чем всё враньё, которое он генерировал с пяти лет. Ремус вздрогнул, когда что-то почти невесомое упало ему на колени. Он огляделся — не вернулась ли мадам Помфри? — и убедившись, что отчитывать его некому, сел в кровати. На шерстяном пледе лежало оригами — маленькая белая птичка-почтовик. Лайелл как-то рассказывал, такие используются в крупных учреждениях, чтобы быстро доставлять сообщения из одной каморки в другую. Откуда бы ей здесь взяться? Сквозняка уже не стояло: окна были закрыты и зашторены мадам Помфри перед уходом, так что вариант со случайным пикированием отпадал. Получается, кто-то нарочно отправил записку в больничное крыло? Не ему, нет, это просто немыслимо. Никто не мог знать о его пребывании, разве что… Этого просто не могло быть! Нет! Ласточка подпрыгнула, источая последние крупицы наложенного колдовства, и развела крылышки в стороны, снова становясь листком бумаги. Теперь можно было разобрать текст: «… Л — Ликантропия. Болезнь, передающаяся через кровь и слюну и обращающая человека в создание, подобное волку — «оборотня», или иначе «вервольфа», один раз в календарный месяц. Первым широко известным оборотнем, исходя из легенд, можно считать Маррока — одного из рыцарей Круглого стола, который был проклят сильнейшей чародейкой. В зверином состоянии ликантропа выделяет чрезмерная жестокость, безумие, жажда живой плоти, которую он не в состоянии контролировать…» Дрожащими пальцами Ремус взял вырванную страницу. Несомненно, кто-то не слишком рачительный изуродовал книгу для того, чтобы эффектно передать послание. «…Ликантропия — неизлечимый недуг. На сегодняшний день средства от неё не существует, можно лишь принять все необходимые меры, чтобы обезопасить себя и свою семью. Например, запастись серебряной пылью, так как она запечатывает раны от смертоносного укуса. Как распознать заражённого? Стоит обратить внимание на неестественную бледность, беспричинные вспышки гнева и общее состояние…» — Доходчиво, а? С романами, конечно, нечего и сравнивать, но тоже ничего. Приглушённое бормотание раздавалось откуда-то снизу. Ремуса осенило. Свесившись вниз, он заглянул под больничную койку — и ненароком стукнулся лбом о лоб Северуса. — Ау! С ума сошёл! Что ты творишь?! — Северус ладонью оттолкнул чужое лицо, выбираясь из-под кровати и вставая на ноги. — Северус? — Ремус? — передразнил тот, отряхивая рукава вытянутого серого свитера. — Как ты попал сюда? — Напрягись, и, уверен, мне не придётся пояснять. — Алохомора? Да? — Браво. Можешь же, когда хочешь, — похвалил Снейп, протирая затёкшую шею. — Ну что, удачно ли съездил домой? Как здоровье отца? Ну что же ты, Люпин! Не стесняйся — расскажи! — Как ты… — О-о, это очень интересная история! Знаешь, я тут доверился одному типу и думал — идиот — что он мне тоже доверяет. А он, оказывается, всё это время водил меня за нос. И оказался предателем, представляешь? Горло Ремуса сжалось, лёгкие опустели, скрутились, скомкались, — совсем как листок в его руках; и растерянность, и немой, знакомый, но не познанный ни одним человеком страх, и тупая боль — всё это расползлось по душе, как креозотовое пятно. — Северус, зачем ты так… — Хочешь сказать, ты вёл себя лучше? Я хотя бы был честен с тобой! Всегда! — Северус, ты не совсем… — Да я ещё с лета знаю, конспиратор чёртов! «С лета, с лета, с лета…» — пропел в голове нестройный хор. — Да, с лета! — Снейп принялся расхаживать взад-вперёд. — Твои исчезания раз в месяц по каким-то смехотворным причинам! Твоя странная семейка, и эти частые переезды… — озвучивал он пункты невидимого списка. Так, словно готовился. — Наконец, твои шрамы! Сначала я было подумал, что тебя дома бьют или вроде того, но нет! Это просто не укладывалось в голове. Твои родители… не такие. И я стал читать справочники. Чувствовал, что с тобой что-то не то, но сомневался. А вот теперь я убеждён. Я ждал всё это время, что у тебя проснётся совесть, и ты расскажешь мне — мне! Чем ты рисковал? Ты не доверял мне? Думал, я трепло? — Нет, Северус, нет! — Тогда что? — Северус остановился и резко развернулся к другу. — Что? Ну что? — Я боялся, что ты поступишь правильно. Так, как надо, то есть… перестанешь со мной общаться, вот! Я же всё понимаю, правда понимаю… — Чужой, чужой голос. Будто Ремус — чья-то кукла для чревовещания. — Ты считаешь, что я чудовище, как и все, да? Ты же имеешь на это полное право, конечно, так оно и есть, но я смирился, родители смирились и тебе придётся… Сейчас ты можешь уйти, перестать со мной разговаривать, и я пойму… Хотя, возможно, и нет, но попытаюсь… Да, я малодушный придурок, Северус, да! — Только я могу называть тебя «придурком»! — Пожалуйста, как хочешь. Я прошу тебя лишь об одном: не рассказывай никому. Прошу тебя, Северус! Можешь злиться на меня, можешь игнорировать — теперь это не имеет значения — но дай шанс… не мне. Моим родителям… — Как это понимать: «теперь не имеет значения»? — поинтересовался Северус. Глаза его нехорошо сузились. — Наша дружба… — Ах во-о-от оно что! — протянул Северус. — Ты действительно рассчитывал на то, что я испугаюсь общаться с оборотнем? Ты думал, я трус? Ну-у, это даже лучше, чем я нафантазировал! Я сутки читал о ликантропии, и столько же — читая о способах её лечения. А теперь ты заявляешь, что я развлекал сам себя? Что ты, видите ли, не хочешь подвергать меня опасности? Так знаешь что? Ты просто смешон! Ты смешон! Только сейчас, придя в себя от этого резкого тона, Ремус наконец заметил во внешнем виде друга существенные изменения: заострившиеся черты лица, запавшие глаза, синева под нижним веком — и внезапно всё обрело смысл. — Так ты… — тихо выдохнул Ремус, сражённый отгадкой и боясь её озвучить. — Ты специально караулил меня здесь? Как давно? — Со вчерашнего вечера. Под кроватью, кстати, не слишком удобно. Это было странно: тот порыв, которому Ремус чуть было не подчинился, — броситься на шею Снейпу и говорить что-то глупое и бессмысленное, и благодарить, и повторять, что, несмотря ни на что, на все его странности, он самый лучший… Ремус овладел собой и неуместная сцена не случилась. Возможно, взгляд его сказал куда больше, потому что Северус сконфуженно прикусил губу и сел на край постели. Он догадался, что только что проболтался о чём-то очень важном. Настолько сокровенном, что, возможно, впервые, он был смущен. — Я… ну знаешь… — Северус неопределённо повёл плечами. — Ты же мой… Неважно. Я не собираюсь этого говорить! Люпин не удержался от непреднамеренной улыбки. — Я понял, Северус. — Знаю, что понял. Сам на себя злюсь! Кстати, всё, что написано там, — он кивнул на скомканный лист, — бред. Я в жизни не встречал кого-то столь же безобидного, как ты. — Я должен попытаться тебя разубедить? — Не-а. Ремус убрал одеяло, которое до этого натягивал почти до носа. Внимание Снейпа привлекла карта чужих шрамов. Разглядывая её, он не выглядел обескураженным или напуганным. У него вырвалось лишь привычное: — Чёрт! — Он самый. — А ты ужасно выглядишь. — Они должны скоро затянуться. — Всё равно паршиво. Хотя, знаешь, по сравнению с тем, чтобы возиться с Поттером, всё не так плохо. Ремусу показалось, что у него случилась очередная слуховая галлюцинация. — Что значит «возиться с Поттером»? — То и значит, — сказал Северус, разводя руками. — Этот Джеймс Поттер, вроде как, прилип ко мне. Выгодный договор, ничего больше. Я ему помогаю не вылететь из школы. — Ты это сейчас серьёзно? — Да. — Джеймс? В смысле… тот самый Джеймс? — От того, что ты повторил его имя дважды, оно не стало звучать по-другому, Ремус. — Я понимаю, просто… Не думал, что ты можешь так поступить! — Почему это? Ручаться за идиотов почти вошло у меня в привычку. Ремус не стал отвечать; издав короткий смешок, который можно было перевести как «получил, что заслужил», он снова откинулся на подушку.* * *
Минерва Макгонагалл входила в число тех редких и не наивных преподавателей, которые прекрасно отдавали себе отчёт в том, что возраст и пол не являются её преимуществами, а потому всегда была подчёркнуто сурова и бескомпромиссна с учениками. Когда её называли «мадам» или «мэм», она обижалась. За всё то время, что первый курс ходил на трансфигурацию, Макгонагалл ни разу не улыбнулась по-настоящему. Свою дисциплину профессор почитала превыше всех остальных. От спичек и иголок, а точнее — превращения одного в другое, студенты Слизерина и Гриффиндора во второй половине занятия перешли к пуговицам. Их надлежало превратить в сикль. Полезное, казалось бы, упражнение на случай, если закончатся деньги. Однако ж загвоздка состояла в том, что почти каждый маг мог без труда разоблачить подделку: достаточно было произнести простейшее заклинание «Рипай»¹. Северус не улавливал смысла. Фальшивомонетчики из них вряд ли получатся, так зачем же это? Вопиющую бесполезность упражнения отметил и Джеймс, с которым Снейпу приходилось сидеть за одной партой, дабы вовремя указывать на ошибки: таков уж был их уговор. — А если, например, у меня получится шиллинг или пенс? Или сольдо? Это будет считаться? — Никто не пользуется сольдо, Поттер. — Ну так и на этот даже Берти Боттс не купишь! — Ты сегодня займёшься делом или как? Джеймс деловито хрустнул пальцами и взял палочку, направил её на жёлтую пуговицу и сосредоточенно сощурился. Ничего не произошло. — Ух ты, — Северус подавил зевок, — а когда ты уже начнёшь? — Ой, заткнись, а! «Ремус, сидящий за соседней партой, обернулся. — Попробуй больше концентрироваться на конечной форме. Это поможет! Например, представь себе эту монету. Визуализация, понимаешь? — Н-не совсем, но спасибо, мм… — Поттер неуверенно прищурился, припоминая, — Люпин? — Да, Люпин, только ударение другое. Но можно Ремус. Не переживай ты из-за этого! У Северуса, вон, тоже не сразу получилось! «Зато получится, когда я превращу тебя в кого-нибудь не настолько болтливого», — подумал Снейп. Он быстро вытянул ладонь с зажатой палочкой. Коснулся предмета её кончиком. «Сикль, сикль…» — беззвучно повторял он. «Блестящий, круглый…» Пуговица закрутилась волчком, подпрыгнула — и на стол звонко упала и покатилась серебряная монета. Женская ладонь с зелёными, как панцирь скарабея, ногтями прижала её до того, как она упала на пол. — Превосходно, мистер Снейп, — кивнула Макгонагалл. Она стояла возле их рабочего места. — Намного лучше, чем на том уроке, — Затем в один короткий взгляд отметила отсутствие прогресса у соседа. — Не впадайте в уныние, мистер Поттер, — голос её был — шутка ли? — ободряющим, — с первого раза ни у кого не получается. Как я и говорила, практика… — …и концентрация, — докончил за неё Джеймс, с досадой глядя на свою пуговицу. Даже цвет её не посветлел до серебристого. — Кстати, мистер Поттер, — профессор нахмурилась, — как вы знаете, школьный устав одинаков для всех, и коли, согласно нему, вы должны носить галстук, то должны носить галстук. Это предельно ясно? — Да, мэ… профессор, — буркнул Джеймс. Щёки его пылали. — Хотела бы увидеть вас на следующем занятии в надлежащем виде. А что касается пуговицы — попробуйте вне занятий. У вас, как я вижу, много нерастраченной энергии накопилось за неделю отдыха. Думаю, внеклассные занятия пойдут вам на пользу. Я надеюсь, что вы, мистер Снейп, поможете своему протеже? — Кому?! — одновременно воскликнули Северус и Джеймс. — Мистеру Поттеру, само собой. Мальчики переглянулись. Слово им не понравилось. Перед уроком Полётов студенты собрались на обеде. Подавали жаркое из цыплёнка, варёную кукурузу, бобы и бриоши с топлёным маслом. Северус и Джеймс сели вместе, не сговариваясь и никак не комментируя парадоксальное решение. Возможно, дело было ещё и в том, что со своим факультетом они больше не могли и не хотели общаться. Раньше, во время трапезы, к Снейпу бы присоединялась пара ребят с его курса. Кто-то вроде Розье или Груфуса Гойла, или неразлучных Кэрроу — брата с сестрой. Теперь же, когда рядом восседал Джеймс, слизеринцы только неодобрительно исподтишка посматривали на их компанию, да обходили стороной, размещаясь за несколько мест до них. Розье же с особой, какой-то даже кровососущей жадностью посмотрел на двух своих однокурсников, когда шёл мимо. — Чего это они? — возмутился Джеймс, проводив спину Эвана настороженным взглядом. — Боятся меня, что ли? Северус отодвинул тарелку. — Не льсти себе, Поттер. — Знаешь, как-то не особо приятно, когда от тебя все шарахаются. — Напомни, кто в этом виноват? — Ну я… — Ты, да. И тебе, я так понимаю, не плевать? — Правильно понимаешь, — обиженно отрезал Джеймс, ковыряя вилкой бифштекс, — я не хотел этого. Я хотел попасть вообще на другой факультет. Тебе то, вон, хорошо! Хотел Слизерин — на Слизерин и попал! — Ну, я мог и на Гриффиндор попасть. Когда шло распределение, мне дали выбор. И я выбрал. Тебе — не дали, и что? Что это меняет? Джеймс пожал плечами. — Не знаю. Наверное, меняет. Он замолк, притворяясь, что увлечён едой. Снейп всё ещё исподлобья наблюдал за насупившимся соседом. Всё происходящее было слишком нереалистичным. Северус и Джеймс, в сущности, не так уж тяжело уживались вместе, пока один не начинал сыпать остротами в отношении другого. Джеймс мало-помалу сносил не самый дружелюбный характер невольного союзника, поскольку, за исключением этого, Северус был сообразительным и, как ни странно, лишённым какой-либо подлости. Да — желчью в его речах могла отравиться половина Хогвартса, но кто, в конце концов, лишён мелких недостатков? Дорогой дедушка Генри Поттер снова оказался прав. Кстолу Слизерина подошёл Ремус. Подмышкой он держал плоскую прямоугольную шкатулку. — Ну что, как обычно? Возьмёшь реванш? — Ага, как будто с тобой это возможно. — Северус закатил глаза, бросая салфетку и поднимаясь со скамьи. Джеймс с любопытством перевёл взгляд с однокурсника на гриффиндорца, и наконец — на деревянную чёрную шкатулку со стёртыми уголками. — Что там? — Там? Шахматы, — с удовольствием пояснил Ремус, встряхнув футляр. — Если хочешь, присоединяйся. До полётов всё равно полно времени. Как альтернатива ожиданию — вполне сносно, отметил Джеймс. Но всё-таки недоверчиво уточнил: — В шахматы? Втроём? — Поверь, будь нас хоть десять — он всё равно выиграет, — сказал Северус. И даже не осознал, что только что признал чьё-то превосходство над собой. Ремус и Джеймс это заметили. Но промолчали.* * *
На часах в гостиной давно пробила полночь, но в ней, как обычно, полыхал закат. В камине, украшенном миниатюрными фигурами кентавров, потрескивал огонь; красный воск свечей каплями стекал по канделябру, стоящему на столе, света от которого было немного, но зато именно он поддерживал атмосферу старинного средневекового замка. В остальном же гостиная выглядела вполне обитаемо, и более того — в небрежно разбросанных подушках, в фантиках и журналах с картинками угадывалось присутствие подростков. На стенах винного цвета дрожали четыре тени. Один из сидящих за столом явно выделялся на фоне остальных, так как казался опытнее и старше по крайней мере на год, хоть это и не соответствовало действительности. И в то время, как многих одиннадцатилетних мальчишек не заботит внешний вид, этот держался исключительно важно, понимая своё преимущество. Сириус выигрывал. Рядом с его фишками лежали золотая цепочка, дюжина коллекционных карточек, а также прочая мелочь: конфеты-тянучки, игрушки из магазина «33 несчастья»² и самонадувающиеся воздушные шарики с краской. Улов был богатым, а потому Блэк не планировал сбавлять обороты. Партнёры по столу поглядывали на него с неопределённым и непропорциональным сочетанием восхищения и досады. Братья Пруэтты, оба рыжие, как цветы подсолнуха, только у одного — Фабиана — волосы завивались в круглые колечки, а у другого — Гидеона — они сверкали, напомаженные и уложенные по какой-то странной моде, из-за чего природная волна почти исчезла. Присутствовала среди них и девчонка, заслужившая повадками «своего парня» место среди игроков. Доркас Медоуз обладала колоритной внешностью, пусть её никто бы и не окрестил красавицей: кожа молочно-шоколадного оттенка, широкий, но гармоничный нос, и причёска, состоящая из множества тонких косичек. Она была сдающей. — По-моему, Дорки, ты специально подтасовываешь карты, чтобы Блэк выигрывал! — Фабиан недовольно рассматривал собственный набор. — Вот ещё! Зачем мне ему помогать? — Да кто вас, женщин, разберёт! Может, ты в него втрескалась, ну не может одному человеку столько раз везти! — Лучше следи за картами, — посоветовал Сириус, постукивая ногтем по рубашке своего туза. — Они успели дважды перевернуться, пока ты строил свои теории. — Да ты шулер! Фабиан заметно шепелявил, поэтому прозвучало его обвинение забавно: «Щ-щюлер». Сириус спрятал ухмылку. — Вовсе нет. — А вот и да! Понятно, как день — скажи ему, Гидеон! Ты ведь тоже видел, как он орудовал палочкой? Фабиан выразительно посмотрел на близнеца. Однако тот, в отличие от него, умел принимать поражение, и потому не стал реагировать на недвусмысленное подмигивание брата. — Я не видел ничего такого. По-моему, Сириус играл честно. — Ты что! — вскрикнул Фабиан, тут же переходя на свистящий шёпот. — Там ведь и твоя цепочка тоже, болван… — Благодарю вас, сэр Пруэтт, за ваше ценное выступление. — Сириус склонил голову и прижал руку к груди. — Должен ли расценивать его, как «белый флаг»? — Да ну тебя ко всем… — Фабиан не стал договаривать и бросил карты на стол. — Я вышел. — Merci, mon cher. — Ой, только давай без этого, французик! Победил так победил, без позёрства! Сириус же с видом заправского пирата сгрёб награбленное богатство. — Ну что, виват Сириус? — весело провозгласила Доркас. — Ага-ага, королю жуликов, — проворчал Фабиан, откинувшись на спинку стула. Деловито оценив коллекцию призов, Сириус, в конце концов, остановился на цепочке, тускло поблёскивающей среди прочего хлама и сладостей. Избежав лишних колебаний, он придвинул её к законному владельцу — Гидеону. — Бери. — С чего бы? Выиграл ведь! — Золото мне не идёт. Будь она из серебра, я бы ещё подумал. А так — бери и не спорь, — с настойчивостью повторил Сириус. — О, ну тогда ладно. Наверное. Гидеон несколько раз обернул вокруг запястья украшение, подчёркивающее оттенок его приглаженной шевелюры. Глаза Фабиана расширились от изумления. — А мне? — он жадно таращился на принадлежащие ему карманные бомбы для розыгрышей. Сириус улыбнулся шире. — Знаешь, после того, как ты спорил со мной и пытался обвинить в шулерстве, я скажу тебе — не в навозных бомбах счастье. — Вовсе они не навозные, они туманные! Самые дорогие, между прочим! — Зачем ты вообще садился играть с нами в покер, если не умеешь проигрывать, а? — встряла Доркас. — Девчонок вообще нельзя к картам подпускать, особенно тебя! Возможно, перепалка закончилась бы парой-тройкой выдранных рыжих прядей или следами зубов на чужой руке (Доркас особенно не церемонилась), но в этот момент в гостевую комнату вошла растрёпанная Лили Эванс. На ней была фиалковая пижама, а в чёлке торчало несколько заколок. — Вы хоть знаете, который час? — произнесла она сиплым спросонья голосом, отделяя каждое слово так, будто говорила с иностранцами. — Который час? — Сириус кивнул Фабиану. Тот покосился на ходики в форме головы льва и огласил: — Кажется, два часа. — Ну вот, ты слышала, Эванс, два часа. — Так почему же вы вскочили в такую рань? Слышно аж из спальни! — Ошибаешься, Эванс: мы ещё не ложились. Братья Пруэтт и Медоуз расхохотались, но Лили не сочла ответ Блэка столь же остроумным. — Ты мешаешь всем спать. — Или помогаю проснуться. Зависит от точки зре… — Замолчи! Ты преступник! И тянешь за собой остальных, хотя мог бы тонуть в одиночестве! Азартные игры, нарушение комендантского часа, что дальше? Прогул уроков? Драки? — Не преувеличивай. Ребята вон не жалуются, правда ведь? — Вам всего одиннадцать! Я всё расскажу старосте! — А это ты зря. — Сириус цокнул языком, как делал это во время неудачных ходов в покере. — Ябед никто не любит. От такой репутации не отмоешься. — По крайней мере, я не строю из себя последнюю выскочку и не нарушаю школьные правила! — Все это слышали, — Сириус поднял указательный палец, — запомните, дети, так звучит занудство… Серьёзно, Лили, неужели тебе больше некого доставать? Всё же понятно: наобщалась с нашим Люпином и нормальных людей, с недостатками, теперь презираешь. Удивляюсь, как он всё ещё не сбежал от твоей идиотской опеки? Лицо Лили стало белым как мел. — Замолчи… — Вы же за ручку ходите, не так ли? Не отпускаешь его от себя ни на шаг? Лили набрала побольше воздуха, готовясь ответить, из-за чего побледнела ещё сильней. Из мужской спальни выглянул Ремус. Он не стал спускаться по лестнице, а лишь перегнулся через перилла и посмотрел вниз. Его аккуратный вид свидетельствовал о том, что он, в отличие от Лили, ещё не спал. — Всё в порядке? — Ремус случайно пересёкся взглядом с Сириусом. — Мне показалось… — О, не переживай, всё в полном порядке, обычное девчачье нытьё. — Сириус подмигнул Ремусу снизу-вверх. — Присоединишься к нам? Лили тоже подняла голову на одноклассника. В глазах её читалась беспомощность. — Спасибо, но нет. — Жаль-жаль. А ты, крошка Эванс? Сыграешь? Лили сжала кулачки. — Иди! Спать! Немедленно! Она развернулась и взбежала по ступенькам в спальню девочек. Несколько быстрее, чем следовало. Хлопок. На секунду стало тихо. Затем Фабиан, всё ещё смотря на то место, где недавно стояла Лили, тихо произнёс: — Разревётся. — Конечно, разревётся! — подтвердила Доркас, демонстрируя, что для неё такая модель поведения неприемлема. Сириус фыркнул. Заметив это, Ремус нахмурился. — По-твоему, это забавно? — Голос его звучал холодно. — Тебе нужно извиниться перед ней, Сириус. — Извиниться? За что это? — За своё свинское поведение. — Ой-ой, — Сириус поставил локти на стол и опёрся подбородком на скреплённые в замок пальцы, — оказывается, ты и так умеешь, Ремус! Ругаться! Нимб не давит? Лицо Ремуса хранило печать спокойствия. Только ноздри и губы слабо шевельнулись, будто он учуял что-то неприятное. — Доброй ночи. Ремус по очереди взглянул на игроков: Фабиан, Гидеон, Доркас. На Сириусе задержался чуть дольше. Кивнул собственным мыслям. И ушёл. Дверь за ним, в отличие от Лили, притворилась беззвучно. Спустя пару минут Сириус объявил, что игра окончена.