Радость в грустном расставанье
И вопрос: когда ж опять?..
Где слова, чтобы названье
Этим чувствам отыскать?
Роберт Бёрнс
Стол был завален: пучки высушенных трав, старенький медный котелок, в отражении которого всегда выглядишь заплаканным, глубоко несчастным, деревянный черпак с оскалом-расщепом. Рядом лежали учебники с десятки, а, может быть, и сотни раз переклеенными корешками — и это только самим Северусом. В ступе из змеевика от круговых движений чавкала и хлюпала смесь из алихоции, смоквы и мяты. Пахло болотом. Где-то в углу комнаты вежливо скреблась мышь. «Надо бы притащить ей сыру, что ли…» — прикидывал Северус со свойственным ему в этот день великодушием. Формально подкармливать чужих «домашних питомцев» не входит в его обязанности, но уж больно хотелось досадить старику. Быть может, мышь осмелеет, приведёт своих друзей-книголюбов, и они основательно подпортят бесценное собрание лорда Байрона. Гинтарас Чарльз Хардман не выказывал особого радушия к своему новому и единственному помощнику. Судя по количеству ежедневно высыпаемого в рот порошка, Хардман страдал бессонницей, что могло оправдывать его неизменно плохое настроение. Ему было лет шестьдесят с небольшим, но он причислялся к тем, по кому сложно определилить наверняка: волосы, седые, но не поредевшие, напоминали расчесанную проволоку и торчали аккуратными рожками на затылке; разросшиеся брови доставали почти до висков. Он курил что-то индийское — с запахом фимиама, горящей листвы и специй — и всегда держал в кармане жилета янтарный мундштук, поэтому когда Хардман стоял у окна, можно было подумать, что он медленно всасывал в себя солнечный свет, — именно из-за этой привычки у старика были чистые пальцы без следов никотина. Владельца книжного магазина успокаивало тиканье ходиков и заполнение бланков. Он вообще — насколько Северус успел изучить его нрав — ценил монотонные и малоинтересные занятия: чего только стоило разрезание страниц — ничего скучнее мальчику прежде делать не приходилось, а Хардман, занимаясь тем же самым, параллельно умудрялся фальшиво мурлыкать себе под нос от удовольствия. За глаза Северус называл своего работодателя манипулятором и древней английской развалиной. Сам букинист достиг невиданной, по его меркам, изощрённости в остроумии, называя помощника не иначе как мантикул, и от слова за версту несло латынью. Северус не любил древние языки. На вопрос о значении странной клички он получил вполне ожидаемый и в меру безобидный ответ: «воришка». Могло быть куда хуже. С мантикулом Северус примирился. Если подлинный смысл помогла забыть гордость, то благозвучность стала приятной неожиданностью. Северус отложил пест, осторожно перелил содержимое ступы в приготовленную бутыль и заткнул её пробкой. Принялся сгребать в кучу разбросанные инструменты и перепачканные ложки. Он торопился. Хардман, стоявший у порога, высокий, хмурый, возвестил о своём приходе щелчком брегета. Северус продолжил уборку как ни в чём не бывало. Хардман снял лиловое пальто и повесил его на крючок на двери, где уже болтался короткий и залатанный везде, где только можно, макинтош — нитки лезли из швов неровной бахромой. — И вы это носите? — спросил Хардман. — Ну, мне обещали зарплату в конце недели. Смогу купить… горсть пуговиц. — Но-но, не выкрутасничайте, молодой человек, не надо, не стачивайте об меня свой язык, — Хардман надел пенсне и сел за конторку. — Я, кажется, предупреждал, чтобы к моему приходу было чисто. Северус ногой запихнул сумку подальше под стол. — Не понимаю, о чём вы. — Не понимаете, — кивнул Хардман, как на само собой разумеющееся. — Сегодня отпущу вас пораньше. Принесли коллекцию английской литературы. На столе. Северус молчал. Хардман развернулся и смерил его нетерпеливым взглядом. — Я неясно выразился, или вам что-то нужно? — Нет. — В таком случае ступайте, мантикул, не мозольте глаза! «Гармония рабочих взаимоотношений», — хмыкнул Северус, прикрывая за собой дверь. На книжном прилавке, как и каждую субботу, громоздились коробки, заполненные книгами. Хардман доставал для себя всё самое лучшее — не то чтобы Северус в этом разбирался, но красота оформления каждого отдельно взятого романа была неоспоримой. Чего только стоили позолоченные обреза, кожаные уголки переплёта и сплетённые из шёлковых лент закладки. Особенно впечатляли иллюстрации: гравюры с тонкими штрихами, на которых просматривались мельчайшие складки и узоры. Когда расположение духа Хардмана сдвигалось от отвратительного к умеренно дрянному, он мог рассказать много интересного о печатных станках и технологиях создания негатива для рисунков. Сортировка книг была одним из простейших поручений. Северусу не на что было бы жаловаться, приди ему такая каверзная идея. Физическим трудом его не мучили, в лицо не плевали и не обливали руганью с ног до головы. Он ждал подвоха, но после недели потения в лавке понял, что Хардман отнюдь не собирался ему мстить. Сын-волшебник — этим информация о семье букиниста для Северуса исчерпывалась. Но он чувствовал: было что-то ещё, тайная причина, по которой имя сына никогда не всплывало. Тема явно причиняла старику дискомфорт, и Северус не мог утверждать наверняка — жив или мёртв тот, чьими учебниками он теперь пользовался. Букинист слыл нелюдимым долгие годы, а про его жену было известно и того меньше. Когда хозяина не было в лавке, Северус таки утолил свой интерес. Среди личных папок и конвертов картотеки хранилось несколько спрятанных фотокарточек. Они были чёрно-белыми и к тому же отличались ужаснейшим качеством, так как делали их на маггловский фотоаппарат, но Северус легко сумел различить на первой портрет юноши не старше двадцати лет, со светлыми волосами и высоким лбом. Недюжинная энергетика сочилась от снимка, будто человек, изображённый на нём, старательно высматривал душу наблюдателя, и жутко было представлять, что бы ощутил Снейп при встрече с позирующим лицом к лицу. На обороте карточки — три слова. «Ривер Хардман, 1953 год». Вторая фотография хранила подпись: «Выпуск. 1945 год», и с неё смотрела уже группа молодых людей в мантиях, среди которых также присутствовал сын букиниста. Находись Ремус в ту минуту рядом с Северусом, он бы посоветовал не лезть не в своё дело, потому что «каждый имеет право на тайны!». И, конечно, был бы прав. Как всегда. 1953 год. Почти двадцать лет миновало… Когда с сортировкой было покончено, Северуса подкараулила неожиданность в виде незапланированного перерыва. — Кофе. — Хардман поставил перед Северусом крошечнее блюдце с такой же чашкой. От густой, почти чёрной бурды на дне поднимался пар и невнятный аромат филиппинского приморского городка. Северус не знал, как пахнет филлипинский городок, но поверил на слово Хардману. — Гадость. — Какое совпадение, именно так я и подумал, когда увидел ваши ногти, мистер Снейп. Грязь под ними помогает вам варить зелья? Должно быть, тяжело соблюдать элементарные правила гигиены, когда претендуешь на титул мастера зелий. Вы успеваете вовремя снимать зелье с огня, но не заботитесь об опрятности. Так быть не должно. — Какое вы имеете право!.. — Северус внезапно осёкся. — А вы… считаете, у меня получится стать мастером зелий? Вы это просто издеваетесь, да? Хардман отрицательно качнул головой. — И не думал. Я не специалист, мантикул, и более того — не ровня вам. Но в вашем увлечении есть последовательность. Вы не можете видеть себя со стороны, а мне это доступно, и, поверьте магловскому — так ведь, да, кажется? — опыту: все великие начинания есть ничто иное, как последовательность. Если будете усердны, то получите желанный титул ещё в молодости. Уж поверьте. — Речь была утопически-нелепой, совершенно не в духе старика, но отчего-то Северусу она не показалась лишенной смысла. — Впрочем, какие ваши годы! Может быть, я ошибся, и сварено ваше зелье из рук вон плохо, а зарабатывать на жизнь вы станете воровством. Такое тоже возможно! Ага, вот теперь всё по-прежнему. Зря Северус тревожился. Кофе оказался вкусным. — А ваш сын? Хардман отставил чашку. Северус решил, что всё испортил и приготовился к наказанию за любопытство. Но Хардман проявил неслыханную гуманность. — Ну? Мой сын — что? — Ваш… ваш сын был хорош в зельеварении? Стекла пенсне блеснули синим. — Пожалуй, что хорош. — Как моя мама? — Твоя мама шла с ним в ногу, они часто помогали друг другу, насколько я помню. Вечно с котлами носились. Ей лучше давались целебные смеси, а ему — всё, кроме них. — Букинист сдержанно хмыкнул. — Их называли зелёными неразлучниками. — И они дружили? — Можно и так сказать. Не забывайте про кофе, его нужно пить горячим. Хардман стал бормотать что-то про колумбийские плантации, про книги и более не заботился о том, что его не слушали. Была у него эта чудная привычка. Бормотать. В магазине заскрипели половицы. — Посетитель, — изрёк Хардман. Северус привстал. — Я должен?.. — Ну, а вы как думаете? Или заставите меня? Северус не стал огрызаться в ответ. Прежде ему не доверяли работу с клиентами: прерогатива принадлежала владельцу. И с чего-то Хардман решил, что Северус будет удачным кандидатом на роль того, кому предстоит обхаживать книгочеев и вести непринуждённые беседы. Прекрасно, спору нет. Боже правый, в его плане точно не содержалось никакого изъяна. Северус обогнул внушительный книжный шкаф, вылезая из каморки. Возле стойки некто маленький, закутанный (видимо, из-за снегопада) в длинное пальто-полушубок. Поворот головы. Посетительница в изумлении отступила назад и чуть не упала, споткнувшись о полу слишком длинной верхней одежды, при этом она ненароком уронила связку книг, которую держала в руках. — Ты?! — Лили и Северус воскликнули до того стройно, что за такое полагался сикль или целый галлеон. Они одновременно ринулись поднимать книги и столкнулись лбами. — Нерасторопная гриффиндорка! — Северус потёр лоб и простонал с неожиданной даже для себя самого обречённостью: — Э-э-эванс, скажи честно, ты записалась в мои личные преследователи? — Нужен ты мне, прям спать не могу. — Лили состроила гримасу, стряхивая с капюшона нерастаявший снег. — Я же говорила, что живу в Коукворде! Я принесла книгу! Думала, что мистер Хардман её возьмёт. Северус закатил глаза. — Перед тобой его раб на побегушках. — Ах вот как? — Лили оживилась. — Слышал фразу о том, что клиент всегда прав? — Нет. Зато слышал что-то вроде «сам живи и другим не мешай». — Похвально-похвально, мистер Снейп, что вы начали цитировать Шиллера, — протянул появившийся из-за угла Хардман. — Мисс Эванс! — Он слегка наклонил голову и ласково взглянул на Лили. — Мантикул, обслужите мою самую любимую посетительницу как следует. Ваша беда, если ей что-то придется не по нраву. Хардман удалился в каморку. — Кто бы сомневался, самую любимую… Северус забрал выложенный на прилавок сборник братьев Гримм и поплёлся к стеллажам. — Чего желаете прочитать? — осведомился он приторно любезным тоном. Лили попросила сказки Уайльда и «Остролист» Диккенса; Северус мельком пролистывал эту историю по настоянию Хардмана. Про несчастных влюблённых детей, мечтавших попасть в деревушку Гретна-Грин. Романтическая девчачья чушь. Ну разумеется, Лили Эванс любит читать такое, и — никак иначе — из всех возможных лавок выбрала именно лавку Хардмана, потому что у вселенной есть шулерская кость, которую та иногда бросает. Они не виделись с вокзала Кингс-Кросс. От Джеймса письма приходили регулярно, Ремус в своих чаще описывал геройские похождения Сириуса — и делал это так, что было неясно: одобряет он их или нет. Про Лили Северус почти не вспоминал. Или ему так только казалось. — Как проводишь каникулы? — Лили барабанила пальчиками по прилавку и рассеянно посматривала то на пол, то на стены. Северус глянул через плечо. — Великолепно. С короткими перерывами на обед и сон. — Ремус пишет? — Иногда, — уклончиво ответил Снейп, спрыгивая с лестницы с нужными книгами в руках. — А Джеймс? — Чаще, чем иногда. Северус завернул книги в плотную коричневую бумагу и засмотрелся на обложку с красными ягодками и детскими иллюстрациями. — О, пленительная Нора, поцелуй меня, не то я сейчас брошусь в пруд вниз головой! — продекламировал он нараспев, чем моментально вогнал Лили в краску. — Ты же наверняка не читал! Как ты можешь издеваться? — Ты права, не читал, — согласился Северус. — Но вкус у тебя посредственный, Эванс. — Твоего мнения никто не спрашивал! Лили сдёрнула со стола свёрток, но не учла, что он ещё не был обвязан бечёвкой — в итоге книги во второй раз оказались на полу. Лили опустилась на корточки. — Не трогай, я сам. — Сама прекрасно справлюсь! — Эванс, отключай уже гордость!.. Ну прости, прости меня! Так лучше? Лили остановила взгляд на Северусе; брови её порхнули куда-то под шапку, и она нехотя встала, позволяя ему завершить свою работу. Когда на прилавке уже лежали полностью упакованные тома, ребята разговорились. Это, насколько Северус мог припомнить, была их первая полноценная беседа, и он в душе почти радовался ей. Неделя вне Хогвартса действовала воистину угнетающе, а одних только коротких переписок не хватало, чтобы скрасить подавленность от расстояния в десятки миль. — Знаешь, я от скуки стала варить дома бодроперцовое зелье, — призналась Лили. — Но оказалось, что найти в бакалее корень двурога не так-то просто. Северус задумчиво кивнул, и с его языка непроизвольно сорвалось: — У меня есть. — Правда? Отступать было поздно. Логика подсказывала, что он ничего не потеряет, если поможет Эванс, грозящейся уничтожить свой дом каким-нибудь худо сваренным слабительным. Всего один раз. Не этим ли он занимался всё последнее время — помогал? Бессчётное количество раз. Просто так. Чек ему никто не выписывал! Северус вздохнул: — Да-да. Правда. Если нужно, могу принести. — Ого… — произнесла Лили. — Ого! Спасибо. Она покопалась в вязаном наплечном кошелёчке и достала оттуда что-то вроде самопишущего пера. — Дашь руку? — Зачем? — насторожился Северус. — Напишу адрес. — У меня, вообще-то, хорошая память. Почти колдографическая. Лили улыбнулась. — Сразу видно, что ты никогда не смотрел кино. Так интересней! Северус не стал перечить. Через минуту на его запястье было выведено: «Вереск. Минус три четверти. Косой, но прямой».* * *
Выкрашенный васильковой краской дом разместился на западе города, в месте, где фабрики сдавали позиции уютным мастерским с тихо стучащими колёсиками швейных машинок и булочным, выпускающим клубы съедобного пара. Он был скромных размеров, рядом хозяева разбили палисадник. В эту пору его покрывал толстый слой пушистого снега. У входной двери, над ступенями, качался электрический фонарь из розового стекла, и кайма из сосулек на козырьке драгоценно поблёскивала от его света. Окна светились. Форточка одного была чуть приоткрыта; острый нюх без труда улавливал запах тепла и маиса: маисовых лепёшек. Северус, придерживая свёрток с корнями двурога, дышал на руки и оглядывался, всё ещё сомневаясь в том, что отыскал правильное место. Табличка на столбе гласила: «Вересковый переулок, 9». На самом деле, он едва не нарушил обещание. Проснувшись по утру, Северус долго уверял себя в том, что никакой катастрофы не приключится, если Лили не получит необходимых ингредиентов. Но одна мысль о том, что ему придётся провести весь день дома в компании отца, вызывало у него чувство подавленности. Айлин перед тем, как идти в соседний городок Соррентхилл, зашла к сыну, который, как она полагала, спал. Она сделала на лбу поцелуй-шиповник, и Северус слабо удержал её за край платка, тихо сказал, что любит её — он признавался в этом так редко, что женщина не сразу нашлась с реакцией: погладила его по щеке, улыбнулась, приметив смазавшуюся надпись на его предплечье. — Как интересно. — Её палец обвёл абракадабру по контуру. — Кто-то любит иносказания и, — она принюхалась, — шиповник. Чернила источали дешёвый химический запах, а вот сама Лили действительно пахла шиповником и… полынью. Айлин заронила зерно. Не до конца проснувшийся, замёрзший Северус принялся разгадывать ребус, и цепь простых рассуждений привела его в наиболее благоустроенный район Коукворда, где краски словно были ярче, сочнее: они выходили за пределы серо-коричневой палитры. Под крышей домов грелись упитанные воробьи, и в воздухе разливалось нечто необъяснимое. Дверь почти сразу открыла в меру полная женщина, с земляничными от помады губами, обворожительными родинками, видневшимися на шее и ключицах в треугольном вороте, и со знакомым разрезом глаз. Мать Лили, одетая по-домашнему, в простое бежевое платье и фартук, посмотрела на Северуса сначала удивлённо, с сомнением, а затем — будто вспомнила что-то: — А-а, да-да, Северус, правильно? — И, обернувшись, позвала: — Лиличек, это к тебе! Из глубины дома выскочила, как искра из огнива, Лили. Она пролезла под локоть матери и дёрнула Северуса за собой. — Наконец-то! — Эванс, могла бы просто написать адрес… — Спасибо, мамочка! — бросила Лили, прежде чем продолжить тащить мальчика за собой. — Но ты же разобрался, — добавила она уже для Северуса. — Кстати, ты очень вовремя! Эта жижа ещё не успела заляпать нам все стены. Маглы, проживающие здесь, не тяготели к порядку. Рядок крючков в прихожей был завешан до той степени, что это уже походило на прилепленную к стене гору одежды. Возле зеркала — стойка для зонтиков, только вместо зонтиков клюшки для гольфа. Сам коридор был узким, но светлым; на стене Северус успел заметить чьи-то любительские рисунки с подсолнухами. Приглушённо бормотал радиоприёмник и шипела на кухне сковорода. Холл вёл в две комнаты. В то время, как Лили с Северусом подошли к одной, из другой выглянула худая девчонка с куцыми пепельными хвостиками; вид у неё был удручённый и, как почудилось Снейпу, истощённо-голодный. — Туни, это Северус. Помнишь, я тебе рассказывала? Светловолосая девочка отшатнулась, рассчитывая, что её заметят, прошлась быстрым, пожирающим взглядом по гостю, вздёрнула длинный подбородок и (Северус нашёл это вполне ожидаемым) захлопнула дверь. От резкого звука ладонь Лили, сжимающая ладонь Северуса, дрогнула. — Милая она. — Не то слово, — шепнула Лили. И заморгала часто-часто. — Не обращай внимание, с ней такое постоянно. Она может быть хорошей. Когда не сердится. Под тумбой валялся бейсбольный мяч. На спинке стула висела мерная лента. На подоконнике выстроился, к немалому удивлению Северуса, ряд бутылей и флаконов. На кровати, в углу, притаился плюшевый заяц с разными пуговицами вместо глаз. Рядом с ним, свернувшись, лежала пегая кошка с растрёпанными усами. Северус, памятуя о том, как в три года его расцарапал недружелюбный уличный блохоносец, предусмотрительно держался от неё подальше. Лили одарила Северуса снисходительным взглядом: — Боишься? — Сбрендила? Нет, конечно, просто я их… не очень люблю. Они ленивые, бесполезные, гордые… — Пушистые, урчащие, ласковые, — подхватила девочка. — Да, ты прав. Ужас. Ты гладил их хоть раз? — Совсем не нуждаюсь в… — Ой, перестань, бука! — Лили подвела Северуса, несмотря на его сопротивления, к пёстрому сугробу на одеяле. Заставила коснуться мягкой, похожей на поле одуванчиков, шёрстки. Северус ждал, что кошка, почуяв неприязнь, вцепится ему в руку или в лицо, на худой конец. Но, то ли питомец Эвансов был ленив, то ли неимоверно туп, ничего подобного не произошло. Зато Лили, похоже, была на седьмом небе. — Здорово же, правда? — Она наконец отпустила чужую ладонь. — Это Дороти. Кошка вяло потянулась, оглядела собравшихся и, не обнаружив ничего занимательного в фигуре Северуса, продолжила своё сладкое мление. Дети соприкоснулись плечами и, обнаружив это, тут же распрямились, как будто между ними проскочила голубая искра электростатики. Они неловко уставились друг на друга. — Так у тебя… значит, проблемы с сестрой? — Северус не знал, как точнее сформулировать и не вполне отдавал себе отчёт — зачем им сейчас эти откровения? Но когда он в чём-то сомневался, выбирал продолжать начатое, к чему бы то ни привело. Лили перестала гладить кошку. Её маленький рот некрасиво скривился. — Вроде того. Не знаю, мне кажется, с сёстрами и братьями всегда проблемы. Я её совсем не понимаю. — Ты не думала, что она тебе завидует? — Ты уже говорил это. — Это не значит, что я неправ. Девочка прищурилась. — Скажи, с Ремусом ты так же споришь, а? — Не смеши! С Ремусом невозможно спорить. Для этого он слишком… слишком… — Снейп подыскивал подходящее слово, по ходу вспоминая все разговоры с другом, заканчивающиеся этой самой, особенной улыбкой и вариативной фразой: «Как скажешь, Северус», «Мерлин с тобой, Северус». — … хороший. — Он очень хороший, — согласилась Лили. — И Джеймс ничего так, наверное, когда ничего не строит из себя. А вот этот Блэк… — Я слышал, что он тебя обижал, — перебил её Северус. — Ты можешь сколько угодно называть его дураком, Эванс. Я-то тебя поддержу в этом, но ты его совсем не знаешь. — А ты знаешь? — Нет. — Нет? — Немного. — Но вы же друзья, разве нет? — напирала Лили. — Друзья… — медленно повторил за ней Северус. — Тупое слово. Никому нельзя верить. Только тем, чьи тайны ты знаешь — это делает их уязвимыми. Или кому ты обязан. О Блэке я ничего пока не знаю. И почти ничем не обязан. Лили немного раздосадовала эта речь: июньскую жару её глаз заволокло медными, тяжёлыми тучами, и где-то там уже шумел ветер, предвещающий ливень. Она странным жестом схватила себя за хвостик косы и принялась теребить его пальцами. — Я стесняюсь своих волос, — бросила она. А затем затарабанила быстро, чётко: — Я собираю ракушки, у меня аллергия на укусы пчёл, поэтому я их не люблю. Ненавижу, когда в конце книги герои погибают, а ещё когда мне говорят «детка», «крошка» или «малышка» — просто бешусь. А ещё я иногда, наверное, бываю очень назойливой, я знаю. Так, что ещё?.. Я ужасно боюсь воды! — Почему? — Северус постепенно начинал отходить от колдовского воздействия этого бормотания и пребывал в заметном смятении. — Боюсь воды? Ой, это старая история. Когда была маленькой, я прыгнула в воду: Петунья обещала, что я тут же научусь плавать — мне очень хотелось научиться; родителей рядом не было, и я… я, наверное, утонула бы, но что-то произошло — меня как будто выбросило на берег. Помню только, что во рту было горько, я не могла нормально вздохнуть, и я очень замёрзла… — Это был твой первый выброс магии. Он тебя спас. Обычное дело. А что сестра? — Петунья закричала, заплакала. Прибежали родители, она клялась, что это вышло случайно. Петунья меня обнимала и зачем-то извинялась много-много раз… я больше никогда её такой не видела — только тогда. Она повторяла: «Я всегда буду с тобой». — Лили остановилась, почуяв, что увлеклась. Постаралась улыбнуться: — Но ведь теперь всё хорошо! Это в прошлом! Северус, как наяву, увидел бурлящую реку цвета беломорита — серую с проблесками голубого и фиолетового, — бледные губы и тающие в этой грязной воде красные волосы. Так живо и так правдиво, что его затошнило. — Ты и правда ненормальная, Эванс. — Благодарю. — Лили сделала шутливый книксен. — Так ты поможешь мне с зельем или как? Смесь из перьев болтушайки и перца грелась на кухонной плите рядом с только что вынутым из духовки противнем. Она зловеще булькала и, судя по признакам, готовилась брызнуть во все стороны. Вскоре раздались наивные попытки ругаться, девчачьи «ой-ой-ой!» и «стой-стой» (на что в ответ прилетало «помолчи, Эванс!»). Через час в гостевой комнате накрыли на пятерых. Голубая скатерть с маленькими розами, аккуратная чайная посуда, хрустальная сахарница в форме шара, пользующаяся в этом доме особым спросом — всё было до того по-домашнему, до того исключало ровные линии или какую-либо резкость, что не привыкший к подобному человек невольно примерял на себя роль усыновлённого на днях ребёнка. Причём так внезапно, что он сам этого не мог обнаружить до последнего момента. — И давно вы дружите? — спросил мистер Эванс. Северуса упросили остаться, и он успел пожалеть о собственной сговорчивости. — Мы учимся вместе. Он шумно тянул из кружки сладкий чай, надеясь лишь на то, что не походит на смущённого придурка. По соседству Лили вгрызлась зубами в маисовую лепёшку. Петунья — пожалуй, та единственная острая фигура во всём мягком окружении, — сидела напротив них и при реплике отца странно, не слишком приятно кашлянула. — А наша Лили называла вас… — Папа! — встряла Лили. Лепёшка раскрошилась прямо у неё в руках. — Думаю, Северусу это не очень интересно! — Ах, ну да, ну да, прости, солнышко, забылся, — оправдывался мистер Эванс. И, чуть перегнувшись через стол, добавил, обращаясь к Северусу: — Между нами, — голос его был заговорщически тихим, — она говорит о вас чаще, чем о ком-либо другом. Краем глаза Северус заметил, как Лили покраснела. Она и мистер Эванс без труда составляли пару тех, кому не нужно обмениваться вербальной лексикой, чтобы понять друг друга. У Северуса запершило в горле, и он прохрипел нечто нечленораздельное на замаскированную похвалу. Вероятно, именно эта реакция подстегнула миссис Джейн Эванс влить в него ещё две кружки чая. «Смотрите-ка, он умеет говорить!» В тот вечер однокурсники расстались не сразу. Долго мялись, не зная, что говорить на прощание. «С Рождеством», «до встречи», «скоро увидимся» — эти фразы крутились на языке — готовые тексты для броских открыток. — Пока, — не выдержала Лили. Северус собирался сказать ей что-то умное, но вытряс из себя лишь: — Ага. — И спасибо. — И тебе. За что? — Было очень… — …и мне. Северус и Лили одновременно пересеклись взглядами, как авторы ненамеренно сочиненного детского стишка наподобие «В доме, который построил Джек», уже добравшиеся до пастуха. Растерянное выражение Лили сменилось виновато-весёлым, и Северус так же обнаружил, что его тянет расхохотаться. До того всё происходящее было абсурдным. Северус перешагнул порог, поднял ворот макинтоша. Дверь за ним закрылась. Отойдя от дома Эвансов на приличное расстояние, он спохватился, что оставил свёрток с корнями двурога, но возвращаться его не вынудила бы и забытая у коврика обувь.* * *
Всё случилось так, как всегда случается плохое — незапланированно, но совершенно неизбежно. Когда Северус возвращался, Айлин ещё не вернулась. Спина отца. Он стоял, склонившись над ящиком, коричневыми мозолистыми руками разгребая его содержимое. Что-то сыпалось на пол. Скрепки, бумага, перья и прочий никуда не годный хлам. Комоды были выдвинуты. Окликнул. Человек разогнулся, и Северус наконец смог увидеть то самое лицо: продолговатое, с характерной для Снейпов горбинкой на носу и острым, как лисья морда, подбородком. Глаза Тобиаса были черны, узки от воспаленных век, и в них мерцало что-то похожее на языки пламени за стеклом закоптелой масляной лампы. В начале он словно бы не придал значения появлению сына, но, когда Северус достал из сумки новую палочку — из дуба, — его рот искривился в подобие улыбки. — Там ничего нет. — Северус вытянул ладонь. — Ничего. — Как твоя работа? — спросил Тобиас. — Этот книгочей ещё не загонял тебя? — Он сделал шаг навстречу, а Северус рефлекторно отступил. — Пап, тебе лучше… — Не хочешь рассказать? — Уйти… — О, я уйду, Северус. Я всё понимаю, правда. Северус, я не глуп. Не глупее тебя, сынок, это точно. — С каждой секундой он приближался. Спокойно и уверенно. — Ты же меня не боишься? Я не собираюсь тебе вредить, Северус. Правда. Где ты шлялся всё это время? Вспомнились красные пятна на женской коже, слёзы, болезненный удар макушкой о стену. От одной только мысли темя, как тогда, налилось тяжестью. Северус метил концом палочки в лоб Тобиаса. Пальцы его дрожали. — Нет… н-ни пенса… ни за что, н-не… — Брось эти штучки! — Его с силой ударили по руке, выбивая палочку. — Северус, — собственное имя стало для Северуса истинной пыткой, — Северус, милый, у нас же нет денег, понимаешь? Не будь неблагодарным. Мы с матерью ссоримся именно из-за тебя. И из-за денег. Если я прошу у тебя, стало быть, нам это нужно. Нам с мамой. — Ты врёшь! Вр-р-рёшь, она бы сказала мне! — Твоя мать слишком ослеплена любовью, чтобы заметить, что сын растёт мерзавцем… — Да пошёл ты! Звонкая оплеуха заставила Северуса резко прижаться к стене. Сумка соскочила с его плеча. Раздался звон. Первые секунды Северус надеялся, что это лишь следствие его сотрясения. «Хоть бы это не оно…» Он медленно опустил взгляд. Осколки змеевика валялись на полу, переливаясь печальным крапчато зелёным. Северус задыхался, бессильно глядя в глаза — так похожие на его собственные и одновременно не имеющие с ними ничего общего. Дверь закрылась, и остался лишь сгусток душной и сверлящей, как перегар, ненависти, и эхо слов: — Приберись здесь! Хотелось упасть и кричать. Наплевав на правила, разнести собственную комнату ко всем чертям. Сделать что-то непоправимое или хотя бы попытаться найти палочку в бардаке, а вместо этого Северус принялся собирать черепки, отчего моментально испачкался в толчёной смокве. Зелье было жалко, но ступу — больше; она считалась почти реликвией, с неё полагалось сдувать пылинки, а не таскать в сумке, нарываясь на неприятности. Сам виноват. Рассматривая кусочки змеевика, Северус вдруг вспомнил что-то: светлое, бойкое и живое, огненное, невероятное… «Змеевик оберегает от дурных сновидений, дарит защиту от невзгод и отрицательной энергетики…» Вода стекала ручьями по шее. Отросшие волосы разлетались в разные стороны. Северус бежал от дома до лавки так быстро, как только мог. — Хардман, — выпалил запыхавшийся Северус и стёр со лба пот, — у вас есть какая-нибудь цепочка, и шило, и… Хардман, уже облачившийся в пальто и собиравшийся уходить, не удивился позднему визиту, не задал ни одного вопроса. Он размотал шарф, снял меховую шапку. — Идёмте, мантикул. Что-нибудь придумаем.* * *
На следующее утро мать Лили разбудила свою дочь ни свет ни заря. Сказала, что тот мальчик принёс ей подарок. Не остался даже на завтрак. Мать отдала ей конверт, который Лили тут же вскрыла. На ладонь упала подвеска с маленьким зелёным камешком. Внутри конверта была записка:«Тебе подойдёт. От несчастных случаев. Северус»