Безлиственная осень

Тихий город Саратов. Есенин сразу же окунулся в его весеннюю тенистость. Было что-то родное и знакомое в запахе пирожков на вокзале и усатых да бородатых кучерах, предлагающих свои услуги. — Нет, спасибо. Нас встречают. Нет, спасибо, — повторял как мантру сопровождающий поэтов, организатор поездки Кузнецов. Маяковского и Есенина доставили в одну из лучших гостиниц города и оставили подготавливаться к выступлению. Сергей лежал на кровати и задумчиво касался своих губ, вспоминая то, что случилось в купе. Мужчина не имел опыта в подобных… отношениях, хоть и не раз думал о них, задаваясь вопросом: «А смог бы я?». За этими раздумьями Владимир и застал Сергея. Он постучал, но Есенин не ответил, и тогда футурист повернул ручку и толкнул дверь. Он и сам не знал, зачем пришёл, он даже не знал, зачем затеял поцелуй в купе, но должен был признаться хотя бы самому себе, что это было чарующе и волнующе. — Может, посетим местный ресторан? — предложил Маяковский, медленно пряча руки в карманах идеальных брюк. — Надеюсь, тут пристойное вино, — пробормотал Есенин, садясь и несколько осоловело осматриваясь. Затем мужчина встал, расправил на груди рубашку, накинул серый пиджак и лёгкое коричневое пальто. Мельком глянув на Маяковского, который всё это время молча наблюдал за ним, Сергей вышел из номера, не дожидаясь Владимира. День стоял тихий и солнечный, один из тех, что надолго врезаются в память своей тёплой кротостью. Есенин чувствовал себя неуместно и даже нелепо, шагая рядом с рослым Маяковским. Он был в какой-то степени растерян, поскольку случившееся в поезде попросту выбивало из колеи. Владимир ничего не говорил вплоть до того момента, когда они зашли в первое попавшееся заведение, и заняли столик у окна. — Что будете? — спросил Маяковский, открывая книжицу меню. — Водку, — без раздумий ответил Есенин, решив не снимать пальто. — Я имею в виду, что будете есть? — ухмыльнулся Владимир, исподлобья глядя на своего спутника. — Даже не знаю. А что там есть? Котлеты есть? Картошка? — Сергей смутится от такого взгляда, но вида не подал. — Ясно, — Маяковский отвёл взгляд от Есенина и посмотрел на подошедшего официанта. Сделав заказ, он снова обратил всё своё внимание на Сергея. — Вы чего так смотрите? — прищурившись, недовольно спросил Есенин. — Вас смущают мои взгляды? — в голосе мужчины звучал вызов. — До такой степени, что хочется дать вам в ухо, — ухмыльнулся тот. — А больше ничего не хочется? Дать… — Маяковский сам не знал, откуда в нём появилась эта дерзость, в какой-то мере совершенно дикая для него, когда дело касалось интимных отношений. Во-первых, он не очень любил пошлить на такие темы. Во-вторых, опыта с мужчинами у него никогда не было. — Видите эту вилку, мистер агитка? — с трудом скрывая стыд, Есенин взял в руку вилку и покрутил её в пальцах. — Ежели не угомонитесь, я воткну её вам в шею… — Значит, вы очень смущены, — удовлетворённо кивнул Маяковский. — Что ж, я тоже. Я никогда не делал что-то подобное. Сергея ошарашила такая откровенность. Нахохлившись, как мокрый воробей, он бросил вилку и поджал губы. Маяковского всё это забавляло. До такой степени, что он совершенно отвлёкся от душевных мук и с интересом наблюдал за Есениным. Ели они в тишине, и Сергей ещё больше напоминал нашкодившего школьника, который усердно старается не поднимать взгляд от тарелки. К водке он не притронулся, что вызвало в душе Владимира определённые сомнения. — Знаете, — заговорил он, когда они с Есениным вышли из ресторана, — здесь неподалёку живёт мой друг, замечательный прозаик Васнецов. Давайте навестим его? — Ну… хорошо. Вы уже бывали в Саратове? — спрятав руки в карманы пальто, Сергей легко сбежал с крыльца. — Доводилось. Идти пришлось недолго: два перекрёстка, три подворотни, и вот поэты стояли возле добротного двухэтажного дома с высоким крыльцом и мутными стёклами. Маяковский поднялся по крепким ступенькам и постучал в дверь. Никто не открыл, тогда Владимир толкнул дверь и вошёл первым. Есенин, воровато оглядевшись, последовал за ним. Внутри царило лёгкое запустение, которое бывает всегда, когда хозяева покинули дом не так давно. Маяковский прошёлся по комнатам, хранящим запах старых книг. Тишина была удивительно звенящей. — А почему это дверка-то вашего друга не заперта? — спросил Есенин, так и на вытаскивая рук из карманов. — Не знаю. Кажется, он уехал. И произошло это месяц назад, а то и больше… — Вам бы в ОГПУ служить, — язвительно отозвался Сергей. — А вам бы из деревни не вылезать, — ухмыльнулся Владимир. И без того злой Есенин вспыхнул, вытащил руки из карманов пальто, сжал их в кулаки и, поджимая губы, бросился на Маяковского. Тот со спокойствием удава наблюдал за Сергеем и, когда мужчина оказался рядом, собираясь нанести первый удар, Владимир обнял его в охапку, как ребёнок обнимает мягкого мишку. Крепко прижимая к себе Есенина двумя руками, он просто не оставил ему шансов. Изумлённый Сергей слегка потрепетал в его руках и размяк. — Что же мы, Серёжа, как враги какие-то, м? Ведь то, что было между нами, не назвать ошибкой. Вы чувствуете? Это нечто совсем новое и неожиданное, дарящее надежду на счастье. Есть в вас что-то, чёрт бы вас побрал! Есенин был взволнован и страшно изумлён, поэтому просто молчал. Его щека была прижата к плечу Владимира, а грудь припечатана к груди. Создавалась забавная иллюзия, будто Сергей с разбегу врезался в Маяковского и так и прилип. Но нет, его держали крепкие руки. — Дайте же шанс этому маленькому чуду, Есенин. Не противьтесь. Вы ведь не знаете, что ждёт нас дальше, если мы не спугнём эту искру, — прошептал Владимир и коснулся губами светлых кудрей. Сердце Есенина заколотилось с такой бешеной силой, что Маяковский не мог это не почувствовать. Не выпуская Сергея из объятий, он шагнул к кровати и осторожно лёг на неё вместе со своей «добычей», оказываясь сверху. — Маяковский, вы… — начал было Есенин, задыхаясь от всего происходящего. — Ни слова, — мягко произнёс Владимир. Всматриваясь в голубые глаза, он блестел своими, тёмными и пронзительными. Сергей почувствовал, что сейчас его поцелуют. Преддверие поцелуя всегда так волнительно! И вот тёплые губы властно накрывают его собственные, язык проникает в горячий рот, и Есенину не остаётся ничего, кроме как отдаться этим ощущениям. Маяковский целовал его долго, тягуче и нежно. На кромке сознания Сергея билось удивлённое: «А он нежный!». И это с трудом сочеталось с его привычной грубоватой брутальностью. Когда губы Маяковского перестали касаться губ Есенина, Сергею показалось, что прошло не меньше часа. И этот условный час был, быть может, самым лучшим в его жизни. Злость улетучилась, ей на смену пришло какое-то романтическое состояние, лёгкое и светлое, как вода в роднике. Вместе с тем Сергей испытывал определённое физическое возбуждение, но думать об этом ему не хотелось. А вот Маяковский пылал. Эти губы, о, они были великолепными! Это врата в рай. Именно так подумал Маяк, как только коснулся их своими. Во Владимире вдруг ожило нечто сильное, безудержное и горячее. Казалось, что тёплый мёд неожиданно обволакивает сердце и раны, испробовав его сладость, затягиваются, больше не болят, больше не кровоточат. От Маяковского исходил такой жар, что летний зной показался бы сейчас Есенину прохладой, а ещё он явственно ощущал возбуждение Владимира, что заставляло Сергея подрагивать. — Серёжа… — на выдохе прошептал Маяковский и, с трудом взяв себя в руки, встал. — Нам, наверное, пора… Есенин медленно сел, потёр свои губы и провёл ладонью по волосам. Ёрничать совершенно не хотелось. В эти секунды поэт испытывал лёгкое томление и романтическую восторженность. Но всё изменилось к вечеру, когда, после шумного концерта двух самых известных стихотворцев России, к Есенину провели художника Павловского. Сергей ощущал на себе взгляд Маяковского, который машинально раздавал автографы, стоя в другой стороне фойе. Сам Есенин тоже был в окружении поклонников и поклонниц, улыбался, шутил, подписывал карточки и открытки. Организаторы начали разгонять толпу и прочищать дорогу до двери для Есенина. В этот момент Кузнецов подвёл к Сергею Павловского. Поэт не был знаком с ним лично, но был наслышан о даровании этого человека, видел несколько его работ и находил их талантливыми. Это было странно, но именно новый знакомый уничтожил в душе Есенина романтический флёр и запустил иную программу. — Я хочу вас нарисовать. Вы очень привлекательный молодой человек, — сказал Павловский, когда они уже стояли возле автомобиля, на котором приехали поэты несколько часов назад. Владимир, мрачно стоящий неподалёку и слушающий трепетные признания одной из поклонниц, услышал это, и вспыхнул. И без того горящий душою весь вечер, теперь он ощутил, как раны снова проступают сквозь мёд. «Неужели я ревную?» — сокрушённо подумал Владимир, косясь на Есенина. Сергей был не только человеком настроения, в нём также прекрасно сочетались хитрость и наивность. Он всегда чувствовал эмоции других людей и сейчас ему оказалось достаточно одного взгляда на Маяковского, чтобы понять, что тот ревнует. Его выдавали глаза и раздутые ноздри. Павловский зародил в душе Есенина желание поиграть, поласкать собственное эго. — Что ж, я согласен. Когда и где? — громко отозвался Сергей и очаровательно улыбнулся. — Может быть, прямо сейчас? У меня отличный двухкомнатный номер, вам будет удобно… — Замечательно, едемте. Павловский улыбнулся и направился в сторону своего автомобиля: — Прошу вас. — До встречи, Владимир, — ухмыльнулся Есенин, с вызовом посмотрев на Маяковского. И, развернувшись, пошёл следом за поэтом. «Да. Ревную. Я ревную!» — чувствуя нарастающий гнев, подумал Владимир, глядя на то, как весёлый Есенин садится в машину и захлопывает дверцу. «Ревнует», — удовлетворённо подумал Сергей и едва заметно улыбнулся. В полумраке весеннего вечера фигура Маяка, стоящего неподалёку, казалась памятником. Сердце Серёжи почему-то колотилось и руки слегка подрагивали.