Безлиственная осень

«Красивая, стерва», — со злостью думал Есенин, когда Зинаида приблизилась достаточно, чтобы поэт смог разглядеть каждую чёрточку её точёного лица. Райх, теперь уже жена Мейерхольда, некогда была его любимой женщиной, его супругой. Оглядываясь назад, Сергей порой думал, что если кого и любил, то Зину. Если кого и ревновал к новой жизни и новым людям в ней, то Зину. Остальное было, погорело, да прошло-сгорело. — Здравствуй, — улыбнулась Райх. Жёлтый шарф, повязанный под подбородком, шёл ей просто дьявольски. Приталенное серое пальто выглядело изящно, а чёрные туфли на высоком каблуке — кокетливо. Ветер играл с волнистыми прядями волос Зинаиды, словно куражился, словно провоцировал его, Есенина. — Ну здрась, — ухмыльнулся Сергей. Делая вид, что на эту внезапную встречу ему плевать, медленно достал из кармана сигарету и коробок спичек. Закурил. — Как твои дела, Серёжа? Голос у Райх был мягким, но вместе с этим холодноватым и отстранённым. Как снег мартовский. Есенин ненавидел этот голос. Барыня, нос задравшая! Он знал её, Зинаиду Николаевну, совсем другой. Зацелованной, исступлённой, раскрасневшейся, как гимназистка. Знал её жаркой и влажной от сплетения тел, когда вся Москва горела пожаром, когда она была просто Зиной. Зиночкой. Его. А тут, ишь, гордая стоит, улыбается спокойно. Так, как улыбаются знакомым. «Хорошо тебя оседлал твой старикашка?», — ехидно спрашивает Сергей. Разумеется, мысленно. — Чудесно, чтоб им! А твои? — затягиваясь, Есенин смотрел в сторону, потому что знал, что Зинаида слишком хороша сегодня. На губах красная помада. Яркая, как и она сама. Вызывающая дрянь. Сука чёртова. — Хорошо. Всеволод ставит новый спектакль, у меня будет главная роль, — почти безразлично ответила Райх. — Опять какую-нибудь агитку? — не удержался от ехидства поэт и поглядел-таки на бывшую жену. Сердце предательски дрогнуло. — Нет, пьеса о любви, — снова улыбнулась Зинаида. — А ты куда сейчас направляешься? — Я? В булочную. — Ах, быт-быт… — Искусство искусством, а жрать, знаешь ли, хочется всегда, — ухмыльнулся Есенин, выпуская дым носом. — Читала твои новые стихи в газете. Они прекрасны. О поэзии она говорила как-то особенно тепло. Это что-то ковыряло в душе Сергея. Ему захотелось поскорее уйти. — Как всегда. Всегда мои стихи прекрасны. — Что правда, то правда, — мягко рассмеялась женщина. Смех её будто бы говорил: «Ах, мальчишка!». — Ты почему перестал приходить? Дети по тебе скучают, — будто бы между прочим сказала Зинаида, доставая из кармана нежные перчатки из коричневого вельвета. Стала изящно их надевать. — Зайду как-нибудь, — пялясь на красный лак на ногтях Райх, ответил Есенин, а потом выплюнул сигарету. — Я буду ждать, — вдруг посмотрев прямо в глаза Есенина, сказала Зинаида. — Зачем? — А ты сам не понимаешь? — Нет. — Я скучаю по тебе. Страшно скучаю. — Но у тебя муж. — Ты же видишь, что я его не люблю. — Как я могу это видеть? — А ты присмотрись… Этот диалог прошёл молчаливо. Только в умах. Или в чьём-то одном уме. Так или иначе, вслух ничего из этого сказано не было. Райх попрощалась с поэтом и пошла прочь. Есенин провожал её блестящим от эмоций взглядом. Её стройная фигурка достаточно скоро растаяла в весеннем тумане, а Сергей вспоминал их венчание и яркие солнечные одуванчики в её густых волосах… Он вернулся под утро. Нещадно пьяный и злой. Матерясь, пнул стену в коридоре и, обнимая за плечи Лёшку Ганина, завалился с ним в одну из комнат. Уснули они на одной кровати, пьяно обнимаясь. Полдень встретил Есенина не только ярким солнцем, но и негодующим Владимиром. Тот сидел на стуле и, скрестив руки на груди, пристально смотрел на Сергея. Тот зевнул и потёр немного отёкшее после пьянки лицо. — Какого чёрта? — процедил Маяковский. — А?.. — рассеянно спросил блондин и с трудом сел. — Ты ушёл за хлебом, а вернулся на рассвете! — Без хлеба? — ухмыльнулся Сергей и икнул. — Это не смешно! — выплюнул Маяковский. — Смешно. У тебя просто с чувством юмора беда… — В честь чего ты напился? И зачем приволок Ганина? — А где Лёшка, кстати? — тут же оживился Есенин. — Я его выпроводил, — сурово ответил Владимир. — Как грубо! — Я жду объяснений. Сергей вздохнул и потёр лицо. Объяснять ему ничего не хотелось. К тому же, было страшно даже вообразить, как отреагирует футурист, если узнает, что напился Есенин из-за встречи с Райх. Бог весть, что такое, но это случайное столкновение на улице что-то перевернуло в его душе. — Просто захотелось. И выпил. Я должен отчитываться? — спросил Сергей, и тут же ощутил прилив раздражения. «Как Галя прямо!». — Я ждал тебя, а ты ушёл пить. Без каких-либо предупреждений, — голос Владимира звучал зыбко и трагично. — Это некрасиво. Так не делается. Есенин встал и подошёл к окну, распахнул его, потому что ему было душно. Маяковский умел быть удушливым. — Извиняться не собираюсь, — брякнул блондин. — Так вышло, и всё. — И всё?! Быть может, я ошибся, когда посчитал, что мы… близкие люди? — порывисто поднявшись, выпалил Владимир, пепеля спину Есенина суровым взглядом. — Быть может. — Это звучит равнодушно! — Знаю. — А ты не такой. Ты не равнодушен. Не играй в это, Сергей! Ты — не она! Есенин резко повернулся к брюнету и невольно сжал руки в кулаки. — Верно, я — не она. Я не твоя блядская Лиля! Это перед ней ты ковром лежал, а передо мной — не надо! Ясно?! Он пожалел о том, что сказал, почти в ту же секунду, когда получил удар в лицо. Было больно, из носа хлынула кровь, но Есенин не растерялся и ответно ударил Владимира, попав ему в скулу. Маяковский, коварно воспользовавшись своим ростом, обнял блондина в охапку и, удерживая, как истеричную барышню, прижался губами к его губам. Целовал жёстко и долго, пока совсем не лишился дыхания. — А теперь правду… Почему ты ушёл, ничего мне не сказав? — хрипловато прошептал Владимир, отпуская Сергея. Тот, глотая кровь и вытирая её руками, пошатнулся. — Захотел — ушёл. Захотел — пришёл. Моя свобода принадлежит мне, — негромко и язвительно ответил блондин. — Тогда, может, мне уйти? — помолчав, глухо спросил Маяковский, блестя тёмными глазами. — Прекрасная идея. Тихо рыкнув, Владимир отвернулся и порывисто вышел из комнаты. Есенин запрокинул голову, стараясь остановить кровотечение, и тихо выматерился. И вдруг, так же быстро и шумно Маяковский вернулся. Он упал на колени перед Сергеем и, схватив его окровавленные руки, стал покрывать их хаотичными поцелуями. — Без вас уже и нет света, смысла нет. Не гоните, прошу вас. Вся Москва без вас пуста, вы мне так нужны… — хрипловато шептал он. Есенин в ужасе смотрел на него сверху вниз и думал, что ему досталась не любовь, которая должна была принадлежать Брик. Нет. Ему досталось что-то ещё более тяжёлое и сильное.