3:27

Тепло-тепло, солнце заливает крыльцо, площадку перед корпусом и всю улицу. Даже в глазах у Грелля стоит солнце — так он их жмурит, так они блестят, уже не маняще-зеленые, но лукаво-золотистые, не скрываемые очками — Грелль уже вторую неделю как перешёл на линзы. И он улыбается. Тепло на улице, тепло на душе — да он бы раньше любому врезал, если бы услышал, что вот так с улыбкой, подпевая Fall Out Boy из наушников, воскресным утром будет бодро топать в морг. Длинные шелковистые волосы заплетены в тугую косу, расстегнутая фланелевая рубашка хлопает по бокам. Они уже месяц работают в паре, так часто, насколько это вообще возможно. Вчера, например, прямо с работы, с полным термосом кофе, сваренным с таким старанием, о котором даже начальник не ведал, он точно так же едва не вприпрыжку летел через весь центр. А потом сам, полностью своими руками осматривал все внутренности. А потом Адриан, стянув с себя окровавленную перчатку, прикладывал термос к его губам. И к своим. Вчера — даже увлажненным банановым бальзамом. Грелль потом ещё сказал, что сочетание кофе и банана — это мерзко и тошнотворно, потом сам целовал его, потом, оказавшись удерживаемым за талию, отшучивался, что, если его сейчас стошнит прямо на тело, это довольно сильно затруднит им дальнейшую работу. Адриан ответил, что работу им сильнее затруднят дальнейшие прелюдии. И потом Грелль с остервенением кромсал мускатную печень, лишь бы скрыть смущение. — Сатклифф, ты тут какого лысого? Грелль оборачивается. Это один из вездесущих тройняшек с третьего курса, они жили когда-то в комнатах напротив в общежитии. Не самые противные в общении люди, но… — Тебя гребёт? Коса через шею закинута за правое плечо, непослушная длинная челка щекочет скулы. Даже оборачиваться незачем — того и гляди, этот случайный встречный посчитает такое за желание пообщаться. Грелль не желает. Пять ступеней вверх, дверь, направо, дверь, прямо, прямо, наконец влево, в открытый секционный — и в открытые объятия. Вот уже месяц, как Грелль при любой возможности приходит на вскрытия к Адриану, а обнимают его впервые. Понимание мгновенное, стоит прохладной шершавой руке заправить волнистую прядь за ухо, а непривычно мягким губам коснуться виска. Не банан. Секундой позже Грелль и сам подаётся вперёд, лизнув нижнюю губу и оставляя влажный след на щеке: — И почему я совершенно не могу себе представить, как ты ходишь по магазину косметики и покупаешь бальзам с колой? Грелль откидывает косу за спину, фиксирует челку невидимками, надевает фартук и протянутые Адрианом перчатки. Тот берёт его за руку и подносит пальцы студента к шее сегодняшнего трупа. Странгуляционная борозда, вживую Грелль видит её впервые. У Адриана уже вошло в привычку давать ощупать всё, с чем его несомненно талантливый ученик раньше не сталкивался: «Потрогай вот этот разрыв аневризмы, потрогай эмфизему, потрогай постинфарктный рубец, потрогай язву, потрогай стенки раневого канала, потрогай глаза, нажми сильнее сюда, потри между пальцами, потрогай сгустки, ты должен улавливать разницу». После первой эмфиземы — Грелль с восторгом ощупывал вздутое лёгкое и наслаждался хрустом при разрезе — они долго говорили о работе. — Знаешь, ты же можешь и без связей устроиться СМЭ, как я, — усмехнулся тогда Адриан, — И я же вижу, тебе интересно. Алан говорит, ты лучший из всех его групп. Стараться начал? Грелль не отвечает. Он и сам уже думал о такой специальности, но по всему выходило, что это не то, к чему у него изначально лежала душа, а ради одного лишь человека… А к чему душа-то лежала, если из клинических предметов ему до сих пор ничего особо не нравилось? А потом они меняют тему, потом Адриан рассказывает, как после научной публикации по материалам нескольких эксгумаций в бюро и на кафедре его прозвали Гробовщиком. И про свой первый случай, оказавшийся подставным убийством, тоже рассказывает. И вместо кофе у них тогда был чай с корицей и кардамоном. *** Моросит мелко-мелко, словно с неба летят тысячи водяных иголочек, впиваясь в лицо, в шею, норовя промочить джинсы и покрывая рябью отчего-то только левый кед. В корпусе сухо и темно, в корпусе тихо, только из дальнего крыла раздается жужжание электропилы. Собирая волосы в хвост, Грелль входит в секционный зал. Сегодня заняты два стола, это у второго доктор Эрик уже откладывает в сторону инструмент и плавно снимает свод черепа, заставляя невольно поморщиться от хруста. У второго, улыбаясь так, что, кажется, сквозь липкие тучи пробился солнечный луч, стоит, разминая кисти, Гробовщик. На столе ребёнок. Ребёнок. Ребёнок, чёрт возьми, при том совсем маленький. Пропустив приветствие мимо ушей, зажмурившись, чтобы не видеть ни тело, ни эту улыбку, так, что даже больно, уронив на пол резинку, на выход, прочь, прочь! Знал ли он, что рано или поздно такое может произойти? Да, конечно. Был ли к этому готов? Совсем нет. В пропахшем хлоркой туалете Грелля тошнит.