***
— Ты выглядишь… грустным, — осторожно говорит Изуку, поднимая взгляд на наставника. Попытки прочесть по глазам то, что было скрыто внезапно образовавшимися из ниоткуда ледяными стенами. Но лицо Яги, поднятое высоко, нечитаемо. Будто книга на иностранном и явно старом языке, который берёт своё начало с давних времён. Мидория гладит пальцами её переплёт. Деликатно и нежно. А он — в ответ одаряет морозной прохладой кожи. …Изуку не ожидал, что этот день встретит его настолько промёрзлым настроением и реальностью белоснежного снега, перемешанного с грязью от обуви. И даже если зима настолько многолика, Мидория готов принять все её образы, подставляя руки под колючие снежинки. — Просто устал, — отвечает Тошинори. От его вздоха поднимается облако пара, оседающее на тёплый вязаный шарф, впитываясь в него целиком и полностью. Яги смотрит на Изуку краем глаза. Шарф быстро и податливо развязывается в дрожащих и длинных, как ветви, руках. На оголённой шее Мидории, покрытой красными пятнами от холода — словно разлитая неуклюжим художником акварель на идеальный, ничем не запачканный холст, тёплая вещь смотрится намного лучше. А на «ветви» падает снег, впитываясь в кожу и растекаясь ядом по венам. Прямо в душу. Во взгляде Изуку недоумение. Беззвучный вопрос скрывается звуком скрипящего под обувью снега. — Нам ещё немного идти, мальчик мой…***
— Ты уверен, что на нашем пути должен был быть парк? — Мидория неловко оглядывается по сторонам, привстаёт на носочки — за ограждением парка, в самой дали, виднелись здания многоэтажек, расплывающиеся почти что на горизонте, где граница размывается, становясь прозрачной, затуманенной. Яги поднимает голову, бездумно болтающуюся маятником направо и налево. На его лице замерзает странная гримаса удивления, а его улыбка — выдавленная, ненастоящая, будто вылепленная из глины и привинченная острыми шурупами маской на кожу. — Всё хорошо, мой мальчик, — шепчет он. Привычный тёплый голос — потрескавшиеся угольки в костре, согревающие, но никогда не обжигающие Изуку, становится хриплым, — потому что я здесь. В этих словах нет и капли той торжественности, воодушевлённости и чувств, которые бережно вкладывали по обыкновению в подарочную коробку — надежду, что Тошинори привык дарить людям. И даже сейчас, когда весь упаковочный материал, красочная обёртка, превратились в одноцветную фольгу, он улыбается. Сухо и скупо, как старое дерево с осыпающейся корой. Под ней ещё много слоёв до самой сердцевины, которая, кажется, начала тлеть изнутри. — Ничего страшного, — аметистовые глаза прикрываются на долю секунды, не выдерживая тяжести и дрёмы, накатившей внезапно. Чувство дежавю — оба говорят, что всё в порядке. Когда мир — не тот, что за окном, не тот, в котором мы живём, по которому ходим. А мир в душе. — Должно быть, мы просто… свернули не туда, — говорит Яги. В интонации нет уверенности, полной гарантии. — Но я разберусь с этим. Мне просто нужно собраться. Мидория склоняет голову набок, щурит глаза, когда его плечо сжимают крепко, но нежно. Жест ободрения, пусть Тошинори и не похож на того, кто сейчас готов отдавать целиком и полностью свою поддержку. Скорее, он сам нуждается в ней, ускользая от ответа. И Изуку это видит. Видит и ждёт, ведь рано или поздно плотина не выдержит нагрузки, тяжести. Тогда вода обрушится на землю небольшими каплями, превращающиеся в льдинки у самой земли. А Мидория готов побыть спасательным кругом, швами для душевных ран, рукой помощи — всем, чем угодно. Чтобы чаши весов вновь пришли в своё равновесие. Но сейчас он молчит. И это кажется самым верным вариантом из всех существующих…***
— Зайдём в тот офис? — предлагает Изуку, указывая рукой на высокое и серое здание с непримечательным названием. Мидория уже откровенно продрог до самых костей, а глаза Яги, тускнеющие всё больше, бегло смотрят по сторонам. Морозный ветер ударяет им в спину напоследок. И это контрастирует с теплом внутри помещения, где трудно узнаваемый голос приветствует их: — Рад видеть вас вновь. Воспоминания о том мужчине, которого они встретили в кафе, приходят с опозданием. — Д-да, — кивает Изуку. Его зубы стучат друг о друга, язык ужасно ворочается и не слушается своего обладателя. Ладонь Мидории сжимают крепче. — Здравствуйте. Не подскажите, где здесь ближайшая почта? — спрашивает Тошинори. Спасает ситуацию. — Мы заблудились. Этот человек не кажется особо эмоциональным. Во всяком случае, не сейчас — скорее замёрзшим и озябшим. Но его глаза — почти что медового цвета, наполняются пониманием и чем-то тёплым. Как коньяк, алкогольный напиток в холодное время года. — Сегодня мне нужно было туда, — мягко отвечает по-прежнему незнакомец. Стоило бы спросить его имя. Но Яги не хочет думать об этом. — Если Вы не против, я мог бы пойти с Вами. Маленькая ладонь сжимает руку Тошинори вместо пояснения, когда Яги слепо плетётся к выходу…***
Губы Изуку подрагивают в слабой улыбке, расползающейся по лицу вьющейся лозой. Но не от слов Тошинори. И не от него самого, ведь теперь глаза Мидории горят новогодней гирляндой на ёлке, сверкают самыми разнообразными красками как грани драгоценных камней. Они переливаются от солнца. Солнца, окрашенного в яркий медовый цвет. Солнца, которое весело шутит в бесконечный раз, а Изуку бесконечно смеётся в ответ. Яги остаётся позади. Не в том плане, что его оставляют в начале своего пути. Но он будто становится высокой и худой тенью, смотрящей на иное, собственное солнце, как на что-то недосягаемое, прекрасное и медленно удаляющееся вдаль по белоснежной дороге, которую освещает не хуже фонарей ослепительно сияющий снег. Руки тянутся вперёд. Машинально, пытаясь ухватить хоть край куртки Мидории. А ткань выскальзывает из замёрзших пальцев, оставляя небольшое воспоминание о тепле, обогревавшем ранее. — Простите за мою явную бестактность, — неловкая улыбка следует чуть погодя, когда незнакомец прокашливается, возвращая голосу, сиплому от холода, привычную интонацию, — но мне уже какое-то время хотелось бы узнать: вы…? Тошинори понимает. Кажется, даже находит в этом намного больше смысла, чем нужно, упуская по-настоящему важные детали. Возможно, Яги смог бы заметить нечто другое. Но вместо этого он колеблется. А на дне души колышется гладь озера. Гладь его душевного равновесия. Но всё это меркнет, сменяясь коротким вскриком, когда на тонком льду, на замёрзшей за ночь луже, Изуку поскальзывается. — Опля! — громко смеётся незнакомец. Его руки обвиты вокруг боков Мидории, придерживая крепко. От дальнейшего падения. А Тошинори стоит в стороне, засунув руки в карманы куртки. Как немой участник красочного и счастливого представления, в котором он лишь исполняет роль наблюдателя. Вопрос так и остаётся без ответа — про него вовсе не вспоминают за волной веселья, кружащемся в воздухе снежниками: по-прежнему колючими для Яги, и мягкими, эфемерными для других…***
— Дурак, — фыркает Изуку. Замирает у скамейки, на которой наставник сидит. Тошинори опускает глаза. Стыдливо. Боязливо, избегая взгляда пронзительных изумрудов. Ведь разочаровать Мидорию лишь больше — не то, чего ему хотелось. То, за что он себя ненавидит всей душой. Голова склоняется безвольной куклой, марионеткой, набок, к плечу — худому и острому, будто скалы. И Яги готов был принять всё: пощёчину, отказ. Удар. Это казалось естественно правильным, когда язык примёрз к нёбу, а слова рассеянно вертелись на нём, на самом кончике, желая вырваться из ледяных оков. Поэтому он не ответил на то, что его схватили за куртку непривычно грубо, теребя бесполезный, абсолютно не согревающий кусок ткани в руках. …Но не был готов к тому, что Изуку прижмётся своим лбом ко лбу Тошинори. Зелёные пряди, украшенные пушистым снегом, смешно щекочут лицо, холодное в чужих ладонях. Под пальцами — не кожа, плотный слой льда, тающий неспешно от прикосновений: таких горячих, таких приятных, что капли воды стекают по скулам к подбородку, к воротнику свитера и дальше, глубже. А Мидория двигается дальше. Краснеет — на его щеках румянец нежный, прекрасный до одури, ведь касаться вот так вот чужих губ, покрытых инеем, обводить их тонкую линию пальцами, по-прежнему ново. Целовать — легко и осторожно, почти что невесомо, поворачивая голову вслед, то самое желанное для Изуку. И недостающее для Яги, зарывающегося руками в зелёные кудри, пытающегося уловить как можно больше драгоценного тепла. — Я люблю лишь тебя, — шёпот. Сладкие губы Мидории блестят лихорадочно, как и глаза Тошинори, прикрытые ресницами — занавесой. — Больше всех в этой Вселенной. Посылка уже давно лежит на скамейке, абсолютно забытая и буквально заброшенная. А два сердца, два парных кулона, соединяются в ладонях Изуку и Яги правильно. Нужно.***
Касаясь пальцами разгорячённого лба Тошинори, вместе с поцелуем Мидория дарит обещание, что будет исправно приносить Яги тёплый чай с мёдом, согревая собой вместо тёплого одеяла. Но сейчас, с улыбкой отправляя сообщение, он думает о том, что внезапная встреча оказалась более чем удачной для всех…