***
Буря усиливается чуть позже. Но буря — не только на улице, потому что Изуку волнуется до дрожи в замёрзших, покрытых крошечным слоем снега, кончиках пальцах. Когда кажется, что до нужного места — парка, осталось идти совсем немного, не более семи минут, почему-то визуально он лишь удаляется, напоминая что-то недостижимое, однако несомненно нужное, будто глоток воды, глоток свежего, пусть и такого морозного, воздуха. Петляя по заснеженным улицам, освещённых мягким светом фонарей, которые напоминают новогоднюю ёлку, яркую и сияющую своей красотой, красочностью, разум Мидории, как и он сам, превратились в колючие иголки ели от напряжения, прорастающие и дальше. Под сердце, бьющееся так громко. И под кожу, даже в кровь — везде. Как и неестественный холод, пускающий корни сорняков повсюду. Смотря на время, Изуку вздыхает печально. Мысли настойчиво лезут в голову. Их — не прогнать. А минутная стрелка на наручных часах движется поразительно быстро, почти что молниеносно, оставляя за собой смятение, терзающее Мидорию. Одна минута, две, или, может быть, три — сколько прошло с того момента, как в очередной раз Изуку прошёл уже знакомые, витиеватые деревья, протягивающие свои лапы, старые ветви, вперёд? Мидория не знает этого искренне. Уж слишком запутался во всём, в этом клубке мыслей, связывающих чувства тугой верёвкой, готовой разорваться вот-вот, лопнуть с шумным треском. Но последний поворот, такой долгожданный, теперь уже остаётся где-то там, позади… Лицо Тошинори, бледноватое от света фонарей, искажается усталой, вымученной за трудную неделю улыбкой. И всё такой же неизменно нежной. Он кашляет в кулак как можно незаметнее — словно Изуку, внимательный даже к мелочам, не заметит этого; машет одной рукой приветливо, другой — скрывает что-то, придерживая крепко. Мидория моргает недоуменно, а опасения, мелькающие в мыслях мрачным калейдоскопом, сменяются спокойствием, потому что с Яги всё в порядке. Но что-то определённо не совсем так. Изуку кажется, что он упускает какую-то маленькую, однако не менее важную деталь. Пару шагов, и Мидория стоит уже рядом, оглядывая наставника внимательно, почти как ребёнок, пытающийся узнать, что же родители припрятали для него за спиной. — Что такое, мой мальчик? — улыбается наставник, склоняет голову набок и поправляет свой клетчатый шарф — теперь он в его руках, не на шее. Изуку хмурится более чем очаровательно — по мнению Тошинори. — Э… это я у тебя должен спрашивать, — бормочет Мидория спустя секунды. Он не понимает ровным счётом ничего. А тем более — причину такой солнечной улыбки Яги. Тошинори же хмыкает в ответ. «Ожидаемо от Изуку», — думает бывший герой. Длинные пальцы расстёгивают пуговицы серого пальто, несмотря на возмущённый писк Мидории: «Да ты же замёрзнешь!» А в руках Яги, повидавших многое — каждая мозоль словно отпечаток истории одного человека; новая жизнь. Пока ещё совсем крошечная, беззащитная. И такая тёплая, что Тошинори и варежек не надо. — Смотри, юный Мидория, — говорит он задорно, распахивая пальто немного сильнее. На его лице глуповатая улыбка, в то время как Изуку выглядит ещё больше недоуменным. — Это… как бы ты его назвал? Мидория вздрагивает незаметно — Яги точно вытащил его из раздумий; шепча одними лишь губами: — Тошинори. Наставник улыбается сильнее, придерживает маленькое существо в своих руках крепче, согревая собой замерзающее чудо с пушистой и рыжеватой шёрсткой. — Да, мой мальчик? — спрашивает Яги в ответ, вздыхает облегчённо. Изуку подходит ближе, касается руки Тошинори: так легко, будто бы сам Мидория снежинка, пушинка. — Назовём его Тошинори? — фыркает Изуку. Наставник не так его понял, но это даже придаёт какую-то очаровательность моменту. Особенно, когда впалые скулы покрываются румянцем, заливающим лицо краской щедро. Далеко не от холода. — Я ведь начну ревновать, если в доме будет ещё один Тошинори, — негромко и коротко смеётся Яги, отводя взгляд в сторону неловко. Ему до сих пор стыдно за произошедшее ранее — излишнюю ревность, пусть даже если юноша абсолютно не винит за это. А Мидория думает недолго. Большой палец растирает ладонь Тошинори нежно и чувственно, когда Изуку смотрит на кролика как на восьмое чудо света, пока ещё не осознавая, насколько счастлив в этой жизни. — Мы приготовили специально для тебя американский тыквенный пирог, — улыбается Мидория, прогоняя любые сомнения Яги и разрушая тот тонкий слой льда, тающий под невесомыми прикосновениями. — Поэтому… пойдёмте домой? Глядя на копошащегося кролика, издающего радостный писк, Тошинори кивает и вовсе без раздумий. Крепко завязанный на шее невидимый узел, те железные оковы, распрямляются под лучами собственного солнца Яги.***
Наслаждаясь настоящим — своей любимой семьёй и маленьким животным в руках, Тошинори до беспамятства благодарен Мидории за то, что он сумел изменить будущее, ведь пальцы, отогревшиеся после мороза, переплетаются точно так же, как и две судьбы этой зимой: крепко-накрепко, навечно и бесконечно…