Его...

      — Я все ещё думаю, что из тебя получился бы действительно хороший повар, мальчик мой, — говорит в полумраке комнате Тошинори, едва сдерживая себя от соблазна ослепительно улыбнуться, когда Изуку казался донельзя смущённым предыдущими событиями.       Но, если обойтись без, должно быть, не очень удачных шуток, то Яги действительно был рад увидеть Мидорию, готовящего ему праздничный завтрак — даже если эта миссия в конечном итоге с потрескиванием догорающего по краям пергамента и провалилась.       И, словно ожидая этого случая, в холодильнике осталось несколько одиноко зажавшихся в угол специальной полки яиц, из которых Тошинори удалось продолжить вышеперечисленную задачу — приготовить вполне неплохой, а главное — съедобный, завтрак, чтобы взять всё в свои руки и спасти не с того начавшийся День всех влюблённых.       К счастью, небольшое происшествие в начале этого дня ни капли не испортило оставшееся время, только став поводом для дразнящего подшучивания со стороны Яги, который неплохо скрывал искреннюю радость от того, что Изуку хотел приготовить ему сюрприз.       Не столь важно, получилось ли у него это или же нет, потому что для Тошинори был приятен уже сам факт, что Мидория это делал.       Впрочем, не менее приятно было и то, что сейчас Изуку доверчиво прижимался носом к плечу Яги, сжимая в своих руках ткань его домашней одежды в попытках унять лёгкую дрожь в плечах от смеха, срывающегося с губ тихими звуками, схожими с забавным шуршанием.       И Мидория с великим трудом успокаивается даже спустя долгое время, за которые Тошинори с доброй усмешкой потирает спину своего явно развеселившегося возлюбленного.       — Ну, — отвечает Мидория, — должно быть, повар во мне спит, — и он не забывает добавить важное уточнение: — Просто очень глубоко во мне. И крепко.       Всё, на что хватает Тошинори после такого веского заявления — это лишь издать громкое фырканье. Потому что версия Изуку, сопровождаемая достаточно серьёзным хотя бы на несколько мгновений лицом, казалась вполне убедительной и занятной.       Настолько, что Яги почти соглашается с ней, подхватывая забавное оправдание Мидории:       — И сегодня ему было вдвойне тяжело проснуться, верно, Изуку?       В отместку же Тошинори получает слабый и безмолвный, но более чем понятный тычок в бок.       А, помимо этого — обиженного в той или иной степени Мидорию, поджавшего губы после слов Яги, пусть и не отклонившегося от его плеча, что хоть немного успокаивало последнего.       Вздохнув, Тошинори действительно думает, что, скорее всего, его безобидная на вид шутка, возникшая в голове, и звучала там таковой, но на деле оказалась… в любом случае, абсолютно противоположной той, какой Яги хотелось её преподнести.       И совершенно точно не вызывающей у Изуку привычный задорный смех.       Поэтому порой Тошинори был готов постоянно молиться всем божествам на этом свете только по той причине, что у него есть замечательный возлюбленный, терпящий неудачные попытки пошутить — так же, как и многое другое.       Яги на все сто процентов уверен в том, что не заслужил этого — своего Мидорию.       Но, отбросив хотя бы ненадолго не очень весёлые мысли, Тошинори находит в этом мгновении и плюсы: ведь теперь появился идеальный момент, позволивший подарить заранее приготовленный сюрприз, даже если он не был чем-то особенно оригинальным или потрясающим по понятным причинам — у Яги банально не хватило времени купить что-то гораздо лучшее и подходящее.       И, не имея каких-либо ещё вариантов, Тошинори аккуратно отодвигается от Изуку и ненадолго уходит в другую комнату.       Конечно же, от столь внезапной пропажи Мидория, моментально замотавшийся в плед до самого носа, выглядит ещё более расстроенным и подавленным, что абсолютно не укрывается от Яги, сердце которого в буквальном смысле обливалось кровью.       Однако в следующее мгновение, когда Тошинори вновь оказывается рядом с ним, шурша чем-то в руках, спрятанных за спиной, Изуку и не пытается скрыть своё любопытство, разве что по-прежнему не высовываясь из-под своеобразного укрытия, созданного из-за потери тепла или же по какой-то другой причине.       О последнем Яги вполне мог догадаться, мысленно подмечая, что в связи со всё тем же переутомлением и недостатком сна, зачастую Мидория становился особенно апатичным или вовсе обидчивым и ранимым куда сильнее, чем обычно — вот то, чем Тошинори частично руководствовался, подбирая подарок.       И, когда Яги, представившему на обозрение Изуку свой сюрприз, оставалось лишь надеяться, что не испортил ничего в очередной раз, вместо всех опасений ему удалось лицезреть медленное изменение цвета лица преемника с бледноватого до нежного розового, пока сам Мидория отложил многострадальный плед в сторону и уже держал в руках небольшой букет цветов.       С виду он не казался пышным или пестрящим яркостью — точнее, букет цветов мог и вовсе показаться почти что невзрачным и блёклым, являясь полным воплощением пастельных тонов. И это было далеко не самым главным — как и то, что любой другой человек смог бы перепутать их с розами.       Но Тошинори точно знал, что только что подаренные цветы имели большее значение — и Яги решил не упустить возможность сказать об этом своему драгоценному и любимому мальчику, наклоняясь к его уху как можно ближе.       — Я надеюсь, что мой небольшой подарок компенсирует всё произошедшее ранее, — шепчет Тошинори, указывая головой на букет, прежде чем продолжить, — потому что…       Яги специально обдал кожу Изуку своим горячим дыханием, недолго дразня и без того смущённого Мидорию, прежде чем закончить фразу:       — На языке цветов белая камелия означает «Вы очаровательны». И я полностью согласен с этими цветами. Разве могут быть сомнения в том, что ты очарователен?       За то короткое мгновение, что прошло между сказанным, Изуку не удерживается от того, чтобы окончательно слиться с цветом пледа.       Ведь всё лицо Мидории теперь красное, и с зелёными вьющимися кудряшками он вполне может сойти за сочный и сладкий помидор, который Тошинори хотелось бы распробовать как можно быстрее, раз Изуку единственная сладость, разрешённая ему в неограниченном количестве.       И, будучи предусмотрительным в некоторых смыслах человеком, Яги ловко выуживает из кармана домашней одежды маленькую упаковку с палочками покки, покрытыми, кажется, клубничной глазурью — сущим пустяком, когда напротив Тошинори еловые ресницы Мидории трепещут, словно они — крошечные бабочки, взмахивающие крыльями от любви и предвкушения.       На этот раз Яги не даёт Изуку хоть секунду на то, чтобы всё обдумать, вместо каких-либо слов осторожно проталкивая между его мягкими и заманчиво блестящими губами кончик сладкой палочки.       Движения Тошинори, несмотря ни на что, поразительно нежные и неторопливые, деликатные. Скорее, лишённые страсти — лишь таящие в себе желание запечатлеть в памяти момент как можно лучше, искренне жалея, что под рукой нет фотоаппарата — он слишком далёко.       А губы Мидории всё ближе. И, несомненно, всё слаще, когда Яги позволяет себе откусить оставшуюся часть странного лакомства, чтобы только добраться до желаемого.       И это — далеко не клубничная глазурь. Это — тепло кожи Изуку, тепло его губ и их приторно-сладкий вкус, от которого на мгновение Тошинори стало почти плохо.       Или, должно быть, причина была абсолютно в другом — в том, что Мидория крепко сжал его ладони в своих руках, заверяя в недосказанном и невысказанном, но подразумевая это; однако Яги подумал, что ощущение Изуку под боком, Изуку у своего сердца и Изуку в своей душе — слишком головокружительно.       Точно так же, как и осознание, что палочек в упаковке осталось достаточно много. Более чем.

***

Потому что какими бы «начинания» ни были бы сегодня, нежные поцелуи и полная нелепица — упаковка покки, стали тем, что помогло окончательно скрасить этот вечер. И, кроме этого, достойно завершить День всех влюблённых...