Медленно и в который раз за вечер переводя взгляд с тарелки ароматного кацудона, приготовленного Инко не так давно, на Тошинори — словно действительно случайно, невзначай; с каждой секундой Изуку хмурился всё больше, даже если со всем своим упорством пытался не подавать виду, чтобы не беспокоить этим семью.
Ведь, кажется, и без этого на кухне царила странная, непривычная атмосфера… уныния? Мидория не знает точно — он может только предположить, но, на самом деле, изменения в обстановке было слишком легко прочувствовать, когда вместо оживлённых разговоров или уютного молчания волна напряжения заполнила всю комнату целиком и полностью каким-то неясным туманом, ещё больше угнетающим Изуку.
В конце концов, от выходных Мидория ожидал чего-то другого.
Или, во всяком случае, не того, что вместе с самим собой и некоторыми продуктами Яги принесёт в дом угрюмость, приводящую Изуку в состояние вытянутой и невероятно напряжённой струны, взглядом проделывающей в Тошинори и в еде огромную дыру.
Однако, будучи тем человеком, который привык анализировать что-либо, после непродолжительного и едва заметного наблюдения за возлюбленным со стороны, Мидории всё же не пришлось прилагать слишком много усилий, чтобы сложить «два и два». Особенно, если Яги, как бы хорошо это не скрывал, сам выдал себя же некоторыми действиями, прекрасно заметными Изуку.
К счастью, последний знал, как именно можно исправить ситуацию. Или хотя бы попытаться исправить, что тоже было бы здорово, а главное — облегчило бы беспокойство, зарождающееся от вида значительно побледневшего возлюбленного.
Кашлянув в кулак — и, едва не смахнув другой рукой тарелку, Мидория обращает на себя внимание, окликнув наставника:
— Гм, Тоши?
Он продолжает ловить взглядом каждую эмоцию на лице Тошинори и каждое его действие в надежде на то, что таким образом теория действительно подтвердится, чтобы дальше Изуку смог воплотить свой недавно сымпровизированной план, который, предположительно, был идеальным.
Ведь обычно вечер кино вместе с семьёй — то, что лучше всего расслабляло и поднимало настроение после тяжёлой недели. А, кроме этого, было своеобразной приятной традицией, пускай она не всегда исполнялась в связи с определёнными обстоятельствами, порой изрядно расстраивающими Мидорию.
В такие моменты традиция обычно заменялась чем-то другим — совместным времяпровождением или просто-напросто отдыхом на диване с Яги, тёплым пледом, кроликом и кружкой согревающего напитка — горячего шоколада.
Порой к ним присоединялась и Инко, когда не была особенно занята. И тогда времяпровождение становилось для Изуку приятнее вдвойне. Или вовсе втройне, потому что полудремать в ленивых объятиях Тошинори и слушать непринуждённый рассказ мамы, пока слова не станут доноситься до улыбающегося во сне Мидории как сквозь вату — самое лучшее, что может быть в мире.
И это то, что Изуку хотел повторить сегодня — конечно же, если остальные не против.
Но в то же время Мидория предчувствовал… нет, он знал, что это обязательно что-то должно будет испортить: будь то внезапные катаклизмы в природе или любые другие непредвиденные обстоятельства, которые, словно по заказу высших сил, обрушивались на планы Изуку.
Однако он готов цепляться всеми силами за любую — даже самую крошечную, но надежду.
— Да, мой драгоценный Изуку? Что-то случилось? — запоздало отвечает с нежной интонацией Яги, отрываясь от своей еды и теперь расфокусировано смотря в ту сторону, где сидел преемник.
Мидория, в свою очередь, смотрит на него.
…и понимает, что цепляться за надежду, кажется, нет никакого смысла. Потому что улыбка Тошинори, адресованная Изуку, непривычно натянута.
А от самого Яги усталость веяла куда больше, чем обычно, отражаясь во впалых чертах его лица тенью, безликим призраком, взирающим на мир с почти что изнеможённостью.
Что ж, если судьба была против плана Мидории, то он был достаточно упрямым, чтобы с достоинством отстоять хотя бы часть желаемого. Тем более, что то самое желаемое непосредственно связано с тем, чтобы так или иначе помочь Тошинори.
Коротко переглянувшись с Инко, которую эта неделя тоже не обошла стороной — если учитывать, что мама Изуку вот-вот собиралась пойти спать, Мидория непринуждённо и по-настоящему искренне говорит:
— Ничего. Я просто рад, что ты пришёл.
И сейчас улыбка Яги становится чуть менее натянутой. Или, точнее, невероятно любящей. Такой, от которой веснушки на щеках Изуку пляшут вместе с ним же — в глубине души, когда он застенчиво улыбается, возвращаясь к уже остывшему кацудону.
Но кое-что не забывает спросить.
— Может, после ужина мы тоже просто пойдём спать? Если, конечно, ты не против…
***
Лечь вместе на одну кровать — оказалось труднее, чем Мидория себе представлял. В основном это потому, что, должно быть, все старания Изуку действительно окупаются, пусть даже и так медленно.
Но, стоило лишь сравнить мускулатуру Мидории в прошлом году и в этом, становилось ясно, что Изуку стал… более жилистым, хотя и оставался крайне миниатюрным. Достаточно, чтобы Тошинори мог сгрести его в свои объятия, защищая от случайного падения с кровати.
Потому что каким бы маленьким — по сравнению с ним, Мидория не был бы, эта кровать точно не предназначена для двух человек. Особенно, если один из них напоминает длинную и несгибаемую шпалу — или же соломину, занимающую большую часть места.
Впрочем, Изуку против не был.
Скорее наоборот — зарываясь носом в грудь наставника, словно пытаясь закутаться в Яги как в одеяло, Мидория издаёт странный, но точно счастливый звук — что-то среднее между писком и фырканьем, когда конечности Тошинори удобно обвиваются вокруг него, а сам мужчина облегчённо выдыхает, собираясь поспать.
Вот только у Изуку были немного другие планы, которые, по всей видимости, не совпадали с планами Яги — в этот момент Мидория аккуратно отстранился от возлюбленного, вызывая у того лишь немой вопрос во взгляде и лёгкое недовольство от потери тепла, сменяемое недоумением.
— Ты можешь… снять с себя футболку? — спрашивает Изуку, старательно игнорируя, как это, должно быть, странно звучит для Тошинори.
Собираясь уточнить, зачем это Мидории, Яги, чуть погодя, под настойчивым взглядом Изуку всё же выполняет его просьбу, с любопытством смотря на преемника.
Тошинори вовсе не было трудно это сделать. Но интересно — очевидно, что Мидория задумал что-то, недолго остающееся для Яги полной загадкой.
Ведь совсем скоро, когда Изуку неловко перелезает через него и роется в тумбочке, заставляя Тошинори своими действиями изрядно напрячься, с интригующим выражением лица он выставляет на обозрение небольшой тюбик с самым обыкновенным кремом, которым обычно пользовался, чтобы смягчить сухую кожу рук.
Изначально Яги думал, что Мидория предложит смазать его шрам кремом — или же что-то вроде того, потому что на днях Тошинори невзначай сказал, что лечебная мазь так некстати закончилось, и рубцы стали сильно зудеть.
И он уже собирался поблагодарить Изуку за заботу и мягко отказаться — к счастью, на днях Яги нашёл время на то, чтобы купить нужные лекарства и мази; как вдруг Мидория, не сказав ни слова, ловко выдавил немного крема на свои ладони и осторожно расположил их на плечах Тошинори, начав легко массировать кожу.
Яги готов поклясться, что от неожиданности его вид явно был смешным.
Но… когда Изуку продолжил неторопливо гладить Тошинори успокаивающими движениями, любое удивление уступало место блаженству и несколькими словами, срывающимися с губ задолго до того, как Яги осознает это:
— Я так люблю тебя, мой мальчик.
Лёгкая улыбка, ещё больше украшающая и без того красивое лицо Мидории, покрывшееся румянцем, становится почти что ослепительной. Родной. И безмерно успокаивающей, в то время как сам Изуку поясняет:
— Просто позволь мне позаботиться о тебе на этот раз, любимый.
Мидория подкрепляет слова тем, что кажется самым правильным сейчас — нежным и ласковым поцелуем, поразительно точно опережающем все возражения Тошинори, которые только могли возникнуть у него в голове.
***
Когда тело Яги окончательно расслабляется, всё, что доносится до его слуха — лишь мягкий шёпот и бормотания Изуку. После этого Тошинори улыбается сквозь приятную пелену сна, притягивая Мидорию в свои крепкие объятия как большой медведь. И засыпает. В конце концов, хороший отдых — то, что он явно заслуживает после трудной недели…
