Прокравшись в спальную комнату как можно тише, со всей своей аккуратностью, на которую Тошинори только был способен, учитывая его комплекцию — было огромным трудом всё же не вписаться головой в дверь; он тут же замер в дверном проёме.
К этому времени Изуку всё ещё должен был мирно спать, обнимая вместо Яги одну из подушек — или же вовсе, кролика. И, к счастью, Мидория действительно делал практически всё вышеперечисленное — за исключением того, что домашний питомец отирался в ногах Тошинори, а не лежал на кровати.
Облегчённо выдохнув, поражённый тем, что хотя бы на сей раз ничто не должно испортить всё задуманное, Яги делает пару шагов вперёд, а чуть погодя — ещё столько же.
Тем не менее, он не подходит к кровати слишком близко, скорее наоборот — стоит от неё вдалеке, если так можно сказать, когда размеры комнаты, даже если та достаточно просторная, явно впечатлили бы не всех.
И, вглядываясь в сторону кровати, Тошинори попросту не может подавить откровенно глупую улыбку на своём лице.
Впрочем, иначе, пока от Мидории, казалось бы, и впрямь веяло умиротворённостью на всю ближайшую округу; и не могло быть. Разве что… это зрелище способно стать ещё лучше, если бы только убрать с лица Изуку одну прядку волос, игриво щекотавшую ему нос.
Тогда всё, что Яги делает — просто фыркает, с трудом сдерживая весёлый смешок — знал ли сам Мидория, насколько мило он сейчас выглядит? Вероятнее всего, нет.
Однако Тошинори оставляет собственные мысли на потом, а после — после того, как едва не отпрыгивает в сторону из-за появившегося, казалось бы, из ниоткуда, кролика, преодолевает всё оставшееся расстояние за несколько секунд.
Даже если сейчас он улыбается ещё глупее, чем раньше, Яги не может винить себя в этом, когда кровать слегка прогибается под его весом, а Тошинори вскоре нависает над Изуку.
На мгновение сердце Яги замирает почти ощутимо.
Тошинори вовсе не помнит, был ли Мидория когда-то
не прекрасным, однако сейчас, с полностью расслабленным и нежным лицом, омытым яркими солнечными лучами весеннего утра; разбросанными по всей подушке волосами, он кажется ещё более особенным — ровно так же, как и этот момент; момент, когда рука Яги соприкасается с мягкими вихрами волос Изуку.
Теперь его пряди гораздо короче, немного аккуратнее, чем раннее, но всё же — неизменно непослушны и приятны что на вид, что на ощупь — с завидной лёгкостью Тошинори убеждается в этом совсем скоро, пропуская через пальцы небольшой, особенно спутанный пучок волос.
«Расслабляюще», — думает Яги. И уголки его губ немного дрожат от того, насколько трепетным кажется всё это — касаться Мидории, чувствовать своего мальчика каждой клеточкой тела, каждым сантиметром ладони. Возможно и реально ли такое вообще?
Даже если порой Тошинори трудно поверить в реальность происходящего, улыбка на губах Изуку, едва заметная, но одновременно способная растопить любую ледяную глыбу нагрянувшей на днях печали; доказывает иное, совершенно обратное — это всё точно не вымысел, и явно не плод воображения Яги.
В этом он убеждается лишь ещё больше, когда накрывает приятно тёплые губы Мидории своими: неторопливо, ласково и достаточно нежно — настолько, насколько Тошинори был только способен, не желая будить своего мальчика слишком грубыми способами.
И, перемещая ладонь, ранее лежавшую на кровати, на лицо Изуку, Яги трепетно проделывает невидимую дорожку от его подбородка до щеки, прежде чем ненадолго замереть, тупо уставившись на Мидорию.
Расположив свою ладонь ещё чуть выше — прямо на лоб Изуку, Тошинори моргает вдвойне растеряннее, когда в голове отчаянно крутятся шестерёнки.
— Мальчик мой, — осторожно начинает Яги, прикусывая собственную губу слегка озадачено. Но, чуть подумав, продолжает уже чуть громче: — Изуку, просыпайся!
Но Мидория только ворочается во сне, не особо желая просыпаться. Тем не менее, Тошинори не был этому особо удивлён.
Тогда, вздохнув, Яги прибегает к крайним мерам: настойчиво трясёт Изуку за плечо, вызывая у последнего возмущённое мычание. Хотя этого всё равно недостаточно.
Однако Тошинори оказался всё же даже настойчивее, чем упрямое желание Мидории поспать ещё немного — к счастью, он сможет сделать это чуть позже. После того, как измерит свою температуру и, вероятнее всего, выпьет нужные лекарства. Но пока Изуку с трудом разлепляет свои глаза и сонно бормочет:
— Что… такое, Тоши?
Возможно, позже Мидория будет отчаянно краснеть от того, в какой позе оказался. Но сейчас он, окончательно распахнув свои глаза, может только нервно смотреть на лицо, достаточно пугающе — учитывая то, что Изуку проснулся только что; нависающее прямо над ним.
И, видимо, осознав, как вся ситуация выглядит со стороны, Яги поспешно отдаляется от Мидории, неловко почёсывая свой затылок.
— Прости, мой мальчик. Но у тебя явно высокая температура, — поясняет Тошинори.
Впрочем, взгляд Изуку сменяется на отдалённо осмысленный, когда всё, что он делает — просто кивает в ответит на слова Яги. Не то чтобы Мидория был сейчас способен на что-то ещё.
Поэтому единственное, что остаётся сделать Тошинори — взять ситуацию полностью в свои руки, позаботившись о возлюбленном.
Но для начала Яги точно не мешало бы найти градусник и принести в спальную комнату свою аптечку…
***
Смотря на температуру Изуку, обозначенную вполне пугающими цифрами на градуснике, Тошинори вздыхает так тяжело, словно воздух состоял из свинца.
Недавно купленные Яги в аптеке лекарства от простуды, похоже, оказались как никогда нужны. И, пожалуй, за это Тошинори был благодарен себе больше всего, теперь доставая нужные пузырьки с лекарствами и таблетки для Мидории.
Хотя лечить его просто так, при всём этом не согласовавшись со врачом, идея далеко не самая совершенная; к счастью, он всегда мог позвонить по такому поводу Исцеляющей девочке, верно? К тому же, сам Яги уже имел некоторый опыт лечения простуды.
И Тошинори искренне надеялся, что знаний, которыми он располагал, вполне хватит, чтобы сделать преемнику укол. В конце концов это уже не первый раз, когда Яги за всю его жизнь приходится делать кому-либо уколы.
Однако впервые, когда Тошинори приходится делать это самому дорогому для него на всём свете человеку — Изуку.
Поэтому он просто не мог не волноваться хотя бы немного. Особенно, если при виде иглы Мидория заметно занервничал, вжимаясь всем своим телом в кровать так, словно пытался и вовсе раствориться.
Но Яги обязательно должен был сделать Изуку укол. Несмотря ни на что. И, тяжело вздохнув в очередной раз, Тошинори мягко спрашивает:
— Что такое? Ты боишься уколов, мой мальчик?
В ответ ему следует недолгое, но всё-таки молчание, которое Мидория чуть позже прерывает озадаченным копошением.
— Укол? — переспрашивает Изуку, крайне хмурым — и лишь слегка смущённым, взглядом, оглядывая своего наставника.
Яги весело фыркает, кивком подтверждая свои слова:
— Да, мой мальчик. Укол.
Впрочем, он подтверждает это не только кивком, но и тем, что ловко переворачивает Мидорию на живот — Изуку настолько сейчас слаб и вял, что изначально даже не сопротивляется. Хотя после преемник всё же делает пару попыток благополучно отползти, вызывая у Тошинори недоумение.
«Должно быть, — думает Яги, — он действительно боится уколов». Иначе как можно объяснить такое странное поведение? Разве что высокой температурой, но что-то Тошинори предсказывало, что дело не в этом.
Однако он отбросил все мысли в сторону, вместо них думая о том, что сейчас по-настоящему важно — наконец-то сделать Мидории укол.
Последнее в следующее мгновение Яги и делает. Почти — для начала он, осторожно удерживая беспокойно ёрзающего Изуку на месте, стягивает с него домашние штаны.
А точнее — пытается это сделать, в то время как Мидория внезапно начинает несогласно мычать и упрямо вертеться, напоминая тем самым крошечного зверька, которого поймали в клетку.
Но Тошинори, несмотря ни на что, сейчас был гораздо сильнее Изуку. Поэтому удержать последнего на месте оказывалось не таким уж трудным делом, вызывающим только лёгкое недоумение, наталкивающее на одну мысль.
— Тебе не стоит так волноваться, Изуку, — говорит Яги, стараясь сделать тон своего голоса ещё более ласковым и нежным, чем до этого, — я постараюсь сделать всё максимально аккуратно, чтобы тебе не было больно.
И Тошинори не врёт. По крайней мере, он действительно постарается сделать Мидории укол просто-напросто идеально. Однако самого Изуку это заверение ни капли не успокаивает, скорее даже наоборот — он невнятно бормочет что-то в подушку, оказывая пусть и минимальное, но всё-таки — сопротивление.
К счастью — или же нет, Яги не составляет труда вжать Мидорию в матрас немного сильнее предыдущего раза, однако всё ещё нежно и вполне осторожно, возвращая собственную руку на место — штаны Изуку.
На мгновение Мидория полностью умолкает. И Тошинори, уже частично обрадовавшийся этому, только тогда замечает на щеках Изуку румянец: нежно-розовый, мягкий и пылающий; румянец, что попросту говорил сам за себя.
Понимающая и лукавая — совсем немного лукавая улыбка, расплывается в уголках губ Яги почти моментально. Но он не даёт себе слишком много времени, чтобы «погреться» в смущении Мидории, подцепляя пальцами резинку его штанов с негромким хихиканьем от вида ещё большего смущения Изуку.
Однако чуть позже — буквально пару секунд спустя, смех Тошинори едва ли не превращается в самый настоящий нервный хохот.
Теперь всё, похоже, встало на свои места.
И вид Мидории, стыдливо прикрывающего изображение лица Всемогущего на собственных боксерах, самое красноречивое зрелище на свете.
***
Стянув штаны с Изуку, чтобы вколоть ему жаропонижающее, Яги явно не планировал увидеть себя на нижнем белье Мидории. Тем не менее, чтобы избежать ещё большей неловкости, сегодняшнее маленькое «открытие» Тошинори решает не афишировать. В конце концов, это всегда можно использовать потом…
