Когда Изуку ещё только-только просыпается, сонный и нежный, разморенный от тепла мягкого одеяла и ощущения Тошинори совсем рядом, под боком; за окном, где тёмно-синяя пелена на небе остаётся последним напоминанием о прошедшей ночи, постепенно начинает светать.
Мидория разлепляет свои глаза медленно, неторопливо — у него есть целый день на то, чтобы отдохнуть действительно хорошо и, возможно, понежиться в кровати чуть дольше, чем обычно; и смотрит в сторону.
Несмотря на предрассветные сумерки, с каждой секундой всё больше приобретающие совершенно иные, яркие и красочные оттенки, в спальной комнате поразительно светло — почти как днём, в самый солнечный и ясный день. И к счастью, от этого Изуку не приходится прилагать толком никаких усилий, чтобы разглядеть рядом с собой кое-что интересное. Или же кое-кого.
Сколько бы раз он не видел бы своего возлюбленного спящим, Мидории, вероятно, всё равно не надоест его разглядывать каждый раз вновь, забавно фыркая от какой-нибудь полнейшей мелочи — вроде той, что… знает ли Яги, насколько милым выглядит сейчас, полуулыбаясь во сне?
К тому же, наблюдать Тошинори таким расслабленным и спокойным, отдыхающим полностью: и телом, и мыслями, и душой; всегда приятно и по-особенному завораживающе, когда даже от ласкового щекотания он не просыпается, всего лишь ёрзает во сне, продолжая дремать и дальше.
…и наверняка, с абсолютной точностью, не подозревает, что у Изуку — одного достаточно наглого, а главное — непоседливого мальчишки, есть на него кое-какие планы сегодняшним утром.
Ведь отчасти Яги и сам виноват в этом — в том, что, так или иначе дразня Мидорию, Тошинори вряд ли рассчитывал на ответные действия, которые Изуку хотелось продемонстрировать прямо сейчас.
Не только же Яги может поддразнивать своего возлюбленного всякими смущающими вещами, верно? Очевидно, что рано или поздно ли «правосудие» в виде Мидории, неуклюже подбирающегося поближе к Тошинори, должно было к нему явиться.
И даже если щёки Изуку горят так сильно, словно этот внутренний пожар вот-вот перекинется и дальше, на остальные части тела: уши, шею и плечи; на самом же деле Мидория настроен крайне серьёзно, когда оглядывает Яги ещё раз, повнимательнее.
Вероятность того, что тот проснётся именно сейчас, по-настоящему мала… но если Тошинори всё-таки проснётся, то отчасти Изуку хотелось бы увидеть его реакцию. Поэтому, не медля, Мидория резко подаётся вперёд, сокращая и без того крошечное расстояние моментально, в ту же самую секунду после начала собственного проказничества.
Кожа Яги, к которой Изуку прикоснулся губами, целуя острый подбородок своего возлюбленного, оказывается такой же тёплой, как и одеяло, согревающее Мидорию и Тошинори по совместным утрам.
Но одеяло ни в какую не может сравниться с тем, насколько пылает лицо Изуку, решившего продолжить собственную крошечную миссию и дальше, мягкими и быстрыми, непродолжительными поцелуями покрывая теперь уже скулы Яги, уделяя каждой его впалой щеке равное внимание.
В конце концов, умереть в постели от смущения, находясь в это время с Тошинори — почти что самым лучшим человеком на свете — для Мидории; в общем-то, не такая уж и плохая идея. Особенно, если в ответ на действия Изуку Яги — случайно, или же нет, прижимает его поближе к себе, почти что сгребает в собственные тесные объятия.
Понимая, что пути назад уже не существует, с тихим и мягким, странным звуком — что-то среднее между гулом и очаровательным ворчанием, Мидория плавно перемещается к своей главной цели — к губам Тошинори, которые были так соблазнительно рядом, всего в нескольких сантиметрах от лица Изуку.
Так почему бы не воспользоваться такой возможностью? Обвивая Яги своими конечностями — точно липучка, в прямом смысле прицепившаяся к ноге Тошинори однажды; Мидория выполняет желаемое. Почти.
Если не считать того, что буквально в ту же самую секунду глаза Яги, не выглядевшего только-только проснувшимся, внезапно открываются, то Изуку и впрямь воплотил свою идею в реальность.
И чего он точно не ожидал — так это того, что практически сразу же окажется перевёрнутым с бока на спину, пока Тошинори ловким движением перемещается со своей стороны кровати на середину — точнее, ближе к ней; и возвышается над Мидорией, оглядывая того неясным взглядом.
Кроме этого, реакция Яги… точно далека от предполагаемой Изуку реакции. Тем более, когда неловкие минуты тишины, изначально прерываемые только весёлым щебетом птиц за окном, сейчас же нарушаются еле слышным шорохом одеяла и скрипом кровати, в то время как Тошинори слегка изменяет собственное положение, протискивая свою ногу, согнутую в колено, между ногами Мидории.
Изуку попросту не может удержать удивлённый писк, который в те секунды готов сорваться с его губ.
Потому что придерживая руки Изуку одной своей рукой, второй же рукой Яги ловко, не тратя на это слишком много времени, молча тянет вверх домашнюю футболку ошарашенного Мидории, отрываясь от занятия только на секунду.
Лишь для того, исключительно для того, чтобы игриво провести кончиками пальцев по обнажённому прессу Изуку, дрожащего с каждым мгновением всё больше: от испуга, неожиданности или же от чего-то ещё. Ведь он не находит в себе силы даже на то, чтобы словами остановить Тошинори.
Того человека, чья рука медленно поднималась всё выше и выше, прямо к груди Мидории, забавно выпучившего свои глаза до такой степени, что те, казалось бы, готовы вот-вот покинуть собственного хозяина, разбежавшись в разные стороны, когда вместо того, чтобы сделать что-нибудь ещё, Яги только хрипло смеётся:
— Попался, мой маленький непоседливый мальчишка?
Ошеломлённость ситуацией у Изуку сменятся теперь полным недоумением и совершенно глупым хлопаньем ресниц.
К счастью… или же не совсем, но Тошинори осторожно отпускает руки Мидории, плюхаясь на бок вновь, как это и было какое-то время назад, пока все — включая кролика, который теперь вылез из-под одеяла и уставился на Яги с не менее глупым взглядом; не проснулись.
Понимая, что, вероятно, Изуку пока что так и не отошёл от произошедшего, Яги только качает головой — скорее, больше для самого себя, чем для Мидории; и с нежной улыбкой поправляет футболку преемника, не желая смущать его ещё сильнее.
— Ну, — решает пояснить Тошинори. — Я проснулся примерно в то же время, что и ты, Изуку. Но… в отличие от
некоторых, — делая акцент на последнем слове, на самом же деле Яги ни капли не злится, — собирался поспать ещё немного. И, должно быть, действительно поспал бы, если в моём преемнике внезапно не пробудилась бы одна непоседливая личность, подтолкнувшая его своими поцелуями не дать мне провалиться в сон.
Однако, несмотря на наигранное — действительно наигранное, недовольство, Тошинори застенчиво и тихо — даже если Мидория всё равно это услышит; добавляет:
— Не то чтобы мне не понравилось.
Румянец на впалых щеках Яги почти что равносилен румянцу на щеках Изуку, неловко завозившегося на кровати. В ответ Тошинори улыбается понимающе — шутливо «проучить» Мидорию было бы неплохо, но, очевидно, один по-настоящему важный вопрос остался нерешённым.
Яги собирается исправить это упущение:
— Но я хочу, чтобы ты, мальчик мой, знал: я не прикоснусь к тебе и не сделаю ничего «такого» до тех пор, пока
ты сам этого не захочешь — я не желаю и не собираюсь ни к чему тебя принуждать. А также… мне хотелось бы, чтобы ты чувствовал себя в полной безопасности со мной.
Замечая слегка водянистое выражение лица Изуку, означающее только одно: стремительно приближающийся поток слёз, Тошинори, не совсем уверенный в том, захочет ли сейчас Мидория его прикосновений, тянет руку к своему мальчику осторожно.
И, когда Изуку подаётся вперёд, тянется в распростёртые объятия Яги, цепляясь за последнего как можно сильнее, как можно крепче; Тошинори думает, что даже если на утешение Мидории уйдёт целый день, он без раздумий потратит своё время на это.
Потому что Изуку — слишком солнечный и замечательный человек для всего мира.
***
Ровно с того дня Яги думает о необходимости поговорить с Мидорией на некоторые важные темы, чтобы тот смог чувствовать себя ещё более комфортно с возлюбленным. Но пока Тошинори гладит провалившегося в сон Изуку по голове нежно и ласково, улыбаясь: «утренние шалости» действительно утомили последнего…
