Изуку склоняет голову набок забавно, практически смешно — не считая лёгкого оттенка хмурости на его лице, когда все знакомые улочки, все знакомые места и тропинки, всплывающие в воспоминаниях яркими, по-настоящему солнечными оттенками, кажутся теперь полным отражением Мидории — тёмно-серыми, мрачными — ровно так же, как и утро этого дня.
В конце концов, сегодня, вопреки всем прогнозам погоды, с самого раннего времени шёл дождь, окутывая округу чем-то вязким и туманным, втягивающим в себя моментально, без раздумий.
Ведь даже своевольная и своенравная природа точно умолкала, точно затихала на долгие часы, пока ветер отчаянно бушевал, взывал к небу в почти беззвучном крике о чём-то, что было известно лишь ему.
И несмотря на то, что дождь уже почти что стих, утихомирился, став едва заметным и едва ощутимым, Изуку не мог прогнать терзающие его разум в плохую погоду мысли, с тяжёлым сердцем и с камнем на душе уныло плетясь за возлюбленным.
Путь до пляжа оказался удивительно долгим — вопреки тому, что отложилось в памяти у Мидории с прошлого года; но главное — бесполезным, абсолютно не имеющим смысла.
Потому что все надежды Мидории и Тошинори на хорошую погоду в который раз за этот день ушли в небытие, в то время как природа, будто настроенная против них, из состояния спокойствия постепенно возвращалась к своим истокам — к сегодняшнему утру.
К несчастью, в отличие от утра — самого раннего утра, сейчас же возлюбленные не лежали под тёплыми одеялами в ленивых объятиях друг друга, нет; они, тяжело вздыхая в буквальном смысле на каждом своём шагу, послав морю печальный взгляд, отправлялись в обратную дорогу.
Хотя день, казалось бы, испорчен уже безвозвратно, вернуться из прохлады в тепло и уют было наиболее правильным и разумным решением — в конце концов, на даче Яги есть чем заняться, даже если все возможные варианты того, как скрасить оставшееся до ночи время, на первый взгляд слишком тривиальны.
Но Тошинори, оборачиваясь в сторону Изуку, едва заметно дрожащего от холодного ветра, не думает о необходимости возвращения в комфортные условия дважды — вместо этого он, недолго поразмыслив, снимает с себя лёгкую кофту, накинутую ранее на собственные же плечи.
«Единственное, что у меня есть сейчас для Мидории», — с досадой подмечает Яги, протягивая одежду Изуку. И навряд ли та кофта действительно сможет защитить его от прохлады, однако…
— Возьми, — говорит Тошинори, указывая взглядом на недавно снятую с себя вещь, — это должно хоть немного помочь тебе, мой мальчик.
…и сразу же — практически моментально, Яги мысленно готовится к тому, что произойдёт в следующее мгновение. А именно — Изуку, как и всегда, покраснев до самых кончиков ушей, начинает отнекиваться.
Не то чтобы для Тошинори это было большой помехой: Мидория и всё его возмущение на сей раз казались комичными, попросту невероятно смешными, учитывая то, как же сильно дрожал Изуку, чьи губы по цвету напоминали сливы.
И поэтому, улыбнувшись уголками рта — Яги, будучи не менее замёрзшим, не чувствовал себя способным на собственную привычную широкую улыбку; Тошинори коротким взглядом оценил расстояние, на котором от него находился Мидория.
Кажется, Яги знает ещё один способ, как можно согреться. И этот способ весьма хорош и приятен, ведь Тошинори, сделав всего пару шагов в сторону Изуку, оказывается уже совсем рядом с ним.
Разве заключить Мидорию в крепкие, но неизменно нежные объятия — не самый ли лучший вариант того, как можно согреть Изуку, и в то же время — согреться самому?
Вдохнув ноздрями воздух, пропитанный озоном, пропитанный свежестью и дождём — потрясающая смесь ароматов; Яги, повернувшись к Мидории, смыкает руки за его спиной — деликатный и наполненный любовью жест.
В конце концов, Изуку выглядел так, словно его было необходимо обнять, и желательнее всего — как можно скорее, как можно крепче, как можно любяще, забывая всё, что существовало в этот момент и в этом мире, в этой Вселенной.
Потому что Мидория — самое ценное и самое важное на планете; самое ценное и самое важное для
Тошинори, что прижимает его к себе как истинное сокровище, которое нужно оберегать от холодного ветра сегодняшнего дня и от всего окружающего.
Это казалось правильным — ровно так же, как и любить Изуку, как и держать его в полусонных объятиях по утрам, как и ласково расчёсывать его извечно спутанные волосы, пропуская каждую прядку сквозь пальцы.
…и правильным даже тогда, когда это казалось неправильным для всех
остальных; и даже сейчас, когда нечаянно Яги упустил из виду нечто важное, нечто серьёзное — такое, что может иметь последствия.
Будучи теперь лишь тенью от своей былой силы — от Всемогущего, от столпа надежд и мира; Тошинори по-прежнему стоит быть начеку, не терять бдительность. И особенно не терять бдительность во всём, что так или иначе связано с его отношениями.
Ведь… всего один неверный шаг, всего одно необдуманное действие, всего один слишком долгий взгляд на Мидорию — и слухи распространятся так быстро, что после этого близкие Яги люди могут оказаться в большой опасности — увы, Тошинори прекрасно знает, что СМИ фактически беспощадны.
Но всё же, именно сегодня и именно сейчас Яги сделал ошибку, даже не задумываясь над этим. Потому что… всегда осторожный Тошинори, хоть и обернулся перед тем, как обнять Изуку, уж точно не был способен предугадать, что внезапно, точно из пустоты, вскоре здесь появится кто-то ещё.
И тем более он не мог предугадать, что этот кто-то — вполне миловидная и простая — во всяком случае, на первый взгляд, девушка, направится прямо к ним.
При любых других обстоятельствах Яги ни в коем случае не отпустил бы от себя Мидорию, всё ещё дрожащего из-за плохой погоды. Однако сейчас он
вынужден сделать это, почти непроизвольно задерживая дыхание.
К чему ему и Изуку стоит готовиться?
Если это журналистка… трудно сказать, что та девушка была похожа на представительницу подобной профессии. Тем не менее шанс, что её причуда способна доказать Тошинори обратное, не равен нулю.
От этого Яги практически может прочувствовать дрожь, проскользнувшую по собственной же спине — не то чтобы ранее у него не было подобных мыслей. Но подобное — первый раз, когда реальная угроза нависает над возлюбленными.
И даже если у Тошинори захотят забрать Мидорию… какова гарантия, что Изуку будет в безопасности?
Качая головой отрицательно — крайне отрицательно, прогоняя тем самым мысли, Яги неосознанно горбится и делает шаг чуть в сторону — пытается защитить Мидорию, своего любимого мальчика.
А затем, неловко топчась на месте, он пытается изобразить на лице подобие былой улыбки — улыбки Всемогущего. В конце концов, как бы Тошинори ни старался казаться незаметным хоть раз в своей жизни, скрываясь в удалённом от города и спокойном месте, он всё ещё узнаваем.
Кроме того, узнаваем не только он. Но и Изуку, который за восемнадцать лет своей жизни успел «засветиться» на экранах телевизора и в интернете.
Именно это пугало Яги даже больше, чем собственная известность — в конце концов, по своему же мнению, в нынешней форме Тошинори был мало кому нужен. Однако Мидория — молодой, всё ещё наивный и не привыкший к прессе так, как привык Всемогущий; совершенно другое дело.
Вздохнув тяжело — словно воздух состоял из чистого свинца; Яги, с трудом сумев подавить приступ паники, готовится ко всему. Но точно не к тому, что слышит:
— О Боже, мне так повезло, что я встретила Вас… никогда не думала, что это случится. Особенно, в такой глуши! И… странно, но нигде не было написано, что у Вас есть такой очаровательный сын!
Моргая нелепо — точно Тошинори воочию увидел перед собой паранормальное явление, он чувствует, как знакомый металлический вкус подкрадывается к его горлу.
Его…
сын? Его очаровательный
сын?
Одно-единственное лёгкое, что и без этого отчаянно пытается снабжать Яги кислородом, теперь и вовсе отказывается работать нормально, работать
хоть как-то.
Потому что это не то, чего Тошинори ожидал услышать: разве взаимоотношения Яги и Изуку были похожи на взаимоотношения отца и сына? Возможно, на тёплые и, в какой-то степени, дружеские — да; на взаимоотношения наставника и ученика — не считая тех моментов, что происходили
не на публике — тоже да.
Но сказанное той девушкой казалось Тошинори практически смешным, если бы он не видел, как в этот же момент выглядел Мидория.
Расстроенный? Хмурый — ровно так же, как и весь сегодняшний день? С блестящими от слёз, вот-вот готовых пролиться водопадом, глазами? Или, может, даже униженным?
Ведь некоторые по-прежнему считают Изуку ребёнком, относятся к нему несерьёзно. Но это не так: разве после всего, что Мидория — как и его одноклассники; сделал, он не имеет права считаться взрослым и самостоятельным человеком, а не в буквальном смысле младенцем, способным только плакать?
К тому же… Яги искренне не понимал, на каких основаниях Изуку показался той девушке сыном Тошинори. Почему она не могла и дальше удерживать свои мысли в голове, не озвучивая их?
Возможно, то, о чём Яги думал — что
именно он думал; было несправедливо к другому человеку, однако Тошинори, разозлённый тем, насколько же сильно слова той девушки расстроили Мидорию, лишь сжимал свои зубы как можно крепче, по ощущениям — практически в порошок, всё ещё имитируя доброжелательную улыбку.
Что он должен сказать в ответ? Попросту промолчать или беззвучно развернуться в другую сторону — слишком невежливо, даже если это то, что Яги хотелось сделать сейчас больше всего на свете, но прежде всего — успокоить Изуку, потому что… видеть грусть на его лице, покрытом солнечными следами — веснушками — ранее, а теперь — омрачённом дождём и мрачной погодой; слишком несправедливо.
Прикусив собственную губу, прикусив её практически до боли — единственная связь с реальным миром, не дающая Тошинори окончательно погрузиться в вязкий ил своих мыслей; Яги неловко кашляет в кулак и с трудом вспоминает банальные правила этикета.
Не мешало бы поздороваться, да? Тем более, со своим фанатом.
— Гм, — рассеянно начинает Тошинори. Терпение — ключ, терпение — ключ… — Здравствуйте. Мы… и сами, честно говоря, не думали, что увидим здесь кого-то. В любом случае встреча была приятной.
Он ненавидит себя, какие-то черты собственного же характера — лицемерие, лживость во благо — то, к чему он привык, будучи Всемогущим: улыбаться, когда было слишком больно даже думать, улыбаться, когда сердце и разум окутывал страх, улыбаться, пытаясь успокоить этим других.
И всё же, Яги давно уже больше не Всемогущий — от прошлого остались лишь догорающие угольки силы, текущей по его венам когда-то. Однако он по-прежнему не всегда может избавиться от чувства долга, от мыслей, что ему нельзя разочаровывать людей, подводить их, не соответствовать чужим ожиданиям.
Правильно ли это по отношению к другим? Возможно. Но правильно ли это по отношению к себе? Тошинори не знает — он не задумывался об этом практически никогда, зная, что не сможет иначе.
Поэтому теперь, когда всё в прошлом — в далёком прошлом — заманчивая мысль; Яги… был растерян. Это слишком сложно для него, и особенно — если есть проблемы гораздо важнее такой мелочи.
К счастью, встреча закончилась так же неожиданно, как и началась — будто та девушка была невидимкой, или же обладала причудой усиления скорости.
Однако губы, пахнувшие чем-то приторно-сладким, почти отвратительным по мнению Тошинори, казались на его губах вполне реальными и ощутимыми, пусть в следующее мгновение всё, казалось бы, исчезло — точно и не происходило ранее.
И Яги, поражённо раскрыв рот, одновременно проваливаясь в туманную погоду и в не менее туманные мысли, не слышал счастливый смех той девушки и её звонкий, поразительно счастливый голос:
— Действительно приятная встреча, Всемогущий!
Неадекватные или позволяющие себе слишком многое фанаты — не исключительная вещь, вовсе нет. Но даже Яги, привыкший к этому за долгие годы работы про-героем, выглядел потрясённым, боясь повернуться к Изуку.
Ведь если он сам был неприятно удивлён, представить реакцию Мидории казалось страшнее, чем вновь встретиться со своим заклятым врагом…
***
Тошинори смотрит на Мидорию со странной смесью печали, поселившейся в его глазах безликим призраком — иначе и не могло быть. Во всяком случае, не тогда, когда Изуку плакал.
Слёзы, стекающие быстрым ручейком из глаз Мидории — не то, что могло бы поразить Яги. Однако это то, что било в самое его сердце, разбивая душу Тошинори на части — на мельчайшие осколки, разлетающиеся по всей округе.
А ещё, без всяких сомнений, попадающие прямо в Изуку; Изуку, морщившегося сейчас так, словно боль пронзает его тело насквозь, от самых ног и до головы. Но страшнее всего — то, что боль не была физической.
Ведь боль была душевной, проникающей в самые глубины души Мидории, кровоточащей от невидимых, но более чем ощутимых ран, порезов — точно сердце Изуку шинковали, нарезали самым причудливым образом, оставляя Тошинори под морозящим дождём в полном одиночестве.
И это невыносимо — невыносимо то, каким разбитым выглядит Изуку, сжимающий собственные кулаки до боли, до красных отпечатков от коротких ногтей — Яги хочет мягко отругать Мидорию за это: «не стоит вредить себе, мой мальчик»; хочет аккуратно поцеловать каждую его ранку, каждый его старый шрам…
Однако больше всего Тошинори хотелось бы сменить деревянное кольцо на иное, на настоящее. Какова была бы реакция Изуку? Был бы он счастлив?
Яги качает головой — ещё не время, ещё слишком рано. Мидория ещё не готов.
Но даже если это так; даже если это сущая правда, Тошинори, беря руки Изуку в свои, поглаживая каждый палец Мидории с особой бережливостью, Яги может исправить кое-что, мысленно ругая себя за очередное безрассудство. Но оно казалось необходимым.
Необходимым всегда, но сейчас — в тот момент, когда остаточное воспоминание от прикосновения чужих губ к своим сменяется чем-то родным, приятным, согревающим душу — губами Изуку, их тонким ароматом уюта, любви — такими отличными от приторной сладости, однако самыми потрясающими на свете; особенно.
Не думая дважды, не думая вообще, Тошинори шепчет:
— Даже если однажды весь мир перевернётся с ног на голову, даже если магнитные полюса планеты поменяются местами, даже если не только мир, но и всё остальное изменится до неузнаваемости; всё, что будет неизменным — и всё, что будет важно — это любовь, мой мальчик. Наша с тобой любовь, Изуку.
«Был бы ты моим? Позволил бы ты мне официально разделить с тобой одно сердце? Позволил бы ты мне на законных основаниях целовать тебя по утрам, с трепетом сжимая палец, на котором сверкало бы самое красивое кольцо, которое ты только захотел бы? Позволил бы ты мне быть с тобой до самого конца, долгие и долгие годы стараясь делать тебя счастливым? Позволил бы ты мне забрать твоё сердце окончательно? Позволил бы ты мне
всё?» — крутится в голове у Яги: спутано, смазано, но так желанно, так отчаянно…
Но всё, что
может сделать Тошинори сейчас — совершенно крошечная часть того, что он
хочет сделать.
И даже этого им достаточно.
***
Когда спустя мгновение солнце почти впервые за сегодня выходит из-за туч, Яги прижимает к себе Мидорию крепко-накрепко, любяще. И улыбается: в конце концов, с ним его любовь — и это то, что способно скрасить даже самый ужасный в мире день…
