***
Что ж, Яги абсолютно не ошибся в своём предположении относительно того, чем Мидория занимался сейчас. А именно — освещённый тусклым светом холодильника, вместе с кроликом он озадаченно искал взглядом что-то… сладкое? Вкусное? Лёгкое? Сытное? Фыркнув — фыркнув по-доброму, без хотя бы крошечной капли злобы или чего-то подобного, Тошинори осторожно делает пару шагов к Изуку, стараясь не спугнуть возлюбленного. Но судя по тому, как тот дёргается, когда кролик внезапно смотрит в темноту, навострив свои уши так, будто услышал что-то постороннее, что-то настораживающее, Яги всё-таки это сделал, выставляя руки вперёд практически в защитном жесте. — Тише, тише, — успокаивающе шепчет он, не желая пугать Мидорию ещё сильнее, — это я, мой любимый Принц Чепухи. Ох, хотя Тошинори толком не мог увидеть лицо Изуку и его взгляд, сам же Яги был уверен, что ощущает жар, исходящий от красной — из-за смущения, кожи Мидории. И он не способен не улыбнуться сейчас. Сколько бы раз Тошинори ни говорил своему Мидории что-то подобное, что-то милое и «сладкое», смутить Изуку по-прежнему проще простого. Особенно, если возлюбленный прямо посреди ночи озадаченно вытаскивает из холодильника продукты, привычно бормоча себе под нос всякую чепуху. Не дожидаясь какой-либо другой реакции, Яги окончательно сокращает расстояние между собой и Мидорией, вскоре оказываясь рядом с ним практически вплотную — самое настоящее упущение. И Тошинори, перемещая руку прямо на талию Изуку и неторопливо подтягивая его к себе, как можно ближе к собственному тёплому — после сна, телу, навёрстывает упущенное. Ощущение Мидории, спокойно прижимающегося к Яги, такого прохладного, но вмиг тающего от любого прикосновения возлюбленного; потрясающе. Как и всегда. Но всё-таки, приподнимая другой рукой Изуку за подбородок, делая это как можно нежнее, как можно осторожнее, будто Мидория хрустальный, будто Мидория целиком и полностью сделан из хрупкого стекла, Тошинори думает, что ему известно кое-что не менее потрясающее. Он редко целует своего мальчика торопливо, практически жадно и обжигающе-страстно. И этот раз, когда он, наклонившись, медленно направляет своё лицо к лицу невероятно смущённого Изуку, не исключение. Всё, что происходит в следующее мгновение — Яги едва ощутимо, точно его губы — крылья бабочки, накрывает губы Мидории своими собственными, двигаясь с особой осторожностью, перемещая руки с талии Изуку на плечи, практически втягивая мальчика в объятия. Мидория, к счастью, готов в них раствориться, ведь от холода, что витал сейчас по кухне, он дрожал, он отчаянно искал тепло, хоть какой-то способ согреться. Губы Тошинори, мягко отрывающиеся от губ Изуку, чтобы целовать его и дальше, целовать его выше, плавно перемещаясь на другие части лица Мидории, в особенности — на щёки и на лоб; отлично справляются с поставленной им задачей. И вскоре, когда лицо Изуку, казалось бы, гораздо теплее, чем обычно, а также почти каждая веснушка зацелована, согрета Яги и его любовью; он способен думать только о том, что хотел бы, чтобы это мгновение длилось дольше. До бесконечности долго. — Т-тоши, я… — желает начать Мидория, желает оправдаться, даже если в подобном абсолютно нет нужды. Однако Тошинори, прикладывая палец к губам Изуку, перебивает его с нежной и ласковой, игривой улыбкой на губах: — Один непоседливый мальчишка решил перекусить в столь поздний час? В таком случае, у меня есть для тебя кое-что сладкое. Несмотря на смущение от мысли, что ночью его застукали за внезапным «опустошением холодильника», также Мидория, с интересом смотря на Яги, не мог подавить свой интерес. Что-то сладкое? Изуку не припоминал, чтобы в холодильнике было нечто подобное… — Тогда, — продолжает Тошинори, убедившись в том, что Мидория не против этого, и даже наоборот — «за», — садись на стул. Надеюсь, ты будешь не против подождать… гм, подождать немного? Всё, на что способен Изуку — всего лишь кивнуть, краснея от того, что собственный желудок внезапно заурчал. И Мидория явно не отказался бы сейчас от еды, хотя бы от лёгкого перекуса. В конце концов, хотя обычно Изуку питался правильно и вовремя, последний год обучения в академии вынуждал жертвовать часами своего сна, отдыха и даже еды, что и послужило причиной, по которой Мидория настолько проголодался. И это, кажется, постепенно перерастало в пагубную привычку. Благо, Яги всегда рад позаботиться о возлюбленном, по возможности напоминая тому о приёмах пищи и о любых других вещах, касающихся здоровья. Именно по той же самой причине Тошинори сейчас весьма ловко и умело доставал что-то из ящиков, желая, по всей видимости, что-нибудь приготовить для Изуку, несмотря на время. В четыре часа утра, когда для сна остаётся катастрофически мало времени, абсолютно точно не стоит заниматься приготовлением еды. Но здоровье, но счастье и наполненный всем необходимым желудок Мидории, как и сам Изуку в целом — важнее всего для Яги, когда спустя мгновения, буквально через несколько минут, на кухонной столешнице оказывается пакет с мукой, мука, яйца, некоторые другие продукты и различные формочки, различные приборы. Настал черёд вспомнить свои кулинарные навыки, не так ли?..***
Тошинори не умеет готовить что-то фееричное, какие-то изыски или же нечто подобное — нет, точно нет; однако запах свежевыпеченного домашнего печенья манит Мидорию гораздо лучше, чем что-либо другое. И это согревает сердце Яги, и это заставляет его улыбнуться, казалось бы, в который раз за всё время, за всю свою жизнь, но здесь и сейчас — искренне, неподдельно нежно, тепло и любяще. — Я надеюсь, — он ставит тарелку со сладостями на стол, — тебе не пришлось ждать меня слишком долго, Изуку. Сколько прошло времени? Минут пятнадцать-двадцать? Или больше? Тошинори не знает, ведь подобные мелочи — самое последнее, что его волнует, когда Мидория, весь застенчивый, весь по-обыкновению смущённый, благодарно кивает и тянется за печеньем. И он выглядит таким… удовлетворённым, счастливым? Потому что наполовину пустой желудок проголодавшегося посреди ночи Изуку был невероятно рад ощутить в себе хоть что-то. Против домашней выпечки, вкусного и сладкого печенья, приготовленного Яги, Мидория тоже не имел ничего против, ловко хватая пальцами ещё одну, особенно подрумяненную в духовке, сладость. Несмотря на изначальное смущением от ситуации — в конце концов, Изуку вовсе не хотелось, чтобы его поймали, а уж тем более — чтобы Тошинори проснулся; теперь он чувствовал только тепло в душе, тепло на сердце и странную лёгкость, почти окрылённость. Вместо сна его возлюбленный готовил печенье, тщательно украшая каждое, вкладывая во всё это как можно больше любви и нежности — то, чем атмосфера была пропитана, похоже, насквозь. Потому что реальность внезапно кажется такой нереальной, такой абсурдной, что в подобное поверить трудно, практически невозможно — неужели кто-то, кроме Инко, любит Мидория настолько сильно, что готов бросить ради него все свои дела, забыть про собственные потребности? Но Яги, заботливо укрывающий Изуку пледом, реальный, настоящий — вовсе не воображение уставшего Мидории. Ведь он — Тошинори, действительно здесь. Ради своего любимого мальчика. Осознание всего происходящего вызывает головокружение. — Спасибо, — улыбается Изуку, потирая свой затылок застенчиво и зевая, — это… так вкусно, Тоши. По-настоящему… вкусно. И Яги, едва заметно кивая, верит ему. Обычно он глубоко сомневался в собственных кулинарных способностях, но то, как именно выглядел сейчас Мидория — сытый и спокойный, уже практически засыпающий прямо на стуле, не давало Тошинори никаких сомнений. Однако сдержать смешок, ласковый, абсолютно лишённый злобы, Яги не мог, попросту не мог: Изуку нужно срочно уложить обратно, уложить в кровать, пока он не «вырубился» прямо здесь. Точно крошечный сонный котёнок. Осторожно тряся его за плечо — не желая случайным образом напугать, Тошинори спрашивает с нежностью в голосе: — Что ты думаешь о том, чтобы позволить мне донести своего Принца Чепухи? Мидория отвечает не сразу — по-прежнему сонный, растерянный, он действительно не может ответить сразу. Но после — стоит ему только осознать, Изуку становится невероятно красным. Возможно, иногда Яги ведёт себя со своим возлюбленным по-детски. Но это именно то, чего порой, когда будущее отчасти пугает — точно так же, как и настоящее; откровенно не хватает. В такие моменты Мидория и впрямь хочет побыть маленьким. И Тошинори, перехватывая его под колени, чтобы вскоре аккуратно взять на руки, вовсе не отказывает Изуку в его желании. В конце концов, он заслуживает желаемого — побыть маленьким хотя бы сейчас, да? Делая пару шагов вперёд, в сторону спальной комнаты, куда минутами ранее ускакал кролик, Яги внезапно подмечает, что возлюбленный, кажется, стал тяжелее. Или же он сам стал слабее? Подобное не так важно сейчас. Ведь держа Мидорию на руках, держа его как своё самое главное и единственное сокровище, Тошинори думает, что готов ради него на всё, даже на нечто невозможное. В том числе и стать героем, стать героем для Изуку, который по-прежнему будет защищать, оберегать его… если не от всего, то хотя бы почти от всего в мире. Потому что в тот момент, когда лицо Мидории, такое безмятежное, такое беспечное и спокойное, освещено тусклыми лучами предрассветного солнца, сердце Яги в буквальном смысле разбивается на части. На щеках Изуку, покрытых едва заметными сейчас рыжими точками — маленькими солнечными веснушками, шоколадные крошки от печенья, в то время как на его губах, настолько нежных, будто они — лепестки цветка, играет счастливая улыбка, а густые еловые ресницы от лучей, пробившихся сквозь занавески, едва трепещут. Увиденное, как кажется Тошинори — самое совершенное, что существует в мире. И это — одним словом его мальчик, его Мидория — тот человек, которому Яги с лёгкостью отдал бы своё сердце. И глядя на парные деревянные кольца — всего лишь «безделушки», нечто несерьёзное, Тошинори думает, что уже сделал это давным-давно — отдал своё сердце. Разве не очевидно? Но Яги не отказался бы от того, чтобы сменить деревянные кольца на настоящие.***
Несмотря на то, что Тошинори совершенно не выспался, ночи с Изуку, ночи, проведённые в тихой, спокойной и по-домашнему уютной обстановке — самые лучшие моменты для Яги…