Романтика грустной России

Сумка закидывается на полку над головой, переноска с котом ставится на ноги, мозг готовится к тому, что час придётся провести, в окошечко глядя. Але за городом не бывал ни в детстве, ни во взрослости, а когда с приятелями куда-то выбирался, то запоминал мало что, ибо обычно начинали пить ещё до отправления, на возвращении все, кроме водителя, спали, от похмелья не отойдя. А тут красиво: деревья зелёные, пляжи какие-то, народ гуляет по паркам и набережным. Чуть дальше заезжают – вообще всё в зелени, ни единого человека не увидишь, если, конечно, не оборачиваться внутрь вагона, куда дачники набиваются, что скоро уступать место приходится. Но едут в таком составе недолго – на одной станции лавина пенсионеров сходит и снова получается опуститься на ободранное жёсткое сиденье. Кот, заинтересовавшись, из своего угла выглядывает, принюхивается – кто-то с форточкой совладал, теперь ветерок приятно обдувает обоих. Напротив сидит девочка возраста Ника, книжку читает, порой отвлекается на название станции и на кота, просто потому что это кот и как на него не посмотреть хоть украдкой? Але не возражает – он, вот, на неё смотрит и свои чувства оценивает, неутешительный результат решает не заключать. Однако спокойствие всё равно теряется, когда объявляют нужную остановку и надо подниматься, снимать сумку и не навернуться в процессе, потому что шатает на этих «супер ровных» рельсах прилично. Он тоже прогадывает с номером вагона и вместо платформы спрыгивает на гравий. Кот мявкает, но завидев знакомое лицо сквозь решётку переноски, мурчит, за что снова обзывается добрым словом – ему и корм дорогой купили, и всё прочее, а он радуется тому, кто его раз в месяц пакетиком «вискаса» обеспечивал. Але злится не долго, а то и не злится вовсе – не может, не хочет, незачем. У Ника кожа потемневшая, загоревшая, волосы выгоревшие, а сам он от счастья чуть ли не светится и всё норовит подойти, но не знает как. Але его сам к себе в объятия тянет и сжимает крепко-крепко, пока больно обоим не становится. Стоят, молчат, народ на них косится, по своим направлениям разбредаясь. – Всё, отлипай, а то проторчим тут весь день. Не то чтобы оба против, просто так надо – не полагается приятелям столько обжиматься. – Я-то думал, что у вас здесь почти город, а у вас село, де-рев-ня. – Я тебя сейчас на попутной электричке обратно отправлю, ты что уже начинаешь? Нормально у нас всё, просто живём на окраине. Зато в своём доме. До-ме, слышишь? А не в какой-то там ипотечной квартире. Ворчание Ника прекрасно, ради этого можно и поиздеваться слегка, тем более он через минуту на кота отвлекается и забывает обо всём. Потом он вспоминает про сумку и порывается её понести, но ему оставляют переноску – пусть воссоединяются родственные души. Але как бы случайно закидывает руку ему на плечо, тот не выворачивается, чуть наклоняется к боку, так и идут. Это невероятно: полное отсутствие звуков города, тихий голос рассказывает про дни прошедшие, свежий ветер треплет по расстёгнутой ветровке, рука только затекает вещи нести, но стерпится. Они говорят много, больше, чем за все дни до этого, смотрят жадно друг на друга, не стесняясь и списывая это на долгую разлуку, хотя едва месяц прошёл. Але по сторонам оглядывается – «здесь всё такое, ну вот такое!», Ник его от дороги оттягивает к обочине, когда машина мимо проезжает, и матерится на столп пыли в воздухе. – А тебя как в отпуск отпустили в конце месяца-то? – Мы с начальником друзья давние, он мне разрешил недельку удалённо посидеть, да и сам он в другой стране жарится на солнце. – То есть, всё равно за компьютером будешь? Я тебе шезлонг вытащу, в тень поставишь и работай на здоровье. – А ты чем обычно занимаешься? – Цветы пересаживаю и кусты всякие. – И прямо-таки каждый день? – Ты что-то помимо роз и ромашек знаешь, как выглядит? Я не особо, то перестановка и затянулась. Але плечами пожимает – справедливо. Он, вообще, эти цветы только в магазинах видел и то пальцем тыкал на что приличнее и деньги отдавал за букет. – Ничего, что я здесь? Ты, вроде, болеешь. – Ай, всё равно. Если бы я девушку притащил, тут бы началось обсуждение, а так - собрался с другом пива попить, ничего интересного. Сейчас, кстати, потише будь, не шуми и не говори. – Что такое? Собаки? – Гуси. – Гуси? И что с ними не так? – Быстро бегаешь? – Нет. – Вот и узнаешь тогда. Коля с самой гадкой из возможных гадких улыбок пальцы к губам подносит, свистит громко и тут же с места срывается, по просёлочной дороге несясь так, будто от этого его жизнь зависит. Але не понимает, бежать ему следом или идти дальше, а потом понимает и сумку перехватывает покрепче, чтобы не мешала бегу – он-то представлял двух птиц, разгуливающих где-то на участке, а на него из травы целое стадо вылетело, шипя и крякая. Зачинщик и эксперт по гусям огребает сразу, как за спинами закрывается калитка и от физической нагрузки перестаёт темнеть в глазах. Тот, впрочем, лишь сильнее задыхается от смеха – «добро пожаловать». Кот, которому всё крайне не понравилось, недовольно выползает из переноски и норовит залезть обратно, но Ник поднимает ту, оставляя животное исследовать окрестности. – Не боишься, что с ним что-то случится? – В городе выжил и тут выживет. Но если я найду на пороге хоть одну птицу, я самолично из него чучело слеплю, понял, ты... Кстати, как его зовут? – Не знаю, я всегда его Котом называл. – Вот у тебя ум есть, а фантазии никакой. – Моя фантазия не под то заточена. – А под что? – Под то, как цифры сводить в отчётах. – Ты смотри, досводишься однажды, придут к вам... Але рефлекторно ему подзатыльник отвешивает, Коля, не раз получавший за поминание налоговиков всуе, даже не возмущается. – Мы про имя, а не про мои отчёты - разберусь как-нибудь. – Тунец. – Что «тунец»? – Имя «Тунец». Похож ведь. Наверное, ему известнее – Але тунцов видел только у себя в тарелке или на витрине в нарезке, с котами схожести обнаружено не было. Ник ещё что-то объясняет Тунцу, чем невольно вызывает мысль о том, что общение с животными – это семейное. Если бы они были семьёй, разумеется. Тунец как ребёнок – неплохо, всё максимально по-взрослому. Наконец толкование правил поведения заканчивается и их приглашают в дом. Але по пути разглядывает цветочки всякие, кусты разные, где что-то съесть можно. Наверное. Он не в курсе и без уточнения в рот тянуть всё подряд не будет. Дом поражает – просторная прихожая, большая кухня, второй этаж имеется и, слава богу, ванная комната не на улице. Не то чтобы это определяющее, но так явно лучше. Пока гость осматривается, Коля быстро содержимое его сумки оприходует: человеческую еду на стол, кошачью к холодильнику, сигареты к двери, ноутбук на зарядку, вещи наверх. Он роется в сумке ещё некоторое время, но ничего хоть сколько-то интересного не обнаруживает и расстраивается – если не скажешь купить чего-то, ничего и не купит лишнего. Ладно сам перестраховался и на днях в карты бутылку коньяка выиграл, а потом ещё перцовку в «отыгрыше» – не зря целый месяц навык оттачивал, да и жульничать вживую легче, чем онлайн. Вообще, здесь играют для того, чтобы показать, кто мухлевать проворнее умеет – играть честно для лохов. Только не местные об этих порядках не в курсе. Але поднимается минут через пять, за ним хвостом топает Тунец, которого перехватывают прежде, чем тот успевает запрыгнуть на постель – «Куда с грязными лапами? Не смей даже». Але на ругань внимания не обращает, смотрит: у одной стены стоит старенький телевизор со стеклянным экраном, напротив диван, чуть поодаль три кровати. Про вторую комнату на этаже поясняют – родительская, а эта их с братьями когда-то была, теперь стала для одного человека. Это не сравнить с квартирой – вообще ни с чем не сравнить, но зарабатывать на такое удовольствие придётся несколько жизней. – Нравится? – Ага. – Тогда кровать себе выбирай и спускайся, чай тебе заварю. Если это будет тот же чай, который стоит на столе, то Але не уверен, что хочет его пить – мутная маслянистая жижа, а сама кружка, кажется, изнутри чёрной не предполагалась. Оставили ребёнка общажного, называется – вон у дивана в ряд бутылки выстроены. Может, хоть уборку затеют перед возвращением глав семейства, от стеклотары избавятся? Сказали занимать кровать – он занимает ближнюю к той, которая не заправлена. Наверное, надо бы переодеться во что-то более подходящее и менее пыльное, Ник что-то вытащил из вещей и положил сверху на сумку – пусть это и будет. На первом этаже кипит сравнительно бурная деятельность, но в основном это относится к чайнику, который едва не забрызгивает водой плиту. Але его выключает, Ник заливает кипятком заварку, которая вскоре пахнет мятой и травами. Тунец вертится под ногами, вымогая еду, но в итоге получает пинок, неудачно появившись не в нужном месте, не в нужный момент. Солнечные лучи согревают, чай тоже, и компания особенно. Выпечка чуть помялась, но цела и съедобна, Але хвалит себя за то, что угодил, хотя сладости выбирать не умеет. Кот ещё раз обходит их, норовя повыпрашивать что-нибудь со стола, но ни с чем отправляется на прогулку. – Что ты там заварил такое? – Обычный чай, просто мелиссу и смородину кинул. Ты учти, что за неделю ни кружки кофе не выпьешь, будешь отдыхать от всего. – На угрозу смахивает. – Она и есть. С ним не спорят – давно хотелось чуть здоровее образ жизни вести, но как-то не складывалось. А тут тишь, глушь, воздух свежий, природа, птички поют, только из еды, наверное, лишь лапша, но главное, что расслабиться можно. И стоит этой мысли на подкорках возникнуть, как раздаётся звонок и из трубки сыплются вопросы о том, где искать информацию по клиентам в базе. Але не понимает, какой клиент, но что такое база знает и просит минутку, чтобы до ноутбука добраться. Коля закатывает глаза – «отдохнули». Однако никто не в отпуске, чтобы ничего не делать. Но и не в офисе, чтобы согнувшись в три погибели сидеть и хмуриться – уже морщинка на лбу от этого, и осанка вряд ли говорит «спасибо» – его как по спине хлопнешь, так выпрямляется, а потом обратно сутулится. Не то чтобы Коля не так же сидит, но уже два с лишним месяца он почти не прикасается к компьютеру, да и на учёбе не особо загружал себя. В общем, он, как и обещал, вытаскивает шезлонг, ставит его в тень, проводит удлинитель, выгоняет на улицу. Сам собирает кружки-ложки, уносит их мыть, удивляется, что собственная кружка, оказывается, полностью белая. Але не сопротивляется тому, куда его посылают, в такой обстановке даже не хочется злиться на идиотов, которые у него спрашивают то, чем он не занимается. Ник там с лопатами возится и что-то выкапывает, мышцы у него на руках напрягаются, а когда он майку снимает, то ещё видно, как кожа рёбра обтягивает – похудел ведь, подкачался... Новый звонок не даёт задуматься. Коля изменениям тоже рад – раньше красавец был, а теперь ещё краше. Было бы кому это показывать, кроме того, кто наблюдал, пока не нырнул обратно в заботы рабочие. Александро хоть и помесь кого-то с кем-то и должен быть по идее смуглым, но из-за постоянного пребывания в помещении весьма бледный. Коля надеется, что за неделю это исправит, что тот на человека походить будет, а не на окоченевший труп. А он постарается, чтобы всё так и было – например, пойдёт на обед что-нибудь приготовит. Ну как приготовит: воду в кастрюле вскипятит, вывалит туда суп из банки и сварит – безопаснее для всех. Можно, конечно, глобальнее запариться и самому всё нарезать, но это долго и сложно, а тут уже за тебя всё покрошили, жидкостью только разведи – прямо как с лапшой, а в этом опыта не занимать. Главное – не отвлекаться, иначе будет как с чайником. И вот надо было родителям без свистка тот купить – чёрт уследишь. Пока варево варится, Коля поглядывает из окна на Але, который рукава у футболки подогнул и штанины, чтобы не жарко было. Приходится кинуть в него другие вещи, а то ведь так и не оторвётся от своих (в кои-то веки!) таблиц и счетов. Его бытовая самостоятельность просто поразительна в своём отсутствии, хотя со стороны не скажешь, и ругаться на него бесполезно – сам отругает. Но сейчас он не ругается, переодевается, прижав плечом телефон к уху, ещё умудряясь что-то печатать – стоило подождать, пока с одним закончит, а то машинально всё выполняет сразу, итог неутешительный. Ну хоть теперь в шортах сидит, не перегревается. Коле его жалко, но такова взрослая жизнь, здесь действительно не прогулять и не пропустить то, что не нравится. Тем временем суп сготавливается и остаётся остывать, время почти два часа – можно и обед устроить. Але на часы смотрит – «Какой обед?», Коля плечами жмёт – «Обыкновенный, просто у меня режим дня другой. Можешь работать, я потом спать лягу - буди, если что случится». На том расходятся. Коля просыпается обычно часов в шесть утра, потому позволяет себе днём досыпать до вечера, плюс жару переждать надо, чтобы не свариться как еда, да и силы восстановить требуется. Але к такому вряд ли привыкнет, но если додумается в дом забираться, то уже хорошо. К счастью, додумывается, когда припекать начинает сильнее, чем ранее, и ноутбук норовит выключиться. На плите стоит кастрюлька, в ней плавает что-то очень приличное на вид и на вкус – постарался ребёнок, хозяйственный однако. Может, только в городе распиздяйничает, потому как его там никто не контролирует? И сейчас бы вместе с ним спать завалиться, но месяц сам себя не закроет, ещё про проверки слух кто-то пустил – помянули проверяльщиков, теперь ни сна, ни отдыха. Планы на поездку были не масштабные – побыть друг с другом, чтобы август перетерпеть порознь, и очень не хотелось бы, чтобы всякая ерунда портила это время. Ничего, скоро конец дня – все по домам разбредутся и вечер освободится, чтобы провести его в своё удовольствие, просто надо урегулировать некоторые вопросы. Помнится, в сумке где-то крем от загара был. Или для загара. Короче, там точно были слова «крем» и «загар», а «от» или «для» пусть кожа и солнце разбираются. Сумка, кажется, оставалась на втором этаже. Там шторы задёрнуты и царит полумрак, одежда Ника раскидана по свободной постели, сам он растягивается у себя на кровати, на его голой спине величественно восседает Тунец, не давая задержать взгляд ни на лопатках, ни на пояснице, ни ниже. Ну и ладно, сюда, вообще-то, не разглядывать чужие ягодицы пришли. С кремом чуть получше – не обгореть. Тут ведь есть душевая, чтобы потом смыть всё? Але присматривается к одному сараю и ко второму – может, она вынесена за неимением комнат под неё? Он мог бы пооткрывать двери, но телефон разражается звонками – перерыв окончен. Коля спит крепко, кот ему не мешает, но и удобства мало – придавил откормленными боками и попробуй перевернуться. А ещё мобильник у кого-то не на беззвуке стоит и мёртвого поднимет трелями. Просыпается он раздражённый и чуть на заднице не съезжает по лестнице до первого этажа, неаккуратно оступаясь. На пороге его встречает Але, который решил проверить, откуда шум такой. А Коленька, как бы, всё – в мир иной отошёл, хотя шею не свернул на ступеньках. Но ему кажется, что лучше бы он это сделал, потому что ну вот ни в какие рамки. Нет, он видел Александра разной степени раздетости и одетости, но чтобы настолько близко и торс чтобы так блестел, будто маслом намазан... Похороны назначьте после свадьбы – дополнительный повод выпить. Кого хороним? Ту самую непоколебимую гетеросексуальность. Але вызов сбрасывает и принимается в чувство приводить – водичкой прохладной отпаивает, рукой лоб щупает и боится, что солнечный удар стукнул по жаре. А Ник всё смотрит, смотрит и думает – ведь кому-то доводилось это трогать, целовать и прочее. И кому-то доводилось жить с ним, просыпаться и засыпать в одной постели, и целоваться, и... То самое тоже делать. Ник не прибедняется – он и жил, и спал и остальное по списку, кроме последнего, но как представит это не в качестве «уроков» или не потому, что лень на диван переползать, так в жар бросает. Але приносит холодный компресс. – Живой? – Живой, не суетись, не помру - у нас в общаге тараканы вперёд померли даже. – У вас там есть тараканы? – Уже нет, их съели студенты. Он натянуто смеётся и остатки воды из кружки выпивает, прикидывая, что пора бы второй набег на грядки устраивать и, может, ягод набрать – вечером поедят. Але его тормозит – «А душ тут где?», приходится экскурсию провести до бани, где вымыться можно. Заодно спор затеять – «сауны ваши - хуйня, а вот это не хуйня». Але рассматривает, куда его завели, и соглашается – не хуйня. Хуйнища – «Это ж как такое отстраивали? И зачем оно, если есть водопровод?». Коля показывает побелевший от времени шрам на локте – «Руками - раз, два - отцу надо было. С ним и колотили, потому что “как это без бани? своё это вам не чужое, буду я кому-то платить, у меня, вон, три сына - управимся!”. Управились - у меня нога гвоздём проткнута была, показать?». От предложения тактично отказываются. Пока Александр постигает жизнь в отсутствие душа-лейки, Коля участок обходит, что-то поливает. Потом слышит, что на соседний участок заезжает кто-то и почти к воротам несётся, чтобы проверить, не показалось ли. Нет – знакомый пикапчик размещается на лужайке, оставляя на зелёной траве грязные следы. Вскоре по калитке тихонько стучат, и Коля подбегает к ней, чуть ли не врезаясь с разбегу. – Дядя Федя! Мужчина лет сорока раскрывает объятия. Он выглядит жутковато – руки в наколках, лицо суровое, но этот образ для всех остальных, а для знакомых он – «дядя Федя». Они соседствуют уж несколько лет как, а с Колиного совершеннолетия стали ещё товарищами по татуировкам: один другому набивал все и за сеанс о чём только ни разговаривали. – И тебе доброго вечера. А ты что, один? – Нет, с другом. Родители на свадьбе у брата. А вы свою новую жёнушку не привезли случайно?... Раздаётся хлопок двери машины и громкое: «Почини ты эту развалюху наконец или сдай на металлолом - ничего не закрывается и не открывается без пенделя волшебного!». – Ответ нужен? – Нет. – Кого вы там уже обсуждаете? Из-за ворот кажется растрёпанная кучерявая голова, а затем вся тощая фигура в смятой футболке – вот и «жёнушка». Правда, это мужчина и зовут Ермолаем Метовским, и ему курсовую пару месяцев назад сдавали, а «женой» за глаза обзывают за сварливость редкостную. – Тебя, кого же кроме? Дядя Федя ерошит тому волосы, и это так странно – они совершенно разные, но дружат и по выходным сюда на шашлыки приезжают. Самое странное, что преподаватель, у которого с первого раза зачёт сдают только избранные, так спокойно относится к тому, что его трогают подобным образом и словно пуделя по кудрям чешут. – О, Николай. Не желаете рассказать, у кого курсач скатали? – Не желаю. Учебный год закончился, так что не приставайте. Этот чёрт невероятно проницательный – заподозрил, что что-то не так, но подловить не успел и повода придраться не нашёл: на все его вопросы ответили и цифры больно качественно сфотошоплены были. – Скоро мы с вами вернёмся к этому, так что готовьтесь. О, Сашенька! Ясно, откуда мысли умные в дурной голове. Это «о, Сашенька» Але с первого курса помнит и надеется никогда не услышать впредь. Кто у Метовского курсовые пишет, а у кого тот куратором группы был. А сам Сашенька старостой, так что виделись друг с другом чаще, чем с кем-либо, и это «о» в страшных снах до сих пор снится. Раз заметили, то приходится присоединиться к весёлой компании. Пугающий мужчина в татуировках жмёт руку – «Фёдор». Але представляется, чтобы формальность соблюсти – кажется, весь кооператив слышал, как его позвали. Бывший декан осматривает их и неприкрыто морщится – «Только попробуй моего лучшего студента испортить, Николай. А ты, Сашенька, заставляй этого лентяя самостоятельно всё делать». Фёдор компромиссно предлагает идти что-нибудь на ужин пожарить, пока лекции не возобновились раньше первого сентября. Коля вскидывается – «А давайте к нам? Я мангал достану, в доме посидим». Жуткий дядя с ним соглашается, остальные лишь принимают за данность. Ермолай, чьё имя сократили до приемлемого Эрмаль, сразу, как от поездки мутить перестаёт, к своему лучшему студенту прицепляется с расспросами: «Работаешь? Где работаешь? Учишься? У нас? А направление какое?...». Александр ему всё рассказывает, пока нарезает с пальцами напополам овощи на салат. Коля с Фёдором ушли возиться с мангалами и мясом – стоят поодаль, курят, смеются. Але думает, что над ним судьба тоже смеётся, только он в ответ не может того же сделать. Метовский говорит, что сразу почуял в курсовой «знакомое» – тесен мир, все друг с другом через шесть рукопожатий знакомы. Затем они делятся насущным – у обоих пока ни жены, ни семьи. Оба в работе по шею, синяки под глазами красиво переливаются от серого к фиолетовому – что декан, что староста, потому и ладили все годы обучения. Коля там смеётся, но радости в смехе маловато – у него вариантов, с кем что-то обсудить два: или Александр, или вот этот добрый человек, который прям как отец. С Але его самого не обсудишь, вот и остаётся потуплять взгляд, когда спрашивают «а чего не с девушкой?». У Фёдора за плечами развод и дети, но оптимизма он не теряет – семью посещает, алименты платит и вообще порядочный в этом отношении, будто не разводился ни с кем. Коля ему тоже вопрос задаёт: «А как это одновременно тесно дружить с кем-то и с женой быть?». Ему отвечают: «Неудобно - постоянный выбор, к кому на помощь идти, приходится чем-то жертвовать, потому что на двоих не разорвёшься. Я люблю свою жену, но и кудрявого бросить не могу - он совсем ведь зачахнет и окончательно крышей двинется. Я его сюда в начале недели вытащил, чтобы он перестал мозговые штурмы устраивать». «А как вы поняли, что вам ваша жена нравится?» «Увидел её и осознал, что обратной дороги нет» «А с этой язвой на тощих ножках как сложилось?» «Да так же» Яснее не стало абсолютно, как различать ваши любови и дружбы, зато страх появился, что придётся или Александром жертвовать в угоду женщине, или Александр им пожертвует ради того же. Дядя Федя по плечу похлопывает – «Не думай об этом, сердце подскажет, к кому оно тяготеет». Ещё они жарят кукурузу к мясу, потому что это вкусно, и раз все собрались, то надо поесть плотно и попить чего-нибудь покрепче чая или кофе. Коля на стол бутылки выставляет – «Кому что?». У Але желудок болеть сразу начинает – «Можно мне ничего? У меня гастрит». В итоге ему наливают столько, будто спиртом гастрит убить намереваются. Или его самого. Ермолая развозит первого – он не пьёт обычно, хотя всегда казалось, что преподаватели себя этим успокаивать должны после лабораторных, отработок и прочего дерьма. Але чувствует, что ему тоже похорошело – улыбается, слушает Ника, играющего на гитаре «Батарейку». Тот держится лучше – пока молод, что ему будет? Фёдор вообще не меняется в состоянии – уже опыт. Как неловкая грань между преподавателями и учениками пропадает окончательно, то вечер разгорается песнями, сигаретами и перезвоном рюмок. Даже Тунец подключается к ним, но засыпает на коленях полуспящего Эрмаля, которому сна за ближайшую неделю не доставалось практически. Где-то за полночь решают, что пора расходиться. Коля предлагает остаться у них, чтобы потом никого не вытаскивать из чертополоха или в перелеске не вылавливать. Идея-то здравая, а вот три кровати на четыре человека – маловато. Он говорит, что на полу заночует в походном спальном мешке, но кто бы ему позволил. Все большие и взрослые сорокалетние дяди занимают одиночные места, кто младше и компактнее может уложиться, те располагаются на оставшейся койке. И все готовятся не проснуться. Але готовится ещё не спать всю ночь, но вырубается моментально, когда Ник устраивается на своей половине. Кровать односпальная и удобства оба не испытывают, однако чтобы возмущаться тем, что чьи-то конечности лежат там, где лежать не должны, и что-то постоянно куда-то упирается, надо быть трезвым. Утром никого под боком не оказывается, Але нащупывает скинутые штаны, выуживает из них телефон – девять. Это воздух так свежий повлиял, что без будильников проснулся раньше полудня?... Блять, работа – вчера не пятница же была. Перекувыркнувшись на пол и запутавшись в одеяле, он натягивает на себя одежду и бегом спускается на первый этаж умываться и включать ноутбук – наверняка в почте десяток сообщений висит. Он не замечает Ника, мирно готовящего на завтрак блины, а когда замечает, то останавливается и смотрит на того. Блины? Что? – Таблетку от похмелья дать? После этой фразы голова взрывается болью и во рту пересыхает, будто накануне песок ел. – Давай. А ты чего это устроил? – А завтракать вы чем будете? Тем более молоко умирало, решил впрок пустить. Вечером сгоняем до магазина. На велосипеде ездить умеешь? – Умею. Но это по трезвости, а ныне лишь падать с велосипеда получится. – Отлично. Хоть в чём-то ты как нормальный человек. – А тебе не плохо, что ли? – Да не, с чего бы? И правда, с чего? Может, с того, что они вчера запасы алкоголя прикончили? Или с того, что он умудрился водку с пивом намешать и выпить залпом? Выберите понравившийся вариант. Але уже раскладывает на столе всякие бумажки и ноутбук ставит, как Ник крышку закрывает обратно и всё убирает. – Эй! – Никакой работы, пока не позавтракаешь. – Но... – Никаких «но». Сейчас пароль установлю и будешь объяснять всем по телефону, куда нажимать. – Ну... – Садись, пей чай и ешь. Он ставит на стол тарелки и кружки, потом вытаскивает из холодильника банку с вареньем – «так вкуснее». Пахнет мятой и смородиной, варенье не приторное, блины не комом. Вселенная будто сжаливается над ними и не разрушает идиллию, пока они не насидятся вдоволь и не насмотрятся друг на друга – и откуда у этого мальчишки таланты к готовке такие? Не обманывал ведь, что умеет. Коля собой гордится – не зря в прошлом сжёг две сковороды, пока учился. Теперь это не «бабское дело», как отец считает, а полезный навык, которым впечатлить можно, плюс накормить всякий офисный планктон, который «по пути через кофешоп пройду - куплю себе поесть там». Третьим воскресает Фёдор, который и без того на бога смахивает – уж больно интересная внешность. Профессор Метовский остаётся недвижим до обеда. Эта чудаковатая парочка сегодня в город возвращается, потому что работа не ждёт – Але, скрюченный за компьютером похлеще всех вместе взятых йогов и освоивший без учителей несколько асан, понимает и желает удачи да нервов покрепче. Они прощаются до выходных или до начала учебного года – как повезёт или не повезёт. Вскоре соседский участок вновь опустевает, Коля вздыхает грустно: «Хороший человек дядя Федя, жалко, что редко тут появляется. А вот его “дополнение” не появилось бы, так я бы не расстроился ни капли». Але с ним соглашается мысленно, хотя ему доверия ни тот, ни другой не внушают. Ник заваливается спать, а под вечер выползает и на сей раз не ловит никакие сомнительные состояния. Возможно, потому, что Але сегодня моется прежде, чем они пересекаются. – А я могу тебя тоже Сашенькой называть? – Нет. – Санечкой? – Нет. – Шурой? – Никоша, прекрати моё имя коверкать. «Никоша» кривится – не будет впредь блистать знаниями относительно этого. – Ну хоть Сашей? – Ладно, Коля. И оба зависают, потому что, оказывается, у них нормальные имена имеются, а не эти три привычных буквы. Николай и Александр – ого, неужели они тоже взрослые люди, а не два придурка, которые разобраться в себе не могут? Да нет, бред – ни Николаев, ни Александров тут нет, есть только Ник и Але, ну или Коля с Сашей для разнообразия. Вот Коля с Сашей на велосипеды садятся и едут на станцию, шурша колёсами по мелким камням и оставив дома кота за главного. Их периодически окатывает волнами песка, отчего один не сдерживается и кричит вслед машине много всего неприличного, отплёвываясь от пыли. Второй его поддерживает, но не слишком активно, чтобы с велосипеда не перевернуться, налетев на что-нибудь. Он, конечно, ездить на нём умеет, но качество этой езды своеобразное – или доедет, или нет. Когда через железнодорожные пути перебираются, Але додумывается ляпнуть, что раньше у ж/д комнату снимал, так поезда постоянно гудели – «Иногда так хотелось, чтобы сбили наконец тех, кто через рельсы ползает - жить невозможно, а летом себя не слышишь, если окно открыть. А ты чего бледный?». Коля его в такое место посылает, что ни один транспорт дотуда не довезёт ни по земле, ни по воде, ни по воздуху. Але не понимает, чем это заслужил. Всё те же собаки лежат на прогретом асфальте, одна приподнимается, чтобы сдвинуться в тень и проследить за путешественниками. На станции толпится народ, встречая возвращающихся из города, Ник предлагает в магазине подольше задержаться, пока все не свалят. Продавщица отвлекается, чтобы по-быстрому губы подкрасить – к мальчишке она привыкла, а вот молодой человек с ним её интерес привлёк. Молодой человек оперативно выходит «покурить», хотя сигареты оставил в прихожей и зажигалку там же. Минут через пять, когда проезжает электричка и со станции исчезают люди, они идут покупать пиво. Але на бутылку косится – «Это пить-то можно?», Коля ему кивает – «После бани заебись будет». Теперь закрадывается паника – что ж там такого в банях происходит, что этому пойлу неизвестного происхождения радуются? Впрочем, ему обещают объяснить все прелести этого процесса. Менее страшно не становится. Ещё они мороженое покупают – прям... вкусное. Але давно такого не ел и вообще не падок был, а тут понравилось. Ник своё доедает и на плечо ему голову складывает, вдаль смотрит – вот теперь они сидят здесь вместе, глядят на речку и очертания города на том берегу. – Саш, о чём ты сейчас думаешь? – О том, что мне очень хорошо. Вот отпуск бы взять полноценный... – А заболей на завтра? – Как это «заболей»? – Ну не бери трубку и в сети не появляйся. Мы с тобой на пляж съездим, позагораем, ягод пособираем, а вечером в баню. Пожалуйста? И он так грустно-грустно смотрит, что сердце колет сильно-сильно, и голос у него умоляющий, какой никогда не делал. – Притворюсь ради тебя. Словно ребёнок, получивший желаемую игрушку, Коля улыбается и за руку хватает, крепко сжимая пальцы на предплечье – «Спасибо, будет классно, обещаю». Потом он спрашивает, насколько стоит «безбрового чёрта» опасаться после того, как он узнал о знакомстве своего лучшего студента с... не самым лучшим. Але плечами жмёт – «Он нормальный так-то - в том плане, что не заваливает специально. Но попрекать будет, мол, “опять у Сашеньки скатал проект?”». «А почему ты Сашенька?» «Понравилось ему меня так называть - “Саш” много, а “Сашенька” один и точно поймёт, что к нему обращаются. Меня бесило - жуть, потому что он это на весь коридор кричал: “Сашенька, а ведомости где?”, “Сашенька, а пропусков почему так много?”, “Сашенька, лабораторные не все сдали, напомни, что отработок не будет, если вовремя не сдадут”» «Он ко мне точно приёбываться не станет?» «Если станет - зайду к нему с чаем» «С каким чаем?» «Не знаю. С чёрным, наверное. Можно и зелёный в принципе» «Я думал, ты про алкоголь» «Нельзя его спаивать - хуже будет. Он трезвый-то до смерти заговорит, так что не будем испытывать судьбу» Коля не очень понимает, как эта взрослая жизнь работает и работает ли – может, она сериалы пялит, а он голову ломает над ней. Але ему говорил, что всё на самом деле гораздо проще, но разве может быть проще то, что между ними происходит? У Коли друзей было много разных – и таких, чтобы с рождения практически, и таких, каким руки при встрече не жмут впредь. Но чтобы таких, с которыми он бы стал настолько близок... Вот и думает, что сложно это – не усложнять. Тем временем мимо них проносится поезд, забирая вдаль мусор с путей и немного тяжёлых мыслей. Александр смотрит вперёд и видит на противоположном берегу совершенно иной мир – там город, дом, работа, друзья, семья. Там улицы, на которых прошли все этапы взросления, там всё знакомое, хоть с закрытыми глазами увози и высаживай где-нибудь – дорогу обратно найдёт. А что здесь? Здесь всё другое – чужие люди, неизведанная местность. Лишь одна ниточка ведёт мостом из одного мира в другой, и она сейчас сидит, прикрыв глаза под стёклами солнцезащитных очков. – Засыпаешь? – Утомился немного, но ничего. – Поедем обратно? – Давай. Они садятся на велосипеды и выворачивают на дорогу, по которой ехали сюда. Местные жители в своих двориках два на три метра начинают закрывать покосившиеся теплицы и поливать скудную растительность на грядках. Коля немного взбадривается, но пару раз зевает, прикрывая рукой рот, чтобы пыли не наглотаться. Они останавливаются на развилке, пропуская машину, чтобы их не замело. – Коль, а в той стороне что? Але машет рукой по направлению отворота, где дома приличные и всё получше выглядит. – Речка, пляж. Хочешь - поехали. – Нет, у меня иначе задница от седла отвалится. – О, тогда домой. Потерю твоей задницы я не переживу. И только где-то на очередном повороте Коля понимает, что сказал что-то не слишком однозначное, но оправдывается, что там действительно невосполнимая потеря будет. А потом понимает, что сделал только хуже. Благо, никто не заметит щёк запылавших. Пока он в душевой моется, Але себя сбоку в зеркало рассматривает, спиной поворачивается, в пояснице прогибаясь – «Ну, может, и есть что-то, что терять жалко. В обтягивающем, наверное, ещё выгоднее будет, а поприседать если...». Однако увлечься не получается по причине Тунец остался голодным и теперь настойчиво просит есть, так что когда Коля заходит в дом, то его не ждёт ничего, кроме ужина на столе. За чашечкой вечернего чая он уже вовсю трёт глаза и засыпает практически, хотя говорит, что бодр и предлагает включить какую-нибудь киношку, но ему включают «Спокойной ночи, малыши» и отправляют в постель. Он фыркает, обижается, но стоит телу оказаться укрытым, как все возражения пропадают. Чего не сказать про Александра, с боку на бок переворачивающегося и не знающего, как спать на этом – тут продавлено, там подушка жёсткая, одеяло тяжёлое, кот сверху залез и топчется, солнце закатное в окна светит. Погодите, что за чёрное пятно по занавеске движется?... – Коль, ты спишь? С соседней кровати доносится вялое мычание: – Что случилось? Кажется, он всё-таки спит, но ситуация внештатная и очень серьёзная. – Скажи, у вас дом от насекомых обработан? Коля задумывается так крепко, как и засыпает – это всё сон, они не по-настоящему говорят о таком бреде. Но Але его ледяной рукой из сна вытряхивает, волей-неволей отвечать заставляя. – Какая нахуй обработка от насекомых? Мы на природе, тут они везде. Ледяная рука Але становится ещё ледянее. – Совсем везде? – Блять, если ты сейчас конкретно не скажешь, в чём дело, я тебе муравейник утром в кровать высыплю. Я не шучу. – На шторке что-то ползает. Коле проснуться окончательно хочется, потому что это уже за рамками всего, здравого смысла в первую очередь. Но рука от него никуда не девается и чужое дыхание сбивается сильнее. – Павук. – Кто? – Паук, говорю. Саш, спи уже. Саша не спит, Саша следит за чёрной точкой и слышит, как скоблятся маленькие лапки по ткани. У Саши жизнь перед глазами проносится. – Сделай с ним что-нибудь. – Что, например? – Не знаю, не я тут живу. Выкинь, что ли. – Сам встань и выкинь, если он тебя напрягает. – Не могу. – Почему? – На мне кот лежит. – Вот он спит и ты спи, не мешай пауку делами заниматься. – Какие у него дела могут быть? – Тебя кушать, конечно. Проснёшься утром, а от тебя ничего не осталось. – Коль, не смешно. – А я и не смеюсь. Саш, сам-то как - с головой проблем нет? Маленький жучок и ты сразу панику развёл. Спи. И руку от меня убери. – Прогони его, тебе ведь не сложно. Коля игнорирует всё, просто потому что это абсурдно – чтобы взрослый человек паука испугался. На них в общаге тараканы иной раз с потолка падали, а иногда прямо в кастрюли. Они тех вылавливали ложками, шутили, что наваристее суп получится – и всё. А тут... Але, не получив реакции, рукой по чужому телу водить продолжает, тормоша, чтобы Ник обратно не уснул. Тот прикола конкретно не понимает, чувствуя, что куда-то не туда ручонками повели. – Коль, пожалуйста... – Саш. Если я поднимусь с кровати, то сниму паука и брошу в тебя. Клянусь богом: если не прекратишь, то от всех фобий избавишься моментально. Чтобы больше ни слова не слышал от тебя, последний раз повторяю - спи. Спокойной ночи. С учётом того, что Ник к атеистам себя причисляет, угроза звучит очень весомо, а в том, что он встанет и в постель паука закинет, сомнений как-то не возникает. Пальцы пару раз касаются его кожи и на этом всё – поражение. Ночь спокойной становится только для Тунца, который перекладывает себя с постели на постель, решая, на ком лежать удобнее. Коля после всех этих взаимодействий ещё час в бессоннице мучается, Але гипнотизирует паука, пока веки не смыкаются сами по себе. Паук чувствует себя очень неуютно от такого пристального внимания и сидит, не шевелясь. Первым просыпается кот и топчет Ника, как того, до кого можно добудиться. Тот встаёт, потягивается, оставляет на постели хаос, укрывает Але, пару секунд смотрит на его безмятежное лицо, думая, зачем мужчинам ресницы длинные. И лицо зачем такое? Зачем вообще существуют красивые мужчины и на всякие размышления подталкивают? Ответов он так и не находит. Зато находит телефон и все будильники выключает – пусть поспит человек, а то хернёй страдал до утра. Сегодня он ничего выпекать не решается – уверенность прошла вместе с хмельным дурманом и теперь страшно сжечь новую сковороду. Залив кипятком две порции каши быстрого приготовления, он обходит участок, открывая теплицы и выгоняя птиц из-под сеток, которыми накрыты остатки урожая. Ему от этого урожая ни жарко, ни холодно – сезон закончится, они что-то соберут и продолжат так же закупаться в магазинах. Логики нет, но вы держитесь. Через полчаса он расталкивает Александра, который, в свою очередь, просыпается резко, будто от кошмара. Вопрос «как спалось?» остаётся неозвученным. Але, которому всю ночь снились насекомые, хочется а) домой; б) кофе; в) поспать ещё. Но ни первого, ни второго, ни третьего ему не дают – «пей чай, ешь кашу и переодевайся». Организм без кофеина функционировать отказывается, но выбора нет, плюс сегодня не надо работать, так что, возможно, получится до вечера дотерпеть. Лишь бы вырубиться до появления пауков. Коля собирает с собой покрывало, чтобы лежать не на голой земле, крем от или для загара одной особо рассеянной персоне, приготавливает бутерброды, чтобы не голодать, и опять Але с кровати стаскивает – «нечего было жуков считать». Тунец провожает их до ворот и остаётся сторожить территорию. Выглядит он гордо, словно собирается гонять кого-то, а не лежать весь день на солнышке. На полпути они тормозят и съезжают с обочины – кое-кто вспомнил, что так и не проверил, что же в перелеске ищут грибники и прочая нечисть. Велосипеды ставят на подножки, и Але бы остался вместе с ними, а то и вовсе вернулся бы, но Коля его за руку тянет – «если потеряемся, то вместе». На самом деле, он шутит, но вот Александр уже забыл, откуда они пришли, хотя ещё никуда с прямой не сворачивали. – Смотри, земляника. Коля ныряет под сломанную ветку дерева, принимаясь обрывать маленькие красные ягоды с зелёного куста, набирая целую горсть. Когда он выныривает обратно, то на волосах у него паутина нацеплена, и Але, попросив не шевелиться, наклоняется, чтобы убрать, и осматривает на наличие того, кто сплёл её – в квартире дезинсекцию проведёт точно. Коля думает, что, во-первых, сейчас вывалит все ягоды или раздавит в кулаке, потому что рука дрожит, а во-вторых, что если они ещё раз взглядами пересекутся, то он не выйдет живым отсюда, так и закопают здесь, земляника на могиле вырастет. Если глаза – зеркало души, то у Але то самое зеркало зашторено – тёмные такие, зрачок попробуй разглядеть. Коля надеется, что собственные зрачки не по всей радужке расползлись от близости и в них не отражается паники, когда чужие пальцы случайно по уху проходятся, снимая мусор. – Заканчивай уже, ягоды попробуй. Не выдерживает он этого, и вообще не за тем они сюда свернули. – Они грязные. Але, убедившись, что всё в порядке, отшагивает и скептически оценивает то, чем его угощают. Ягоды, конечно, на вид аппетитные, но не мытые. – О господи! Просто ешь. – А если что-то подцепим? – Что, например? – Ну, глистов каких-нибудь. Коля даже глаза не закатывает – он в принципе не представляет, как до этого додуматься можно было и как ему на это реагировать. – Вот что тебя ночью паук не загрыз... Сам ты глист, а мне больше достанется. Поддавшись, Але съедает пару ягод, помня, что брал с собой «Но-шпу», «активированный уголь» видел где-то в шкафчике. Лесная земляника поразительно вкусная, совершенно не та, что на прилавках – тут вся сладкая, а там как повезёт выбрать. Они ещё немного плутают по округе, пересчитывая поганки и мухоморы, потом выходят обратно к велосипедам. Але не знает, какая gps-локация у Ника в голове, что они не заблудились, пока повернули и развернулись десять раз, но благодарен ему. Коля собой тоже гордится, но потому, что уговорил эту санэпидемстанцию ходячую – «вы в своём городе химию едите, а тут всё натуральное, так что не выёбывайся». Они возвращаются на дорогу и едут до отворота, по которому спускаются на пляж. В округе ни машин, ни людей – значит, будут одни. В общем-то, не расстраиваются – так даже лучше, что под ухом никто не шумит. Коля предупреждает босиком аккуратнее ходить – стекло. В первую очередь после того, как они стелют покрывало, Але за кремом тянется – сидеть красным и лечить ожоги он не намерен. Он спрашивает Ника, надо ли ему то же, но тот кривится, думая, что лучше облезет до последней шкуры, чем позволит себя лапать. Однако отказ не спасает от «можешь мне плечи и спину тогда намазать?», и он бухтит, что не нанимался в массажисты, пока по чужой коже руками водит, может, чуточку дольше, чем нужно. Але ему нос и щёки обрабатывает – «смотри, уже обгорел весь». Коля не смотрит и думает, что или сам утопится, или этого придурка утопит за благие намерения. Тот, впрочем, размышляет об этом же – зачем опять полез? Острых ощущений не хватает? Так дома паук ждёт. Коля до воды доходит, по щиколотку заходя – «холодная». Але не тяготеет окунаться, так что со спокойной душой ложится дремать, надвинув козырёк кепки, чтобы солнце не светило. Пока не жарко и свежий ветерок обдувает, где-то недалеко раздаётся шорох волн и всплески от шагов, определяющих пригодную для купания температуру. Вверху кричат чайки, по дороге в отдалении, кажется, проезжает машина, собаки лают. Здесь нет ни криков детей, как бывает на городских пляжах, ни пьяниц, решивших в погожий день выползти из четырёх стен. Да, может, тут тоже не идеально – самодельные костры и бутылки валяются, но однозначно лучше. Коля, устав бродить, запускает пару галек в полёт, стараясь закинуть следующую как можно дальше предыдущей. И он совершенно точно не думает, кто у него за спиной загорает под лучами июльского солнца, потому что это так фантастически – чтобы они вместе здесь были, и страшно спугнуть момент. Потом он, всё же, оглядывается, чтобы убедиться – его Александро действительно там. Разве что, перевернулся, перегревшись с одной стороны. Он в июне представить не мог, что через полтора месяца они снова будут вместе – удачно же брат женился и время выбрал тоже. Уже выть хотелось от того, что говорить не с кем, а если и есть с кем, то по телефону, а это совсем не одно и то же с общением вживую. Даже если по видеосвязи созваниваться – всё равно не то: ни за руку взять, ни пихнуть в шутку, что уж про нечто большее заикаться. А как страшно было, что Але кого-то найдёт: приедет Коля, зайдёт в гости, а там «очень приятно, жена». Для уверенности он внимательно изучает, нет ли на чужих безымянных пальцах отпечатков колец. Не паранойя, а перестраховка. Он понимает, что нельзя так, и что не должен, и что то, и что это, но удержаться не может, как и смириться с тем, что им рано или поздно придётся разойтись. Лучше поздно. А ещё лучше, чтобы никогда. Он, не заметив, громко шмыгает носом, и Але тут же просыпается. Коля быстро смахивает с ресниц влагу, будто бы ничего не случилось, будто бы не представлял ничего. – Пошли купаться. – В эту... – Только попробуй снова начать. Вставай или я тебя водой оболью - поверь, мне не трудно у местных ведро попросить для этого. Деваться особо некуда. Ник говорит идти строго за ним, чтобы ни на что не напороться, и бодро заходит сразу по пояс. Але его устойчивости завидует – холодина, а тому хоть бы что, ждёт и смеётся. Вот бы не думать ещё, что там на дне может быть помимо мусора – это ведь не бассейн с хлорированной обработкой. Но думать Коля не даёт, потому что это не то место, где надо думать, особенно о чистоте и наличии или отсутствии чего-либо, потому за руку и «Живо плавать. Если не умеешь - значит, научишься». Плавать умеют оба, Ник невзначай делится, что на спор до середины реки плавал. Але логично интересуется, на что спорить можно, чтобы так поступать – до другого берега расстояние пиздец огромное, что хоть во сколько сокращай, всё равно много. Выясняется, что достаточно лишь «слабо», чтобы по дурости идеей загореться. «Вы тут все отбитые или мне повезло с тобой?» «Просто это не город, где самый большой риск - в алкогольный без паспорта пойти за пять минут до закрытия» «А если бы плохо стало? Или течение было бы?» «Ну помер бы, что бубнить? Естественный отбор» «И премия Дарвина сразу досталась бы. То есть, ты вообще это не учитывал?» «Нет, конечно. Будешь много “учитывать”- будешь всего бояться и ничего не сделаешь» «Не рискуй понапрасну» «Зато есть, что вспомнить» И снова они расходятся во мнениях. Для Але это, пожалуй, перебор – соглашаться невесть на что и бросаться, очертя голову, потому что кто-то сказал «ты чё, не мужик?». Его таким даже в юношестве не получалось пронять, сейчас и подавно. Наплававшись вдоволь, они выходят и заворачиваются в полотенца. Садятся на покрывало, смотрят, как издали ползут тучи – наверное, скоро будет гроза. В городе, может, уже поливает вовсю, а завтра, если ветер не изменится, сюда придёт – надо успевать погодой наслаждаться. – Коль, неужели тебе себя не жалко? – Себя никогда не жалко. Маму, что грустить будет - жалко, братьев тоже, и батя вздохнёт тяжко. А себя - нет. – А меня? – А что с тобой? – Без тебя останусь ведь. – Ну и останешься, не велика потеря. Раздолбаев у нас - половина посёлка, найдёшь замену. – Я не хочу замену. Нику сложно обернуться, проще тучи и чаек перед собой считать. Они в то время знакомы не были – спорил он года два или три назад, но почему-то именно сейчас стыдно стало. А ведь пойди что не так, хоть ногу свело бы, и всё – конец. И с Александром бы никаким не познакомился, тот бы его тоже не знал и, может, жил бы счастливее... – Ты плачешь? Коля касается щеки, растирая пальцами каплю, ползущую от нижнего века к подбородку. – С чего бы? Вода с волос стекает. Оба понимают, что это ложь, но принимают её за правду. Наверное, Але впервые за кого-то так переживает – самые яркие воспоминания у него связаны с этим несносным мальчишкой, начиная с момента, когда они на вечеринке целовались, заканчивая каждым новым днём, проведённым вдвоём с ним. И этого всего могло просто не быть. Вообще ничего могло бы не быть: они не напивались бы на кухне и не курили в форточку, не ночевали в одной квартире, не фотошопили бы отчёты, и Ник бы ему на балконе общажной комнаты не признавался, что это был его первый серьёзный поцелуй. Вероятно, он не помнит ту ночь. Але помнит: друг предложил отметить закрытие сессии, он согласился ради ностальгии по тусовкам, в результате друг где-то потерялся, пришлось в одного развлекаться. Кто-то, завидев не «зелёного первокурсника», под шумок в круг затащил, где в бутылочку играли: все сидели вразнобой, и потому не было ничего странного, если какая-нибудь девушка целовала другую. А потом они с Ником выпали друг другу. Тот был пьян, но, кажется, протрезвел разом, все затихли в ожидании: «для храбрости» остатки допив и, вроде, решительности набравшись, он навстречу потянулся, а потом, отшутясь, ушёл. Не обращая внимания на разочарованные вздохи тех, кто надеялся, что им тоже что-нибудь перепадёт, Але за ним направился – то ли курить захотелось, то ли сердце подсказало поступить так. Там, в прохладе и темноте ночи, они стояли, облокотившись на хлипкие перила, пока за спинами шумела толпа студентов, совершенно не догадывающихся, что происходит в паре метров от них. Ник сказал это так легко, будто у него время спросили: «Знаешь, а ты первый, с кем я поцеловался по-настоящему». И он не боялся, что его засмеют – «Может, это судьба?». Але не ответил и думал, что совершил что-то неправильное. А теперь понимает, что всё было правильно, и это точно судьба, хотя до этого в неё не верил. И они могли бы продолжить, уединившись в пустой комнате – много ли надо, чтобы пьяного мальчонку уговорить? Но тогда бы, встретившись в следующий раз, Коля не подошёл бы и не спросил, целовались ли они, и услышав, что только целовались, не выдохнул бы и не оставил свой номер с обещанием пересечься. И после этого всё перевернулось и вывернуло в нынешнее русло. И кто бы из них подумал, собираясь на вечеринку, что грядущая ночь им жизни так переплетёт, что теперь при всём желании не распутаться. Наконец достаточно обсохнув и нарефлексировавшись сполна, они решают прогуляться вдоль берега, оставив влажные полотенца под солнцем. Метров через сто местная ребятня играет в мяч на отмели, и Коля, как самый первый ребёнок, кричит им, спрашивая, можно ли присоединиться. Разумеется, ему отвечают согласием и через минуту по воде, поднимая кучу брызг и вымокая вновь, носятся уже пять детей разных возрастов. Але будто возвращается в школьные годы, где они так же ерундой занимались, словно нет никаких проблем, словно класс не выпускной или переводных экзаменов нет. Пару раз он ловит тех, кто оступается, неудачно увязнув ногой в песке, а когда запинается о какую-то корягу сам, то Коля на рефлексах хватает его, но в итоге шлёпаются оба, потому что кто-то физику плохо изучал. Так и лежат – перепачканные в грязи, вымотанные от игры, выдохшиеся от смеха и радостные. Обратно решают вернуться вплавь, чтобы смыть с себя всё. Первый к суше идёт Але, ёжась под порывами ветра, за ним Ник, который старается мысленно провести линию на уровне чужого пояса, ниже которой смотреть нельзя – одно дело шутить про отпавшие жопы, а другое дело сталкиваться с этим, не отвалившимся ещё. В прямом смысле было бы сталкиваться, но Коля успевает вовремя остановиться, так как совершенно точно не перепутал у своих линий верхнюю и нижнюю части. – Что там в воде блестит? – Трос. – Зачем он нужен? – Не знаю. Сколько себя помню, он лежит здесь - думаю, раньше пристань была, вот от неё осталась память. – Это разве не опасно? – Опасно. – Почему не убрать тогда? – Не знаю. Может, кто-то пытался достать. Результат ты видишь. – Так встанет кто-нибудь однажды. – Ну, мы на знак ориентируемся. – Какой знак? Коля пальцем тыкает в «купание запрещено» и улыбается – «мы к нему велосипеды прислонили». Але выдыхает «оу», не заметив ранее огромный металлический лист на двухметровой палке – вся суть соблюдения правил. Ветер значительно усиливается и комкает покрывало, поднимая края. Они договариваются перекусить бутербродами и собираться обратно – нехорошо небо затягивает, не хватало ещё в ураган застрять посреди дороги. Пока окончательно не похолодало и есть шанс урвать последние тёплые мгновения, Коля растягивается по ткани, подставляя лицо и грудь под лучи, а то до этого только спина загорала, пока грядки копал. – Погоди, у тебя пресс появился? Але не то чтобы специально изучает его тело, просто обращает внимание, что вместо привычного мягкого пузика мышцы прорисовались. Ник приподнимается на локтях и тоже смотрит, удивляясь. – И правда. Он рукой проводит – «вау». Пресс, конечно, не рельефный, едва заметный, и, скорее всего, осенью исчезнет благополучно, но не зря ведь с лопатами и прочей утварью носился по огороду с одного края на другой. Потом бицепс щупает – «ого, будто в спортзал ходил». Только немного смущает, что это со стороны заметили быстрее – если Але отметил изменение, значит, он в курсе, что было до, значит, он и раньше присматривался. Вот Коля что-то не может на глаз определить, что в Александре изменилось за месяц – кожа чуть потемнела и щетина появилась, потому что здесь необязательно надевать костюмы и бриться регулярно... Он почти хлопает себя по лбу – точно же, он его всегда видел или в рубашке, как порядочного офисного работника, или в футболке/майке домашней, а чтобы так – загорающего в одних шортах, от влаги липнущих к ногам – не доводилось, то и ловит неоднозначные состояния, неожиданно столкнувшись с этим. Ну хоть на что-то ответ он находит, чем воскрешает свою гетеросексуальность, ныне колеблемую как фанеру на ветру в небе над Парижем. – Что-то не так? Але траекторию чужого взгляда прослеживает и не уверен, что та должна так строиться и на нём заканчиваться – смотреть-то пусть смотрит, лишь бы страшное лицо не делал. – А?... Муравей. Коля быстро смахивает с чужого бока маленькую точку, которая, может, вовсе не насекомым была, но надо же как-то объяснить, чем занимался – не говорить же прямо, что в волнах сознания тонул. Во избежание вопросов он говорит вставать и сворачивать вещи – «Тунцу там скучно без нас. А если под дождь попадём - плохо будет». Але с ним не спорит, потому что тучи настигают их быстрее, чем казалось с утра. Небо над ними на протяжении всего пути обратно голубое, а вот стоит обернуться – серое. Солнце будто пытается как-то задержать наступление, не позволяя себя скрыть, но постепенно всё вокруг затягивает предгрозовой мрак. Коля говорит, что займётся баней, Але достаются уборка всего хрупкого и мокнущего, а так же кормление кота, который в их отсутствие не скучал и ящериц ловил – по оторванным тёмным хвостикам, принесённым на крыльцо, догадаться нетрудно. Возможно, несколько были благополучно съедены. Ник бегает со спичками и дровами и в итоге добегивается. Але не знает, что там сотрясается, но слышит шипящее «сука» с грохотом упавших поленьев и направляется примерно туда, откуда оно донеслось. Там Коля, сморщившись от боли, пытается тряпкой руку перевязать, на светлой ткани расползаются багровые пятна, он матерится сильнее. – Что с тобой? – На гвоздь напоролся - брат прохалтурил и не все вытащил. Чтоб он жену свою поднять не смог по выходу из ЗАГСа... – И чего ты ждёшь? Надо обрабатывать. – Не майся хернёй. Сам говорил, что на мне как на собаке всё заживает. С тряпки вниз капает кровь, Коля шипит вновь, Але хватает его под плечо, чтобы увести в дом и заставить промывать рану, невзирая ни на какие аргументы. В аптечке, удачно замеченной пару дней назад, есть бинт, перекись водорода и вата. Белая раковина приобретает рисунок в розоватые разводы, красноватая вода утекает в канализацию, остановить кровь оказывается не так просто, как в фильмах с уроков ОБЖ. Порез неглубокий – больше кожа содрана, но мало ли что. – Повторяю: не майся хернёй. Не фонтанирует и нормально, жить буду. – Без руки только. – С чего это такие выводы? – С того, что неизвестно, какой гвоздь был. Про столбняк слышал? А если воспалится? А если инфекцию занёс? Давай-ка перестрахуемся. – Мёртвого заебёшь, честное слово. Коля с ужасом смотрит на белую матовую бутылку с маленькой этикеткой-инструкцией – он упоминание этой штуки на дух не переносит, а уж использование её в отношении себя ненавидит всеми фибрами души. – Тебе плохо? – Пиздец. Может, оставим? Если бы его за руку не держали, он бы её убрал и вообще ушёл бы – там баня топится, следить надо. – Боишься, что будет больно? – Я знаю, что будет больно. – Значит, потерпишь. Буду действовать нежно и аккуратно. – Ещё скажи удовольствие от процесса получать. – Сугубо по желанию. Але запястье покрепче захватывает. Впрочем, стоит отдать Коле должное – пальцы в кулак не сжимает, сидит покорно, зажмуривается лишь и вздрагивает. Зажмуривается он не потому, что щиплет, а потому, что ему в детстве столько внимания не уделяли. Над старшим братом, первым ребёнком, родители тряслись, чтобы тот здоровым был и не покалечился случайно, за вторым надзор был мягче, а на Колю чаще махали – «не убился ведь». Да, не убился, но что в итоге – речку почти перемахнул с берега на берег, хотя не Иисус, чтобы по воде ходить без опасений. А в школе сколько раз дрался – не сосчитать. Возвращался домой в синяках, ссадинах, мать даже причину не спрашивала – «мальчишки, что с них взять». Не убился и ладно, ага? Он к Але с обычным фингалом пришёл и носом слегка разбитым, так тот чуть сам на свет иной не отправился вперёд – «У тебя в голове что-то есть? Да? А по-моему, нет. Ты зачем полез? И что, что это вопрос чести?». В ноздри было натолкано столько ваты, что дышать пришлось через рот, ещё сотрясение каким-то способом выявили и вправили – «Хотя было бы что сотрясать...». У Коли тогда это вызвало раздражение – «Слушай, тебе не деньги считать надо, а в неотложке работать с таким рвением». Решил, что впредь к нему не придёт, если подерётся, а потом подумал – приятно. Нет, не когда морду набивают, а когда заботятся. Але ему свою футболку отдал, куртку и джинсы отстирал, спать уложил, хоть и отругал. Ведь даже не разобрался, за что ругает. Коля, между прочим, действительно честь отстаивал, причём не свою – его. Это было на учебной практике, как раз после сессии и вечеринки. Они уже познакомились и подружились настолько, чтобы гулять вместе, и, в общем-то, гуляли, общались, на тусовках тусовались. И что-то из этого причиной для сплетен послужило. В один момент Коля о себе такого наслушался, о чём ранее не знал и не делал никогда, да и сейчас произнести это вслух не может. Заметив его растерянность, переключились на того, кто постарше и наверняка смыслит во всех тех вещах, в которых их за глаза осуждали. А однажды надоело терпеть клевету и косые взгляды ловить. Коле не привыкать лезть в перепалки, кулаками размахивать тоже – повод дайте. Вот и получилось, что сначала словесно пособачились, затем терпение лопнуло и «рука дёрнулась» в сторону чужого лица. Александру повезло увидеть меньшее – тому парню досталось так, что чуть до разбирательства не дошло, но дело замяли. За всеми этими воспоминаниями обработка пореза незаметно пролетает, почти не чувствуется. Але бинтом перематывает ладонь, завязывая узелочек, чтобы конструкция не развалилась, потом губами к марле прикасается – «вот, так точно заживёт и болеть не будет». И улыбается. Коля его благодарит и пускается бегом до бани – «если там всё потухло, я тебе эту перекись сам знаешь, куда залью, и вместо дров тебя сложу в печку», а сам думает, что мама в детстве и ранки не целовала. А ещё она, очевидно, не учила соображать и теперь Коля терзается мыслью о том, насколько удачной была идея совместного посещения бани. Ничего неприличного, просто он в обморок от перегрева откинется, но не выйдет из парилки, пока один не останется. Дружба дружбой, но всё-таки... Однако не менять же планы – он кричит, что всё готово, а затем быстро раздевается и повязывает вокруг бёдер полотенце. Але, придя, поступает так же и ждёт, ибо у него не малейшего представления, что делать дальше. – Вообще никогда в банях не был? – Нет, только в саунах. – Ты тут такие слова не произноси, тут место приличное, а не как у вас там - разврат сплошной. – Какой разврат? Мы с друзьями выпиваем да на жизнь жалуемся - в тридцать лет это и остаётся. – Серьёзно? – Абсолютно. Коля картину представляет даже чётче, чем хотелось бы – человек пять за столом сидят с лицами пустоты полной и безграничной, каждый со своими геморроями образными и не очень. Взрослость – отстой, он убеждается ещё раз. – Пошли, пока всё не остыло. Он тянет за массивную деревянную ручку, из-за двери вырывается волна жара. Але рад перспективе погреться, но когда его отводят в какую-то миниатюру адской печи, то перспектива теряет привлекательность. Слишком жарко, тяжёлые клубы пара обжигают лицо, забивают лёгкие, что не вздохнуть. По вискам скатываются капли пота, в глазах от этого пощипывает, рукой стереть – ничего не изменится. Пахнет сырым деревом и камнем, ещё хвойный запах есть – сходу не определить, но атмосферу создаёт отличную. Воздух вскипячён хорошенько, от каждого глотка жжёт нос и горло, Коля куда-то наверх забирается и полной грудью так вдыхает, что внутренности от одного представления болью отзываются, а он смеётся – «давай сюда?». Шестое чувство подсказывает, что там, наверное, настоящее пекло и лезть туда не стоит, особенно неподготовленным. – Слышь, любитель кремов, хочешь, мёдом намажу? – Зачем? – Для кожи полезно. Так что насчёт этого? – Спасибо, но воздержусь от экспериментов. В ответ неразборчиво хмыкают. Скоро организм привыкает к температуре, хотя ложиться на лавку, как это сделал Коля, всё-таки не хочется – сквозь полотенце чувствуется жжение раскалённой древесины. – Чем вы занимаетесь в своих банях? – Отдыхаем душой и телом. Видишь ковш? Зачерпни воды и на камни вылей, только не заглядывай туда и руку тоже не держи над печью. Але не понимает, зачем это надо, но делает и сразу отклоняется, потому что пар облаком вырывается и марево, от которого дышать невозможно, возвращается – снова ничего не видно. Больше не комфортно, опять всё жжёт со всех сторон. – Странный у вас отдых. – Не страннее ваших городских замашек. – Но ты ведь освоился. – И ты освоишься, просто тут жить надо месяц примерно, потом уезжать не захочется. Если, конечно, у тебя не будет огорода, на котором периодически взъёбываешь до помутнения. Вон, соседи мои - приезжают выпить и шашлыков пожарить, ну и поспать, ибо пьяными за руль нельзя. Счастливые люди, заботящиеся, чтобы крапива сортовая не вырастала слишком высоко. Я в своё время мечтал о таком - чтобы загорать и с братьями на речку ездить, а не с дрелью и шуруповертом возиться или землю перекапывать и на учёбе еле живым сидеть, будто вагоны с углём разгружал накануне. Хотя, по ощущениям, с вагонами-то полегче, плюс за это платят, а тут на чистом альтруизме работаешь, по уши уделаешься, так ещё веником нахлещут, что рёбра болят. Брр. Слава богу, зверьё сдохло - туда им и дорога. Эта деревенская жизнь похожа на пытку, по мнению всех горожан, здесь присутствующих, и которые такого отродясь не знали и шутки на эту тему объясняли себе по-своему, мол, так бывает, и не задумывались о ситуации ни в общем, ни в частном. А теперь призадумались – это ведь не по репетиторам ходить и домашки решать, это сначала из школы возвращаешься, потом за лопату хватаешься, потом уроки, потом спать, и заново по кругу. Параллельно с этим ещё выслушиваешь причитания о жизни дальнейшей, жене-семье-детях и работе, чтоб миллионы грести. – Подожди. А где у тебя школа? Мы сколько ни ездили - ни одной нет в округе. – Тут только жилой сектор, где мы обитаем и плодимся, а работать и учиться ездим кто в город, кто в посёлок. – Это ж затраты каждый день - и время, и деньги. – Не такие огромные, как кажется. Плюс в автобусе поспать можно, если место есть - они большие и сидения удобные, не как в городе. Ты, кстати, согрелся? – Я и не мёрз. – Тогда ложись. – Зачем? – Веники видишь? – Да. – Знаешь, какое применение у них? – Имею представление. – Ещё вопросы? Ложись давай. – А может, не надо? – Надо или не надо, я сейчас решаю. Ты вряд ли во второй раз приедешь, вот попробуешь всё и вали спокойно. И ты меня не поблагодарил за то, что я в твоей охуительней ванной «с евроремонтом» кран подтянул. Так что без возражений. Але, честно говоря, не знал, ни что кран не в порядке, ни что над тем махинации какие-то проводили, соответственно. Ещё он не знал, что в его ванной евроремонт имеется, но Нику виднее, что и где есть. Со смирением в высшей степени он принимает свою судьбу и опускается грудью на лавку, руки под голову складывая, чтобы лицом не соприкасаться с деревом – и что толку от солнца спасался, если сгорит сейчас заживо? На всякий случай отворачивается и закрывает глаза – не боится, просто... Хотя, может, и боится – мало ли что этот вытворит. Сверху доносится шорох, всплеск, от плеч до поясницы остаётся влажный след, когда ветками проводят по спине сверху вниз. Тёплая вода скатывается по бокам, стекает в ямочку вдоль позвоночника, полотенце у пояса впитывает влагу. Але хочет пошутить, что это похоже на прелюдию к БДСМ, а потом получает удар по лопаткам и понимает – не похоже, оно и есть. Познания в данном виде развлечений у него не велики, но теперь эти пробелы благополучно заполнятся. Что до Коли? Ему просто весело наблюдать, как взрослый мужчина, которым при желании пугать можно, напрягается в тревожном ожидании. Офисным клеркам полезно – и здоровье поправится, и сутулость выпрямится, и много чего ещё. Хлесь! Але не воет, но очень хочет. А ещё уйти отсюда и послать Ника с его «отдыхами». Хотя, наверное, они оба уже там – Ад курортом покажется в сравнении, или это демо-версия такая? Сколько оно длится? Десять минут? Час? Тело никак не привыкает, лишь нервы портятся в попытке предугадать, когда и куда прилетит. Наконец звучит вожделенное «всё, свободен». Запоздалая мысль предлагает спросить, нужно ли оказать взаимную услугу, но здравый смысл твердит «нахуй нужно» – не понимает Але такие развлечения. А потом, когда он надевает неожиданно мягкую кофту и на улицу выходит, то понимает сразу всё. И всё чувствует, и дышится невероятно легко, будто что-то из груди выбили. Он бы ещё постоял, ощущения свои послушал, но так простыть недолго, надо бы в дом отправиться, плюс ему сказали ужин разогреть. Ник появляется через полчаса, тоже довольный, но менее разморённый. Он смотрит, как Але дремлет, подперев щёку рукой, пока на экране телефона бегут сообщения из рабочего чата, и за плечо трясёт, чтобы тот лицом в тарелку не упал, хотя было бы забавно. Но еду переводить – нет, и Коля требует убрать мобильник и вообще выключить, потому что «ты на больничном, нечего напрягаться». В качестве «лекарства от всех болезней» он предлагает пиво, которое ранее доверия не внушило, а сейчас зашло, да так, что бутылку за вечер выпивают. Але начинает вырубать сильнее, хотя время едва девять часов вечера, и его оперативно в постель укладывают, сверху на одеяло Тунец устраивается – чтобы никто не сорвался проверять уведомления. Коля не то чтобы хочет влезать в чужую жизнь, просто на всякий случай просматривает чат – ничего ни важного, ни нужного, лишь трёп о том, когда зарплату выдадут. И так как всё остальное – дело владельца телефона, то другие диалоги он не проверяет. То есть, не открывает и не читает, а пролистывать список пролистывает, смотрит имена и время, когда последнее сообщение отправлено было. Не то чтобы боится, что за его спиной романы крутят, просто хочет быть уверен, что это не так. К собственному спокойствию, ничего, кроме поздравлений или отчётов, он не замечает и выдыхает. Он знает, что это плохо и так нельзя, но что-то внутри подстрекает, чтобы в итоге не оказаться третьим лишним или вовсе не остаться в одиночестве. Але лежит с краю и уместиться на кусочке кровати между ним и другим краем, конечно, трудно, но получается. Коля надеется, что полежит немного и уйдёт к себе – они ведь расстанутся в субботу, а потом целый месяц друг без друга сидеть. Он просто хочет быть уверен, что его Александро здесь и сейчас с ним – попробуйте обвинить в собственничестве ребёнка, которому всё детство тепла не хватало. Але, вот, большой и тёплый, и своим теплом делится, даже если его не просят – на всякий случай, чтобы в холодные дни было чем согреваться. Коля как раз думает, что похолодало, и слышит, как дождь глухо стучит по крыше. Наверное, это его лучшее лето, пусть лучшей была только неделя из шести дней. Александру снится море, серое и мрачное. Небо сплошь затянуто облаками, вдалеке молнии сверкают, касаясь глади, и гром гремит так, что уши закладывает. Он не понимает, как тут очутился, но надо уходить, пока стихия не достигла пляжа. И он бы давно побежал, только вот Ник отказывается идти с ним, говорит, что не может, не оставит это место. А ветер всё нагоняет тучи и волны захлёстывают. Просыпается Але в липком поту, трёт глаза, осознавая, что это лишь сон. Или нет – Ник ведь не может отсюда уйти, будто в зыбучих песках погряз. И он сам тоже погряз, только не в месте, а в человеке – зацепился и утонул. А впрочем – он не пытался всплыть. Как и не пытается прогнать никого у себя из-под бока. Для него дождь стучит будто бы успокаивающе. Через пару часов Коля просыпается, потому что ему неудобно – Тунец лёг между ними и заставил сдвинуться к краю того, кто меньше пространства успел занять. Да и без кота удобно не было бы – ни повернуться, ни лечь нормально, на двуспальной кровати ещё куда ни шло, там каждый на своей половине лежал. Дождь по-прежнему шумит, паук сидит на шторине чёрной точкой – это хорошо, что его не видят, а то выгнали бы в непогоду такую. Коля перебирается к себе в постель – пустая и холодная, но ничего, не привыкать. Вскоре Тунец переползает следом и становится менее одиноко, да и Але на расстоянии вытянутой руки. А вот насчёт вытянутых рук, конечно, зря подумал – вкупе с пауками в прошлый раз что-то почти неприличное получилось, что до сих пор не по себе. Надо всех пауков выгнать, чтобы больше не повторялось. Или наоборот нагнать в дом. Так в размышлениях и засыпает, а просыпается уставшим и разбитым – во-первых, дождь не прекратился, во-вторых, не надо было думать вообще ни о пауках, ни о руках, ни о том, чем они там занимались в квартире на диване. Одно логично привело ко второму и закончилось третьим, Коле крайне не понравилось ничего, особенно чувство неудовлетворённости с утра пораньше. Неудовлетворённости жизнью, разумеется – вот мог бы не насекомых гонять и картошку садить, а сериалы смотреть, вино попивая. Але будит запах еды, в другом случае он бы вряд ли поднялся – пасмурно, темно, слякотно и зябко. Погода будто намекает в постели лежать, но «болел» он вчера, а сегодня пора бы выполнять накопившуюся бюрократию. Ник желает доброго утра, доедая порцию каши, он тоже не бодр и не весел – наверное, из-за давления упавшего состояние пришибленное. А вот куда свет в туалете делся – вещь интереснее. – У вас там лампочка перегорела? – Нет. – А что тогда? – Пробки из-за грозы выбило - будем сидеть без электричества. Але на стену опирается, чтобы не опуститься случайно на уровень пола. – Совсем электричества нет? – Ну, молнии есть - возьми железяку, выйди в поле и будет тебе счастье. Вай-фай поймаешь без модема и роутера. – Не смешно. У меня телефон разряжен, чтобы на звонки отвечать, от ноутбука тоже толку никакого. Что вот делать? Коля плечами пожимает, ложку каши в рот отправляя: – Завтракать. Мы оба попали с этим - ни связи, ни интернета, ни телевидения. Когда починят - неизвестно. Так что смирись и расслабься, тратой нервов ты ничему не поможешь и ничего не приблизишь, кроме срыва. Ему-то легко говорить – с его сорняками ничего не случится, если их не трогать, а кому-то втык дать могут за двухдневное исчезновение. А сколько в пятницу разгребать придётся... У Коли от этих дилемм только желудок ноет и аппетит портится, потому он Александра заталкивает умываться и за стол усаживает, ставя перед ним такую же порцию каши – «извините, но сегодня еда б/п - микроволновка не работает. В холодильник лишний раз лучше не лезть - мало ли до завтра не починят, тогда всё растает и протухнет». Але не знает, что там может протухнуть, кроме льда на стенках, но не спорит с местными порядками и без удовольствия съедает то, что ему приготовили. То есть, водой горячей разбавили – «зато с любовью и заботой». Ну, может, только с заботой. После завтрака Ник куда-то пропадает, потому как ни на одной из кроватей его нет, под ними искать, пожалуй, бессмысленно. На улице его тоже не видно, да и в ливень гулять – занятие посредственное. Единственный оставшийся вариант – соседняя комната. Дверь оказывается незапертой и на лёгкий стук из-за неё доносится «заходи». Ник сидит на кровати в компании Тунца и держит в руках раскрытый альбом. – Что-то случилось? – Нет, просто решил тебя найти. – Прости, кот сюда забежал, я за ним. Сейчас уберу всё, подожди. Он спешно хочет всё сложить на место, но пара снимков, не будучи закреплёнными, вылетают на пол. На них девушка в подвенечном платье и молодой человек в смокинге, стиль одежды отдаёт типичным духом моды начала девяностых. Фотография старая, однако сохранилась сносно, не выцвела. – Твои родители? – Да. Мы редко фотки пересматриваем, но сейчас захотелось. Коля с грустью забирает снимок и вновь раскрывает альбом, приглашая сесть рядом. Обычно у семей по несколько штук таких, причём массивных, где фотографии чуть ли не с каждого мало-мальски важного момента жизни собраны. А у них всего один, небольшой. Але это тоже замечает и спрашивает – «Неужели это всё? Он даже не до конца заполнен». – Да, других нет. Давай по порядку... Ник открывает страницу после всех детских фотографий, там снимок с... Квартиры? Много народа, вспышка наделала блики и всё поплыло, будто у фотографа рука дрогнула. – Это выпускной у моей мамы - не помню, какой класс, но последний год обучения точно. Они решили отметить и собрались у кого-то на дому. Кажется, у того парня. Он был обеспеченный даже в переводе на нынешние мерки... Он тыкает пальцем на юношу с тёмными волосами, рядом с которым стоит девушка со свадебного снимка. Они улыбаются так приветливо и так влюблённо смотрят друг на друга, что сомнений в их отношениях не остаётся. – Они росли вместе, с рождения буквально - матери в роддоме познакомились и решили, что дети обязательно подружатся и будут как брат и сестра... Коля показывает единственную фотографию их вместе – два ребёнка обнимаются, даже одеты почти одинаково. Хотя, возможно, раньше всех детей одевали в то, что было, а было всё однообразное – времена СССР как-никак. – У этого парня родители в городе работали и часто его приводили к моей бабушке - не оставлять же ребёнка одного. Они с моей мамой в садик вместе ходили, а потом и в школу, за одной партой сидели. В общем, дружба в высшем проявлении. Понятное дело, что от дружбы до любви - меньше полушага. Но он почему-то не решался, хотел признаться на этой вечеринке, а потом в город забрать - там возможностей столько... Он замолкает, нервно облизывает губы и просит минутку, чтобы собраться с мыслями и продолжить. Его не торопят, так как историю этой семьи примерно представляют и полагают, что там есть, что скрывать от посторонних. – Да... Возможности, учёба, новая жизнь - мы о таком все мечтаем. И это всё тоже будет, но позже. Не знаю, что произошло, но он не признался. Ты прости, но дальше без пояснений будет, так как я это слышал от братьев, мне лично никто ничего не рассказывал... Ник прикрывает глаза, обращаясь к памяти и к своим силам, чтобы эмоциям воли не дать случайно. Але его за плечи обнимает и рукой по плечу водит, пытаясь поддержку хоть так оказать. – В общем, не признался. Но в город забрать её он хотел, так что решил за неделю до отъезда сообщить - чтобы успела только вещи собрать. Ей очень хотелось - она его любила, не представляешь как!... Сейчас постарайся сохранять хладнокровие - опять же я не знаю, что конкретно случилось и рассказываю с чужих слов, которые тоже недостоверны могут быть. Ну, с выпускного полтора-два месяца прошло, он решил, что непременно с ней уедет. А она оказалась беременна своим первым ребёнком... Рука на плече замирает, а потом сильно сжимается, что Коля ойкает. – Отцу моя мать тоже нравилась и он всем говорил, что это у них взаимное. Она не давала поводов сомневаться - кивала, улыбалась на публике. Дома сплошные склоки и крики, но не об этом. Я не знаю, что батя сделал, но факт - мой старший брат был от него. Разумеется, тот парень сказал, что даже так её заберёт, что ему всё равно на положение - вообще ничего не важно, лишь бы ехала с ним. А она не могла - порядки тут такие. Правда бы вскрылась и моим бабушке с дедушкой пришлось бы с огромным позором жить. Ты не думай «и что?» - тут с этим серьёзно, это тебе не город, где послал нахер и доволен. Короче, осталась она здесь, а он уехал, потому что у него не было иного выбора, а она сделала свой... Он перелистывает на страницу, откуда свадебная фотография выпала. Там бумага помята и плёнка, закрывающая снимки, содрана. – Он жил там, она здесь, они писали друг другу письма. Пока срок был маленький, мать с отцом расписались, чтобы брак не «по залёту», а по любви и как итог - ребёнок. Не спрашивай про эту логику ничего, просто прими. И ты не представляешь, какие те письма были. Мы с братьями нашли и ревели навзрыд - такими словами говорить невозможно. Это было настолько красиво, каждое слово любовью и трепетом пропитано - мы, честное слово, готовы были не рождаться, лишь бы мама наша с ним была. Но увы. А потом нашли другое - последнее с признанием. Он повесился, потому что не мог так - не отпустил, не смирился, не пережил... Коля показывает фотографии со свадьбы – всего пара штук. Потом фото его и братьев и на том альбом заканчивается. Пустыми остаются ещё страницы четыре. – Мама тоже не пережила - стресс, истерики, скандалы. Она винила себя, потом отца, потом нас, потом ревела, извинялась, и заново. В город она не переехала, но устроилась работать там, выучилась в университете. Многие снимки она сожгла - никто её не винит в приступе слабости. Я бы, наверное, тоже не пережил, если бы тот, кого я люблю, исчез. Вот такой финал - в нашей семье ничего изначально не было в норме. Но за годы все примирились с положением вещей. Он снова открывает ту страницу с вечеринки, и они смотрят на прекрасную пару влюблённых, которые не представляют, что случится уже вот-вот. У Але внутри всё оборвалось миллион раз, упало, разбилось в дребезги и вряд ли соберётся обратно. Он не замечает, как изображение становится размытее, но моргает, и картинка вновь обретает сравнительную чёткость. Тунец, словно почувствовав неладное, принимается ходить вокруг и мурчать. Коля его чешет за ухом и убирает альбом в ящик с хламом и мусором. – Саш, как думаешь - дети повторяют судьбу родителей? Голос у него тихий-тихий, но Але слышит и за руку из комнаты уводит, Тунец бежит за ними, чтобы не оказаться запертым. Они садятся уже на одну из своих кроватей, Коля предлагает сыграть в «правду или действие», чтобы не смотреть в стены и потолки. С ним соглашаются – лучше занять голову придумыванием ерунды, чем размышлениями. – Я предложил, так что спрашивай. – Хорошо: правда или действие? – Ну, правда. Але понимает его выбор – сейчас он узнал кое-что очень личное и может поинтересоваться о чём угодно. В том, что никто не соврёт, они уверены настолько, насколько уверены друг в друге – то есть, доверие полное. – Почему ты решил познакомиться со мной? И всё-таки чужие жизни – не свои. Что сделали другие люди, пусть будет на их совести – им своей жизнью надо заниматься и все спорные моменты разрешать. Коля, ожидавший явно не этого, удивляется. – Что ж, перед тобой не стыдно позориться. Ты, наверное, ту ночь чётче помнишь, ибо я, простите, был пьяный в говно и не знал, что целовался с кем-то, а говорил ли что-то - тем более. Ну и, наверное, ты в курсе, что у меня с девушками не сложилось отношений. С парнями тоже, только попробуй пошутить. Але поднимает руки: – И не думал. Ник хмурится, но не ввязывается в спор. Он забыл, что ещё тогда говорил это, а если бы ему кто-то сказал, как легко он признавался, то не поверил бы. – Ну и получилось, что мой первый поцелуй с тобой был. Не смотри на меня так. Вообще не смотри на меня. Молчи. И думать даже не смей - сиди, слушай. Я не то чтобы верю во всю эту херню с первыми разами, просто... Второго первого поцелуя не бывает, и я решил, что если ты мне на глаза попадёшься, то я с тобой познакомлюсь, потому что, очевидно, ты меня ещё и до комнаты довёл, спать уложил и принёс водички на утро. Да и узнать хотел, не сделал ли я тебе чего по пьяни - я боксом занимался, мог ударить невзначай. Но ты цел был, здоров не очень, и я рискнул подойти, хоть поблагодарить, что на следующий день только поцелуй всплыл. Сейчас я понимаю, что ты бы ничего не сделал, но тогда я тебя не знал и испугался - а вдруг. Теперь моя очередь: правда или действие? – Правда. – Окей, тогда: я или... – Ты. Коля так и остаётся, зависнув на полувдохе и недоумевая, потому как не может определить, что его сильнее сбило – что ему договорить не дали или что ему ответили. – Но я предложение не закончил. – Мне неважно. Хоть что называй, выбор не изменится. Давай: правда или действие? Он ворчит, что не по правилам это, что перебивать некультурно, а сам отросшие волосы поправляет, чтобы кончики ушей прикрывали хоть как-то. – Правда. – Ты ведь знаешь, что я встречался со многими людьми, не только с девушками. И то, что в начале лета было между нами - не совсем приятельские отношения. Тебя это не беспокоит? Ник перестаёт мучить свою причёску, из-за чего та растрёпывается, хотя и утром была похожа на взрыв. – Мне всё равно, с кем ты спал - это твоё дело. В конце концов, ты не спрашиваешь, с кем встречался я, так почему мне надо лезть к тебе с расспросами? Тот, кто был в твоей жизни, был тебе нужен, я не имею права осуждать тебя за это, и никто не имеет. А то, что мы целуемся чаще, чем напиваемся - меня это не беспокоит, пусть здесь такое порицается. Правда или действие? У Але камень с души так упал, что грохот раздался. Хотя это гром брякнул, но очень похоже было и вовремя: Ник принимает всё, что было в прошлом – больше ничего и не надо. А что будет в будущем, с тем они разберутся. – Правда. – Ну хоть разнообразие бы какое. Как хочешь. Теперь твоя очередь обо мне говорить: ничего, что я... деревенщина, что ли? Ты мне постоянно что-то объяснять вынужден, а ещё мне жить негде, есть порой нечего и всё остальное. И он жмурится, словно удар ожидая, но его лишь по волосам треплют, чуть приглаживая вихры. – Ничего. Мне нравится это в тебе - что ты без городских замашек. Как бы объяснить... Ты простой, но в хорошем смысле - ты говоришь, что думаешь, и не запариваешься по поводу многих вещей. Ты хозяйственный, ибо я к своим годам ни малейшего представления не имею, как блины печь или как краны чинить. И то, что мы здесь проводим время и в принципе бываем вместе - мне тоже нравится. Думаю, мне очень повезло встретить тебя. Правда или действие? Коля фыркает – «кто бы ещё тебя терпел?». – Действие, что уж. – Выпей со мной вечером. Окей? – Окей. Может и тебе действие? – Давай. Он призадумывается, а потом протягивает руку вперёд, согнув все пальцы, кроме мизинца. – Поклянись в чём-нибудь. Но чтобы выполнил. Клятва на мизинчиках – это, конечно, дело. Нерушимо как союз республик свободных. Хотя тот всё-таки развалился. Но держался ведь. Але пальцем за палец цепляется прежде, чем сказать. – Клянусь забрать тебя отсюда к концу этой недели. У нас с тобой точно всё получится. Ник руку отдёргивает и отползает к другому краю кровати, чуть не слетев на пол. Он знал, что может услышать, загадав это, но готов не был, чтобы ему так прямо выпалили. Да и все недели эти... Он спрыгивает и к лестнице большими шагами направляется – «ой, там ураган такой, сейчас все цветы унесёт, а я на крыльце ещё сигареты оставил, пойду ловить что-нибудь». Дурацкий предлог для ухода, но другого он придумать не может – соображать нужно срочно, а мозг не поспевает. Стоя под порывами ветра, Коля позволяет себе закрыть лицо руками, затрястись – сколько всего наговорил, в чём только ни признался, выболтал даже то, чего не планировал. Он вцепляется пальцами в волосы и чуть слышно воет от своей же глупости – «испортил, всё испортил, что теперь Саша подумает». Саша думает, что ему жаль. Всю эту семью жаль – тут у каждого проблемы. Детей жаль особенно – они не виноваты, что родились, и вряд ли об этом просили. Но двое уже вырвались, остался один, на которого всё посыпалось со всех сторон – все нереализованные планы родителей ровной стопочкой легли на плечи. Возможно, первому ребёнку было сложнее, к третьему какое-никакое смирение наступило, но Але знаком только с последним и намеревается помогать только ему – у Ника своя жизнь, своя судьба и выборы он будет делать, какие сам захочет. Пока что Ник выбирает вымокнуть насквозь, замёрзнуть и вымочить следом сигареты, ни одна из которых не раскуривается, ломается и выкидывается вместе с пачкой. Надо обед сообразить – лапшу заварить, всё остальное закончилось. Снеки есть ещё, но это на вечер, как и последняя припрятанная бутылка кое-чего крепкого. За полчаса, вроде, унимаются – один себя занимает слежкой за чайником, второй кота найденной расчёской мучит, а то одеяла «шерстяные» стали. Коля извиняется за то, что ничего другого предложить не может, его просят не оправдываться – «ты не обязан что-то готовить для меня». Больше не говорят, Ник с котом сразу уходят спать, как наедаются, Але моет посуду и раскидывает на спинки стульев сырые вещи, которые после прогулки обтекали на вешалке. На улице слегка распогодилось – дождь не хлещет, небо посветлело, может, скоро и электричество им включат. Не то чтобы он горит желанием работать, просто было бы неплохо посмотреть, что на почту насыпалось и что-нибудь сделать, пока есть время до вечера. Но ничего не спешит меняться, и Але закуривает – свои сигареты в сухости и сохранности. От этого не легче – после всего трудно здесь находиться, щемящее чувство в груди тисками сердце жмёт. Через пару минут за порог высовывается Тунец и громко мяукает, зазывая в дом – наверное, заметил, что кого-то не хватает. Или разведать обстановку решил – он в доме никогда так долго не сидел, всё по участку бегал за кротами, а тут закрыли на весь день практически. Коля лежит на своей кровати, укрывшись по макушку, словно прячась от грозы за окном. Может, не любит этого – тут завывает пострашнее, чем в городе, и деревья больше и ближе, и гнутся сильнее, а если молния? Дом сгоревший они видели по пути на речку. Але забирается в свою постель, смотрит, как плывут тучи, на Ника смотрит, на Тунца, который бродит между ними. Наверное, они все так бродят – подходят друг к другу вплотную и в последний момент отворачивают, не сказав и не сделав важного. Он почти поцеловал Ника тогда, на станции в июне – дёрнулся к нему, а потом передумал, понял, что не должен так поступать. И сразу сорвался, стоило только появиться возможности встретиться с ним. И все их не очень дружеские сближения, и этот чёртов кот – какие животные могут быть, когда ипотека не закрыта и работа с девяти утра до семи вечера? Но Ник о коте заботился и мог бы заботиться дальше – после пар у него время как раз есть, а устраиваться в офис он не спешит, лишь иногда подрабатывает где-нибудь. Наверное, стоило Элю внимательнее слушать, сначала в себе разобраться и только потом сюда ехать – одного объятия хватило, чтобы всё разлетелось в пух и прах. И обнаружить Ника среди ночи рядом было похоже на остатки сна, пока тот совсем близко не лёг. Что понятно – это не жалость к нему играет, все эти чувства были и раньше, до историй. Они зародились где-то в пьяных разговорах на кухне, ночных посиделках в пустых кинозалах, в поедании фастфуда вместо нормальной пищи и в скудных завтраках «из чего было». Может, им стоило меньше целоваться? Или, наоборот, чуточку больше? Эля предлагала подкатить так-то. Или стоит, наконец, прекратить думать и просто поговорить – что толку от домыслов, если у Ника свой взгляд на всё есть? В конце концов, ему о себе известнее. – Саш, пять минут на меня смотришь, моргнул бы хоть. Когда Коля успел на постели сесть – неизвестно, но, как он отметил, минут пять точно прошло. Ну, смотрел и смотрел – Тунец, вон, на всех всегда смотрит не моргая, так что без претензий. – Задумался. – Меня касается? – Отчасти. – Тогда пошли вечер наш начинать - там и расскажешь, что тебя во мне заинтересовало. Ещё минут через десять на столе накрыто – печенюшки, две рюмки, одна бутылка. Але про свой гастрит «забывает», чтобы не провоцировать, Коля не напоминает. Он предлагал свечи зажечь, чтобы не в темноте сидеть, но это стало бы похоже на поминки и потому решили оставить так. – Как уедем отсюда, начну здоровый образ жизни вести. – Прекрасный тост. Они чокаются рюмками и выпивают содержимое. Але морщится, Коля даже не закусывает, подъёбывает – «стареешь». Из упрямства пьют сразу вторую. Коля морщится, Але тянется за кружкой воды, пока вместо гастрита сквозной дырой в желудке не обзавёлся. – Скучно с тобой - где не больной, там нездоровый. Давай хоть в карты перекинемся. – Давай. На что? Коля, воодушевившись, тут же ловким движением фокусника кладёт на стол колоду, будто только и ждал. Или не будто. – На что не жалко. Деньги я из тебя, так и быть, тянуть не стану. Раздевать тебя толку нет - чего я не видел. На желания? Але соглашается со скепсисом некоторым – «А почему обо мне говорим? Я тебя обыграть не смогу, что ли?». Ему говорят раздавать карты и внимательно наблюдать. За собственным проигрышем, разумеется. Он сообразить не успевает, когда победа из рук увиливает, и Ник уже лыбится, пальцами по столу стуча. Первое его желание – выпить ещё рюмку. Полную. Можно водичкой запить и закусить хоть куском хлеба, хоть вафелькой. А эта получше предыдущих идёт, не мутит почти и сознание относительную чёткость сохраняет. До четвёртой рюмки. После хочется блевать и прилечь, лишь бы не одновременно это произошло. – Коль, я старый? – Да. И ещё мухлевать не умеешь. Этот чёрт малолетний сидит, улыбается, карты тасует – «хочешь, погадаю, как плохо тебе завтра будет?». И смеётся. Ему-то хоть бы хрен, а вот Але думал, что они максимум вчерашнего пива попьют и на том угомонятся. Теперь думает, что если пиво всё же будет, то не будет желудка, который ноет впервые так сильно за эти годы. Коля предлагает ещё партию, издевается – «вам, городским, тут ни выжить, ни выиграть», и немного выпивает, но на нём не отразится. – Саш, давай-ка поговорим по душам: не кажется ли тебе, что наша дружба не в ту сторону клонится? Он не даёт выбора – включай извилины, соображай, будем говорить хоть по душам, хоть по тому, что за ними. – Кажется. Але помнит, что когда кажется – креститься надо, но он из наполовину мусульманской семьи, а Ник редкостная нехристь, и сам господь бог их вразумить не сможет. – И что делать с этим будем? Але понимает, что должен поступить как человек взрослый: взвесить варианты, рассмотреть ситуацию с разных позиций, оценить риски. И он на секунду даже трезвеет. А потом выдаёт: – Да хуй знает. Мне заебись с тобой в любом случае и при любых обстоятельствах. Давай жить вместе? Коля остатки залпом в себя опрокидывает – надеется подавиться, но не получается, не фортит. – А как ты девушкам объяснять будешь наличие парня в своей квартире? Или меня будешь выгонять «свежим воздухом дышать», пока вы там доски в диване ломаете и ужины сжигаете? И запомнил ведь позорные истории эти, и укорил неприятно – разве можно так поступать? Але обиделся бы за такое суждение, но себя он лучше знает, а подвыпив – психолог, образования не хватает только. – Зачем тебя выгонять?... Нет, я не в том плане, что третьим будь или сиди в соседней комнате. Боже, не делай такое лицо. Я про то, что никого водить не буду. Коля жалеет, что не в тот момент выпить решил, вот после этого «зачем» надо было – чтобы наверняка. Тут больница за тридевять земель – не успеют, не приедут. А что сам разговор этот затеял – так опять не на то надеялся. Полагал, что Александр что-нибудь умное выдвинет, про жизнь ответственную упомянет и скажет, что пора бы им заканчивать дурака валять, как обычно все говорят. А тот сам не против его повалять и с ним за компанию поваляться. – Сам ходить будешь к ним? – Никуда ходить не буду. Мне тебя хватит, пусть ты и далёк от подобного. Ничего - потерплю, святые жили аскетизмом, монастыри стабильно кадрами пополняются. О чём я вообще?... Ну, со мной проблем не будет, а вот ты как по той же части? Але щёку подпирает и пьяно ухмыляется, бровь выгибая. Ему проще, он уже напробовался всего, а кто на пороге вольной жизни, тому придётся несладко. – А что я? Подумаешь - вечным девственником буду. Ник отмахивается от этого, как отмахивался столько раз до – у него были возможности и целоваться до умопомрачения, и непотребствами заниматься. Но он не стал делать ни того, ни другого – неинтересно было тогда, непонятно. Сейчас понятнее, но желания всё равно нет, пусть интерес и всколыхнулся. – Мозги не вскипят? – Хорошо, буду иконы ликами вниз переворачивать, когда утром в душ пойду, а потом отмаливать грех, там содеянный. Саш, хуйню несёшь, чувствуешь? Саша чувствует, но слишком много всего сразу, чтобы конкретное чувство выделить. Ему неопределённо хорошо и неопределённо плохо, и радостно, и тоскливо, и он ведь сделал первый шаг, трудно согласиться на второй, что ли? – Иконы можешь не трогать, в Рамадан шампанское не пей, разве что. Давай попробуем? Не понравится - съедешь в общежитие. – Я и так там жить буду с начала года - мне от тебя до универа переться час вместо пары минут. Не то чтобы я обещаю быть прилежным студентом и все занятия посещать, просто удобнее и экономнее. Коля сквозь своё затуманенное сознание поразительно ясно видит, что их длительное сожительство до добра не доведёт – к хорошему всегда привыкается быстро, он и сам давно привык. И что противнее – перспективы пугают новизной, а старое остоебало до печени пропитой. – На месяц согласен? – Да, но учти, что я тебе многого дать не смогу во всех планах. – Плевать, разберёмся. Давай - за светлое будущее. Але пьёт воду и думает, что сам возьмёт необходимое – давать не надо. И, к счастью, не произносит этого вслух. Да и требуется ему не много – чтобы по вечерам встречали и компанию составляли. От одного неприятно – он же мальчишку забирает не столько из деревни, сколько из свободы. Это как кота уличного домой принести – вроде, условия лучше, а тому все равно на улицу хочется, на волю. Тунец у них ночует и кушает через раз, остальное время бегает где-то, игнорируя удобства и чистоту. Коле в городе трудно будет – там ни речки, ни места на свежем воздухе, ни бань. Всё не такое, к чему он привык – вот приедут они, а в понедельник один на работу, а второй? В четырёх стенах сидеть? – Саш, ты чего? – Точно уверен, что хочешь со мной обратно? – Уверен. Здесь пусть и дом, но твоя квартира ничем не хуже. У меня с этим местом всего пара воспоминаний хороших, а с тем... ну, больше. Сам не передумал? – Нет. – Тогда давай ещё по одной и я тебя спать уложу, пока пауки не выползли. Коля смеётся, наблюдая, как отвращение искажает чужое лицо. Впрочем, на сей раз Але честно выпивает и заключает, что с него достаточно алкоголя до конца года, гастроэнтеролог поддержит решение. Чтобы ничего не разбить, посуду оставляют до завтра, плюс свет не включили – в потёмках свою черепушку разгрохать можно, не только рюмку какую-нибудь. Лестницы – в принципе изобретение Сатаны, а сейчас особенно. Але предлагает заночевать за столом, Ник его пинает, чтобы шевелился спешнее – падать с них страшно в первые пару раз. В окна светит слабое закатное солнце – гроза закончилась, небо кусками из-за туч показалось. Они распахивают створки, впуская в комнату сырой воздух и несколько комаров, благо от последних есть средства защиты. – Смотри, радуга. Але поворачивает голову по направлению – действительно радуга. Всю дугу не видно, но кусочек прямо за перелесок опускается. – Небеса благословляют наше сожительство. Коля его под рёбра локтем толкает – «Вот тебе лишь бы опошлить всё». Але ему назло волосы лохматит – «Я ничего такого не имел в виду, это ты не о том думаешь». И они улыбаются, потому что один второго понял абсолютно правильно. Через минуту раздаётся звук заработавшего холодильника – свет включили. Однако никто не хватается ни за компьютеры, ни за телефоны – это успеется, завтра целый день есть, чтобы насидеться в переписках и работе. Але потягивается, отходит, раздевается и ложится в постель, накрываясь одеялом. Коля на подножье его кровати заскакивает, по-турецки садясь, Тунец является откуда-то следом. – Саш, а давай завтра в посёлок съездим? – Зачем? – Так пятница. – Хочешь на сельскую вечеринку меня сводить? – Типа того. – Представляю, каков кринж... – Согласен или нет? – Во сколько мы туда поедем? – В одиннадцать вечера на последнюю маршрутку сядем, а утром на пятичасовой обратно. Але прикидывает – соберёт днём вещи, поработает, вечером и ночью будет свободен как ветер в поле. Только напрягает, что они до утра там тусить должны – шесть часов даже в городе негде шататься, что говорить про село, которое раз в десять меньше. – Там стрёмно? – Я знаю более-менее приличные места. Не как клубы у вас, но для здешнего уровня приемлемо. Значит, согласен? – Окей, но ответственность вся на тебе. – Базара ноль. Коля чешет кота за ухом, тот кусает его за пальцы – осмелела животина на вольных хлебах. Чтобы засыпающего Александра не донимать, оба уходят – Коля клубы ищет, Тунец неоднозначно к его руке принюхивается, размышляя своим кошачьим мозгом, как бы охоту возобновить. Клубами те заведения назвать получится с огромной натяжкой – помещение размером со среднюю квартиру, где стоит простенький диджейский пульт и колонки, будто из школы позаимствованные. «Приличные» отличаются тем, что малолеток меньше и охрана есть, которая тех не пускает, плюс сотка за вход. Ну как охрана – крупный парень соглашается за пятьсот или тысячу рублей постоять с серьёзным лицом. Наконец упомянутый «приемлемый вариант» обнаруживается. Коля там не был со времён шараги и думал, что прикрылось всё – ан нет, работает и здравствует. Хотя, возможно, просто работает – за столько лет могло что угодно случиться, всякие кризисы и прочее. Воспоминания сами собой всплывают – как впервые «у друга ночевать» остался, чтобы вместе с тем сбежать в посёлок, как без 2ГИС и навигации потерялись почти, как алкоголь попробовали и к девушкам подкатывали. Сам клуб не кринж, кринж – происходящее там, хотя всем весело. Коля, конечно, об этом не расскажет, чтобы не пугать раньше времени, но поностальгировать на сон грядущий было приятно. Утром Але ожидаемо умирает, ему в постель воды и таблетки приносят. Коля уже весь огород истоптал, проверяя, не смыло ли дождём грядки, и ягод набрал, которые пережили непогоду. Тунец за ним бегал, пока не ушёл восвояси ящериц ловить. Завтракает Але двумя кружками чая – сушняк жуткий, от еды тошнит, «Но-шпа» дожидается своего часа. После этого начинается волокита с таблицами и враньё о плохом самочувствии из-за недавней «болезни». Подозрений ни у кого не возникает – слишком хорошо зарекомендовал себя и слишком похуй, кто чем занимается во время, свободное от работы. Ник его не отвлекает, решает сам сумку ему собрать и одежду на вечер подготовить, а то ведь кое-кто вырядится и дальше участка не выйдет в таком виде. Себе он подбирает сравнительно не мятую чёрную футболку, те самые джинсы за семьсот пятьдесят рублей, и на том заканчивает. С чужим сложнее – просил же ведь ничего специфичного не тащить. Видимо, другого вообще нет, раз это было сочтено подходящим под категорию «не попросят пояснить за». Впрочем, могло быть хуже. В общем, наденет майку и ветровку сверху – не замёрзнет и почти что как нормальный человек. Не то чтобы у них дресс-код существует, но в чём-то вычурном и городском лучше не щеголять, пока не отпиздили и не обобрали до кроссовок фирменных. До обеда они заняты каждый своим – Коля убирает мусор, пылесосит, из покрывал крошки выхлопывает, пыль везде вытирает, будто сам себя нехорошо чувствовал согласно причине, по которой он откосил от поездки на свадьбу. Он в школьные годы так больным не притворялся, как сейчас – готов был чуть ли не руку сломать, чтобы остаться, но потом понял, что если сломает, тогда точно в город поедет. Але не отрывается от монитора, лишь иногда до чайника доходит и воды себе наливает, Ник ему между делом обед скармливает – поразительно, на каком автоматизме человек действовать может. На сей раз они спать идут в шесть часов вечера, когда рабочий день завершается, до этого времени занимаются ровно тем же, что делали до. Против выбора одежды Але не возражает, хотя местный стиль ему не по душе, а чужая олимпийка в плечах узковата. Он бы с большим удовольствием надел то, в чём приехал, но Коля такую гримасу состроил, что рисковать было бы глупо. Где-то в одиннадцатом часу выходят из дома. Ник запирает все двери на замки, предупреждая, что пойдут они пешком в сторону станции, только дальше. И то, что они за пятнадцать минут на велосипедах проезжали, растягивается на все пятьдесят. Остановка тут – скамейка под навесом и урна рядом. Але по пути думал, что не дойдут – во-первых, грязно после дождя; во-вторых, к полуночи темнеет, пусть и лето; в-третьих, собаки воют душераздирающе и не факт, что это именно собаки – лес рядом, в лесу волки водятся. Коля курит и говорит не паниковать – он в детстве сюда ходил за мороженым или за чем посылали, а в тринадцать лет на маршрутках до центра катался. – Что такое маршрутки? – О, ты поймёшь сразу, когда увидишь. Вскоре к ним подъезжает колымага – неудачный гибрид такси и ПАЗика, держащийся на честном слове и передвигающийся с божьей помощью дизеля, водичкой разбавленного. Але видит и понимает, но в основном то, что автобусы ругать впредь не станет, пусть хоть какие невместительные будут. Они заходят, и он по привычке лезет в карман за банковской картой, Коля пальцем у виска крутит и ссыпает водителю в какую-то тарелку горсть мелочи в обмен на два билета – «это хорошо, что мы на последней едем и народа нет, тут обычно за проезд передают, а плохо передашь - всё рассыплют». Но ни первая, ни последняя машина не спасает от того, что Але коленками в сиденье впереди упирается и едет так всю дорогу, отбивая суставы, когда на ухабах подбрасывает. Водитель слушает радио «Шансон» на весь салон, одной рукой держась за руль, второй семечки из упаковки беря. Але считает это небезопасным, его просят не смотреть в таком случае – «у тебя окно рядом, пейзажи изучай местные, отстань от человека, пока не высадили». Они доезжают до конечной и выходят. Село в чистом виде – хрущёвки, «пятёрочки» и алкомаркеты. Ещё деревья везде и от деревни, откуда они приехали, отличие только в том, что дома пятиэтажные встречаются. И куда же без заниженных «Лад», из которых музыка хрипит на округу. В целом, почти что неблагополучный район города, куда стараются не соваться без повода. Темнеет сильнее, холодает. Ник руки в карманы толстовки прячет, вдыхает полной грудью менее свежий воздух, но всё-таки отдающий запахами недавнего ливня. Але пробует застегнуть выданную ему олимпийку, та сходится лишь на животе – сойдёт, в конце концов, лето. Они бродят по дворам, ища нужную подворотню, в которую надо свернуть, чтобы выйти в другой двор, а оттуда в третий. Иногда им попадаются не очень трезвые люди, вызывающие опаску, но Коля просто проходит мимо, не реагируя ни на смех, ни на предложения присоединиться. Але от него не отстаёт, стараясь шагать в ногу, при случае готовясь хватать за руку и бежать. Однако до пункта назначения добираются в целости и сохранности за исключением подпорченных нервов. Клуб располагается в одноэтажном здании бывшего кинотеатра, вывеска замазана краской и поверх наименования старого заведения написано новое. Ни неона, ни светящихся знаков – всё дёшево и сердито. – Коль, мы паспорта не взяли. – Ну тебя-то без документов не пустят, конечно. Саш, тут дети водку купить могут и никто ничего не скажет. – Это же нарушение законодательства. – Всем похуй. Чему Коля удивляется, так это тому, что человек, советовавший смотреть на жизнь проще, теперь сам пытается усложнить то, о чём местные не задумываются обычно. Это в порядке вещей – отправить ребёнка до ларька, потому что самим лень. А ещё постеснялся бы про соблюдение законодательства говорить – они там в своей фирме такие схемы обхода ока правосудия проворачивают, что чудом не закрылись. На входе с них просят чисто символические двести рублей и после этого пропускают внутрь помещения. Але кринж ловить был готов, потому не сильно дёргается, заслышав какую-то дерьмовую музыку из таких же дерьмовых динамиков. Тут дерьмово всё вплоть до освещения и не прельщает быть здесь до утра. – Саш, я отойду на минутку, а ты стой в сторонке и ни с кем не заговаривай. Понял? – Понял. Не общайся со мной так, будто мне пять лет. Коля неопределённо вздыхает, будто бы с выводами о возрасте поспешили, но не задерживается на выяснение отношений и удаляется. Куда – неизвестно, Але смотрит ему в спину, пока та не пропадает из виду. Люди одеты своеобразно – мода у них «адидасовская», трёхполосочная. Или «ададисовская» – у кого бы деньги были на оригиналы. Ник свои истоптанные кеды на «Найки» сменил после того, как ему их подарили. Из фирменного у него айфон, и тот б/у – от брата перепал, в остальном брендовые вещи игнорируются без объяснения причин. Але думает, что второй раз трюк с «подарком» не прокатит, и придётся себе новый телефон покупать, а старый отдавать под предлогом «жалко выкидывать». Нынешнему его мобильнику полугода нет, а вот желание помогать этому мальчишке полтора года стабильно терзает. Ник сказал оставить часы дома – «моргнуть не успеешь, как сопрут», поэтому чтобы узнать время, надо вытащить телефон. Ничего же не должно случиться, верно? На всякий случай Але оглядывается – вроде, никого. Помимо времени он ещё смотрит, кто что ему пишет, что-то кому-то отвечает, отчитывается перед Элей, что ничего криминального пока не сделал. Не то чтобы он планировал, просто мало ли... – Привет. Не подскажешь, который час? К нему подходит девушка лет двадцати в коротком чёрном платье и на очень высокой шпильке, на которой, кажется, стоять невозможно. – Полпервого. – Спасибо. Ты, кстати, чего не со всеми? Ждёшь кого-то? Она делает шаг навстречу, уходя от толпы, и прижимается спиной к стене рядом. – Друга. Он отошёл на перекур, наверное. – Ясно. Но ты ведь и без него потанцевать можешь. Давай? Коля говорил молчать, но не получилось, а указаний относительно танцев от него не поступало вовсе. Подумаешь, отойдёт на минутку – что такого? Взрослый мужчина всё-таки. – Только я танцую так себе. – Никто из нас не профессионал. Она улыбается и за руку тянет. Танцуют все плохо, но это не мешает никому наслаждаться вечером пятницы, отрываясь по полной в местном измерении отрыва. Двигаются они неумело, зато весело, если бы выпили – было бы куда легче, но с алкоголем связи прекращены со вчерашнего дня. – Прости, но мне надо вернуться. – Пошли на улицу - если твой друг курит, встретим его там. Але спокойно соглашается, иронично отмечая, что трек «Последняя дискотека» в начале ночи звучит некстати. А вот что бы ему по-настоящему хотелось отметить – где его спутник потерялся. Он звонил, но «абонент разговаривает по другой линии» и остаётся ждать, пока тот закончит и перезвонит сам. Ближе к выходу их очень нетактично и некультурно окрикивают, Але останавливается, разворачивается – какой-то гоповатый парень его возраста, полное отсутствие мыслительных процессов видно невооружённым глазом. – Простите? – Прощаю. Чё к моей девушке пристал? Девушка выгодно делает вид непричастности к тому, что сама позвала выйти. Ага, «ничего не случится»? Пожалуйста. – Я вовсе не... – А ты чё к моему другу пристал? Ну-ка пошёл отсюда и её забирай с собой. Радостный выдох – Коля приходит из неоткуда в самый нужный момент и сейчас разрулит все недопонимания, он всяко знает, как с этими людьми общаться. – А то что? – По ебалу получишь и узнаешь. Дело набирает крайне неприятный оборот, у Але как от сердца отлегло, так и вернулось обратно, только теперь он жопой ощущает беду. – От кого? От тебя, что ли? – Проверить хочешь? Ник с тем парнем почти вплотную стоят, и если один кулаком махнёт, то второй не успеет среагировать. Але, не желая конфликт разводить, наклоняется, тихо прося быть благоразумным и уйти отсюда. – Твой друг - шпала, а не вступается за тебя? Вы, поди, эти - голубые? Голубые, розовые, пусть хоть зелёные в крапинку – Але уже серьёзнее намеревается вытягивать Ника из передряги, но тот бескомпромиссно заявляет: – Мы можем быть геями, а вот ты конкретно пидорас. Следующее, что видит Але – чужую руку, проносящуюся над макушкой Коли, который успевает пригнуться. Удар приходится в челюсть и щёку, всего пара секунд на раздумье – была не была, надо брать всё от поездки, в городе такого точно не повторится. Диджей включает «Кровь на танцполе».