Из тьмы приходит утро

НЕ БЕЧЕНО! - Неужели никто еще не поговорил с ним? Миллисент не могла в это поверить. Затем она вспомнила, что знала о своих сверстниках в Слизерине, и фыркнула. О, да, конечно, она могла в это поверить. В конце концов, они в основном существовали в каком-то странном подвешенном состоянии, где, как они думали, Гарри можно доверять, и все же не хотели раскрывать ему ни одного из секретов, которые ему необходимо было знать. Еще был Драко, но Малфои годами не участвовали в этом праздновании, считая его слишком обычным и плебейским. «Слишком диким, - думала Миллисент, наблюдая, как Гарри сочиняет письмо Люциусу Малфою на одном из диванов, а Драко, растянувшись на ближайшем, наблюдает за ним, - вот более подходящее слово». Что ж, она не позволит этому продолжаться. Она подождала, пока Гарри дернулся, показывая, что он знает, что она наблюдает за ним, и поднял глаза. Затем она изобразила свою самую любезную улыбку, той, которой ее научила мать, чтобы приветствовать гостей Пожирателей Смерти. - Гарри, - произнесла она, - тебя никто не пригласил на праздник завтра ночью? - Завтра ночью? - недоуменно переспросил Гарри. Миллисент краем глаза заметила, что Драко пристально сузил взгляд, желая прожечь в ней дыру, если бы Миллисент была из тех людей, которые когда-либо обращали внимание на взгляды Малфоя. Она полностью повернула к нему голову и улыбнулась, а Драко нахмурился и отвел взгляд. - Да, - сказала Миллисент, садясь на диван рядом с Гарри. Он отодвинулся, чтобы скрыть пергамент от ее взгляда. Миллисент было все равно. Она уже знала, что это было письмо Люциусу, и, кроме этого, ей не нужны были подробности танца перемирия. По крайней мере, как сказал бы ее отец, Люциус больше не вел себя как идиот. - Сегодня двадцать девятое апреля, Гарри. А завтра тридцатое апреля. - Она наклонилась к нему ближе и понизила голос. - Вальпургиева ночь. Глаза Гарри за стеклами очков расширились. - Значит, вот куда ты ходила в прошлом году? Миллисент кивнула, впечатленная тем, что он смог с такой точностью связать прошлогоднюю ночь, когда большинство слизеринцев тихо исчезли из их гостиной, с этой датой. Конечно, они делали это и в первый год, когда Гарри тоже был здесь, но он был слишком поглощен своим братом, чтобы вообще что-то заметить. Прошлый год был немного лучше с точки зрения внимания Гарри, но они все еще не хотели рисковать, приглашая его. Миллисент горячо надеялась, что в этом году Гарри наконец займет то место, которое он должен был занять, если собирался стать чем-то большим, чем свободный домашний эльф, бродящий повсюду и попадающий в неприятности. - Да. Мы покинем школу и отправимся в... ну, в место, название которого тебе не нужно знать, если ты не придешь. Это праздник темных волшебников, или раньше был таковым. Некоторые из них, - добавила она, бросив взгляд на Драко, - считают ниже своего достоинства праздновать этот день. - Это один из многих праздников, - мрачно сказал Драко. - В нем нет никакого смысла. - В году он расположен напротив Хэллоуина, - сказала Миллисент. - Это исключает его обычность, Драко. - Я не понимаю, что происходит, - мягко вмешался Гарри. Что ж, по крайней мере, его не придется учить навыкам изящного перебивания. Миллисент одобряла это. Чем меньше им приходилось его учить, тем скорее Гарри сможет начать что-то делать. - Если это просто вечеринка, почему вы не устроите ее здесь, в своих комнатах? Миллисент улыбнулась, и Гарри немного отодвинулся от нее. Она догадалась, что ее улыбка была дикой улыбкой Адальрико, той, которая говорила о том, что дело наконец сдвинулось с мертвой точки, благодаря каким-то инвестициям или интриге, которые он разработал. Что ж, она была его наследницей, так что это не должно вызывать удивления. - Это не вечеринка, Гарри. Это праздник. И... хорошо. Ты знаешь, что на Хэллоуин раньше верили, что духи умерших возвращаются, даже если они не были призраками? Гарри осторожно кивнул. - Ну, мы не сможем увидеть духов мертвых, если не принесем надлежащих жертвоприношений, и очень немногие волшебники или ведьмы готовы приносить жертвы. - Миллисент пожала плечами. - Но каждый может видеть магию мертвых. И это то, что возвращается в Вальпургиеву ночь, Гарри. По запаху надвигающейся грозы в комнате она поняла, что поймала его. Гарри обладал огромной магией и был одержим ею. Он всегда склонялся к самому мощному заклинанию, которое кто-то другой практиковал в данный момент, и поднимал голову, если чья-то сила выходила из-под контроля. Миллисент думала, что он понятия не имел, что делает это, но она заметила, потому что была наблюдательной. - Я точно не знаю, что это значит, - сказал Гарри, - но я хотел бы выяснить. Миллисент безмолвно зааплодировала и склонила к нему голову: - Тогда мы возьмем тебя с собой - Как мы покинем школу? - Гарри спросил. - Разве профессора не заметят? Вставая Миллисент одарила его материнской улыбкой: - Грейнджер не единственная, у кого есть маховик времени, Гарри. Уходя, она слышала, как Драко спорит с Гарри. Драко повторял все аргументы Малфоев против Вальпургиевой ночи, причины, по которым они отказались от празднования: это слишком дико, это слишком жестоко, это никому ничего не дало, кроме того, что они опьянели от магии и думали, что могут завоевать мир, и в любом случае, как Гарри мог захотеть остаться наедине с несколькими десятками темных волшебников и их детьми, по крайней мере, некоторые из которых были Пожирателями Смерти? Гарри спокойно отвечал, и Миллисент знала, что он придет. Она предполагала, что был небольшой шанс, что Драко тоже может прийти ради него, но она сомневалась в этом. Малфои были слишком горды, и мысль о том, что кто-то другой может увидеть их в непристойном виде, даже на мгновение, была для них проклятием. Миллисент не сомневалась, что Драко мог бы смягчиться ради Гарри наедине, но не на публике. Казалось, Гарри осознал то же самое. По крайней мере, Миллисент подумала так, мельком заглянув в его письмо Люциусу, что ей удалось, когда Гарри неосторожно пошевелил рукой. Ну, вообще-то, - защищала она этот поступок перед самой собой, возвращаясь к подготовке к Чарам, - я - слизеринка. На самом деле мне все равно, о чем говорится в письме, но, возможно, когда-нибудь это знание мне пригодится. _____________________________________________________________________ - Гарри, я хочу, чтобы ты этого не делал, - ныл Драко, когда они возвращались из совятни, где Гарри только что прикрепил свое письмо к Люциусу к лапке Хедвиг и попросил доставить его в Малфой-мэнор. - Знаю, - сказал Гарри, - но ты не всегда можешь получить то, что хочешь, Драко. - Но почему? Гарри спрятал улыбку, потому что ухмылка сейчас только подтолкнула бы Драко к дальнейшему нытью, и бросил на него косой взгляд: - Знаешь, ты можешь пойти со мной. Не похоже, что для тебя было бы неуместно присутствовать на этом празднике, учитывая, для чего он предназначен. - Нет. - Лицо Драко было замкнутым. Он покачал головой, его взгляд был отрешенным. - Это.. Это семейная традиция Малфоев - не праздновать Вальпургиеву ночь, Гарри. Мы придерживаемся собственных взглядов. - Да, я знаю, - сказал Гарри и не смог удержаться от злой улыбки, когда подумал о письме, которое он отправил Люциусу. Он представил, как отец Драко получает письмо и, недоуменно моргая, смотрит на маленькую шелковую подушечку, которую прислал Гарри, стащив ее с дивана в гостиной Слизерина. Затем он прочтет письмо. Дорогой Люциус, Я отдаю должное вашему выбору подарка на день весеннего равноденствия. Я должен тщательно обдумать, что это говорит о вас, раз вы считаете мою семью моей слабостью, сдерживающей меня, и что вы пришлете мне подарок, способный разорвать эти узы. Я послал вам подарок, который должен позволить вам сделать то же самое. Когда и если вы разогнете свою упрямую шею и поймете, что некоторые вещи важнее гордости Малфоев, подушка должна обеспечить комфортное место для отдыха. Она предназначена для того, чтобы поддерживать человека, полностью лежащего с изогнутой шеей, не настолько прямой, чтобы стоить нам как нашего здравомыслия, так и нашего перемирия. Наши понятия гордости очень различны, Люциус, как и наши понимание семьи. Счастливой Вальпургиевой ночи. Гарри Поттер. _________________________________________________________________ - Как мы туда доберемся? - спросил Гарри Миллисент позже тем вечером после ужина в Большом зале, ожидая с толпой студентов Слизерина. В группе был Блейз Забини, и Панси, и Маркус Флинт, и все остальные члены команды Слизерина по квиддичу, и другие студенты с других курсов, которых Гарри знал не так хорошо. Драко демонстративно удалился в свою комнату раньше с Винсом и Грегом. Гарри подумал, что их семьи тоже не отмечали этот праздник, или они просто проявляли солидарность с Драко. - Вот так, - ответила Миллисент и разжала руку, показывая гладкий черный камень. Гарри показалось, что он был резной, но он не был в этом уверен. Резьба поднималась крошечной пирамидкой вокруг основания, скорее напоминая наполовину оплавленную свечу. Приглядевшись к камню повнимательнее, Гарри увидел, что камень не черный, а темно-зеленый. - Это портключ? - спросил Гарри. Миллисент слегка улыбнулась: - Не совсем. С портключом всегда есть шанс, что на праздник может вторгнуться кто-то, кого мы там не хотим видеть. Светлые маги, например. - Она подышала на камень, и по нему побежали серебряные нити, как будто ее дыхание было морозным. - Это взывает к Темной магии внутри нас и притягивает к самой большой концентрации Темной магии в Британии, которая станет нашим местом празднования Вальпургиевой ночи. По крайней мере, сегодня вечером. - Она подняла взгляд и подмигнула Гарри. - Тебе бы не понравились некоторые места, куда это привело бы тебя в другие ночи в году. Гарри вздрогнул, пристально вглядываясь в камень. - Эм, Миллисент, - тихо сказал он. - Я не уверен, что для меня это сработает. Я не использовал так много Темной магии. - Ты думаешь о Тьме в терминах принуждения, как учил нас профессор Люпин, не так ли? - спросила Миллисент. Серебряные нити на камне теперь пульсировали, вращаясь и извиваясь. Гарри было трудно отвести от этого взгляд и сосредоточиться на лице Миллисент, но он заставил себя. - Да, - признался Гарри. - Есть еще одно понятие Тьмы, Гарри, - спокойно сказала Миллисент. - И это произойдет сегодня вечером. Темная магия - это дикость. - Она резко подбросила камень в воздух. Камень повис в воздухе, как маленькое темное солнце, хотя его лучи были серебряными, а не золотыми. Он вращался все быстрее, и быстрее, и быстрее, и на этот раз Гарри не думал, что сможет отвести взгляд. Он поймал себя на том, что напрягся, словно готовясь к удару. Его магия вытекала из него, поднимаясь от его тела, как пар. Но это было не потому, что он боялся, понял Гарри мгновение спустя. Камень взывал к нему, и его магия откликнулась, щедро изливаясь. Он чувствовал магию ведьм и волшебников вокруг него, делающих то же самое. Блейз дрожал. Панси подпрыгивала на месте. Миллисент наблюдала за камнем с легкой улыбкой, прикрыв глаза, пока ее сила поднималась, напевая вокруг нее. Затем серебро отделилось от камня, как маггловский фейерверк, который Гарри однажды видел, когда его семья навещала сестру его матери, и опустилось вокруг них, образуя огромную сеть или клетку. У Гарри создалось впечатление, что за серебряными прутьями что-то быстро меняется, но он не мог оторвать взгляда от камня, чтобы убедиться в этом. Густая зелень разрасталась, поглощая его взгляд, напоминая ему о Запретном лесе. У Гарри возникло непреодолимое желание протянуть руку и прикоснуться к камню, и он задрожал. Это была Темная магия такого рода, о которой он никогда даже не задумывался, мощная и хаотичная, но не злая. - Мы на месте! Гарри проморгался и вышел из оцепенения. Они стояли совсем в другом месте, на крутом берегу, густо поросшем утесником и вереском, который спускался к поляне. Над головой сияла почти полная луна. Гарри повернулся, посмотрел на поляну и затаил дыхание. Трава на поляне была глубокого, неестественно ровного зеленого цвета, а костер, который полыхал в середине, давая возможность видеть его, был серебристым. Прыгающие призрачные языки пламени переплетались друг с другом, то цвета инея, то бледно-серого, то оттенка полированных серпов. Гарри стало интересно, не по этой ли причине цвета Слизерина был зеленый и серебряный. - Идем же! - крикнула ему Миллисент. Гарри повернулся к ней и увидел, что она поймала камень или каким-то образом избавилась от него. Она схватила его за запястье и потянула за собой. Ее лицо раскраснелось, глаза блестели, как будто у нее была лихорадка. - Здесь еще никого нет, так что мы можем претендовать на лучшие места. Другие ученики, кажется, подумали о том же. Они чуть не кубарем скатились с холма, хохоча так, словно вот-вот упадут в обморок. Гарри пошатнулся, но быстро восстановил равновесие и сумел бежать, несмотря на то, что Миллисент не выпускала его руку. Он обнаружил, что не возражает против этого. В его настроении появился легкий налет истерии. Он обнаружил, что было очень, очень легко не думать о своем брате, или Драко, или о том, что он вейтс, или о любой из ста одной другой вещи, о которой ему приходилось думать, когда он был в Хогвартсе. Он ощущал свободу. Они добрались до поляны, и их ноги неслышно ступали по траве. Гарри вместе с остальными уселся перед огнем и протянул руку. Языки пламени лизали воздух совсем рядом, то холодные, как мокрый нос волка, то теплые, как его дыхание. Гарри вздрогнул, а затем снова рассмеялся. Ему показалось, что он смеялся несколько минут, но никто не крикнул ему, чтобы он прекратил, как сделали бы в любом другом месте. Он перекатился на спину - в какой-то момент Миллисент отпустила его руку - и просто смеялся, и смеялся до тех пор, пока у него не перехватило дыхание и не заболело горло. Гарри глубоко вздохнул, поймал взгляд Миллисент и спросил: - Почему я так странно себя чувствую? - Он хотел сказать это как обвинение, поскольку, в конце концов, она ему об этом не говорила, но эффект был испорчен, когда он половину времени хихикал как маньяк. - Из-за магии, - ответила Миллисент как ни в чем не бывало. По крайней мере, ее лицо раскраснелось, как будто ночь вокруг них была намного холоднее, чем была на самом деле, иначе Гарри захотелось бы обидеть ее за то, что она была такой равнодушной. - Она повсюду вокруг нас. Ты чувствуешь это гораздо сильнее, чем кто-либо другой, Гарри, потому что ты такой сильный. У тебя есть своя собственная магия, с которой нужно иметь дело, и магия вокруг притягивается к тебе. - Миллисент слегка улыбнулась и придвинулась к нему поближе. - Прямо сейчас она действительно, очень хочет, чтобы ты почувствовал себя счастливым. Гарри моргнул и повернул голову, чтобы посмотреть на огонь. Он все еще улыбался так сильно, что его лицо болело, но, по крайней мере, кажется он снова контролировал свой голос. Остальные ученики Слизерина расположились вокруг костра, разговаривая друг с другом с непринужденностью, которой Гарри никогда не видел у них в гостиной. Один из них, мальчик, которого Гарри принял за шестикурсника, лениво махнул рукой, и с земли ему в ладони полетел камешек, с которым он начал играть. Гарри снова моргнул. Возможно, ему все еще было трудно отличить силу от своего настроения, но было ясно, что сегодня вечером в воздухе витало ее немало, чтобы позволить людям творить магию без волшебной палочки. Гарри задумался, что бы он мог сделать, но решил, что лучше подождать с экспериментами. Он и так был почти ошеломлен радостью. Он посмотрел на Панси, которая лежала, склонив к плечу голову, и напевала какую-то бессмысленную мелодию. - Эй, Панси? - Казалось, прошла целая вечность, прежде чем она посмотрела на него, но она посмотрела, улыбаясь. - Кто разжег огонь, если мы здесь первые? Панси медленно моргнула: - Он зажегся сам, - сказала она и небрежно пожала плечами. - Так всегда бывает. Внезапно ее взгляд скользнул мимо Гарри, и она вскочила на ноги, как олененок. - Мама! Папа! - закричала она и побежала к ним по траве. Гарри обернулся и увидел, что супружеская пара спускается по другому склону, отличному от того, по которому они пришли, двигаясь медленно и царственно. Теперь он понял, что поляна на самом деле была углублением в земле, со всех сторон окруженным холмами. Миллисент потянула Гарри за собой: - Идем. Ты должен встать и поприветствовать родителей Панси. Ты официально вступил с ними в союз, и ты так много сделал для Хоторн, и ты еще не встречался с ее отцом. Гарри кивнул и неторопливо поднялся на ноги. Часть его хотела выбросить это одурманивающее чувство из головы. Другая часть наслаждалась расслаблением и не позволяла ему чувствовать ничего сильнее любопытства, когда он шел навстречу родителям Панси. Хоторн выглядела великолепно в бледно-зеленом платье, хотя, когда Гарри подошел достаточно близко, он смог разглядеть, что ее лицо все еще было бледным и усталым после полнолуния несколько дней назад. Она повернулась и сделала легкий поклон, когда он приблизился, нечто среднее между поклоном и реверансом. - Гарри, - произнесла Хоторн и с гордостью посмотрела на мужчину, державшего ее за руку. - Это - Драгонсбейн Паркинсон, мой муж и отец Панси. Гарри повернулся и посмотрел на Драгонсбейна, и шок немного рассеял туман магии. Мужчина был полностью закутан в черную ткань, с головы до ног; видна была только его рука, лежащая на руке Хоторн, а на указательном пальце красовалось кольцо с большим бледно-голубым камнем. Черная ткань колыхалась, словно подхваченная ветром, хотя Гарри не чувствовал ветра, дующего в большинстве направлений, в которых ткань трепетала. Вокруг мужчины витал очень слабый запах, приторно-сладкий. Через мгновение Гарри определил, что это запах гниющей плоти. Благоговейный трепет сменил его потрясение: - Вы некромант, сэр? - прошептал Гарри. - Да. - Голос Драгонсбейна был глубоким и ровным, с едва заметными эмоциями. Гарри не мог сказать, что это была за эмоция - веселье, вежливость, любопытство или что-то еще, - хотя он предполагал, что уже понял бы, если бы мужчина был недоволен. Гарри продолжал пялиться. Он не ожидал встретить некроманта. Мало кто из волшебников становился ими, поскольку жертвы для этого были огромны. Драгонсбэйну приходилось закрывать свое лицо от взглядов кого бы то ни было, кроме своей жены и детей, до конца своей жизни. Он мог говорить вслух только две ночи в году, на Хэллоуин и Вальпургиеву ночь (хотя Гарри не был уверен в дате второй ночи, почти ничего не зная о Вальпургиевой ночи). Некромант знал, как долго суждено прожить каждому волшебнику или ведьме, которых он встречал, но ему было запрещено говорить об этом. Ему даже пришлось отказаться от своего имени при рождении, каким бы оно ни было, и выбрать новое имя и взять фамилию семьи, в которую он вошел через брак. Тогда Гарри понял, что, возможно, именно по этой причине Хоторн заключила с ним союз; именно она родилась с фамилией Паркинсон. По крайней мере, с удивлением подумал Гарри, переводя взгляд с Драгонсбейна, чьи глаза, как он чувствовал, были устремлены на него, на Хоторн, которая сияла, глядя на супруга, теперь Гарри мог понять, почему муж Хоторн не отреагировал плохо, когда узнал, что она стала оборотнем. И он получил ответ на свой безмолвный, ноющий вопрос о том, какой волшебник согласился бы жениться на Красной Смерти. - Я очень рад познакомиться с вами, сэр, - сказал Гарри, наконец вспомнив о хороших манерах. Он лишь наполовину помнил формальное приветствие, которым встречали некромантов, поскольку никогда не ожидал повстречать кого-либо из них. Гарри поколебался, но потом решил, что рискнуть стоит. - Я желаю вам базальта и пепла вулкана, и пожаров, которые не потушит никакая вода, и черного ветра, который веет среди звезд. Драгонсбейн склонил голову, или, по крайней мере, Гарри так показалось. Его одежда была настолько бесформенной, что движение было трудно определить. - Мертвые согласны с тобой, - прошептал наконец Драгонсбейн. - Они говорят о магии, набирающей силу, что будоражит их сон. Ты - одна из составляющих этой магии. Гарри подавил дрожь и кивнул: - Благодарю вас, сэр. - То, что некромант вообще ответил на приветствие было редкой честью. Панси хихикнула, глядя на Гарри. Гарри увидел, что она обнимает мать за талию и улыбается ему. - Ты выглядишь так, словно только что встретил привидение, Гарри. - Я встретил того, кто разговаривает с ними, - сказал Гарри и поклонился Драгонсбейну. - Я очень рад вас видеть, сэр. Драгонсбейн сделал один жест бледной рукой, которая не отпускала руку Хоторн. Гарри старался не смотреть слишком пристально на камень в кольце: - Мы еще встретимся, - сказал он. - И в следующий раз, кроме одного, это будет в доме моих сородичей. Гарри медленно кивнул, гадая, когда же ему представится случай посетить некрополь или кладбище: - Я запомню это, сэр. Хоторн улыбнулась Гарри и повела Драгонсбейна вниз, в лощину, прошептав Гарри, проходя мимо: - Я так рада, что ты наконец смог присоединиться к нам. Пришло время тебе побольше узнать о Тьме. Наверное, да, ошеломленно подумал Гарри, глядя им вслед. Панси прыгала взад-вперед между матерью и отцом, лепеча, как ребенок, иногда ее руки порхали жестикулируя, что, как догадался Гарри, было языком жестов, который Драгонсбэйн будет использовать для общения со своей семьей до конца года. Он покачал головой. - Поттер. Гарри быстро обернулся. Пока он разговаривал с Паркинсонами, начали прибывать другие люди, и хотя большинство из них просто проходили мимо него с любопытными взглядами, казалось, что был кто-то, с кем Блейз хотел его познакомить. - Могу я представить тебе мою мать, Арабеллу Забини? - сказал Блейз. Он отвесил натянутый поклон, затем отступил в сторону. Гарри пристально посмотрел ведьме в глаза, и в ответ она слегка изогнула губы. Арабелла, как он знал, была Темной волшебницей, которая никогда не была Пожирателем Смерти, и она выглядела именно так. Ее кожа была гладкой и совершенно черной, глаза большими и темнее, чем у Снейпа. Ее темные волосы были заплетены в такое количество замысловатых косичек вокруг головы, что Гарри понятия не имел, какой они были длины. Она, несомненно, была самой красивой женщиной, которую он когда-либо видел. Эта красавица заманила в ловушку семерых мужей, один из которых был отцом Блейза. Они все умерли, один за другим. Предположительно, от яда. Разумеется, не было никаких улик, изобличающих Арабеллу Забини. И никогда не было. Самое большее, что могло сделать Министерство, это задержать ее на некоторое время, а затем отпустить. Гарри вспомнил, что во время одной из таких поездок в Министерство ей удалось добиться увольнения Сириуса. - Мистер Поттер, - произнесла она, и в ее голосе прозвучали странные музыкальные нотки, которые мгновенно заставили Гарри насторожиться. Она протянула руку. - Мой сын так много рассказывал мне о вас. Гарри осторожно взял ее за руку, его взгляд скользнул по ее волосам. Да. Вот они. На конце одной косы скромно были привязаны несколько маленьких колокольчиков, связанных так, чтобы они не позвякивали. Они свидетельствовали любому, кто искал их, что Арабелла Забини овладела музыкальной магией. Она, несомненно, могла использовать это в своем голосе, чтобы соблазнять людей и сбивать их с толку. - Добрый вечер, миссис Забини, - сказал он, снова переводя взгляд на ее лицо. - Вы собираетесь спеть для нас позже? Глаза Арабеллы на мгновение расширились, затем сузились, и на ее губах появилась довольная улыбка: - Я понятия не имела, что у вас такой превосходный музыкальный вкус, мистер Поттер, - сказала она. - Среди нас есть Певица, - сказал Гарри, отводя взгляд от ее волос и отступая в глубоком поклоне, одновременно украдкой проверяя свою руку, чтобы убедиться, что на ней нет маленьких уколов, которые могли быть от укусов пауков или отравленных колец. - С моей стороны было бы невежливо не предположить этого. Арабелла некоторое время молча изучала его, затем кивнула: - Прошли годы с тех пор, как кто-то осмелился просить меня сочинить музыку в Вальпургиеву ночь, - сказала она, сделав легчайшее ударение на глаголе. - Я была бы рад это сделать, мистер Поттер. Она одарила его расчетливой улыбкой и прошла мимо него к костру. Гарри посмотрел на Блейза, приподняв брови. У Блейза отвисла челюсть, но он быстро вернул самообладание и кивнул, слабая усмешка искривила его рот. - Ты произвел на нее впечатление, Поттер, - сказал он. - Это чертовски трудно сделать. Гарри перевел дыхание: - Я рад. Теперь его тело наполнилось энергией, и он не знал наверняка, насколько это было связано с магией, витавшей в воздухе. Он чувствовал себя так, словно только что выбрался живым из смертельной ловушки. «Конечно, ты понимал, что так будет, когда согласился прийти, - напомнил он себе, поворачиваясь обратно к кругу празднующих вокруг серебряного костра. - Темные волшебники и Пожиратели смерти - не самая лучшая компания». Да, но никто ничего не сказал ему о Некроманте и Певице. - Идем, Гарри! - Позвала Миллисент. Она стояла рядом с Адальрико и бледной блондинкой, которую Гарри принял за ее мать. - Праздник вот-вот начнется! Гарри покачал головой, собрался с духом и снова ринулся в бой. Хоторн шагнула вперед, вытянув руки перед собой. Гарри показалось, что она что-то баюкает, но он не был уверен, что именно. Образ искрился, смещался и изменял форму, когда Гарри пытался сосредоточить на нем взгляд. Впрочем, он был уверен, что там было что-то серебристое или зеленое. - Это Вальпургиева ночь, - сказала Хоторн, подняв голову, и ее чистый голос разнесся по толпе ведьм и волшебников, сразу прекратив всякую болтовню. - Это ночь, когда магия возвращается, ночь, когда магия возобновляется, ночь, когда Тьма провозглашает о себе во всей своей силе. Я претендую на право говорить в силу того, что пережила самую Темную магию, чем кто-либо другой здесь в этом году. На мгновение ее лицо стало изможденным, а затем она покачала головой и улыбнулась, и это выражение исчезло. Гарри взглянул на Панси, которая стояла, с обожанием глядя на свою мать, и покачал головой. Если бы кто-нибудь спросил меня об этом до того, как я встретил ее, я бы никогда не подумал, что Красная Смерть может так улыбаться или что кто-то может так любить ее. Хоторн высоко подняла руки: - Магия снова возвращается, - сказала она, и голос ее становился все отчетливее, пока не напомнил Гарри крик огромной птицы. - Снова прибывает сила. Часть этой силы сейчас находится среди нас, неограниченная принуждением в том скудном понимании Тьмы, которое мы знаем лучше всего, но свободная таким образом, что мы можем понимать ее лишь наполовину и должны доверять. Она вскинула руки в воздух, и то, что она держала, закружилось по небу. Облако изменяло форму и лопалось расширяясь, и Гарри, наконец, выбрался из толпы и узрел. Это был дождь из цветов с серебряными лепестками и зелеными листьями. Это была стая птиц, их серебряные крылья мерно хлопали вокруг зеленых тел. Это был ливень пыли, серебристой и зеленой, который воззвал к Гарри, поднял его голову и сердце и потряс до глубины души. - Так станем же мы все свободны! - воскликнула Хоторн. Атмосфера менялась по мере того, как падали цветы, птицы и пыль, от торжественной до резко неистовой. Гарри почувствовал, что танец начался, но он не смог бы сказать, в какой момент его затянуло в него. Внезапно его ноги пришли в движение, и дикая музыка полилась из воздуха, исходя неизвестно откуда, окружая их, заманивая в ловушку и увлекая за собой. Гарри обнаружил, что танцует напротив Хоторн, которая улыбнулась ему и закружилась, ее платье и волосы дико развевались, а лицо сияло почти волчьей радостью. Он обнаружил, что танцует напротив Миллисент. Она одарила его самодовольной улыбкой, которая говорила: «Видишь? Разве ты не рад, что пришел?» Но танец снова увлек ее прежде, чем Гарри успел сообразить, что ответить. Он обнаружил, что кружится в плотном кольце с Арабеллой, которая двигалась, как лебедь, приземляющийся на воду. Гарри услышал, как музыка сменилась, и был уверен, что она добавила к ней свой голос. Она пробыла рядом недостаточно долго, чтобы он мог в этом убедиться, только подпрыгнула и заскользила, ее темное платье взметнулось, как крылья, а затем снова опустилось и исчезло. Он обнаружил, что танцует напротив Драгонсбейна, музыка стала приглушенной, и он почувствовал, как сильный холод смерти коснулся его пальцев, и они посинели. Он обнаружил, что танцует напротив Панси. Впервые с тех пор, как появилась статья о законодательстве Министерства по борьбе с оборотнями, она выглядела совершенно расслабленной. Она закружилась по кругу и хлопнула в ладоши над головой, искрящиеся полосы темно-зеленой и темно-синей магии очертили ее тело, и Гарри увидел ведьму, которой она станет в этот момент, через несколько лет, грациозную и уверенную в себе, такой же как ее мать. Танец продолжался до тех пор, пока Гарри не смог сказать, когда он начался, хотя он был уверен, что его ноги должны были устать больше, чем он чувствовал. Он был выведен из своего полного транса, когда услышал восторженные, бессловесные крики, смешанные с несколькими именами. Он поднял голову. Черные силуэты зверей спускались с холмов, и изгибались в воздухе над ними, и поднимались с земли, и все они двигались к серебряному огню. Гарри вспомнил слова Миллисент: «Но каждый может увидеть магию мертвых. И это то, что возвращается в Вальпургиеву ночь, Гарри». И, на самом деле они действительно выглядели как звери странного вида: наполовину змеи, наполовину ящерицы, которую магия Гарри приняла в Тайной комнате, когда впервые вырвалась на свободу. Он мог разглядеть тень дракона, и бегущего рысью зверя, похожего на смесь единорога и фестрала, и мимолетную фигуру, которая могла быть банши. Они кружились вокруг костра, присоединяясь к танцующим, иногда задевая их. Гарри продолжал танцевать и гадал, что произойдет, если кто-нибудь из них дотронется до него. У него был шанс выяснить это, когда дракон вильнул в воздухе, выставил перед собой силуэты когтей и царапнул ими по его собственной тени. Золото сверкало так ярко, что его чуть не затошнило, и он чуть не запел, золото само выплескивалось из свинца, золото прыгало и танцевало, когда, наконец, откликнулось на зов зелья, которое он приготовил.… А потом дракон полетел дальше, и Гарри, у которого от шока перехватило горло, обнаружил, что остановился, танец наконец отпустил его. Он уставился на это воспоминание и покачал головой. Значит, это была магия алхимика, того, кто сумел превратить свинец в золото. Это - воспоминания, понял Гарри, все эти образы-звери, хотя он все равно не знал, каким мертвым Темным волшебникам они принадлежали. Единорог-фестрал бросился на него, его рог пронзил тень Гарри. Змеи поднимаются, шипят, взывают, толпятся вокруг лужи расплавленного золота, наваливаются на нее извивающейся, скользящей массой, пульсируют, перемещаются, бьются, как сердце, а затем внезапно сливаются в яйцо потрясающей красоты… Гарри ахнул, когда видение отпустило его. Магия воплотилась в единорога - значит, фестрал когда-то был змееустом и все еще хранил память о создании василиска. Он с удивлением наблюдал, как оно кружится, хвост покачивается позади него, как контуры чернил, и искал другого волшебника, с которым можно было бы поделиться воспоминанием. Другие ведьмы и волшебники вокруг него вскрикивали, или запрокидывали лица назад и молча впитывали воспоминания, или дрожали перед ними. Гарри сделал несколько шагов вперед, желая найти любого, кто заговорил бы с ним, полукровкой, которым он был. Все они обращались к нему, по крайней мере, ему так казалось; некоторые темные фигуры было трудно отличить друг от друга. Гарри мельком видел изысканные, уникальные зелья, порождаемые магией чумы; заклинания, которые делали три вещи одновременно; людей, превращающихся в каменные статуи под взглядом волшебника, наделившего себя способностями Медузы; волну, поднимающуюся достаточно сильно и высоко, чтобы разнести остров на куски в мгновение ока, ревущий шторм; о мече, зачарованном до такой степени, что он мог рассекать сам воздух. Все это и многое другое, и ему казалось, что границы его существа раздвинулись и расширились вовне, наполнившись наследием, о существовании которого он даже не подозревал. Наконец это закончилось, и призрачные фигуры подпрыгнули высоко, нырнули глубоко, быстро побежали и исчезли. Гарри заметил, что не он один лежит на земле и дрожит. Некоторые волшебники и ведьмы прикрывали глаза руками, и Гарри услышал тихое бормотание, похожее на молитвы или проклятия. А затем Арабелла Забини начала петь. Гарри никогда не слышал Певиц, он только читал описания их голосов. Это было совсем не похоже на то, что было на самом деле. Темное искусство, серьезно предупреждали книги, но Гарри обнаружил, что охотно позволяет своим мыслям воплотиться в новые образы. Он, как и все присутствующие, увидел склон холма, окрасившийся в фиолетовый цвет в свете заходящего солнца, уже усеянный телами. Он, как и все остальные, видел кровь среди цветов и Темных волшебников, отчаянно отступавших перед Светлыми, не позволяя мощным артефактам Света использовать свою полную мощь. Опасно, настаивали книги, но Гарри сейчас не мог видеть опасности, поскольку ноты пения погружались, извивались и переворачивались, унося его в сознание и обратно, давая ему возможность мельком увидеть жен, сыновей, дочерей, мужей, матерей, отцов, сестер и братьев, позволяя ему увидеть и понять этих людей. которые были на грани смерти. Песня становилась все громче, неуклонно достигая своего крещендо, и Гарри почувствовал, как вместе с ней поднимается и его настроение. Яркие пятна света проносились мимо него, отражаясь в темноте, как будто он был под водой и плыл к поверхности. Мир задрожал, брызнул и распался на части, и он достиг этой поверхности. Темные волшебники взялись за руки, утопая ногами в земле и заключая свою магию в нерушимую стену. Они избавились от страха и паники, решили не поддаваться ее влиянию и доверились прыгающей дикой магии. Магия вырвалась из них, радостная, рычащая, свободная, и разорвала Светлых волшебников пополам, словно размашистый удар меча. Внезапно сцена битвы на холме на закате сменилась с победы Света на победу Тьмы. Гарри поймал себя на том, что аплодирует, когда песня закончилась, вместе со всеми остальными, и моргнул, откидываясь назад. Вероятно, ему не следовало радоваться сцене такого насилия, но это казалось единственно разумным поступком. Он поднял глаза и встретился взглядом с Арабеллой Забини. Она выглядела удовлетворенной. Внезапно Гарри понял, что это была проверка. Она хотела посмотреть, как я отреагирую на сцену убийства Светлых волшебников. Он попытался ответить ей взглядом, который говорил о том, что его реакция была скорее показателем силы ее песни, чем его симпатий. Она усмехнулась и отвернулась, взмахнув своим темным платьем. Гарри покачал головой и медленно встал, его ноги подкашивались. Миллисент мгновенно оказалась рядом с ним и прошептала: - Так что ты думаешь? - Я... - Гарри неуверенно покачал головой. - Долго еще все продлится? Миллисент рассмеялась: - Не слишком. Еще одна важная церемония, и тогда все будет завершено. Большинство из нас остаются ненадолго, едят и разговаривают, но мы все равно рано возвращаемся в школу, так что нам не приходится использовать маховики времени больше, чем на несколько оборотов. - Она склонила голову набок, глядя на него. - Никто не подумает о тебе плохо, если ты сейчас вернешься в школу, - прошептала она. - Они уже впечатлены. Гарри снова покачал головой: - Нет. Я хочу посмотреть на церемонию. Когда они шли обратно к центру круга, где пылал серебряный огонь, Миллисент произнесла: - Знаешь, Гарри, из тебя вышел бы очень хороший Темный волшебник. Гарри проигнорировал эти слова. К тому времени, как они добрались до костра, церемония уже началась. По крайней мере, Гарри думал, что именно поэтому на траве перед костром образовался круг абсолютной черноты, медленно пульсирующий и расширяющийся. Волшебники и ведьмы, пришедшие отпраздновать, стояли вокруг него, лишь слегка отодвигаясь назад, поскольку круг пожирал все больше и больше травы. Внезапно круг расширился не только в ширину, но и вверх, превратившись в высокий, ровный черный цилиндр. Гарри пристально посмотрел на него и вздрогнул. Его глаза болели от одной только попытки пронзить черноту. Форма еще немного сфокусировалась, а затем сверху вырисовалась фигура, похожая на купол. Гарри прищурился, но все еще не мог понять, что это было, пока оно не перестало двигаться. Это был дверной проем. Хоторн шагнула вперед, ее голос вернулся к тому чистому тону, который она использовала в начале вечера: - Это круг освобождения. Кто бы ни вошел в него, он станет полностью свободен, на одно мгновение - телом, магией, разумом, сердцем и душой. - Хоторн помолчала, обводя взглядом толпу. Если ее взгляд и задержался на Гарри, он действительно этого не почувствовал. - Конечно, есть вероятность, что вы не придете в себя, - мягко добавила она. - Но, возможно, освобождение того стоит, ради единственного мгновения совершенной свободы. Черт, подумал Гарри, уставившись на черную штуковину. Едва ли он мог рисковать смертью, не тогда, когда другие люди так сильно нуждались в нем. Но искушение войти в проход присутствовало с того момента, как Хоторн закончил говорить, и даже в последовавшей за этим тишине, когда все остальные смотрели на цилиндр с серьезными выражениями лиц и не двигались. - Кто-то должен войти в него? - шепотом спросил Гарри у Миллисент. Миллисент покачала головой: - Нет. На самом деле, это та часть церемонии, которой чаще всего пренебрегают. Это действительно убивает людей. - Она серьезно наклонилась к нему. - Это полностью отделяет тебя, Гарри. Каждую частичку тебя. Это отделяет душу от тела, а магию - от разума, и так далее. И соберет ли это их снова вместе... что ж, на самом деле это зависит от тебя. Гарри уставился на темный цилиндр. Он по-прежнему был на месте. - Сколько пройдет времени, прежде чем проход исчезнет? - Час, - ответила Миллисент. - Мы можем вернуться в Хогвартс.. - Нет, - сказал Гарри и шагнул вперед. Его сердце бешено колотилось. Он почти ничего не видел, кроме дверного проема, но другими способами ощущал взгляды, устремленные на него, выражение лица Миллисент - не совсем благоговейный трепет и не совсем гордость,- когда она помогала ему пройти вперед, Хоторн отступила в сторону. - Ты добровольно рискуешь своей жизнью? - спросила его мать Панси. - Да, - ответил Гарри, а затем он шагнул вперед и вошел в дверной проем, прежде чем осторожность смогла поглотить его желание быть свободным. Он вырвался на свободу. Он обнаружил, что дрейфует во тьме, а под ним и по обе стороны от него пропасть, такая огромная и ужасная, что его разум разрывался, пытаясь постичь это. Поэтому он и не пытался это осмыслить. Он дрейфовал и смотрел вниз, вверх и по сторонам, пока направления не изменились, и он больше не мог отличить, что есть что. Не имело значения, кто есть кто. Они были лишь частью его человеческого восприятия. Он закрыл глаза, вернее, открыл их, и резко повернулся. Он кружился, ведомый ветром, под маленькими точками света в такой огромной тьме, что у него заныла душа. Звезды, подумал он, а это черный ветер, что веет между ними. Всякий раз, когда он смотрел ночью вверх, у него возникало впечатление, что он видит миллионы звезд, но теперь он понял, насколько это было неправильно. Его глаза искали звезды только потому, что они были предвзяты из-за способности видеть свет. По правде говоря, тьма была более обширным творением, бесконечным и чудесным пространством, пустым вакуумом, который нечем было заполнить, кроме еще большей тьмы. И тьма всегда приходила, нерастраченная, неисчерпаемая, созданная, рожденная и порожденная сама собой таким образом, с которым свет никогда бы не справился. Тьмы была до того, как появился свет, и тьма останется, когда весь свет исчезнет. В его сердце тоже была тьма, отчаяние, ненависть и ярость, которые он так упорно пытался подавить. Гарри поймал себя на том, что смотрит на эти эмоции, и ему не было страшно. Да, они были там. Да, он чувствовал это. Да, он мог видеть тонкие трещинки, пробегающие по его представлениям о вселенной, места, где кто-то мог ударить его и сломать. Но пока они были целыми и невредимыми, и он мог свободно смотреть на них и спокойно принимать. Он поднялся вверх, словно у него были крылья. Сети клубились вокруг него, и Гарри знал их все, сети его упорядоченных мыслей. Он прикасался к ним, ползал по ним, ощущал их абсолютную липкость и не удивился, увидев, сколько из них даже сейчас вели обратно к Коннору. Это могло бы измениться. Его разум уже менялся, он направлялся в лес, где могли бегать странные и дикие существа. Это означало, что сети придется искать новые места для прикрепления, и если эти места все еще будут сосредоточены на Конноре, то Гарри будет более чем удивлен. Он танцевал среди своей магии, которая отказывалась формировать образ одного зверя, как это было у магии мертвых волшебников, или одно воспоминание, но формировала их множество: все живые, все движущиеся, пульсирующие, изменяющиеся, как змеи в видении про яйцо василиска. От мгновения к мгновению они менялись, от мгновения к мгновению они были другими, и Гарри уловил проблески того, на что способна его магия, и он удивленно рассмеялся, и снова ему стало не страшно. Это было не то же самое, что мужество, это несправедливо, быть гораздо спокойнее. Ему не нужно было хвастаться или бояться того, что он мог сделать, потому что он знал. Он не мог ухватиться за эти озарения. Они кружились вдали от него, улетали прочь от него, танцевали вдали от него, и он снова кружился вместе, снова соединяя тело, разум, душу, магию и сердце друг с другом. Он обнаружил себя на траве, на коленях, по другую сторону черного цилиндра. Гарри глубоко вздохнул и медленно поднялся на ноги, затем обошел цилиндр, чтобы снова присоединиться к ведьмам и волшебникам. Он отметил, что серебряный огонь почти погас. Все серьезно уставились на него, а затем начали кивать и перешептываться, их голоса были подобны ветру на большой травянистой равнине. Гарри обнаружил, что было легко игнорировать их. Он уставился на звезды, на этот раз его взгляд выхватывал пустоты между ними, а не точки света. Неужели он действительно так легко игнорировал тьму всю свою жизнь? Неужели он действительно презирал Темную магию трактуя ее как принуждение, а Светлую магию только как свободу воли? Все было гораздо сложнее. Темная магия так же была дикой, а Светлая магия - ручной. И да, принуждение и дикость, казалось, нелегко уживались бок о бок, но и то и другое было правдой. Взгляд Гарри оторвался от небес, когда Миллисент коснулась его руки. Она мягко улыбалась ему. - Немного подкрепимся, а потом мы вернемся в Хогвартс, - сказала она. Гарри кивнул и позволил ей втянуть себя обратно в круг болтающих темных волшебников и ведьм, часть его все еще была свободна и парила в вышине.