Проклятое небо

- Ну так начинайте, Кавахира-сан. Я Вас внимательно слушаю… Тсунаёши улыбается. Мягко так. Шаман в ответ растягивает сжатые губы. - Кто ты? - Просто Савада Тсуна. — и взгляд его стеклянно-пуст. Шаман щурит почти прозрачные голубые глаза. - Не увиливай, не стоит. Ты прекрасно понимаешь, какого ответа я жду. Кто ты? Тсуна по-птичьи наклоняет голову в бок, и его добрая улыбка превращается в лисью ухмылку. - Как это иронично. Неужели ты из моего мира не просветил себя же относительно моей личности? - О, он просветил. Сказал, что на место несчастного Иетсуны придет Савада Тсунаёши, Нео-Примо Вонгола, Проклятое Небо Преисподней… Да вот только помимо Тсунаёши я наблюдаю целый зверинец, запертый в одном теле, и, похоже, собирающийся его покинуть. И меня очень беспокоят последствия… — и недо-улыбка растягивается в полноценный оскал. - Не стоит, Кавахира-сан. Тела, которые займет моя семья, принадлежат истинным Хранителям Иетсуны. Атрибутам, лишившимся своего неба. Душам, выкинутым из хитросплетений причин и последствий, ибо без Неба они не значат ровным счетом ничего. Эти дети мертвы уже много лет, Кавахира-сан. Примерно с тех пор, как препарат, который кололи Иетсуне, вызвал мутацию пламени и напрочь перебил связи, созданные природой. — Тсуна подался вперед, тихо цокнув опустившейся на стол чашкой. — Меня больше волнует другое. Если Савада Иетсуна так важен, что потребовалось вселять в его мертвую тушку меня, то какого дьявола ты позволил ему умереть? И в глубине стеклянных глаз адским огнём полыхает горькая злость. Шаман лишь морщится и стирает разозлённый оскал. Подумав, всё же отвечает: - … У Три-ни-сетте есть… Любимцы. Люди, во всех мирах играющие одну и ту же роль. Хаммурапи в каждом мире пишет свои законы, хан Темуджин принимает титул Чингисхана, а Тесла открывает электричество… Их сотни, этих любимцев — с древнейших времен и до далёкого будущего. И Савада Тсунаёши — один из них. Вечный Десятый босс Вонголы. Вот только… - Только? — Иногда установки Три-ни-сетте идут вразрез с самостоятельно развивающейся историей. Иногда Саваду Нану превращают в куклу не сразу, и она позволяет себе выпить капельку саке именно в ту самую заветную ночь. И вместо положенного одного сына она рожает близнецов. И вот скажи на милость, что мне делать, если душа человека, которому суждено стать Вонголой, досталась одному сыну, а имя — другому? Что мне делать, если сама Три-ни-сетте не способна определить, кого же выбрать? - … И ты предпочёл просто подождать, пока мироздание само уничтожит лишний кусочек. — Тсуна откидывается назад, и на лицо его вновь ложится тепло улыбающаяся маска. - Ты меня за это ненавидишь, не так ли? - Ненавижу. — кивает парень и берет в руки чашку. — Но понимаю. Ты же хранитель Три-ни-сетте. Это твоя работа — выбирать, кем пожертвовать во благо равновесия. — делает длинный глоток. — Впрочем, я так и не понял, зачем же меня выдернули из посмертия. — и аккуратно возвращает чашку на стол. - … Я допустил ошибку. - Какую же? - Савада Тсунаёши должен существовать. Пусть и разобранный на части. Тсуна лишь понятливо склоняет голову и снова подносит чашку к губам. - Какие у меня ограничения? — спрашивает он спустя долгие пять минут. - Только одно. Не убивать человека, известного, как Савада Тсунаёши, и его хранителей. Тсуна замирает на мгновение, а после довольно произносит: - Хорошо. Это вполне вписывается в мои планы… А вот тебе лучше уйти, Кавахира-сан. Реборн скоро вернётся. Шаман недоверчиво сверлит его взглядом и неохотно кивает: - Ну что же… До встречи, Тсунаёши-сан… — и растворился в дымке пламени, не дожидаясь ответа. Тсуна вздохнул. Ещё ни один туманник на его памяти не ушел, как положено. *** Вокруг него — жуткая духота, оглушающий гул и непереносимая вонь. Сотни людей плотным потоком текут по пыльной грязной улице, и каждый третий помогает тащить очередное мертвое тело, каждый четвертый — сам уже пахнет близкой смертью, и почти каждый первый отдает горечью невосполнимой потери… Старые, уже крошащиеся четырехэтажки нависают над склоненными головами разномастными коробками-балконами, наползают друг на друга, толкаясь, и один за другим перемалывают стёртыми пластинами крыш выцветшее от жары и пыли небо. Здесь, в трущобах левого берега Ганга, всё так разноцветно-нелепо, так хаотично и бессмысленно, что было бы смешно… Если бы в этих руинах была настоящая жизнь, не сдавливаемая тенью. Но этот город уже тысячи лет — пристанище мертвых. Смерть въелась в самое его основание, в самую суть, смерть человеческим пеплом осела на разномастных стенах, молью поела все краски, оставив лишь блёклые оттенки. Смерть пропитала воздух дымом, отравила воды Ганга не сгоревшими до тла телами и обратила весь город — некогда процветающую столицу древнего мира — в огромный мумифицированный труп, безжизненные руины, по которым людишки ползают в поисках спасения… Вокруг него — древний город, прозванный людьми Варанаси. Город, в котором уже тысячи лет горят погребальные костры… В лицо дует ветер со стороны реки, и Тсуна недовольно морщит нос, сворачивая в темнеющий переулок. Запах здесь стоит отвратительный. Гниющие отходы и жареное человеческое мясо… Ему уже не нужны указания Мукуро-старшего. С того момента, как он ступил на индийскую землю, он знает, где находится искомое тело… А теперь интуиция весьма доходчиво объясняет ему, как пройти по запутанному трущобному лабиринту к нужному месту… … В маленьком «доме смерти»* довольно людно — в небольшой комнатке ютятся сразу несколько стариков и старух, одетых в какие-то рубища, трое тяжело больных вповалку лежат на старых матрасах… И все, как один, молчат. Даже, кажется, не двигаются. Им это уже не нужно. Ведь пришедшие в Варанаси умереть становятся мёртвыми, впервые коснувшись чужого праха… А прах в Варанаси повсюду. - Он здесь. — выдыхает Тсуна едва слышно и нервно сглатывает. Непрошенные сомнения отравляют уверенность - а это плохо... Эрнесто лишь недоверчиво косит глаза — который раз за день — но не останавливает. - Я буду снаружи. Маленькая ладошка напоследок несильно хлопает его по загривку, и учитель спрыгивает с плеча и исчезает где-то за спиной. А Тсуна этого уже не замечает. Он смотрит на дистрофично-худое тело, сломанной куклой лежащее в углу. Тело подростка в окружении умирающих стариков. Грязные волосы спутанной паклей расползлись вокруг головы, загорелая до черноты кожа сухим пергаментом обтянула выступающие скулы. Чуть крупноватый нос, тонкие, высохшие губы и бесконечная усталость в охристых глазах. Усталость, перемешанная с пониманием. У обычных подростков не бывает таких глаз… Впрочем, обычные подростки не приходят в дома смерти. Тсуна проходит всю комнату, не расцепляя взглядов, и опускается на колени. - … Я помню, — тихо, с трудом дыша шепчет лежащий, и смотрит так болезненно-возбуждённо, как в приступе горячки. — Сон… Когда-то давно… Дэва*…Ребенок… такие же… глаза… кричал… а потом началось… Это… Тсуна лишь кладёт руку на холодный лоб, не давая поднять голову, наклоняется ближе и ровным, уверенным голосом обещает, глядя прямо в глаза: - Он ждет тебя по ту сторону Ганга. Там, где больше не будет боли, ведь встретившись вновь вы никогда более не покинете друг друга.* Тсуна знает о чем говорит. Знает, что смерть — это, в какой-то мере, очищение. Что смерть — есть возвращение к началу. Знает, что однажды установившуюся связь невозможно разрушить настолько, что новое рождение не сможет восстановить ее. Знает, что связанные обязательно найдут друг друга. Вопрос в том, сколько времени пройдет... Но ведь это уже не его дело, не так ли? … Спустя долгое мгновение по изможденному лицу волной проходит облегчение. Ведь ядовитый страх и рвущее чувство пустоты, мучавшие столько лет, теперь позади. Ведь теперь впереди — его Рай. И в закрывающихся глазах мягко светится спокойствие. - Удачи. — желает Тсуна уходящей душе и, затаив дыхание, на секунду проваливается в темноту. Проводит рукой по такому знакомому голубому кокону, в последний раз вглядывается под голубоватое полотно. — Пора… — разносится в темноте трепетным шёпотом, и пламя, до того спавшее, свернувшись вкруг своего хозяина, начинает просыпаться. — Пора. - гудит встревоженным роем Небо, и Дождь восторженно шелестит в ответ. — Пора! — набатом гремит сильный голос, и пламя, послушное воле своего Бога, течёт по рукам. … Тсуна смотрит, затаив дыхание, как пламя струится по телу, словно принюхиваясь, как осторожно пробует впитаться под кожу. Смотрит, как умершее тело вновь делает свой первый вдох. Не так судорожно, как он когда-то. Тихо, почти незаметно. Просто жизнь начинается заново. - Мукуро? - Все получилось, Небо. Побудет в отключке пару часов — а потом как новенький. И Тсуна выдыхает. Силой давит поднявшуюся из глубины волну облегчения — сейчас не время и не место — но, не удержавшись, прижимается лбом к чужому лбу. Получилось… Подхватывает на руки безвольное тело и вылетает из комнатушки, напрочь игнорируя удивлённые взгляды других ее обитателей. - Мукуро, разберись. - Ку-фу-фу, как скажешь, Небо. Но с тебя причитается… *** Реборн наблюдает. Внимательно анализирует увиденное, сопоставляет с воспоминаниями… И чем дольше он наблюдает, тем больше ему нравится то, что он видит. Из той зловонной комнатки ученик вылетел, как на крыльях. Киллер не знал толком, что произошло в комнате, да и не хотел знать — той вспышки пламени достаточно, чтобы понять, что связь они установили, а остальное (то есть слёзные беседы о вечном) ему ни к чему. Но таким воодушевленным Реборн его еще никогда не видел. И это огромный плюс. Тсуна вел себя странно, с тех пор, как чуть не свёл концы с концами. Слишком спокойно. Слишком рассудительно. Не впадал в апатию, а был именно что совершенно спокоен... Ребенок, вскрывший себе шею - совершенно спокоен... Опыт подсказывал, что это затишье перед бурей. Интуиция шептала, что Опыт ошибся. И это был первый раз за очень долгое время, когда они конфликтовали. Последний раз был прямо перед получением проклятья. Реборн нервничал. Очень, очень сильно. Вокруг него творится какая-то неведомая херня, а он не то, что контролировать события не может, он даже не понимает, что происходит! Дьявол, его неосведомленность едва не стоила жизни его ребенку!.. Отсутствие нормального кофе послужило последней каплей… Закончилось в тот вечер всё саке, сигаретами и бесконечным «Вот и что мне теперь делать, мм, Леон?»… Следующий разговор дал ему зацепку, вылившуюся в посещение вотчины полупоехавшего адепта науки. Восстанавливающиеся связи. Уникальный случай. Абсолютно не поддающиеся прогнозированию побочные эффекты. После такого ответа ему захотелось прибить ученика Верде на месте, но он сдержался. Чудом, не иначе. На следующую же ночь, как только ученик ушел в комнату, он вернулся к Джузеппе. Пригрозил рассказать Верде, что тот в свое время по дурости слил Эстранео парочку разработок, и вытряс с него всё, что тот успел понять за сутки. Смерть — это сильнейший шок для нервов. А нервная деятельность напрямую связана с пламенем… Собственно, именно поэтому для вызова пламени необходимо вплотную подойти к грани смерти. А Иетсуна ее, похоже, почти перешёл… Плюс, ещё роль сыграло то, что он вскрыл именно шею. Место, подсознательно воспринимаемое наиболее уязвимым… В итоге, парень получил сильнейший шок, приведший к "воскрешению пламени", полному отключению эмоциональной составляющей - по причине банальной перегрузки - и последующую фиксацию внимания на том, что остановило опасность. То есть — на пламени и пламенной связи соответственно. И если сначала информация Джузеппе только встревожила киллера еще сильнее, то теперь, глядя на то, как парень возится со своим Дождем, Эрнесто всё больше склонялся к мысли, что произошедшее оказалось для Тсуны спасением. Хранители-пустышки показали свое истинное лицо и самый болезненный этап уже пройден. Настоящих Хранителей собрать теперь не сложно... Сложно будет привести их всех в боеспособное состояние, но это уже мелочи... Пламя не позволит им предать - а все остальные полезные качества они с Тсуной им привьют... Скольких безнадёжностей уже выдрессировал... ... Реборн довольно улыбается, покачиваясь на Леоне-гамаке и отточенным жестом надвигает на глаза любимую федору. *** В себя Такеши приходил долго. Новые воспоминания накрыли его разом, пришли одной, сплошной волной, не дали времени подготовиться... Два столь разных менталитета, две столь разные жизни - и два столь похожих друг на друга человека. Двое тонущих... Какая ирония. После того, как воспоминания, наконец, улеглись, его окружила уютная темнота. Было тепло и спокойно, как и всегда, когда рядом Небо... Небо... Неужели, его Небо снова рядом?... Когда Такеши открывает глаза, первое, что он видит - обтянутое белой тканью, тёплое, достаточно плотное и... дышащее нечто. Расфокусированным со сна взглядом он прослеживает тянущееся тело сначала в одну сторону - там оказываются ничем непримечательные ноги, потом в другую... - ... Тсуна, - и вжимается в тёплый бок так сильно, как только может. Живой... А Небо лишь зарывается пальцами в отмытые волосы и сползает чуть пониже. Привычно, так по-родному соприкасается лбами и просто молчит долгие несколько минут, позволяя вслушиваться в ровное дыхание... Им не нужны слова. Зачем? То, что они чувствуют невозможно в полной мере описать словами... Да и не надо. Ведь уже очень давно они делят одни эмоции на всех. -Ты так и не сказал, как тебя зовут. - замечает Тсуна, отстранившись. Возвращается чуть наверх, и Такеши с чистой совестью обвивает его всеми конечностями - голыми, стоит сказать, конечностями, завернутыми в одну только простыню - и пристраивает голову на груди. Так лучше слышно бьющееся сердце. - В этой жизни я - Шехар из рода Десаи. Я - Дождь своего Неба. В этой жизни - и во всех последующих. И Небо в ответ довольно урчит, укутывая изголодавшийся по ласке Дождь... *** - Ши-ши-ши, Босс, смотрите, что нам прислали...