Белый китель, белое платье

Он стоял перед генералом. В чистом выглаженном кителе, со сверкающими пуговицами, с аккуратно вышитыми золотом краями рукавов, толстый мужчина поднялся и, раскинув руки, подошёл к Мортэусу. - Я рад, я очень-очень-очень рад, что всё случилось благополучно! Я представлю тебя к ордену. Я всех из твоего отряда представлю к орденам! Это же надо было! – очередное восклицание распаляло его ещё сильнее, лицо, словно яблоко, краснело и наливалось сладостью. Молодой офицер желал сорвать плод и проверить, так ли он прекрасен внутри, как снаружи. – Мортэус ван Хельц. Я назначаю тебя капитаном. Ты счастливый сукин сын, ты знаешь это? Ты! Ну! – он крепко обнимал юношу, прижимаясь к нему всеми боками. Было удивительно, что генерал не брезговал касаться грязного лица офицера, трогать пыльные рукава чистыми пальцами, смотреть в утомлённые глаза своими выспавшимися, здоровыми. Он вернулся к круглому столу, где были расставлены бокалы и открыто дорогое терпкое вино. Пухлыми руками он налил красного напитка в оба бокала и предложил один юноше. - За тебя! За нашу победу! – громогласно произнёс генерал тост. – Надеюсь, не последнюю! Одним долгим глотком он осушил бокал и небрежно швырнул его на стол. Пухлыми влажными губами он припал к щекам Мортэуса, продолжая восклицать и радоваться. Его пыл долго не усмирялся: вот он отходил к портретам великих полководцев в конце зала, а вот он снова возвращался к бедному уставшему юноше, обнимая его и жарко сжимая руки. Он был счастлив, но, скорее, не за тех, кто потом, кровью и страхом жил этот год на границе, а за себя, великого, гениального предводителя. - Ох, как я рад! Какое это счастье! Ты же изменил ход целой войны! Теперь мы снарядим новых бойцов и отправим вас далее, мы погоним эту падаль в их гнусные дыры, откуда они выползли. Ну! Я сделаю тебя капитаном, и ты безоговорочно выиграешь эту войну. Согласен? Ещё бы! - Господин генерал, – осторожно, но твёрдо произнес Мортэус, – я прошу Вас за всех выживших. Наградите их, а не меня. - Конечно-конечно! Всех, кто жертвовал собой, кто столько страдал, представим к орденам и грамотам. Не волнуйся, обязательно всё будет! - Ох, господин генерал, будьте добры позаботиться ещё о семьях погибших солдат. Вы можете взять моё жалование и отдать его. - К чему такие жертвы, Мортэус? – он громко расхохотался, поддерживая круглый живот рукой. – Нет никаких проблем. Я сам лично распоряжусь о присвоении премий семьям умерших. Зачем ты взваливаешь на себя тревогу об этом? - Они – мои товарищи, господин генерал. - Конечно. Всё будет, Мортэус, ручаюсь тебе в том. Теперь я попрошу тебя отдохнуть, набраться сил и снова вступить в бой. Могу ли я рассчитывать на это? - Так точно, господин генерал, – он с готовностью поднял голову. – Разрешите поехать домой? - Домой? Но ведь это займёт много времени, – погрустнел генерал, выпячивая губу. - Ох, я пять лет не был дома, господин генерал. Хочу видеть своего отца в здравии и покое. - Пять лет? – удивлённо крякнул мужчина. Он почесал гладко выбритый подбородок, думая. – Уже прошло пять лет? Как же быстро летит время! Я помню, когда ты только прибыл сюда в числе новобранцев, такой щуплый, такой бледный и пугливый. Годы войны заметно потрепали тебя, а, Мортэус? Ну что ж, наверное, это было бы заслужено. Поезжай домой. Через месяц я жду тебя здесь. С новыми эполетами. В новом кителе и новой фуражке. Иди, Мортэус! - Благодарю Вас, господин генерал. Отдав честь, он по-военному развернулся и строевым шагом вышел за дверь. Сердце полнилось радостью скорой встречей со старым отцом и милой Эмилией. Как можно скорее он вернулся в казармы, где со всех сторон раздавались крики и вопли: раненные и больные видели и всем телом чувствовали свою ущербность. Они пытались утешить друг друга, но почти ничего не получалось – слёзы продолжали бежать, заливая лицо, кровь продолжала сочиться, увлажняя ткани. Врачей волновали лишь тяжело больные, почти обречённые люди, несмотря на то что рядом были те, кто ещё мог дожить до глубокой старости. Быстрыми руками они вправляли вывихнутые кости, зашивали развороченные тела, забинтовывали тяжёлые раны. Мортэус пробежал мимо стонущих и страждущих, окунул в огромную бочку с дождевой водой голову и наконец вспомнил настоящий цвет своих волос. Рыжие, едва не красные, они отросли до плеч, делая его лицо нежным, почти женственным. Смотрясь в зеркало, он сдвинул брови, собрав кожу в привычных местах, и заметил новые розоватые порезы и раны на щеках и шее. Чувствуя несправедливость и жалость к каждому солдату в своём отряде, он не жаловался, не плакал и не кричал от боли. Мортэус молча наблюдал за раненными, вытирая голову, и задумчиво разглядывал мозоли и шишки на больших ладонях. Скоро он уедет, более свободный в действиях, а солдатам придётся ждать особого распоряжения. Внутренне негодуя, юноша надел тонкую рубашку, скривившись от боли во всём теле, сверху набросил торжественный белый китель офицера с красно-золотыми эполетами, застегнул гладкие сапоги на икрах и, выпрямившись, аккуратно положил на голову праздничную белую фуражку. Собрав необходимые вещи, он замер на секунду. Чистая ткань будто светилась в грязной палатке, среди умирающих, искалеченных тел. Солдаты смотрели на него не как на офицера, только что сражавшегося с ними бок о бок, тонувшего в грязи и крови, но как на ангела, сошедшего с небес, невинного и идеального. Они провожали его вдохновенными взглядами, тихим шёпотом, громкими невнятными выкриками. Он взял свежую лошадь, нагрузил её вещами и выехал из лагеря. Впереди дом, родные стены и дорогие люди. Впереди счастье, любовь и покой. Когда он, будучи шестнадцатилетним юнцом, отправлялся в армию, его провожал весь двор: и отец, и брат, и дядя, и Эмилия, и слуги, и старая нянька, и местный священник. Даже жители, едва знакомые ему, провожали его, когда он шёл по улицам города, махали ему в спину и желали успехов. Он был весьма горд собой, что наконец ему выпала возможность встать в один ряд с теми, на кого он равнялся, кто так сурово и воинственно взирал с портретов домашней галереи, что наконец он отправится защищать тех, кем он дорожит. Его родственники, живые и ушедшие, давно закончили свою службу, получили высокие звания и украсили свои кители медалями и орденами. Вот и он, завершив службу, найдя уважение среди солдат, генералов, выиграв битву во внезапно начавшейся войне, едет домой, чтобы встретиться с героями прошлого. Теперь он горд тем, что может вернуться домой не с пустыми руками, а с выполненными обещаниями и с наградами. После долгой разлуки он наконец сможет обнять домочадцев и исполнить ещё одно заветное желание. Он гнал весь день, однако лошадь, не привычная к таким нагрузкам, устала и начала спотыкаться, ему пришлось остановиться в одной из таверн, находящихся по дороге. Мортэус попросил высушить и накормить коня. Хозяин, вечно смеющийся, упитанный мужчина пятидесяти лет, узнав в наружности Мортэуса действующего офицера, с радостью принял важного гостя. Распорядившись насчет коня и постели, он принес юноше целого запеченного цыплёнка и разнообразных закусок к красному вину. Сев напротив, он подставил ладонь под щёку и спросил: - Ну, как там? Что нового? Мортэус, откусывая приличный кусок от цыпленка, вытер губы и ответил: - Еду с Мирренейских холмов. Мы стояли небольшим отрядом, защищали подступы к холмам, как авангард зальменцев внезапно атаковал нас, – в таверне повисла тишина: все хотели услышать историю с фронта. – И нам пришлось дать им бой. Но мы одержали эту победу. Хозяин ликующе закричал. На радостях он разрешил всем присутствующим выпить по огромной кружке пива безвозмездно. Серые, с отвисшими бородами, костлявыми плечами люди поднимали наполненные доверху кружки и залпом выливали их в себя. «Да здравствует король!» – слышалось со всех сторон. Глядя на них, молодой офицер радовался: этим людям было за что выпить; возможно, его слова пробудили давно уснувшую надежду на спокойную будущую жизнь. Он туманно отвечал на расспросы хозяина, допытывающегося о самом ходе битвы, и лишь говорил о победе. Стоит ли распинаться об ужасах и уродствах войны, если цель была достигнута? Мортэус, наевшись до отвала, поднялся наверх, где располагались комнаты для проезжающих, разделся и повалился спать. Сил не было ни думать, ни что-либо делать, и он мгновенно провалился в сон. Ему снилась прекрасная Эмилия, в том же длинном воздушном платье, с теми же полными любви и радости глазами. Вокруг склоняли головы мраморные женщины, раскрывали пасти невиданные животные, утренний свет лился на ковёр. Он шёл и шёл, глядя на чудесную ласковую улыбку девушки, но никак не мог достичь её. Они тянули друг к другу руки, юные, милые, влюблённые. Но в огромные витражные окна хлынула красная густая вода, забрызгав мягкий ковёр и каменные стены, затушив пляшущие свечи, шлёпая по белому камню молчаливых женщин, по белой ткани прекрасной девушки кровавыми лапами. Сильный поток сбивал Мортэуса с ног, и юноша, падая, хватаясь за воздух, видел Эмилию, безмолвно тонущую в алом аду. Утром Мортэус поднялся в прескверном настроении. Едва забрезжил свет он оделся, разбудил хозяина и, заплатив ему больше, чем тот просил, пустился в путь. Он решил, что жалеть лошадь не имеет смысла: если он загонит её, то до дома он всё равно доберётся, а обратно поскачет на своей. Ветер скользил по ушам, свища и шепча однообразную песню. Мимо пролетали одинаковые низенькие каменные и деревянные дома, крепкие, простроенные на века. Люди оборачивались ему вслед и долго смотрели на клубящуюся пыль, выбитую быстрыми копытами. Солнце уже поднялось над горизонтом, опаляя его шею и руки. Он забрался на холм и оттуда увидел небольшой город, лежащий в ложбине гор. Повсюду располагались домики жителей, с соломенными и крытыми черепицей крышами, от них тянулись проходные и торговые улицы, кишащие людьми. А вдали, на высокой горке, стоял огромный дом, замок, дом Мортэуса, стоял, будто великан, охраняющий сон мирных граждан. Желтые стены, блестящие под лучами дневного солнца, словно обняли его. На душе стало спокойно и тихо. Он спустился с горки и гнал уставшую лошадь по широкой дороге, тянущейся через зелёные поля. Уже у самых ворот кобыла всхрапнула и упрямо встала, не желая двинуться ни на метр. Забрав вещи, офицер двинулся по улицам в одиночку. Жители поднимали глаза, сначала молча, удивлённо, несколько настороженно, потом радостно восклицая. Они отвешивали низкие поклоны, смущаясь смотреть на него и провожая взглядом мужественную спину, они кидали вверх шапки, они прикладывали к щекам платки и молились о подаренной им радости. Молодой офицер чувствовал себя героем, прошедшим миллионы войн и ни разу не побеждённым. Он пожимал протянутые руки, он кивал и улыбался знакомым людям, он двигался вперёд, всё ближе подходя к дому. Железные ворота встретили его. Он толкнул створку: на его счастье, она оказалась не заперта. Небольшая аллея пушистых кустов встретила его, освежающий ветер приветствовал и провожал прямо до высокой арки бело-жёлтого цвета. Мортэус закрыл ворота и, глядя на фасад, замер. Из дома не доносился ни один звук: никто не знал, что молодой господин приедет именно сегодня. Никто не ждал его. Кашлянув, как, бывало, он делал, пока был совсем мальчиком, он услышал эхо, разлетевшееся по всей предзамковой площади. Морщинистое лицо с чёрными завитушками над ним выглянуло в окно и тут же исчезло. Мортэус поднялся по четырём широким ступеням и хотел было постучать, но дверь тут же распахнулась. - О, Боже! – ему на грудь кинулась старая добрая женщина, воспитавшая и взлелеявшая его как собственного сына. Нянька пухлыми руками гладила по плечам и рукам, уливаясь слезами. – О, Боже! Мой дорогой мальчик вернулся! Она поднимала глаза на него и снова клала голову на грудь. В просторный холл выбежали юные служанки и тут же скрылись, чтобы скорее оповестить хозяина о прибытии сына. Юноша не мог сдержать улыбки, глядя на свою няньку, и не переставал держать её в своих объятиях. Она всё пыталась говорить что-то вразумительное, но, кроме красноречивых вздохов и восклицаний, ничего не выходило. - Мортэус! – услышал он шепчущий голос отца. На лестнице, покрытой красным ковром, держась за трость с серебряным набалдашником в виде львиной головы, стоял отец. По морщинкам, взрывшим кожу вокруг глаз, бежали скупые слёзы некогда воевавшего мужчины. Он осторожно спустился вниз, поддерживаемый служанкой, и раскинул руки в знак приветствия. Растрогавшийся сын мягко отодвинул няньку и подошёл к отцу. Склонился перед ним, слегка коснувшись ног, и выпрямился, с усилием поднятый стариком. - Мортэус! Я не верил, я не ждал… – голова отца прижималась к животу юноши. – Ой, ну, что я болтаю? Конечно, я ждал и я верил! Я знал, что мой мальчик вернется! Он смотрел на его молодое, но уже ничуть не детское лицо. Он пытался найти в нём того Мортэуса, что некогда уезжал со двора дома, что некогда обучался фехтованию во внутреннем дворе, что давно-давно бегал крохотными ножками по этажам дома. Он пытался найти его, но ничего не выходило. Сын изменился. - Отец, я так рад, что наконец приехал домой! – выдохнул Мортэус. – Как ты? Как твоё здоровье? - Да ничего, ничего, сынок. - Ох, так уж и ничего? - Мортэус, я так рад, что ты приехал, что я ещё увиделся с тобой, – тихо сказал отец, утирая дряблой рукой слёзы. - Что ты такое говоришь, отец, – впервые за долгое время он почувствовал, что по щекам текут слёзы, и ни за что не захотел их вытирать. – Я и через год, и через десять вернусь – ты обязательно встретишь меня! - Доживём до этого момента. Мужчины, как два сплетшихся дерева, стояли посреди холла и молча плакали. Женщины, растрезвонившие о радостной новости, собрались вокруг них и, внимая их настроению, пускали слёзы. Они прикладывали платки и закрывали ими всё лицо, ограждая себя от больших напастей и проблем. - Скажи мне, всё ли благополучно было по дороге? – поинтересовался старик, провожая сына в библиотеку. - Да, отец, – едва шевеля губами, ответил юноша. Высокие потолки, украшенные разнообразными картинами и фресками с ангелами и смиренными монахами, возвышались над их головами. Под ногами мягко стелился ковёр, поглощая звуки их ног. - Я рад, я великолепно рад твоему возвращению! Они остановились и снова обнялись, казалось, как никогда крепко. Белая дверь в читальню открылась, за ней раскинулось огромное поле, почти такое же, что они пересекали, возвращаясь в лагерь левого фронта. Внутри дом кажется намного больше, чем снаружи. Здесь – простор и бескрайность, там – лишь несколько стен и острый пик, стремящийся в небо. Пройдя в библиотеку, Лурк усаживал долгожданного гостя в кресла из красной кожи, но тот, не зная, что должно говорить после многолетней разлуки, с удивлением рассматривал громадный зал, полнящийся стеллажами с разнообразными книгами. Казалось, будто ничего за столько лет не изменилось, но всё было таким чужим и неизвестным. Юноша провёл рукой по корешкам, и они ответили глухим приветствием. - Где же теперь Зорук? Куда этот мот отправился на этот раз? – улыбнувшись, он наконец нашёл, что спросить. - Как нелестно ты отзываешься о брате, – отец шутливо погрозил ему пальцем. – Последний раз он писал два месяца назад: был в стране за морем. Сейчас он сделался торговцем и много путешествует. У него повсюду торговые точки, везде друзья, знакомые, а скоро будет и жена, так что не такой уж он и мот, как тебе кажется. Картинно закатив глаза, Мортэус рассмеялся. - Ох, я ничего не имею против его. Главное, чтобы у него всё было благополучно. Отец положил обе ладони на трость и продолжал наблюдать за сыном взглядом. На лице его играла лёгкая улыбка то ли счастья, то ли печали, он украдкой смахивал слёзы. Мортэус, оглядываясь по сторонам, выдохнул: - Ничего не изменилось. Всё такое же, как и было прежде, – удивительно! - Это ты так думаешь, – прошелестел отец. – Вот поживешь немного и узнаешь, как всё круто поменялось, пока тебя не было. - А что же нового? – с нетерпением спросил сын, вперив любопытные глаза на старческое лицо. - Так всё тебе теперь новое. Я постарел, ты повзрослел, девчонки стали женщинами, а женщины – бабушками. Даже этот дом местами уже обваливается. - Это верно: время не стоит на месте. Но что же на самом деле изменилось, папа? Отец молчал. Он смотрел в пол и мял губы, будто не знал, что стоит рассказывать, а что лучше и вовсе не упоминать. Внутри Мортэуса всё похолодело, и он, ожидая худшего, спросил с опаской: - Эмилия вышла замуж… за другого? Старик поднял глаза и, смущённо рассмеявшись, ответил: - Конечно, нет! О чём только думает твоя тыквенная голова?! Эмилия жива и здорова, всё так же живёт с матушкой в доме у рынка, приходит сюда изредка, чтобы справиться о новых письмах, о твоём здоровье и счастье. Эх, дурень ты малолетний! Я думал: армия изменит твою голову, а, видимо, даже ей это не под силу. - Это правда? Она приходит сюда? - Она робкая, но удивительно замечательная девушка. Как ты можешь сомневаться в ней? Нет у тебя ни стыда, ни совести! - Ох, извини, отец. Я многое видел там, – он кивнул куда-то в сторону, – я многое слышал там, и потому сомневаюсь теперь во всем. Даже в себе. - Это совершенно лишнее дело – сомневаться в себе. Отложи эту пустую брехню в далёкий ящик с замком, захлопни его и выброси ключ. Сомнения разрушают тебя и твою жизнь! – он грозно поднял указательный палец и строго взглянул в глаза сыну. – Если тебе так нужны подтверждения моих слов, сходи к ней сам и всё поймешь. - Я не сомневаюсь в ней и словах, что она дала перед моим отъездом. Но прошло так много лет, за это время она могла забыть меня. Отец нахмурился и покачал головой. - Это удивительно! Жизнь бессильна избавить тебя от этого ребячества, так глубоко засевшего в тебе, – Лурк вздохнул и пожал плечами. – Что ж, надеюсь, это скоро исправится. Ты же с самого детства знал, что она станет твоей, а теперь, после службы, после бессонных ночей, после звонов сабель, после… - Победы… – закончил за него сын. - Да, победы, ты… Победы? Глаза удивлённо раскрылись, морщины разгладились, казалось, отец помолодел лет на десять. - Да, отец, победы на Мирренейских холмах. Несколько недель назад нам удалось разбить вражеский авангард. - Боже правый… Что ты молчишь? Что же ты молчишь, как рыба? - Ох, извини, отец, я так хотел увидеть тебя и брата, что совсем забыл об этом. Старик поднялся и обнял Мортэуса. Его глаза, выцветшие от жизни, увлажнились и блеснули от света ламп. - Тем более! – воскликнул он. – После победы ты смеешь сомневаться в чём-либо вообще? О, Господи! Мой сын – победитель! – сухие руки снова прикладывались к щекам, чтобы смахнуть слёзы. – Сейчас же беги к Эмилии и не возвращайся сюда с мыслями о таких гнусностях! Юноша улыбнулся, сжал плечо отца и исчез за высокими дверьми. - Вечером я устрою ужин – зови дорогую Эмилию! – крикнул старик вслед. Лёгкие ноги несли его между улиц. Камни мощёных улиц не везде остались целыми, их заменили, но новые долго не продержались и теперь лежали под ногами в самых необычных местах. Ему приходилось протискиваться между людей, бежать вприпрыжку, развернувшись боком. Женщины вскрикивали, чуть не сталкиваясь с ним на углах. Мужчины снимали шапки и низко кланялись молодому офицеру. А он бежал по знакомым, до боли родным закоулкам, где они порой останавливались и беседовали, или разглядывали вещи у торговок, или молча смотрели друг другу в глаза. Частое дыхание вырывалось из раскрытых губ. Мортэус остановился перед небольшой деревянной дверью. Аккуратный домик, с прямоугольными цветочными горшками рядом с тропинкой, с ровно подстриженными розовыми кустами вокруг, с недавно побелёнными стенами, крашеной черепицей, ухоженный чудесными женскими руками, как и прежде, стоял на этом месте, и, как прежде, встречал его своим радостным ожиданием. Переводя дыхание, юноша разглядывал домик, и в голове мелькали счастливые картины детства. Когда он вовсю грезил военной наукой, выплясывая во дворе с учителем фехтования, когда мечтания о будущих победах и почестях сжимали его сердце от радости, он встретил красавицу Эмилию, крестьянскую дочку, столь чудесную наружностью, что сердце уступило место и ей. Они гуляли, собирали ягоды и грибы, они ждали будущего, чтобы быть навсегда вместе. Любовь его, как и мечты, крепли с каждым днём, но выбор его пал на армию, и он просил девушку дождаться его, сохранить чувства. Он стряхнул с рукавов пыль, поправил фуражку, ругая себя за поспешность. Мортэус протянул руку к маленькому позолоченному колокольчику и дёрнул веревку. Звон, оповещающий о пришедшем госте, раздался с задором. Он прислонил ухо к дереву. Звонкий голос, шедший из глубины, приближался к двери. Маленькие тонкие ножки стучали по деревянному полу этого дома. - …не делай ничего без меня, мама. Я только спрошу, кто это. Мортэус отошёл на шаг и с замирающим сердцем услышал, как поворачивается защёлка замка. Дверь приоткрылась: в щели, заливаемой светом, появилось лицо Эмилии. Она подняла глаза и улыбнулась, но, заметив на пороге человека, дорогого душе, замерла в великом удивлении. - Мортэус… Говорят, время делает женщину прекраснее. Годы, быстро пролетевшие, преобразили милую Эмилию. Теперь бледность её кожи стала благороднее, глубина глаз – притягательнее, мягкость движений – изящнее. Из-за такой красоты ничего не стоит развязать войну. - Эмилия, – выдохнул Мортэус и открыл ладони в нерешительности. Белые оборки платья дрогнули. Девушка, каждый день, каждое мгновение ожидающая любимого человека, бросилась в его объятия. Она почувствовала запах дорожной пыли и, зная, что ей никогда не разрешат быть с Мортэусом на поле боя, крепче прижала его к себе. Тонкие руки дрожали и едва могли держаться за офицерскую спину. - Ох, дорогая Эмилия, – шептал юноша, ощущая долгожданное тепло, о котором ему мечталось на протяжении стольких лет отсутствия. Её пшеничные курчавые волосы щекотали его подбородок и щёки, от них едва пахло распустившимися по утру цветами. Девушка не могла произнести ни слова. Слёзы счастья и вымученного спокойствия наконец прорвались и покатились по нежной коже. Она вслушивалась в прыткие скачки сердца Мортэуса и улыбалась. К двери подошла старая женщина, запахнувшись в серый платок. Ей стало интересно, почему дочь словно исчезла, открыв входную дверь. Увидев вернувшегося молодого человека и обнимающую его Эмилию, она сама чуть не заплакала и прижала к щеке ладонь. - Мортэус, – произнесла она хрипло, – я рада, что ты приехал. - Здравствуйте, мадам, – смущённо отозвался юноша, не в силах оторваться от девушки. - Проходи же в дом – не стоит вести разговоры за дверью. Развернувшись, она ушла в глубь комнаты. Эмилия подняла голову и блестящими от слёз глазами взглянула на него. Всё такой же симпатичный, с теми же густыми рыжими волосами, с такими же, как и прежде, горячими руками. Прошло пять лет, но он ничуть не изменился. Всего лишь стал старше. Они переплели пальцы и, касаясь друг друга плечами, зашли в дом. Эмилия краснела, поднимая на него ресницы, робко улыбалась и трепетно дотрагивалась до его одежды, ладоней, золотых пуговиц на груди. Юноша в ответ лишь ласково смотрел на неё и любовался цветущей красотой. - Как твоё здоровье, Мортэус? – глухо спросила старушка. - В порядке. Чувствую себя полным сил и возможностей, – он, широко улыбаясь, посмотрел на Эмилию. – А как Вы себя чувствуете, мадам? - Мама в последнее время всё больше мне перечит. Ей скучно сидеть в четырёх стенах, да и нельзя ей этого – свежий воздух куда приятней. Но, ты же знаешь, какой в городе воздух, – девушка подошла к женщине, перехватывая из её рук полный кувшин молока. – Маме нужен отдых и покой. - Всё, что в моих силах, я готов сделать. Можно устроить поездку за город: воздух там и правда лучше, чем здесь. Мы возьмем еды, вина, будем каждый вечер провожать закат, а утром встречать рассвет. Ох, мадам, я буду рад, если Вы согласитесь поехать. Стоя около маленького квадратного столика, старушка прижимала ладонь к груди и смотрела пустым взглядом в окно. Эмилия, убрав кувшин, взялась за нитки и ткани, разбросанные по столу, – женщины часто проводили дни за рукоделием. Она бросила на мать беспокойный взгляд, но сдержала слова волнения. - Было далекое время, когда мы почти каждый вечер удалялись из дома, чтобы встречать закаты и рассветы, – задумчиво пролепетала старушка. – Это время никогда не вернется назад, как бы сильно я того ни хотела. И сейчас я бы с радостью встретила этот рассвет, Мортэус, но, боюсь, тогда он будет последним в моей бренной жизни. - Что ты такое говоришь, мама? – девушка подскочила к ней, поглаживая сухие руки. – Не пророчь себе такой конец, пожалуйста, не рви моего сердца, дорогая, – она касалась длинных, исколотых иголками, с шишками пальцев губами и щеками. - Солнце моё, – прошептала женщина, слегка повернув к ней голову, – солнце жизни моей, твоя печаль не будет долгой. Я старая, а ты – молодая, тебе столько всего нужно увидеть, столько всего нужно прожить и прочувствовать. Не стоит переживать обо мне, не лей слёзы зря, – тёплые мягкие ладони погладили родные сердцу щёки. – Я рада, очень рада, что Мортэус наконец вернулся, – юноша встрепенулся при этих словах и шагнул вперёд. – Теперь я могу со спокойной душой отойти к твоему отцу. Добрые усталые глаза любовно смотрели на дочь, губы, сложенные в лёгкую улыбку, старались приободрить девушку, подарить ей небольшое спокойствие. Женщина обернулась к юноше и протянула сухую руку. - Ты думаешь, что я тороплю события, но нет, это не так. Глубоко внутри ты знаешь, что давно пора сделать это. Едва теплящийся огонек в глазах вспыхивал и снова затухал. Мортэус, не колеблясь ни секунды, снял белую кожаную перчатку и протянул в ответ большую ладонь. Эмилия, с новыми слезами на щеках, будто из последних сил держалась, чтобы хотя бы устоять на ногах. Кончики пшеничных волос трепетали будто маленькие крылышки воробьев. Длинные ресницы быстро взлетали вверх, не давая капелькам воли. Побледневшие губы что-то хотели сказать или даже возразить, но они лишь беспомощно открывались и также беспомощно закрывались. - Тебя, моя милая, и тебя, мой дорогой, благословляю я на будущую счастливую жизнь, на светлую семейную радость. Будьте друг для друга опорой и поддержкой, любовью и воздухом, без которых жизнь невозможна. А если кто из вас умрет раньше, то благодарите Бога, что он дал именно вам нести всю горечь разлуки. А если кто из вас забудет другого, то лучше никогда и не вспоминайте. Пусть вы будете счастливы, – женщина заплакала, складывая крохотную ручку дочери на огромную ладонь юноши. Огонь горел в груди Эмилии. Ей хотелось кричать и биться о равнодушные ко всему стены, но она едва лишь могла дышать. Туманный взгляд, закрытый слезами, не говорил счастлива ли она сейчас или нет. Грудь поднималась с каждым разом всё выше и выше, платье врезалось в спину. В горле душил комок горечи, боли и воды. Голова упала на плечо матери, тепло обнявшей её, и рука, держащая суженого, притягивала его к себе. Они стояли втроем посреди комнаты и молча плакали, чувствуя и начало, и конец жизни.