Белый китель, белое платье

Утро стремительно ворвалось в комнату сквозь незанавешенные окна. Мортэус вскочил на кровати, всё ещё одетый в прогулочный костюм и сапоги. Лицо его заметно осунулось, глаза вспухли, а под ними легла тень печали, но внутри он чувствовал себя легко и спокойно. Как будто что-то, что давно волновало его, исчезло, разрешилось само собой. Он поднялся, позвонил в звонок, поблагодарил слугу, умылся и сменил бельё, чудом ни обо что не ударившись, облачившись в домашнюю рубашку с широкими рукавами и бордовый жилет, много лет висевший без надобности. В первое мгновение, вглядываясь в зеркало, он ощутил нечто фальшивое, инородное в своём облике, но мгновение исчезло, как и само чувство. В комнате отца было открыто окно, но, несмотря на это, в воздухе пахло табаком. Лурк, в серебряном пенсне, с умытыми и уложенными волосами, в чистом домашнем халате, разглядывал бумаги с гербовыми печатями, что-то бормотал про себя и совершенно не замечал сына, пока тот не присел рядом. - Здравствуй, – он тут же снял пенсе, свернул бумаги и, взяв руку юноши, быстро заговорил. – Нам нужно столько сделать с тобой, пока ещё не пришло время тебе уезжать на фронт. Но ты не волнуйся, я присмотрю за имением и за Эмилией – всё будет в порядке. - Ох, отец, как ты? – робко спросил сын. - Я? А что? Ничего – жив и здоров, готов бежать вслед за солнцем. Старик улыбнулся. Лицо разгладилось и будто порозовело, глаза блеснули живостью. - Это прекрасная новость, отец. Я рад, что ты чувствуешь себя лучше, но, думаю, не стоит себя волновать по всяким пустякам. - Пустякам? Какие же это пустяки? – хмыкнул старик. – Я завещаю тебе всё, что я имею, а ты называешь это пустяками. Нет, увольте, перепишу-ка я своё завещание на Эмилию: эта девушка точно не будет разбрасываться имениями. - Что ты, я же пошутил! - Пошутил он, – отец замахнулся, чтобы проучить сына, но осёкся, вспомнив, что тот уже совсем не мальчик. – Я хочу, чтобы после своих баталий, ты мог вернуться домой и спокойно взяться за хозяйство, чтобы тебе не нужно было ни о чём думать. Только о будущем. Мортэус благодарно сжал отцовскую ладонь. - Ладно, начнём с малого. Когда ты уже наконец поведёшь Эмилию под венец? – картинно злясь, спросил Лурк. – Ведь все тебе дали добро, вас почти что женили на глазах у всего города, а ты всё платочек мнёшь. Чего тебе ещё нужно? - Как же я могу устроить празднество, пока ты нездоров? - И это всё, что останавливает тебя? Ты – совершеннейший оболтус, каких я ещё не встречал! Отряды в бой ведёшь, а встать перед Богом и действительно сделать девушку своей – «как я могу»? Юноша потупил взгляд. Ему казалось, что радость и печаль непременно сменяют друг друга поочередно, не вмешиваясь в дела чужого. Но жизнь была куда намного сложнее, как и люди, и их чувства, и их судьбы, и желания. Не было ничего простого и понятного, как то раньше казалось Мортэусу, но от этого вовсе не становилось легче. - Война – это война: либо ты, либо тебя. - В жизни всё то же самое. Может быть, только не так кроваво, – шепнул отец, наклонившись к сыну. – Я понимаю, сделать такой решительный и важный в жизни шаг – непросто, но ты мужчина, а потому должен нести ответственность за всё, что думаешь, говоришь или делаешь. Теперь Эмилия полностью под твоей защитой, и если ты ничего не сделаешь, чтобы выказать свои права на неё, то однажды это может быть поздно. Слишком поздно. - Да, отец, я понимаю. - Ни черта ты не понимаешь, – вздохнул Лурк. – О чём ты думаешь? Взглянув в уставшие глаза старика, юноша понял, что его переживания глупы и ничтожны перед иными проблемами. Отец волновался за его благополучие и всего лишь хотел, чтобы он сам озаботился о себе, подумал о будущем и не упустил счастья. А неразумные мысли, робкие и надоедающие, мешают этому счастью. Мортэус улыбнулся и покачал головой. Лурк похлопал сына по плечу и отпустил. Продолжив читать важные письма, он ещё не раз возвращался мыслями к судьбе младшего сына. Как отец он никогда не ждал от него звёзд с небес, никогда не надеялся, что тот продолжит военное дело ван Хельцов, даже был бы несказанно счастлив, если б Мортэус пришёл и объявил, что уходит в монастырь, будет бродячим артистом, найдёт себе богатую вдовушку или придумает что-то другое, от чего любой родитель должен потерять дар речи. Но ничего не произошло: младший, вдохновенно глядя на портреты военачальников-родственников, решил, что тоже хочет мирного неба. Лурк смирился, что у жизни своеобразное чувство юмора. Позавтракав в пустой столовой, Мортэус отправился в конюшню справиться о содержании лошадей. Не то чтобы это было необходимо, но идти к Эмилии он не мог: требовалось обдумать всё, что сказал отец, разложить по полкам и выбрать, что действительно нужно. Как трудно и ответственно делать выбор! Большой ладонью в щетинистой варежке он мыл любимого Лиландрия, расплетая, расчёсывая и заплетая густую гриву, вспоминал долгие прогулки с братом, трёхдневные походы за гору с отцом, и снова на глаза наворачивались слёзы от понимания, что эти бесценные мгновения не получится вернуть. Но сколько таких же дорогих, восхитительно прекрасных моментов будет впереди! Надо только шагнуть вперёд, решиться сделать то главное, что давно должно быть сделано. Подбивая подковы, он думал, той ли осталась Эмилия, что и пять лет назад, когда он снова уезжал в армию из отпуска; теми же были её глаза, руки, голос; той же она была внутренне или сегодня это другая девушка. Да и какая она вообще была? В тринадцать лет, когда он только встретил её, Эмилия была для него замечательнее всего, но он так редко заговаривал с девочкой, что совсем не помнит, о чём они говорили и что она отвечала. Сердце запечатлело образ и несло его с собой всюду, согревая в холодные ночи и поддерживая в минуты лишения. Однако как близок был этот образ с настоящей Эмилией? В конце концов, не изменился ли он сам? Глядя в тёмные глаза Лиландрия, он всё думал и думал: о матери, о брате и отце, о беспечном детстве и о военной службе, о нежных прикосновениях Эмилии и резких щиплющих ранах, о сытых и довольных гостях на балу, об измотанных и лишённых рук и ног солдатах. Казалось, что жизнь только и состоит из кусочков радостного и грустного, и вот сейчас длится очередной кусочек, который он потом, лет через десять будет вспоминать со счастливой улыбкой на лице. Казалось, но не всё, что нам кажется, и есть правда. Мортэуса дважды звали на обед, но он был так погружён в себя, что не слышал приходивших слуг. На пороге конюшни вдруг возник дядя, стучащий тростью. - Что, племянник, уже не терпится вернуться в боевой строй? - Ох, что ты, дядя? – подскочил юноша, как ужаленный. Вернуться на фронт по собственному желанию равно наложить на себя руки. – Я лишь пришёл справиться о здоровье лошадей. - И никак не заметил, что прошло уже полдня? Ничего, ничего. Пойдём обедать – силы нам ещё пригодятся. Мортэус похлопал Лиландрия по шее, умный конь дважды моргнул, расставаясь с хозяином. Цокая тростью по дорожке, дядя вновь держался прямо и несколько гордо, он внимательно следил за юношей и его сентиментальным прощанием с животным. Крёст вложил в глаз монокль, разглядывая подошедшего племянника. - Не могу не сказать тебе, Мортэус, – хрипло начал мужчина, – но ты производишь впечатление двоякое. Что же ты за полководец, если опускаешься до конюха? - Разве я кому-то этим сделал плохо? - Быть может, солдатам, ночующим с тобой под одним небом, нисколько не важно, чем ты занимаешься вне поля боя. Но вот мне, как твоему дяде, – он слегка склонил голову, – весьма обидно, что ты унижаешь себя. - Мне нравится ухаживать за Лиландрием. Он не просто конь, но мой друг. Крёст сощурился, вытянул шею и фыркнул, словно животное, увидевшее нечто неприятное. Войдя в столовую залу, дядя и племянник расселись по разные стороны стола. Лурк, в прогулочном костюме, со звонкой цепочкой на груди, с праздничными запонками, заканчивал обед. Он проводил пришедших равнодушным взглядом, промокнув губы вышитой салфеткой, и, поблагодарив слуг, откланялся. Поджав нижнюю губу, Кёрст издал тихий, но вызывающе резкий звук, расправил сложенную веером салфетку и заложил её за воротник. - Куда собрался отец? – поинтересовался юноша, озадаченный происходящим. – Разве ему уже можно вставать? - Невозможно и подумать, чтобы твоему отцу когда-то требовалось чьё-то позволение. Крёст вальяжно передвигал челюстями, облюбовывая кусочек получше. Не заметив, что лежало в тарелке, Мортэус пообедал, поблагодарил за блюда и, широко шагая, достиг двери в отцовский кабинет. Постучав, он заглянул внутрь, но никого не оказалось: никто не сидел в кресле, пусто было и в кровати, туалетный столик скучал без хозяина. Юноша не понимал, в чём причина такого скорого и безусловного выздоровления. Вот ещё ночь назад он страдал и чувствовал себя круглым сиротой, увидев бедственные капли крови и бледное предсмертное лицо отца; а сегодня старик занимается делами, наскоро ест, не уделяя ни минуты обыденным разговорам. Он даже не спросил, почему Мортэус не поехал к Эмилии, а провёл несколько часов в конюшне. А ведь с утра Лурк едва ли не отлупил молодого офицера, словно мальчишку. Вдали раздалось сердитое ржание лошадей. Со двора выехала лучшая карета дома ваш Хельц, запряжённая тройкой вороных, вычищенных до блеска, заплетённых в крепкие тугие косы. В плотном окне кареты виднелась сухая рука отца, держащая трость. Переменив одежду, Мортэус, всё ещё погружённый в раздумья, пешим отправился к Эмилии. Как всегда, жители их маленького городка кланялись ему в пояс, грациозно и не очень приседали, приподнимая платья, махали руками и приглашали на вечерний чай. Несмотря на то что семья ван Хельц уже много сотен лет владеет этой землёй и не всегда их владение было столь благородным и человечным, жители с уважением и почтением отзываются о своих покровителях и, вспоминая прошлое, радуются, что им выдалось жить в такой прекрасный век. Толпа на рынке взорвалась: увидев молодого господина, торговцы предлагали ему попробовать и оценить их товар, покупающие улыбались и с остервенением просили те продукты, которых коснулась рука или миллиметр плаща Мортэуса. Испугавшись всплеска внимания, юноша робко пожимал протянутые руки, улыбался и кивал. На секунду, словно захлёстнутый криками, телами разных мастей, взглядами надежды и спасения, он почувствовал себя на поле боя в окружении солдат. Ладонь, протянутая за наливным яблоком, затряслась и опустилась. По спине в две волны пробежали мурашки, холодя кожу и заставляя поёжиться, следом за ними потекла одинокая капля. Мортэус с ужасом переводил взгляд от одних счастливых глаз до других, широких, блестящих и вдохновлённых. Среди десятков, может, сотни глаз, устремлённых на него, он заметил одни, вопросительные, обеспокоенные, едва не плачущие. Заставляя себя, молодой господин всё-таки взял предложенное яблоко и медленно, словно боясь сделать больно, надкусил красный бок. Толпа рукоплескала, торговец безмерно благодарил Мортэуса, кланялся и зазывал покупателей. Пробравшись сквозь желающих хоть краем глаза посмотреть на будущего хозяина имения ван Хельц, юноша подошёл к Эмилии и крепко прижал её хрупкое тело к себе. Ничего не спрашивая, не говоря ни слова, она провела по его огненно-рыжим волосам и лишь сильнее обняла его. - Ох, прости меня, Эмилия, – шепнул Мортэус. - Ничего, – лёгкая улыбка появилась на её лице. Девушка погладила его щёку. - Стану ли я когда-нибудь прежним, старым Мортэусом, который не задумывался о жестокой стороне жизни? - Но хочешь ли ты стать прежним? - Хочу, – вздохнул он, кладя голову на плечо Эмилии. – Хочу забыть всё, что я видел на поле, что чувствовал, о чём думал. Это слишком ужасно, отвратительно и богомерзко. - Желая забыть что-то, ты отказываешься от себя. - Именно этого я и хочу. Он взглянул в её глубокие глаза, едва коснулся бархатной мочки уха и, сдерживая слёзы, проговорил: - Я убийца, Эмилия. Я защищал этих людей, но убивал других – разве такой причины недостаточно, чтобы забыть? - Ты делал то, что приказывали. Ослушаться – невозможно для офицера. - «Ослушаться»? – юноша прерывисто выдохнул. – Для генералов и короля мы – никто. Но дело даже не в этом, а в том, что все поступают одинаково: я, солдаты, с которыми и против которых я сражался, те же генералы, да любой на этой площади! – он окинул взглядом рынок и скривил губы. - Такова природа человека – уничтожать то, что мешает безопасности. - Сколько мы уже сражаемся? Мой отец был на войне, мой дед бил врагов, не удивлюсь, если прадед и прапрадед гнали захватчиков. И неужели за столько лет мы не могли обезопасить себя? Почему обязательно нужно калечить, разорять и убивать? Слеза, собравшаяся в уголке глаза, скатилась по щеке и упала на дорогу, оставив тёмный след. Эмилия, вытерев тоненькую влажную дорожку, обратила лицо юноши к себе и сказала: - Мы все чудовища: кто-то больше, кто-то меньше. Но прекрасен лишь человек, победивший в себе чудовище. Мортэус перехватил ласковую руку девушки и с благодарностью, с любовью поцеловал её. Покраснев, Эмилия опустила взгляд и улыбнулась. Гуляя по широким и узким улочкам города, они и не заметили, как спустились сумерки. Оранжевая полоса, словно сердечное прощание солнца с сегодняшним днём, медленно таяла и растворялась в фиолетовом покрывале ночи. Мелкие звёздочки высыпали на полотно, мигая и перешёптываясь между собой. Их постоянные прятки веселили влюблённых, выискивающих фигурки животных на небе. Они сидели на холме за городом, забыв обо всём, что так недавно волновало их. Мортэус накинул свой плащ на плечи девушки и обнял её, наблюдая за танцующими на ветру светлыми локонами, вздрагивающими ресницами и раскрывающимися лепестками губ. Смущаясь, Эмилия опускала глаза или выстреливала слишком прямым взглядом. - Каково тебе будет жить рядом с убийцей? – вдруг спросил он. - Мортэус… Вздохнув, он отодвинулся и опёрся о колени. - Когда я вернулся домой, мне казалось, что всё будет как раньше. Но как раньше не получается: Зорук слишком далеко, отец болен, а ведёт себя так, будто ничего не происходит, дядя приехал на правах гостя и уже управляет всем домом, я побывал в бою и делал то, за что ненавижу себя. - А я? – едва улыбнувшись, спросила Эмилия, положив руку на его локоть. Мортэус выдохнул и всмотрелся в остатки заката. Он не знал, что ответить прекрасной девушке, но чувствовал сердцем, что она та же, что образ, рьяно хранимый в душе, и есть настоящая Эмилия. Как-то, сам не понимая как, он уже знает её. - Только ты всё та же, что и много лет назад. Мягкие губы коснулись щеки. Тяжесть, свалившаяся на юношу в день приезда домой, давила с каждым мгновением всё сильнее, но отпускала хватку, пока возлюбленная была рядом. А теперь не происходило ничего, словно его заморозило в ожидании худшего. Он сжал тонкие пальцы девушки и измученно улыбнулся.