Белый китель, белое платье

Повязав на шею платок, Мортэус вздохнул. Его смущал чересчур напыщенный вид, создаваемый заказанными специально к торжеству костюмами. Плечи выглядели широкими, талия неимоверно сузилась, словно у крохотной куколки, позади болтался длинный, слегка приподнятый хвост фрака. Шёлковый платок, одновременно приятный к телу и раздражающий, удушающий. Юноша ослабил его хватку, но легче не становилось: тяжесть не исчезала, а ткань топорщилась, и сбоку он был похож на нахохлившегося петуха. В дверь осторожно постучали: слуга внёс в комнату только что прибывшие заказанные туфли и пачку писем. Мортэус, содрав с шеи платок, задвинул коробки с обувью под туалетный столик и, откинув хвост фрака, присел. В нескольких открытках пришли поздравления с будущей свадьбой и горькие извинения о том, что невозможно посетить город в столь смутное время. Виновник торжества нисколько не обиделся, узнав, что многие из тех, кого он не хотел видеть на свадьбе, не приедут и лично не поздравят его. Одно письмо отправлено с фронта: лейтенант фон Голль спешной рукой информировал о спокойствии врага и усталости солдат, просил вернуться поскорее. Второе письмо, украшенное карминным сургучом и гербовым рисунком, добиралось из столицы целую неделю и, возможно, уже не имело важности. Под ним лежало третье письмо, завёрнутое в красную обёртку срочности. «Дорогой капитан ван Хельц! Пишу в скорой надобности и осторожной важности. Награждение отменено, и торжество отложено в связи с растущей опасностью в поселении Смега, расположенного восточнее Мирренейских полей. Необходимо реформирование отрядов, а посему вызываю Вас прибыть на фронт не позднее чем через пять дней после получения сего письма. Прошу глубочайшего извинения и помощи Ваш генерал М.» Отложив письмо, он вздохнул. Случилось именно то, чего он боялся: как назойливый червячок, мысль о враге и непрекращавшейся войне точила его изнутри, пусть и скрываемая под тонной уверений. Пульсировала мышца на лбу. Лёгкие наполнялись воздухом и не могли надышаться. В уголках глаз появились крохотные блестящие слёзы. Сняв давящий во всех местах фрак, Мортэус отправился к отцу. Постучал и, не дождавшись ответа, зашёл в кабинет. - Сегодня же свадьба, а завтра я ухожу на фронт, – рубанул он, бросив на стол письмо генерала. Лурк, с изумлением глядя на него поверх пенсне, отложил свои бумаги и бегло изучил написанное. Он вздрогнул и, внимательно разглядывая сурово-взволнованное лицо сына, поднялся. - Хорошо, – кивнул он. – Хорошо, мы сделаем так, как нужно. Отправь к Эмилии – пусть готовится. Мортэус сжал челюсти и, мысленно негодуя на себя за поспешность, обнял отца. Хотелось от всего сердца поблагодарить этого клонящегося день от дня к земле, но всё ещё стойкого и бойкого старика; хотелось вырвать сердце в знак бесконечной признательности и любви. Но смог он только прижаться горячими губами к морщинистому лбу. Отослав слугу с тревожной запиской, Мортэус, содрав узкие брюки и стягивающую кожу рубашку, переоделся в дорожный костюм, отложил форму офицера, в которой приехал в родной город, и выложил на кровати несколько пар сменного белья. Возвращался он налегке, а ехать на фронт приходилось со знанием и страхом будущего. И бедной Эмилии снова придётся ожидать, волноваться и мучиться догадками о благополучии возлюбленного. Справившись о чистке сапог, он послал очередного мальчонку с просьбой в местную церковь. Пусть и не все приехавшие станут свидетелями их венчания, но его это ничуть не заботило: прежде мелких и недалёких людей – Бог. Мортэус присел за столик, ощущая напряжение в плечах и шее, и, помяв их, уставился на своё отражение. Тысячи людей ожидали его у границ, сомневались, боялись и поддерживали остатки надежды, дотлевающей в груди, а он не может, дав слово, нарушить его и подорвать доверие милой невесты. Да, где-то под глухим селением скоро прольется кровь, и, возможно, он падёт вместе с солдатами, тогда прекрасные мечты превратятся в прах и пепел – не останется ничего. Но его мечты на секунду представлялись крошечными в сравнении с судьбой всей Демении, мечтами всех её жителей. И он не мог решить, как поступить, чем пренебречь, что предпочесть. Вернулся посыльный от Эмилии и, неловко кланяясь, протянул записку. Девушка чрезвычайно встревожена, но «с молитвой и благословением матушки» готова принять предложенное судьбой. Чувствуя давление в горле, Мортэус читал слова, выведенные нежной и заботливой рукой, боясь подумать о чём-либо ужасно неотвратимом. - Что ж случилось? – спросил Зорук, войдя в комнату без стука. – Неужели генерал не в курсе твоей свадьбы? - Не знаю, но дело вовсе не в этом, а в том, что мне необходимо быть там, – едва не плача, говорил Мортэус, принимаясь расшагивать из стороны в сторону. - Смешной человек ты, брат! Умереть всегда успеешь, а с женой побыть – факт спорный. Он пропустил вперёд себя Мгазу, в тёмных одеждах, с теми же звенящими от каждого движения серьгами, золотыми браслетами, овивающими руки и ноги, как змеи. Ловким движением она коснулась мочки уха, присела, дотрагиваясь до ковра, и тут же поднялась, чувствуя удивлённый взгляд Мортэуса. - Мгаза желает счастья тебе и твоей невесте, – объяснил Зорук, закрывая за собой дверь. – Она не сможет пойти в церковь: у стагайцев не принято посещать чужеверные здания. - Благодарю тебя от всей души, – протянул к ней руки Мортэус, но девушка отстранилась, опустив в пол тёмные глаза. – Прошу прощения. Зорук перехватил его ладонь и сел вместе с братом на край кровати. Он похлопал его по плечу и тихо начал: - Ты же понимаешь, что может с тобой произойти там? Возможно, пройдёт несколько лет, когда ты вернёшься обратно, а возможно, вовсе не окажешься здесь. - Понимаю, но долг зовёт, и мне следует последовать его зову, – слабо произнёс Мортэус, опустив голову. - Успеется. Лучше бы тебе снять эти солдафонские одежды и нарядиться к венчанию. А долг будет звать тебя вечно: война, дом, капитал, но, пойми, женщины не зовут, но ждут. Долго ждут, – он бросил быстрый взгляд на скромную Мгазу. – И в один день им надоедает ждать тебя, с орденами, толстыми сумками и тремя замками. Они уходят, а ты, как ни смешно, остаёшься ни с чем. Потрать сегодняшний день на неё, а не на кучу старого тряпья, замызганного коня и бесполезные сомнения. Мортэус поднялся, чувствуя правдивую горечь слов. Он крепко сжал плечо брата и, улыбнувшись, сказал: - Пожалуй, ты прав. Я, как обычно, витаю в облаках. - Вот и правильно. Спускайся с небес на землю и подари ей восхитительный день! – Зорук счастливо рассмеялся, прижимая брата к себе. Они удалились, оставив Мортэуса. Он посмотрел на офицерский наряд, белый с красным подкладом, золотыми пуговицами и эполетами, бросил взгляд на своё отражение в зеркале и, поразмыслив над словами брата, решил, что лучшего момента не представится. Набросив поверх шёлковой рубахи китель, юноша почувствовал себя куда лучше прежнего, увереннее и определеннее. Отблагодарив слугу за сапоги, он завершил туалет офицерской фуражкой, повернув козырёк слегка в бок. Он попросил подготовить Лиландрия, надеть на него торжественное седло и вывести во двор. Конюх хотел было возразить, защититься приказами Крёста, но, увидев решительное лицо молодого господина, замолк и послушно отправился к коню. - Милый мой мальчик! – встретил Лурк вновь вошедшего в кабинет сына. – Гости уже оповещены, через час прибудут все в церковь. Я в волнении за тебя! Он сжал крепкую сыновью руку и, поджав губы, кивнул. Отвернувшись, старик поспешно принялся убирать со стола бумаги, отправляя их в надлежащие папки, двигать чернильницу и перья, громко и резко вздыхать, почти бесшумно выдыхать. - Я так долго ждал этого дня, – и грусть, и радость слышались в голосе отца. – Я так боялся и так ждал его. И я понимаю, как тяжело тебе уезжать, почти не побыв с дорогой Эмилией, но целиком поддерживаю твоё мужество. Измождённый, но при этом дарующий лёгкость вздох послышался в комнате. Бумаги уложены, папки расставлены по местам, на столе чистота, и ни единое чернильное пятно не красуется на нём. Лурк, повязав платок, набросил бордовый фрак с чёрным воротником и вложил в карман пенсне. Мужчины вышли из кабинета. - Этот фрак твоя матушка сшила на празднование победы, – гордо говорил отец, поглаживая нагрудный карман. – Мне чрезвычайно нравился мой сержантский китель с длинными полами, но война позади, и надевать его было неприлично. Потому Мария решилась попробовать себя в качестве швеи: увы, но это – единственная вещь, сшитая её руками. Всё остальное она лишь выкраивала и отдавала служанкам. - Великолепный фрак, – похвалил Мортэус, делая вид, что стряхивает с плеча пылинку. В коридорах и холле сновали слуги с различными просьбами гостей, приказами кухарки и Крёста. Волнение, въевшееся в воздух, металось от одного к другому, передавалось соприкосновением, взглядами. Пышущий силой и нетерпением Лиландрий стоял у крыльца, дожидаясь господина. Увидев выходящих из дверей, он счастливо заржал и потянулся к Мортэусу, проведшему рукой по расчёсанной гриве. Лурк махнул забравшемуся на коня сыну и проговорил: - До встречи! Юноша погнал со двора. На улицах было непривычно тихо: не слышались разговоры любопытных женщин, не стучали топоры, разрубающие мясные туши и поленья, не кричали торговцы, зазывая покупателей. Словно каждый житель городка узнал, что враг не дремлет, и почувствовал смятение и глубокое желание помочь солдатам на фронте. Он смотрел в окна, но они молча взирали на него темнотой. Поздоровался с одиноким прохожим – тишина была ему ответом. Гнилые, полные торгового мусора прилавки встречали печальным видом. Высокие сизо-зелёные горы в молчании замыкали город в плотный кокон. Витражная дверь алхимической лавки была приоткрыта, будто приглашала в последний раз взглянуть на разнообразные товары и запомнить их чарующую притягательность. Мортэус осторожно толкнул дверь и зашёл внутрь. Не величие и притягательность блестели, красовались, зазывали с полок, но уныние и сиротливость. Ни одна корочка, расписанная золотом и серебром, ни один хрустящий свиток, таящий бесценное древнее знание, ни склянка с каплей оставшегося напитка, ни переливающийся миллионами цветов камень – ничто не лежало более на стеллажах. На секунду юноше показалось, что та встреча с торговцем была плодом его воспалённого воображения, но, услышав шорох, исходящий из задней комнаты, он подсобрался и прочистил горло. Дверь слегка отодвинулась, и в щели показался испуганный глаз мужчины. - Прошу извинить, господин, но я не имею возможности помочь Вам, – торопливым шёпотом проговорил он, однако двери не закрыл, продолжая смотреть на Мортэуса. - Что случилось? Неужели Вас гонят власти? Торговец расширил щель и нетерпеливым, нервическим движением предложил войти. От подтянутого мужчины, аккуратно одетого, радушного торговца не осталось и следа: побитый жизнью, жестоко обделённый судьбой человек стоял перед юношей. Он неловко прикрывал простое платье, видимо, последним приличным жилетом и стыдливо бросал взгляды на остатки товаров, сваленных в единственный или последний сундук. - Нет, не власти гонят меня, а война, – потирая шею, проговорил торговец, – что вдвойне страшнее и втройне сильнее бьёт по кошельку. Мортэусу показалось, что алхимик уже не первый раз оказывается в подобной ситуации, что он давно смирился с этим и готов нести тяжкое испытание гонимого отовсюду человека. Его смущение увеличилось оттого, что перед ним снова, как несколько лет назад, стоит один из рода ван Хельц и наблюдает упадок былой красоты. - Быть может, Вы перейдёте на службу в мой дом? - Нет, господин, – краснея, ответил торговец. – Я знаю, что ожидает Вас в ближайшем будущем, и не желаю расстраивать его ещё больше. К тому же не стоит раздражать иных, кому не дано понять прелести великой науки. Юноша кивнул, принимая решение мужчины как окончательное. Их скорбные взгляды падали то на пустые столы, то на хаотичную кучу в сундуке, то друг на друга. - Поедемте со мной на фронт, – вдруг предложил Мортэус. - Благодарю, но я вынужден отправиться вслед за моими товарами, бороздящими сейчас море, – поклонился торговец, прикрываясь жилетом. – Необходимо выехать в путь раньше, чем бедность сожрёт ещё одну страну. А здесь мне уже нечего делать. - Что ж, Ваша правда. Но помните, что в этом городе для Вас всегда есть место. Выдавив из себя улыбку, торговец тут же стёр её и шумно вздохнул. Он, будто вспомнив о чём-то, отвернулся к сундуку и, порывшись, протянул юноше склянку с изумрудной жидкостью, в которой плавали крошечные золотые точки. - Я требовал бумаги Вашей матери себе, но, думаю, был не прав, а потому забудемте об этом. Прошу Вас, это скромный подарок на память, – прошептал торговец. – В час нужды эликсир поддержит физические силы, но не стоит злоупотреблять его действием: лишь две капли в день, не более. Разглядывая кружащие и плавно устилающие дно бутылки золотистки, Мортэус сомневался, принимать ли подарок или отказаться. Успокаивающая зелень напомнила ему о матери, бросившейся в омут запрещённого учения, и вселила уверенность, быстро распространившуюся по всему телу. - Благодарю, – сказал юноша, пряча напиток в кармане. – Но мне нечего дать Вам взамен. - Мне ничего не требуется: достаточно того, что я встретил Вас. Торговец внимательно вглядывался в лицо Мортэуса, будто пытался найти в нём что-то давно и горячо знакомое, и, не найдя его, вздохнул. - Тогда прощайте, и пусть нам доведётся встретиться снова, – бросил молодой господин, выходя из комнаты. Мужчина что-то пробормотал, но не двинулся с места, чтобы проводить посетителя. Спешно покинув лавку, Мортэус сел на коня и двинулся по улицам к церкви. Ничто не изменилось за то время, пока он разговаривал с торговцем, только смятение и тревога упрочивали своё положение в дальних уголках души. Бело-зелёные изгороди показались впереди. Над ними возвышалась острая крыша, увенчанная выкрашенным в белый цвет деревянным крестом. За живой стеной шли ровные песчаные дорожки, прорезающие сочные, ровно подстриженные полянки. Спешившись, Мортэус привязал Лиландрия к изгороди, похлопал старого товарища по спине и, как бы прощаясь, улыбнулся. Конь, обнюхав пышные бутоны белоснежных роз, брезгливо фыркнул и наклонился к короткой траве. Деревянная дверь, легко поддавшись, скрипнула, и в лицо выстрелил запах жжённых свечей, солёных слёз со слабыми металлическими нотками. Мортэус прошёл между лавок, сняв с головы фуражку, и, присев у лестницы, ведущей к огромному кресту, помолился. Короткое мгновение ему казалось, что слова его, звучащие то ли в голове, то ли в груди – если вообще звучащие, были притворными, будто бездумно прочитанными из книги. Но, взглянув в скорбные глаза страдающего полубога, он подумал, что молитва никогда не может быть лживой и неискренней. - В столь смутный час нам не стоит прекращать помнить о Боге, – послышался мягкий голос. – Даже далёким от Него требуется и прощение, и поддержка, и любовь. - Святой отец, – прошептал Мортэус, целуя перстень с крестом на руке священника. - Я получил вашу записку, – он, отойдя от юноши, сложил руки в смиренном жесте, – и сомнения поселились во мне. Церковью установлено, что люди, некогда принявшие веру и крещённые по обычаю, но не исполняющие свои христианские обязанности, должны быть отстранены от церкви. Мортэус вгляделся в равнодушное лицо священника, его неглубокие морщины, появившееся всего несколько лет назад вокруг теряющих изначальный цвет мутных глаз. - Прошу прощения, но пять лет, что меня не было в городе… - Да, конечно, вы исполняли обязанности на фронте, – перебил его святой отец, – и на фронте при ваших отрядах всегда находится священник, которому вы можете причаститься. Но не забывайте, что вернулись вы более двух недель назад и ни разу не посетили родную церковь. Мужчина поднялся по лестнице, подошёл к столу, на котором располагались книги Священного Писания, венчальные уборы и чаша с вином. - Предположим, что вы честны в помыслах и неоднократно причащались, – длинными пальцами с ровными вычищенными ногтями священник открыл Ветхий Завет. – Но, принимая в расчёт располагаемые мною известия о сношении вашей матушки с алхимическим обществом, я всё ещё не могу ни допустить вас к священнодействиям, ни провести обряд венчания, – делая особое ударение на последних словах, он осторожно коснулся страниц и опустил ресницы. - Ох, «известия»? – глубоко дыша, переспросил Мортэус. Он смотрел то на преспокойное лицо священника, то на пустые лавки, то на сочащуюся рану под ребром полубога. – Кто принёс такие известия? - Богу известно. - Если Ему известно это, значит, Ему известно и другое, – повышая голос, говорил юноша, – «Не всякому слову верь», – написано у вас под рукой. «Известия» должны скрепляться подтверждением. Священник как-то чересчур спокойно и умиротворённо улыбнулся, сложив пальцы в замок. Медленно обойдя стол, он взглянул на юношу сверху вниз и вынул из кармана, спрятанного в складках одежды, исписанные листы. Перед глазами показались быстрые строки и рисунки, выведенные родной рукой. - Прошу вас. Клевета ныне не в чести. Мортэус поднялся на две ступени, но, чувствуя сильное волнение, не смог даже пристальнее взглянуть на бумаги. Он отступил и, едва держась на ногах, сел на лавку. - Что же делать? Разве никак не возможно снискать прощения? - К счастью, не вы совершили столь ужасное духовное преступление, и я могу предотвратить ваше наказание. - Что для этого требуется? – Мортэус с надеждой поднял голову. - Вы отправитесь на фронт сегодня же, и я восстановлю погубленное имя ван Хельц. Юноша оторопел и, не находя нужных слов, беспомощно открывал и закрывал рот. Внутри клокотала злость, сердце рвалось на кусочки, обливаясь кровью. Он хватался за сидение, за подлокотник, сжимал ткань на коленях, обнимал себя за плечи, но священник оставался холоден и безучастен к судьбе молодого человека. - Вы говорите что-то не то, – подскочил он. – Вам должно предложить мне молитву, пожертвование, но никак не смерть, – запинаясь, выпаливал Мортэус, поднимаясь по лестнице. – Ничто не будет восстановлено, а наоборот, погублено. Вам, верно, заплатили, чтобы вы сообщили мне такую гнусность, – и заплатили хорошо, раз вы бессердечно посылаете меня на гибель. Священник молчал, пытаясь держать себя в руках, и только в глазах его мелькнуло нечто, подобное страху. - Что ж, церковь против меня в такой день, но, видно, так оно должно случиться, – прошептал Мортэус, близко стоя к святому отцу. – Не нужно мне ни ваше одобрение, ни венчание. Если Богу угодно соединить наши души, то Он сделает это и без вашей помощи. Поддаваясь бушующей внутри стихии, юноша схватил исписанные листы и золотые кольца, лежащие внутри венчальных корон. Священник не успел вымолвить ни слова, как след мирянина простыл, дверь церкви захлопнулась. Лиландрий фыркал, пытаясь обгладывать цветущие изгороди, и сплёвывал в траву жёваную ткань. Спрятав бумаги во внутреннем нагрудном кармане, Мортэус подошёл к коню и провёл рукой по гриве. Он снова, как и до разговора с братом, чувствовал себя преступником, не могущим не совершить преступления. Где-то в области горла давило и просилось выйти наружу, но он сглотнул, и на пару минут стало легче. Разглядывая два тоненьких обруча, Мортэус думал, что только что совершил нечто ужасное, обернуть вспять которое ни за что не выйдет, что своим опрометчивым поступком подвёл Эмилию, отца и брата. Кольца молчали, сверкая в дневном свете. Он взобрался на коня и быстрым галопом повёл его по улицам. Белёный домик, окружённый цветами. Юноша постучался, и дверь незамедлительно открылась. На пороге стояла Эмилия, в белом длинном платье с изящными кружевами, в крохотных белых туфельках, едва-едва показывающихся из-под многочисленных юбок, с тонкой ниткой жемчуга на шее, с недавно срезанными лилиями в волосах. Возбуждённое счастьем лицо потускнело, и тень волнения легла на него. Позади девушки показалась старушка в тёмно-синем бархатном платье. - Мортэус, – шепнула, почти выдохнула, Эмилия. Отодвинув её с прохода, он вошёл в дом и поклонился женщине. - Здравствуй, дорогая моя, – начал он, коснувшись нежной кожи девушки. – Трудности сваливаются на меня одна за другой, но я готов, слышишь? готов преодолеть их, чего бы то ни стоило. Он поймал удивлённо-настороженный взгляд старушки, прижавшей руки к груди, и кивнул в знак подтверждения собственных слов. - Война разделяет людей, заставляет их забывать друг друга, – сухо проговорила она. - Увы, но не только война способна на такое, – Мортэус присел, всё ещё держа Эмилию за руку. – Церковь более не признаёт меня как своего. Мать ахнула, глаза её увлажнились. Держась трясущимися руками о стол, она опустилась и замерла в неловкой позе. Девушка, боясь пошевелиться, едва дышала: грудь её прерывисто поднималась и опускалась. - Почему? – проговорила женщина дрожащими губами. - Какая глупость! – Мортэус вскочил и заходил по комнате. – За ошибки родителей не должно расплачиваться детям, тем более кровью. За клевету, за мзду и за отстранение мы, Эмилия, должны платить нашим счастьем! Не видя перед собой ничего, девушка села на место юноши и склонила голову. Её платье будто посерело, пошло тёмными пятнами, с туфелек исчезла чистота, и лилии в волосах повяли. Она не плакала, не говорила ни слова и, казалось, застыла, словно кукла. - Никто не должен идти против церкви, Мортэус, – стращая его, сказала старушка. – Не плоди себе больше грехов. - Да видит Бог, я никогда не шёл ни против Него, ни против церкви, – зашипел юноша, оборачиваясь к маленькому распятью на стене. – Помыслы мои чисты и благородны. И, чтобы не быть пустословом, Эмилия, – он, достав кольца, приблизился к девушке и сел на колено, – это кольцо – доказательство крепости моих намерений. Пусть священник не хочет или не может провести венчание под крышей церкви, я отдаю тебе мою любовь вне её, но на глазах у Бога. Эмилия хлопала ресницами и, хмурясь, перебегала взглядом то на взволнованное лицо Мортэуса, то на сжавшуюся фигурку матери, то на манящие сверкающие кольца. Она думала, будет ли отлучённой сама, если принять предложенное, или какое ей придётся нести наказание, что случится с матерью, которая ходит в церковь как положено. Закрыв глаза, она покачала головой. - Я чувствую, что происходящее неправильно, – пролепетала она. – Но я не откажусь от своих слов – я принимаю предложенное. Мортэус осторожно дотронулся до её пальцев и надел кольцо. Девушка проделала то же самое и в порыве чувств обняла мужа. Сердца их трепетали то ли от счастья, то ли от страха. Старушка, плача, положила руки на их молодые плечи и, кивнув, сказала: - Вы достойны своей судьбы. Их дребезжащую идиллию прервал настойчивый стук в дверь. Мортэус, чувствуя необходимость защищать женщин, подошёл и слегка приоткрыл створку. На улице стояли кони, шептались люди и шелестела трава во дворе. С вороного мерина слез Лурк, принарядившийся в высокий цилиндр, и, обдав гостей успокоительной улыбкой, приблизился к двери. - Почему ты здесь? Что происходит? – требовательным шепотом спросил он. - Не сейчас, отец. Возвращайтесь в дом, накрывайте обед, мы скоро прибудем. - Мортэус, что за секреты? – заметив на его пальце кольцо, он скрипнул зубами. – Не стоит тратить и так драгоценное время. Юноша, вздохнув, пустил отца внутрь и на одном духу рассказал ему, что приключилось в церкви. Бледные и напряжённые лица женщин казались чуждыми этому уютному месту, губы их дёргались, на глазах показывались слёзы, но ни звука не вырывалось из груди. - Что ж, ужасная участь постигла нас, – пришёл к выводу Лурк, сминая в руках цилиндр. – Тебе следует уезжать поскорее, пока твои действия не дошли до генерала и он не принял решение разжаловать тебя. - Разве насколько сильно слово местного священника? - Его – нет, но, несомненно, подкупивший не станет останавливаться и будет влезать в политику, в войну, дёргать за все возможные верёвочки, – он сжал переносицу. – Ничего, ван Хельц и не из такого выбирались! Он откланялся матери девушки и, встретившись взглядами с Эмилией, предложил: - Прошу дорогую дочь пожаловать в свой новый дом. Ничего не ответив, она едва кивнула и сжала протянутую ладонь женщины. Лурк вышел за порог, радушно приглашая всех вернуться в замок. Когда дверь закрылась, Мортэус обратился к сидящим: - Мне искренне жаль, что в такой день мы должны вести себя подобно ворам. Я виноват перед тобой, Эмилия, и я обязательно заглажу вину. - Нет… – покачала она головой, прижимая ладонь ко рту. - Обстоятельства вынуждают тебя поступать так, – дрожащим голосом проговорила мать, украдкой вытирая слёзы. – Но твоей вины ни в чём нет. - Пожалуйста, – он присел, взяв холодную руку девушки в свою. Проморгавшись и согнав слёзы, она кивнула и улыбнулась. Тяжёлый вздох разнёсся по гостиной. Но не грузом страха и тревоги лёг он, а растаял, словно снег под калёным железом.