Белый китель, белое платье

Утро всё же наступило, с яркими, бестолково залетевшими в комнату лучами, с лёгким шорохом шагов слуги, с сонной улыбкой любимого человека. Глядя на Эмилию, её растрепавшиеся локоны, бледное лицо и подёргивающиеся ресницы, Мортэус снова ощутил ноющую боль в сердце. Что будет с ней, когда он уедет? Не растерзают ли её церковь, государство и окружающие за столь опрометчивый поступок? Кто знает, что с ней могут сделать, когда его не окажется рядом и некому станет защищать её. Отмахнувшись от грустных мыслей, он взял руку жены и помог ей подняться. Эмилия улыбнулась и, зажав под мышками покрывало, покраснела. Поцеловав нежную кожу на плечах и руках, Мортэус убрал ткани и повёл девушку к туалетному столику. Он усадил её на мягкий стул и, вдыхая тёплый воздух, наполненный запахами недавно раскрывшихся цветов, провёл деревянной расчёской по длинным волосам жены. Не зная, радоваться или печалиться, она наблюдала за его отражением и чувствовала давящую тревогу; по ногам и рукам то и дело бежали мурашки от грустных, страшных и мучительных мыслей. Она жаждала остановить безжалостное мгновение, принять смерть – что угодно, лишь бы ему не нужно было уезжать, расставаться с ней. Заметив собравшиеся слезинки в глазах, Мортэус встрепенулся и, отложив расчёску, присел рядом с Эмилией. Он накрыл её холодные руки своими горячими и прошептал: - Я люблю тебя. Дрожащие губы тронула слабая улыбка, и, захваченная признанием, пролепетала: - Я тоже люблю тебя. Обнявшись, они сидели так некоторое время, не помня себя, не заботясь ни о чём, кроме собственных чувств. В дверь постучали, но они не слышали этого, боясь наступления ужасающей минуты расставания. В коридорах сновали слуги, помогая гостям наводить утренние туалеты, справляться со вчерашним торжеством, разнося указания хозяина и убирая в комнатах. Где-то гремели задорный голос Стальи и лёгкие смешки её дочерей, слышались шутки и продолжались светские разговоры, любезно поддерживаемые Зоруком. В саду щебетали птицы, с цветка на цветок перелетали, беззаботно жужжа, пчёлы, счастливо шуршали деревья, заботливо подстриженные рукой садовника кусты. Всё жило и продолжало дышать жизнью. Облачившись в тёмно-синий костюм, Мортэус уложил торжественный наряд к собранному для похода белью и вздохнул. В голове роились сомнения и вопросы, живот схватывало и тут же отпускало, пальцы едва-едва дрожали. Надев более простое, менее праздничное платье, Эмилия обняла мужа за плечи и прильнула щекой к его спине. «Пусть я умру сейчас!» – вскричала она мысленно и добавила: «О, нет, я не смогу, не смогу оставить Мортэуса в одиночестве!» Скорые, пылкие поцелуи посыпались на его лопатки и ямку позвоночника. Юноша перехватил её будто что-то перебирающие пальцы и прижал их к груди, к бешено скачущему сердцу. Так и стояли они посреди комнаты, пока тихий, но твёрдый стук не вернул их к жестокой реальности, от которой они бежали. - Господин, конь готов, – отозвался приглушённый голос. Мортэус вздохнул, тяжело, с содроганием, тихим стоном. Он повернулся к жене и, обняв её, напоследок вдохнул нежный аромат луговых трав. Слёзы высохли, и Эмилия лишь кривила губы, кусала их, облизывала, стараясь держать себя в руках, чтобы не закричать. Взяв котомку с одеждой, юноша окинул комнату прощальным взглядом и, обнимая девушку за талию, вышел в коридор. Мягкий ковёр скрадывал их нервные движения – он молчаливо провожал молодого господина в далёкий и долгий путь. Мортэус бегло взглянул на тянущийся коридор и вспомнил день своего отъезда в военное училище. Так же светило солнце, весело и ярко передвигаясь по полу и стенам, так же с улицы доносились завлекающие на прогулку песни пташек, так же внизу расхаживали слуги, шурша домашними туфлями. Но сегодня всё иначе: Эмилия идёт вместе с ним, жена провожает его. - Дорогой мой сын! – воскликнул Лурк, убирая пенсне в карман и раскрывая объятия. Он сложил голову на широкой груди сына и, тяжело вздыхая, обвил его вместе с руками. Мортэус неловко поцеловал отца в лысеющую голову и похлопал его по локтю. На плечо опустилась чья-то большая тёплая ладонь, и юноша увидел Зорука, ободряюще улыбающегося. - Ну что ж, удачи, брат! – пожелал он и сжал пальцы. Мгаза, его тихая тень, слегка склонила голову, и длинные золотые серьги зазвенели на прощанье. Юноша ответил взаимным поклоном и, осторожно выпутавшись из объятий отца, проговорил: - Спасибо. Спасибо всем вам! Близкие и некоторые из гостей улыбнулись, но улыбка их была печальная, тревожная, пусть и должная казаться успокаивающей. Кухарка Легда и нянька, не прикрываясь улыбками, утирали глаза и шмыгали носами. Все высыпали на улицу, где у крыльца стоял конь – не Лиландрий, а один из конюшенных. - Отец? – Мортэус посмотрел на Лурка с укором. - Я не хотел отпускать его так далеко: Лиландрий стар и давно не пригоден для войны. - Прошу. Старик прочитал в глазах сына не просьбу, но мольбу и, вздохнув, сделал знак. Из конюшни тут же вывели заплетённого, оседланного и снаряжённого Лиландрия. Предвидя, что Мортэус настоит на своём, хозяин отдал распоряжение готовить двух коней сразу. Сын обнял его и крепко, с чувством поцеловал в щёки. На глазах выступили слёзы. Сухими руками отец похлопал юношу по спине и, ни от кого не скрывая своей растроганности, кивнул ему. - Знай, твоя мать очень бы гордилась тобой, как горжусь я! – выпалил Лурк, не стесняясь опального имени жены. Неловкий шёпот послышался позади прощающихся и тут же стих. Вперёд выступил Крёст, крепко держа трость в одной руке и протягивая другую. Он горделиво запрокинул голову, блеснув холодом монокля. - Я никогда не сомневался в тебе, пусть и слова мои говорили обратное. Но слова призваны учить, а не ласково гладить, – бросив беглый взгляд на брата, сказал старик. – Хотя, если мне скажут, что ты проиграл, погиб или пропал, я ни за что не поверю этим словам. Потому что верю в тебя, племянник! Горло Мортэуса сдавило, и он, желая поблагодарить дядю, так странно, но так сердечно относившегося к нему, улыбнулся и горячо пожал руку. На плече он снова ощутил бодрое прикосновение Зорука и, обернувшись к нему, заметил уверенность во взгляде. Уставший от ожидания и нетерпеливый в своей природе, Лиландрий фыркнул, мотнув косичками. Приняв это за знак вынужденного начала пути, Мортэус ещё раз вгляделся в родные лица, и в груди защемило с новой силой, грубо и колко, без возможности вдохнуть. Он побежал к коню и, привязав котомку к седлу, перебросил ногу. Лиландрий потоптался в ожидании указаний, с любопытством хлопая глазами. Не утерпев, Эмилия слетела с крыльца и понеслась к ногам мужа. Мёртвой хваткой вцепилась в сапоги и, глядя на него сверкающими глазами, искала утешения. Мортэус наклонился и жарким поцелуем согрел её губы. К запаху свежей травы примешался солоноватый, горький и разрывающий душу на части. Завершив поцелуй, он сжал её слабую, почти бескровную руку и выдавил как можно более радостную улыбку. Девушка, боясь, что он скроется за воротами и жизнь тотчас же превратится в кошмар, не мигала, чуть дышала и ловила каждое движение мужа. Мортэус, не сказав ни слова, повернул коня и резко, с остервенением пришпорил его. Тёмно-серый хвост замелькал в дали улицы, непривычно пустой и тихой. Вскоре и широкая спина юного капитана скрылась, не оставив после себя и следа. Прощальная слеза, горячая, как последний поцелуй, и скорбная, как камень, лёгший на грудь, скатилась по щеке и утонула в волосах. Хотел было Мортэус обернуться напоследок, остановиться на пригорке, махнуть всем, но осознал, что, сделав это, вовсе не сможет уехать на фронт, где его ждут. В эту минуту он нужен был всем: домашним, солдатам, стране. И сердце его раскалывалось, разламывалось и крошилось. Потому он лишь жестче ударил коня и, слыша раздражённый стук, обиделся на себя за чрезмерную грубость. - Извини, Лиландрий, – погладил он шею коня. Город не провожал их. Отстранёнными, голыми и боящимися будущего не меньше, чем юноша, окнами и улочками город следил за ним, но не вымолвил ничего на прощание. Скрипящие под ветром лавки, хлопающие прогнившие ставни, никому ненужный мусор в закоулках, цепь на двери алхимического магазина, брошенные без присмотра полуоткрытые ворота. И уходящая за горизонт дорога. Поля, отданные под посадки, закончились, и за пригорком им на смену пришли дикие, поросшие неокультуренными цветами, густо растущей зеленью и стенами деревьев земли. Грусть подзатёрлась и стала бесцветной, равнодушной, глухой. Только сейчас Мортэус нашёл в себе силы обернуться и, слегка натянув поводья, посмотрел на удалившийся город, серый, будто покрытый прахом. Отогнав мысли о гибели и проигрыше, он представил Эмилию, занявшую его комнату, ежедневно припадающую к окнам в ожидании любых новостей – хороших и плохих – и, конечно, его возвращения. Он снова погнал коня, видя перед собой только лицо милой жены, слабо улыбающейся, краснеющей под настойчивым прямым взглядом. Жгучее желание быть рядом и обнимать дорогого человека пронзило его, и глаза увлажнились. Несколько часов к ряду он скакал и мог бы дальше продолжать путь, но Лиландрий начал спотыкаться и пофыркивать. Мортэус спешился и повёл его за собой, решив отдохнуть у леса. Сняв сумку с едой, любезно уложенной отцом, и усевшись на одном из поваленных деревьев, он отпустил коня. Лиландрий кивнул, будто благодаря друга за доверие, и отодвинулся всего на пару шагов, давая юноше побыть в одиночестве. Когда Мортэус раскрыл сумку, на него вывалился запах дома, но он, пусть и чувствуя комок в горле, лишь улыбнулся и за раз запихнул рубленные овощи в салате. В поле поднялся ветер: верхушки деревьев качались из стороны в сторону, шурша и хлопая ветками, цветы склонялись к земле, дрожа лепестками и стебельками. На секунду юноша пожалел, что собирался в спешке, ведь плотный плащ, который был бы сейчас очень кстати, остался дома. Он поёжился и, поднявшись, бросил взгляд в открытую сумку, источающую пленительный аромат воспоминаний. В кармашке на не до конца закрытой застёжке торчали уголки песочной бумаги. Ясно помня, что Мортэус упаковал все записи матери и спрятал их в ящике с ключом, он не верил собственным глазам и, едва коснувшись шершавой бумаги, закрыл сумку. - Что за чертовщина? – он поглядел вокруг себя. Лишь Лиландрий мирно пощипывал траву. Мортэус вынул листы, и быстрый неаккуратный почерк снова ударил в самое сердце. Танцуя полукругом, строчки огибали рисунок меча, часто появляющегося в записях матери. И теперь одна из них уезжает вместе с юношей на войну. Посчитав, что бумаги уложил отец, ласково напоминающий последними вещами, принадлежавшими Марии, Мортэус повернул защёлку сумки и повесил её на седло. Конь молчаливо жевал траву. - Что ж, поедем далее? – тихо спросил молодой господин, погладив Лиландрия по шее. Услышав призыв двигаться, товарищ для порядка всхрапнул и покачал головой. Постепенно темнеющее небо покрывалось блестящими точками, и одна, так ярко горящая далёким холодным светом манила вперёд, за горизонт. За редеющим лесом начали показываться крошечные поселения, где рядком или кругом стояли домишки, наклонившиеся в сторону часто дующего ветра. Уходящие после вечерних работ с любопытством и беспокойством провожали Мортэуса, кто-то даже махал ему белым платком на прощание. И скоро, чувствуя, как ночной холод пробирает до дрожи, как в воздух вырывается пар, капитан повернул в первую попавшуюся деревушку. Сиротливые дома, серые улицы, вихляющие, бороздчатые, встретили его. В некоторых окнах гасли огни, неестественно скоро затихали шорохи и разговоры животных. У одной из окраинных изб распахнулась дверь, и на улицу выскочила женщина, чьи волосы напоминали змей, а платок за спиной развевался, как крылья. Она резко махнула Мортэусу и закричала: - Проваливай отсюда, гадина! Фыркнув, Лиландрий хотел и в правду убраться подобру-поздорову, но юноша крепко сжал поводья и не дал ему повернуть. Видя, что человек на коне никуда не уходит, не поднимает шум и не стегает её, женщина поправила платок на плечах и несколько мягче, но всё ещё с толикой раздражения спросила: - Что тебе надо? - Извините, я не хотел беспокоить вас, но держу долгий путь, и думал просить ночлега. То ли хмыкнув, то ли хохотнув, женщина улыбнулась, обнажив короткие гнилые зубы, и, протянув руку в сторону дома, ответила: - Ночлега предложить не могу, но на огне горячая каша. Если господин не брезгует, то добро пожаловать. Мортэус спешился, погладив коня, и повёл его во двор. Хозяйка неловко провела рукой по торчащим волосам и засеменила ко входу, пытаясь скрыть своё первейшее неудовольствие. Привязав Лиландрия к забору, отгораживающему одну половину чахлого сада от другой, юноша вошёл в низенький дом. Внутри пахло жирным салом и старым деревом. Женщина сняла с огня котелок с кашей, поставила его на кривоногий стол, покрытый серой скатертью с покромсанными краями, и молчаливо указала юноше на место. Мортэус поклонился и, последовав приглашению, уселся у окна. Она протянула деревянную ложку и, запахнувшись в платок, села рядом. От котелка пахло пригоревшим молоком. Юноша вопросительно взглянул на хозяйку, но та равнодушно уставилась на улицу, и он погрузил ложку в кашу. - Куда путь держите? - К фронтовым частям. Сухие губы женщины дрогнули. Она бросила быстрый взгляд на юношу и снова уставилась в окно, закрыв рот пальцами. - Сколько лет уж мы воюем? – прошептала она. – Мне всё кажется, это никогда не кончится. Бабка моя, первая хозяйка этого дома, рассказывала, как её в детстве угнали эсминцы, как она голодала и видела смерть её родителей, как она бежала из плена, лишилась слуха и пальцев на руках, но всё-таки вернулась в Демению. Голос женщины, тихий, безболезненный, отчуждённо звучал в комнате. От таких историй перехватывало дыхание и перебивало аппетит. - И она часто говаривала, что в начале времён, когда государства только-только появились, Демения ввязалась во вражду с Азгирией. Вся наша история – сплошные войны, реки крови и постоянное унижение. А за что? – она вдруг встрепенулась и ударила ладонью по столу. – Что мы такого сделали, что нас можно грабить, насиловать, убивать? Боль и острая несправедливость подступили к горлу плотным комком. Мортэус замер, видя блестящие от свечи слезы на лице женщины, и, не зная, что сказать, как объяснить ей, что не только простым людям, но и военным не дано знать причину раздора, потупился. Хозяйка смахнула с щёк горечь и удручённо сказала: - Не серчай на меня, что я так взъелась. День ото дня жить тяжелее, да и временами думаешь – зачем? Все мужчины из деревни уехали на войну, даже мой сын бросил старуху доживать свой век в одиночестве. Юноша хотел каким-нибудь образом приободрить её, уверить, что всё будет замечательно, что мир скоро будет достигнут, но, увидев пустой взгляд женщины, направленный вдаль, решил не давать ложных надежд. Он отложил ложку, не в силах более есть. Непроницаемое чёрно-синее небо, блестящее далёкими звёздами, безучастно смотрело на бедную деревушку с соломенными крышами, сваленными частоколами, полуголодными животными. Мортэус горячо поблагодарил хозяйку, украдкой сунув золотую монету, хотя понимал, что никакие деньги не возместят ей время, проведённое в переживаниях за больного или убитого сына. Пока он отвязывал сонного Лиландрия, женщина неприкрыто разглядывала его и кривила губы. Покончив с поводьями, Мортэус влез на коня и, еще раз отблагодарив её, повернул в сторону дороги. - Иногда вещи кажутся не такими, как они есть, – услышал он за спиной. – А потому мудрее будет смотреть в корень, а не поверх. Оглянувшись, юноша не увидел женщины, дверь плотно закрыта, а в доме темно. В задумчивости он повёл коня за дом, но и там не нашёл ничего, что бы выдало тайные намерения хозяйки лачужки. Ночь выдалась безветренной, тихой, манящей к созерцанию, но Мортэус гнал Лиландрия, чтобы успеть в штаб к сроку. В лесах пугались скорого топота: в темноте листвы виднелись спины кроликов, длинные задние ноги молодых оленей, бесшумно исчезали блестящие глаза хищников. Вереницами уходили деревья, на их месте появлялись другие, которые так же уползали, не оставляя ни следа. Лишь тёмное небо казалось недвижимым, плотным, бесконечным. К середине ночи, когда луна выплыла из-за облаков и осветила дорогу, Мортэус почувствовал, насколько он устал. Отпустив коня и сделав привал недалеко от очередной деревушки в три дома, юноша перекусил, снова пожалев, что походный плащ из плотного сукна остался дома, завернулся в китель, и уснул на толстом стволе. - Слушайте, милейший, – услышал он над собой и приоткрыл глаза, – убирались бы вы отсюда. Это ведь, знаете ли, неприлично валяться на отшибе. Мортэус подскочил, сообразив, что рядом стоит человек, прогоняющий его. Над головой светило солнце, мимо него вальяжно проплывали кучевые облака, желтоватые по краям, травой шуршали коровы, слизывая сочные листья. Он набросил китель на плечи и, поправив фуражку, проговорил: - Прошу прощения. - Давайте, давайте, нам-с проблемы не надобны. Мужичонка, в дырявых, потёртых жизнью одеждах, с палкой заместо трости в сухих руках и с острым прищуром, уселся на ствол и распрямил ноги. - Какие проблемы? Я не хотел вас беспокоить. - Вот и езжайте-с далее: нечего нам предложить друг другу, – мужичонка отвернулся, закрыв глаза от солнца и оскалившись. - Вы, наверное, неправильно понимаете моё положение. Я всего лишь проезжаю… – Мортэус хотел объясниться, чтобы – пусть он и неизвестный, но всё же сородич – не держал на него зла. - Как скажете, ваша светлость, но понимаю всё так, как вижу: не более и не менее, – зло прервал мужичонка, высоко поднимая голову. – Можете кричать, можете бить-с, но предложить нам нечего. В конец запутавшийся, Мортэус обомлело смотрел на пастуха и в нерешительности протянул тому руку. Мужичонка яростно сверкнул глазами, думая, что юноша всё же решил избить бедняка, скривил рот. Но тот схватил ладонь старика и вложил в неё золотую монету. Глядя на чистый металл, мужичонка моргал и не мог поверить в то, что произошло. Он не знал, то ли извиниться перед юношей, то ли съязвить и выбросить монету, и лишь открывал рот. Свистнув Лиландрию, который вдоволь накушался сочной утренней травы, молодой господин взобрался на него и, бросив прощальный взгляд, полный боли и сожаления, погнал в путь. За спиной раздался не столько возмущённый, сколько восхищённый вопль, и коровы, задумчиво виляющие хвостами, в миг подняли головы. Он никогда не замечал очевидного, но вдруг снизошло озарение. Генерал и солдаты, зажиточные господа и нищенствующие крестьяне, трудолюбы и празднословы, городские и сельские жители – одни никогда не поймут других, будут косо и с неприязнью смотреть. «Почему? – спрашивал он себя, чувствуя на щеках тёплый ветер. – Почему мы не можем быть едиными?» Ему казалось, что разница между ним и оборванным мужичонкой или гнилозубой женщиной лишь в костюме и в количестве звонкой монеты в кармане. А внутри, глубоко за поношенной сорочкой или свежей рубашкой, одинаковая начинка. Начинка из крови и костей, хрупкая, непостоянная. Победа государства, выстраданная несколькими годами очередной войны, казалось, должна была объединять людей, вдохновлять трудиться для отечества и молиться о его благоденствии. Но далёкая победа случилась где-то на границе, а не у огорода согнувшегося под бесконечными полевыми работами крестьянина. И эта радость, призывающая богачей в роскошных замках и кочующих забулдыг в тавернах поднимать бокалы, почти не трогала скотовода, живущего в крохотной деревеньке, окружённой глухим лесом. Однако всё неправда, он чувствовал это – было что-то ещё, что-то такое, что никогда не примирит людей. Такое, что заставляет их скрипеть зубами и стрелять ненавистными взглядами. И вот он подал от чистого сердца беднякам, но те посчитали молодого господина дураком и забудут в первую же ночь о его душевном порыве. Мортэус всё уговаривал себя не думать о различии людей, о их зависти за это различие, но, будто ветром, мысли эти прибивались к берегу размышлений. Он, погладив коня, на секунду обиделся на отца за то, что тот никогда не говорил о неравенстве, что так явно процветает в доме. Но слуги не зудят у тебя за спиной, встречают всегда с поклоном и готовностью. Потому мальчик вырос, не подозревая, что мир может быть иным, жёстким, безразличным, глухим. И даже три года на службе не изменили его: солдаты виделись ему товарищами по оружию, делящими не только ужасную судьбу быть убитым, но и кров, одежду, еду. Пусть на него косо смотрели другие офицеры, но он чувствовал, что должен относиться к меньшим по званию именно так, с уважением, пониманием и доверием. Суровая жизнь била наотмашь, не заботясь о его чувствах. Он скакал и скакал, не видя ни единого следа от фронтовой стоянки. Послать бы записку, но вокруг ни души: лишь пространные поля и дорога. Остановившись на минуту, подумав, он повёл коня вперёд, рассчитывая на удачу. Оставался день пути быстрого бега до восточной границы Демении, и в том направлении обязательно должно быть хоть что-то, что укажет на переброс сил. К вечеру Лиландрий запыхался, и Мортэус сжалился над ним, спешившись и отпустив его отдохнуть. Расстелив на траве китель, он перекусил остатками собранного пайка и с сожалением посмотрел в пустую сумку. Даже если бы он с умом распределял запасы, ему бы не хватило, и день пришлось бы голодать. Размышляя о еде, заботливости отца и ласковости Эмилии, он улёгся, закинув руку за голову, и наблюдал за медленно тянущимися облаками. Раздражённое, в некоторой степени встревоженное фырканье донеслось до юноши. Он подскочил, в голове зажужжали неприятные мысли, поднялся и, вглядываясь в темноту, пошёл на звук. Лиландрий стоял недалеко от окраины, но лесная гуща обступила его, и поводья запутались в кустах. Он пытался вырвать их, откусить, но ветки лезли в глаза, и ничего не получалось. Мортэус осторожно снял поводья, и освобождённый конь с облегчением побрёл подальше от злополучных кустов. Распутывая веревку, юноша оглядывался по сторонам и вслушивался в звуки леса. В глубине ухала сова, тихо и мерно, будто отсчитывала минуты. Над головой перешёптывались листья, сообщая друг другу новости. Покончив с поводьями, Мортэус собирался вернуться к коню, но его внимание привлекла смятая земля недалеко от того места, где фыркал Лиландрий. Влажная и чёрная, она всё же сохранила на себе крупные частые следы почти одинаковых сапог. Рядом с вмятинами зелень была утоптана, порвана, и однородность её, красота рушились под десятками, а может, и сотнями ног. Следы уходили глубже в лес, и, казалось, им не было конца. Снедаемый любопытством и боязнью, Мортэус повёл коня по самодельной дороге. Ноги изредка заглатывала грязь, вязкая и приставучая, а тьма затрудняла движение. Он выставлял ладони вперёд, чтобы чувствовать, повернул ли путь. Но, видимо, прошедшие знали свою цель и прорубали дорогу напрямик: ни разу перед ним не встала стена растений. Сумерки едва являли поляну, на которой в спешном порядке стояли палатки, дотлевал костёр и храпели люди. Мортэус, затаившись у конца дороги, разглядывал привал, искал что-то, что бы могло помочь ему. Когда Лиландрию надоело топтаться на месте, он громко фыркнул, и дыхание его разлетелось по всей поляне. Сжав челюсти, охолодев руками и ногами, юноша прикидывал, что ему стоит делать, если проснётся целый лагерь. - Кто здесь? – спросил тихий, но твёрдый шёпот. Выискивая источник голоса, он погладил коня по шее и присел. У потухшего костра кто-то приподнялся, оглядываясь вокруг. Дозорный пододвинул к себе ножны с мечом и, осторожно взявшись за рукоять, вытянулся во весь рост. Чувствуя опасность, Лиландрий фыркнул снова, и дозорный быстрым движением вынул меч. - Прошу прощения, – прошептал Мортэус, выходя из зарослей, – я случайно наткнулся на вашу стоянку, но не хотел побеспокоить вас. - Кто вы? – дозорный не спускал глаз с юноши и не убирал едва поблескивающее оружие. - Я – капитан Мортэус ван Хельц, движусь к фронтовым частям. С мгновение дозорный смотрел на него, но всё же решил поверить ночному страннику и сложил меч в ножны. Он движением позвал за собой Мортэуса и, наклонившись, вошёл в палатку. - Господин, – шепнул дозорный, дотронувшись до спящего на крохотной кроватке, – господин, капитан прибыл. На кроватке заворочались. Из-под тонкого одеяла показались голова и руки, маленькие глазки сонно сверкнули в темноте. Дозорный зажёг свечу, и мужчины зажмурились. - Что случилось? – зевая, спросил генерал. Он сунул ноги в сапоги, накинул на плечи одеяло и, запахнувшись им, поднялся. - Капитан ван Хельц прибыл в лагерь. - М-м, – неопределённо ответил генерал, опускаясь за маленький стол, заваленный рулонами. Пухлые пальцы опустились на сырое дерево, постучали по нему и зарылись в грубую бумагу. Кашлянув, генерал вытянул на свет затянутое лентой письмо и, обратившись к дозорному сонным, но от этого не менее повелительным взглядом, сказал: - Вольно. Отведите коня капитана ко всем. Дозорный, поклонившись, ретировался. Когда ткань палатки шлёпнула о землю, под крохотной крышей стало неприятно тихо. Генерал потянул за ленту и протянул письмо Мортэусу. - Вам несказанно повезло, что вы застали нас уезжающими на фронт, – хрипло проговорил генерал. – Отсюда до точки сосредоточения главных сил полдня быстрой езды, но я пошлю вас вперёд, чтобы вы отдали необходимые приказы, привели в готовность войска. Юноша нахмурился, крутя в руках грубую бумагу. Прокашлявшись, генерал мельком взглянул на него и продолжил: - Понимаю, что просить вас о многом не могу – да и было бы это абсолютно глупо. Но, думаю, многие пошли бы за вами, если вы попросили их об этом. - Да, господин генерал. - А время сейчас неспокойное: только дай возможность засомневаться в руководстве, и всё – считайте, мы потеряли всю армию, – мужчина потёр глаза. – Неделей ранее в Смегу въехала группа зальменских солдат, они пробыли там несколько дней и сожгли поселение, когда покидали его. Авангард не знал, что поделать, и наблюдал за происходящим, а теперь повсюду разносится слух, что мы, деменийцы, разорили и испепелили вражескую деревню. Генерал кивнул на письмо в руках юноши. Развернув рулон, он узнал, что не только Смега была сожжена хитроумными зальменцами, с которыми вот уже который год идёт война, но и многие деревни, разбросанные у границы между Зальмом и Деменией, были разграблены и обращены в пепел. Среди солдат пошёл слух, что специальная команда деменийских войск устраивает пожоги, но оной команды не числится в их рядах, да и временами приходят донесения о кочующей группе зальменцев. Бумага не говорила этого, но писавший был явно обеспокоен и желал сбросить груз ответственности на генерала. Мортэус, прочитав донесение, свернул его. - Увы, дела наши обстоят не лучшим образом, – вздохнул генерал, принимая письмо обратно. – Нельзя больше закрывать на это глаза, да и королю обязательно об этом доложат. И тогда… Юноша вскинул брови, ожидая продолжения, но генерал лишь сжал губы и молчаливо покачал головой. Едва-едва пощёлкивая, свеча медленно таяла и оседала на металлическую подставку. Уставшие глаза, увлекаемые прерывающимся сном, смотрели на огонёк, и свет его мягко отражался в зрачках. - Вы отправитесь в авангардные части, под вашим командованием будут четверо офицеров и их отряды. Вы можете перемешивать их, расставлять и укреплять как угодно – они теперь полностью ваши, – голос генерала был твёрд и сух. Бледное лицо не повернулось к юноше, будто он обращался к свече, а не к капитану. – Главное, чтобы все слухи прекратились, чтобы среди солдат снова была дисциплина и порядок. Мортэус кивнул. Глубоко внутри он чувствовал, что так и должно было случиться: его не могли не отправить в самое опасное и в то же время самое важное место. Он знал, что судьба распорядится им именно так, а потому не могло быть никаких сожалений и роптаний. - Слушаюсь, господин генерал. Справившись о Лиландрии, Мортэус устроился на маленькой лавчонке в палатке генерала, завернувшись в китель и натянув на лицо фуражку.