Дикая охота. Руины рассвета

Здешние горы не походили на склоны, к которым привыкла Даэн. Они не имели ничего общего с островерхими пиками Наамаха, даже летом одетыми в снежные шапки; не напоминали и Гряду Эльги, голую и шершавую с запада – и пестревшую рощицами и зелеными пологими косогорами с востока. Перевал Гейдин, прорезавший бурые горы Дир-Киридана, оказался богат на причудливые пейзажи: куда ни посмотри – а наткнешься взглядом на громадные валуны, обтесанные ветром в странные фигуры. Им встречались каменные арки, изваяния, похожие на силуэты зверей, изрешеченные птичьими норами гнездовья, издали кажущиеся замками неведомых крошечных существ. Порода была мягкой: Даэн, дотрагиваясь пальцами до разбросанных по всему перевалу камней, ощущала пористую поверхность, что крошилась даже при небольшом усилии. Не удивительно, что ветра превратили эту землю в собственную мастерскую – и теперь творили здесь непохожие ни на что в мире скульптуры, хохоча ночами в черных холодных ущельях за седловиной. Лучшего места для такой затеи не существовало: источенная самим воздухом порода переливалась многоцветными слоями, от практически угольного до белоснежного, от красного всех оттенков до желтого, будто топленое масло. Из-за этого каменные изваяния казались еще более причудливыми, и иногда Даэн готова была поклясться, что краем глаза успевает заметить движение. Конечно, это было не так – и Мара подтверждала, что такие видения были всего лишь игрой разума; однако Коршуну понадобилось время для того, чтобы избавиться от неприятного чувства, будто за ними кто-то постоянно наблюдает, с интересом и насмешкой изучая незваных гостей. Редкие кустики пожухлой травы с цепкими корнями казались жесткими и колючими даже на вид, и вопреки предположениям Даэн в горах их не стало больше. Зато кроме них теперь встречались и сухие жгуты лоз, оплетавших каменные изваяния и тянувших от их подножий то ли щупальца, то ли корни. Мара с интересом оглядывала все растения, что им попадались, и иногда с сожалением морщилась. - Было бы больше времени… - однажды коротко ответила она на незаданный вопрос, поймав взгляд Даэн. Иных слов не нужно было, и Птица лишь молча склонилась к ней, дотрагиваясь до ее макушки невесомым поцелуем. Да: если бы было больше времени… Эта мысль отзывалась внутри тихой-тихой грустью – но и только. Природа выбрала Дир-Киридан, чтобы проводить здесь странные эксперименты – и являть их миру. Прямо на боках выветренных валунов росли каменные цветы, буроватые кристаллы, ощетинившиеся пластинами породы, словно бутон – лепестками. Они росли с солнечной стороны, будто настоящие цветы, некоторые из них переползали прямо на землю и сцеплялись гранями, образуя целые башни, тонкие и состоящие из плоских многослойных кристаллов. Как нельзя лучше эти камни вписывались в здешний пейзаж, где жизнь руководствовалась совершенно иными законами, непривычными для них, а оттого – непонятными и чужими. К тому времени, как они добрались до перевала Гейдин, снег практически полностью сошел с земель Дир-Киридана, что стало еще одной неожиданностью для Даэн. Она была убеждена, что на севере зима будет держаться до последнего, вцепившись ледяными когтями в склоны и отказываясь выпускать свою добычу из хватки. Однако, как выяснилось, пустыня, и без того лишенная сугробов, первой освободилась от власти зимы: тонкий снежный покров, наметенный за ночь, исчезал к моменту, когда солнце поднималось в зенит, словно сама почва пожирала его. Даэн первое время дивилась тому – а потом все стало немного яснее. - Здесь кровь земли течет близко к поверхности, - как-то на привале задумчиво заметила Мара, когда Даэн поделилась с ней своими наблюдениями. – Не настолько близко, чтобы можно было ощущать кожей, но энергии говорят мне о том. Тут много огня, много жара. Поэтому земля такая скудная: сколько бы Бессмертный ни дал ей воды, она не напьется, ей будет мало. Может, снега и не лежали здесь никогда – они просто лечь не успевают. Жар иссушает ее изнутри, в ней много пустот и глубинных трещин. Наверное, потому и пересохли солончаки в долине: даже если бы сюда пришло море, со временем его постигла бы та же участь. - То есть в любой момент земля под нашими ногами может расколоться – и мы провалимся в кровь земли? – без особого энтузиазма мрачно поинтересовалась Даэн. Едва ли она могла бы предположить, что прямо сейчас они идут по жилам живого огня. Мара лишь спокойно качнула головой. - Не настолько близко. На твоем месте я не стала бы тревожиться о том. Впрочем, - губы ведьмы растянулись в безмятежной улыбке, - Все в руках Бессмертного. Коль уж захочется Ему расколоть землю прямо под твоими ногами, Птица моя, ты о том узнаешь первая, не сомневайся. И всю оставшуюся жизнь потом сможешь считать себя особенной. - Если так произойдет, моя оставшаяся жизнь будет очень короткой, - в тон ей ответила Даэн. – Спасибо. Кто бы еще смог поддержать так, как ты? Насмешливый серый взгляд, тепло кольнувший самое сердце, успокоил и обогрел на долгие дни вперед. Даэн еще тревожилась о том, что на перевале они останутся без воды, однако вскоре выяснилось, что ближе к утесам на поверхность выходили пышущие паром источники. Вода в них была мутная, горячая, пахла немного странно, однако оказалась пресной, а потому поводов для опасений стало чуть меньше. Большинство источников из тех, что попались им на пути, сочились тонкими ручьями из земли, но встречались и подобия небольших прудов. Подле них было тепло, и если удавалось найти такой источник после заката, ночлег путницы устраивали на его берегу. За некоторыми ручьями ухаживали – во всяком случае, когда-то кто-то обкладывал дно камнями, делал бортики и прокапывал русло, чтобы воду удобнее было набирать. От криниц исходило ощущение покинутости, заброшенности – вряд ли здесь часто бывали путники, а если и бывали, то уж точно не в последние месяцы. Теперь к ним изредка по цепочкам тонких своих троп ходили разве что пустынные звери – да и те, почуяв присутствие чужаков, не осмеливались показываться на глаза, и даже любопытство не могло подманить их ближе. Алые рассветы сменяли друг друга, затапливая перевал чудными красками и разгоняя ночные туманы. До бастиона Моркир оставалось все меньше верст, и Мара беспокоилась с каждым днем сильнее. Сначала Даэн не придавала тому особого значения: она привыкла верить ведьме и ее чутью, тонкому слуху, каким не обладал ни зверь, ни человек; убедившись в том, что ощущает, Мара обычно сразу же сообщала о том, и дальше они действовали, полагаясь в том числе на ее предчувствие. Однако дни шли, ведьма не открывала, о чем молчит, а Даэн все чаще ловила ее долгий, ищущий взгляд, устремленный куда-то в пространство. Первое время Коршун ждала и ничего не спрашивала, но сейчас молчание могло лишь подпитывать лишние тревоги, от которых Даэн старалась избавиться, и в конце концов она не выдержала. - Тебя что-то беспокоит, - не став ходить вокруг да около, заметила она, когда они устроились на очередной ночной привал. Крохотный костер озарял стены каменной арки, под сводом которой они укрылись, и тени колебались, скользя по многоцветной породе и превращая ее в пламенный опал. За пределами круга света стояла тихая и черная ночь, сквозь монолитное тело которой падал редкими хлопьями медленный снег. Мара, сидевшая в профиль к Даэн, наблюдала за этими хлопьями – и взгляда от них не отвела. - Весна, - коротко отозвалась она, и это был не тот ответ, которого ждала Даэн. Наверное, ее удивление ведьма ощутила, потому что продолжила, как-то порывисто и торопливо поясняя. – Мир проснулся, я это знаю. Проснулись духи. Раньше я думала, что так кажется из-за Алариса, из-за Рощи… Там все иначе живет, по иным законам, сила поет. Я думала, что со мной осталось эхо этой силы – но дело не в ней. Время сна завершилось, они явились в мир. И я не понимаю, почему. - Ты говорила, что духи выходят лишь после того, как Излом завершается, - негромко проговорила Даэн, неосознанно поднимая взгляд. Из-за катившихся по небу облаков то и дело показывался оскал луны – а вместе с ним и льдисто-голубой распахнутый глаз, ни на пядь не сместившийся на небосклоне. Ярис горела все так же ярко, как в самом начале своего восхождения, и этот знак невозможно было игнорировать. – Но Излом не мог завершиться. Зима длится до тех пор, пока Охота идет по земле… - Вот ты и ответила на свой вопрос, - слабо улыбнулась ей Мара. – Это меня и тревожит. Духи действительно проснулись, они покинули Дом Бессмертного – и это небывалое дело. И зима уходит. А Охота – нет. - И что ты думаешь на этот счет? – помолчав, спросила Коршун, наблюдая за ней. Мара чуть нахмурилась, подтягивая колени к груди и обхватывая их руками, и Даэн почти кожей ощутила ее беспокойство: звериное, жадное. Мара искала ответы – и найти их не могла, и Птица поняла это еще до того, как та заговорила. - Я пытаюсь понять, что мы упустили из виду. Пытаюсь связать все воедино – и не могу. И мне нестерпимо в который раз понимать, что у нас по-прежнему нет полного знания. Мы по-прежнему получаем крупицы, когда необходима полнота, и мне не будет покоя до тех пор, пока все будет… вот так. Пока я не пойму, почему сейчас привычные законы Изломов, о которых мы вроде как имеем представление, нарушены. Я и сама помню, как это было – и ты помнишь. До Белой Смерти была Владычица Ветра, до нее – сама лишь Королева Зимы и тот зверь, что дал жизнь диким; неизменной оставалась долгая зима, потому что в зиму их сила растет. Так мы знаем, так мы помним… Так говорили тебе и мне, - она посмотрела на Даэн, пытливо и ищуще. - Ты ведь Птица. Бывало ли так? Бывало ли хоть раз, чтобы дикие сбивались в стаю и пожирали мир после его пробуждения? - Нет, - без раздумий ответила Даэн. Мара тоже знала этот ответ – и лишь кивнула, раздраженно дернув плечом. Даэн прекрасно понимала, что именно сердит ее и тянет, а потому продолжила, твердо глядя на нее. – Послушай, нет смысла ожидать, что все ответы откроются сразу же в один момент – и так и останутся неизменными. Наверняка мы знаем только одно: нынешний Излом не похож на предыдущие, и частью этого изменения являешься ты сама. И тебе, как никому другому, ведомо, что путь невозможно преодолеть за один шаг. По шагу – за раз, и никак иначе. Ты сделала уже много шагов, еще больше лежит впереди. Мы выясним все, когда придет время. И если я могу чем-то помочь тебе сейчас – скажи, чем. Я сделаю все, что необходимо. Мара некоторое время разглядывала ее своими невозможными осенними глазами с золотым ободом у зрачка, а затем усмехнулась, протягивая к ней ладонь – и Даэн дотянулась до нее кончиками пальцев. - Разве что – научи меня уметь ждать так, как умеешь ты, - с нежностью в голосе попросила она, и Даэн не знала, была ли та просьба шутливой – или же более чем искренней и серьезной. А на следующий день небо над пустынными горами Дир-Киридана затянулось серыми тучами – и то и дело они, отяжелевшие и похожие на размокшую кудель, прорывались дождями со снегом пополам. Погода стояла дурная, и им пришлось замедлиться, часто пережидая ливни под каменными навесами. Промозглый ветер стал злее, и теперь Мара поддерживала вокруг них поле из теплых энергий практически постоянно, изредка снимая его, когда выдавались относительно погожие дни. Впрочем, ни дожди, ни короткие часы солнца не изменили окружающую их землю: влага быстро впитывалась в почву, и их следы, отпечатывавшиеся в грязи поначалу, скоро обрывались. Чаще всего дни были серыми, и очарование странными пейзажами вскоре уступило место желанию как можно быстрее покинуть перевал Гейдин. Даэн понятия не имела, что сейчас происходило в долине Боргур, оставленной ими позади – и не знала, где бы ныне могло быть лучше. Мара по-прежнему волновалась, словно птица, которую древний зов тянул домой после заморского зимовья, однако Даэн не мешала ей и не забрасывала ее лишними вопросами, потому что очень хорошо знала: порой действительно нужно было ждать – и просто делать то, что делать должен, сцепив зубы и отбросив прочь желание получить все и сразу же. Вся ее жизнь до встречи с Марой была ожиданием – больше половины века долгих секунд, часов и дней. В разное время она ждала разного, прощая себе глупости, наивность, самолюбие и горделивость, бессилие и гнев; сложнее всего было учиться не ждать, а незаметно меняться, отпуская былого себя и не возвращаясь к этому. Сложнее всего было перечеркивать представления о себе – и вообще научиться не иметь их. И теперь Даэн без сомнений могла сказать, что весь этот путь был пройден для того, чтобы привести ее ровно туда, где сейчас она находилась. Она была никем – и была собою. И совсем не знала, как объяснить кому-то – если бы вопрос был задан, - что противоречия в том нет. Неизменным оставалось одно: ей всегда хотелось быть пером в крыле Хартанэ, вместилищем для Ее неохватной силы и воли – и для этого нужно было трудиться неустанно, отдавая все, что есть. В чем-то Мара была права: Даэн действительно умела ждать – и принимать тягучую неспешность своего пути как должное. Иначе просто не бывало: когда бежишь вперед со всех ног, многое упускаешь из виду и теряешь, и покуда все потерянное не соберешь – придется бегать кругами, возвращаясь на то же самое место, с которого начал. Даэн не знала силы, которая была бы больше, чем их с Марой любовь; но они были необходимы друг другу еще и для того, чтобы дополнить друг друга – потому что, как ни странно, для ведьмы существовала цель, а для Даэн существовал путь. И благодаря друг другу они учились узнавать обе стороны этого целого. Эта наука была самой тихой и незаметной из всех существующих: без чудес, без взрывающихся звезд и потрясений. Работа шла где-то глубоко под кожей, под костью и кровью, она лежала за пределами телесного труда, которому Даэн тоже училась долго и кропотливо, выковывая себя саму. После второго Посвящения у нее не осталось былых целей: она больше не мечтала стать лучшей Птицей, первой из дочерей Хартанэ – ей просто хотелось быть частью Шестикрылой. И для этого пришлось искать иные способы контакта с Ней, позволяя Богине занять ровно столько места, сколько Ей требовалось. Тело Даэн привыкло быть сильным, оно умело сражаться и знало, что ему делать – но кроме сильного тела ей требовалось и нечто большее, чем просто тело и тихий разум, способный услышать голос Хартанэ. Поэтому Даэн звала Хартанэ не только в минуты, когда это становилось необходимым; она звала Ее – и просила, чтобы Богиня избавила ее от невежества и неосознанности. И Та милостиво избавляла, вытаскивая из Даэн все ее страхи и худшие стороны, раз за разом выставляя ее против себя самой – и заставляя побеждать и преодолевать. Сложнее всего было бороться с собой, потому что худшего врага не могло существовать. Но и впрямь эта бесконечная битва стала лучшим даром, который преподнесла ей Хартанэ, и за это Даэн искренне благодарила и по сей день. Потому что только эта битва могла подготовить ее к тому, с чем они столкнулись теперь. Час Охоты был страшен тем, что сила разрушения искала любую брешь – и мгновенно стремилась заполнить ее, прорезав насквозь основу всего, чем являлся человек. Даэн испытала это на себе во время атак: на себя, на Мару, атак во сне и наяву. Любое сомнение становилось благодатной почвой для роста темноты и ужаса, любая неискренность мгновенно захватывалась и превращалась в бастион лжи внутри просторов души, и после выкорчевать это из себя было неимоверно сложно. То и дело их отбрасывало назад, стоило только на миг ослабить бдительность – и тогда они вытаскивали друг друга из бездонных провалов владений смерти; а порой никто не мог помочь, и приходилось спасать себя в одиночку. Даэн могла за многое благодарить свою Богиню, но пуще всего благодарила за то, что Та так долго и упорно учила ее биться с темнотой внутри нее же самой, щедро подбрасывая все то искаженное и изломанное, что было частью Птицы – и не быть ею не могло. В том тоже была милость: сталкиваться с собою, несовершенным и скомканным – и выправлять, выглаживать, принимать и менять, даже через боль преодолевая сопротивление самого неизменного. Даэн прекрасно знала: ее работа еще не завершена, она будет длиться ровно столько, сколько понадобится – но надеялась лишь, что Хартанэ не оставит ее, не прекратит этот долговременный труд. Потому что без этого труда сама Даэн уже не могла существовать. И точно так же Мара – не могла существовать без своего поиска, без попытки найти, отыскать самую суть вещей. И порой она была лихорадочна, но в этой лихорадочности сдержанная Даэн вдруг находила свое отражение. С восторгом она обнаруживала, что странным образом душа ее становилась пространством для танца души Мары, почвой для роста ее всходов, дорогой для ее шага. Как дорога не могла быть таковой без идущего по ней, так и шаг оставался незавершенным до тех пор, пока не становился символом движения вперед. Вместе с Марой Даэн узнавала, что такое реализация и завершение, и в том тоже была великая, как весь мир, милость. В том была такая невероятная красота: отдавать ей все, чтобы она могла воплотить свой замысел, дать ей бесконечные просторы ровности, чтобы она могла менять ее так, как ей хотелось… Хартанэ проделывала это тысячи раз с ней, и Даэн теперь только и могла, что то же самое предлагать Маре: саму себя – потому что большего в ее владении не было. И точно так же Мара распахивалась перед ней, с яростной и всепронзающей искренностью отдавая Даэн все, чем была сама. Наверное, так ощущал себя Создатель всего, из тела которого вырастал мир; эти телом была Даэн, и миром – Мара, и в той мысли просто не могло существовать кощунства, потому что она была проста и легка, а еще – совершенно правдива. И Мара тоже чувствовала это – и потому они стремились слиться в нечто, что было больше их обеих. Вечерами у своих тихих костров они садились друг напротив друга и глядели через глаза в самое сердце друг друга. И Даэн видела ее штормы, вольность и неудержимую силу жизни всех ее стихий, ее штормы и пожары, рев громов ее и океанов; Мара была потоком несущейся с гор воды, неумолкающим ритмом грохота сердец вселенной – и все это бесновалось за омутами ее зрачков. Интенсивность ее взгляда зашкаливала, она могла бы переломить кости и камни – и Даэн выдерживала ее легко, принимая всю тяжесть творящего мир огня на свои ладони. Она чувствовала несравнимую ни с чем нежность, когда видела все эти пожары; несомненно, Мара была обыкновенной женщиной – а еще никогда ею не была. Красота этого Танца могла бы сравниться с тем Танцем, которому Даэн училась всю свою жизнь, и одновременно с тем была гораздо больше его, пронзительнее и честнее. Даэн знала: ей требовалась опора, та точка равновесия, из которой она могла бы развернуться, как росток после долгой и жадной зимы – и она была счастлива быть такой опорой. А еще почему-то знала, что никто бы больше не сумел, и в этой мысли тоже не было ничего крамольного или тешащего ее самолюбие. Только – простота абсолютного знания. В одну из таких ночей Даэн ощутила то же, что ощущала Мара – бурю, сотрясавшую что-то в теле мира. Эта буря раскатывалась молниями под кожей, выла дикими ветрами в ушах, оглушив ее, вьюгой застилала глаза. Мара, застывшим взглядом пронзившая насквозь ее сердце, одними губами прошептала: - Где-то шторм… Даэн знала: она права. Где-то что-то изламывалось, кричало в агонии и бесновалось. Это далекое и безымянное нечто нашло свое отражение и в Маре, сотрясая все ее тело крупной дрожью, сбивая ее сердце с ровного ритма и душа ее. Но они не сдвинулись с места – так и смотрели друг в друга, пока Даэн оплетала всю ее монолитным покоем, о стены которого разбивалась густая, будто деготь, мгла. И к рассвету все завершилось, к рассвету стало тихо, и обе они тоже затихли – не зная, что произошло, но зная, что одна из сотен битв была выиграна. Оставались еще тысячи тысяч. Они все так же шли вперед, и Даэн тоже чувствовала теперь то изменение в мире, из-за которого Мара не могла найти себе места. Ведьма по-прежнему беспокоилась, она принимала для себя какие-то решения, покуда не озвучивая их, а Даэн не торопила ее – как и всегда, ее задачи не изменились: быть глубиной, по поверхности которой раскатывались свободолюбивые волны. Вскоре выветренные валуны пропали, утесы подступили ближе, а низина перевала теперь стала уже, извиваясь крутыми петлями. Это означало, что они почти насквозь пересекли горы, и что бастион Моркир был близко. Дожди участились, и с гор без устали сбегали тонкие грязно-бурые ручейки, омывая склоны. Найти сухое укрытие становилось с каждым днем все труднее, и когда в один из дней ливень начался еще до рассвета и не стих в течение нескольких часов, они решили не покидать небольшой грот, в котором и провели предыдущую ночь. Откуда-то из-за гор изредка доносились раскаты грома, и Даэн отстраненно думала о том, что слышать их так… непривычно. Капли дождя шелестели снаружи, занавесив серым маревом выход из грота, и вдвоем с Марой они смотрели сквозь дождь – на долину, в которую плавно вдавался разрез перевала. Справа от нее поднимались скалы, крутые и обрывистые, по ним вдоль пропасти тянулась едва заметная отсюда тропа, а еще чуть дальше виднелось широкое плато, на котором стояла каменная крепость. Они обнаружили ее вчера под вечер – и поначалу вознамерились идти туда сразу же, однако ночь диктовала свои условия, и Даэн предложила переждать темное время суток в гроте на перевале, чтобы с утра на следующий день тронуться в путь. Дорога до бастиона Моркир могла занять больше времени, чем казалось: они не знали тропы, да и никто не мог гарантировать, что крепость действительно пуста. Рассмотреть что-либо издалека у них не вышло: все, что они с Марой могли различить отсюда – это каменные стены, башни с узкими бойницами, площадки – и аккуратные арки входов, уводящие прямо в скалу. Моркир – а это, несомненно, был он – не походил на те деревеньки, что встречались им на пути в долине Боргур, и Даэн не сомневалась, что эти стены были возведены горринарами. Нынешнее утро вмешалось в их планы, а потому они просто наблюдали за ливнем, сидя рядом. Беспокойство Мары оставалось прежним – и, казалось, с каждой минутой лишь усиливалось; сама Даэн, напротив, спокойно ожидала – а потому даже не удивилась, когда Мара вдруг решительно тряхнула головой. - Я должна знать. Должна быть уверена… - она подняла взгляд на Даэн, пытливо и пристально всматриваясь в ее черты, а затем уверенно проговорила. - Я хочу взглянуть на Гарварну. Отыскать духов, поговорить с ними. Я не сомневаюсь нисколько в том, что они пробудились – и мне нужно знать ответ. - Ты намерена сделать это с помощью своего духа? – Даэн была готова к ее ответу – и, когда Мара кивнула, заметила. – Расстояние довольно большое. Ты говорила, что у этой способности есть пределы – и что твое тело не продержится долго, если уйти достаточно далеко. - Не продержится – и именно поэтому мне нужна сейчас твоя помощь, - все так же решительно отозвалась Мара, и Даэн вопросительно приподняла брови: вот такого ответа она не ждала, и ведьме все же удалось ее удивить. Мара принялась расстилать уже свернутое одеяло, на ходу объясняя. – Соединись со мной, как мы делаем обычно – и держи мое тело. Свяжи нас, впусти Хартанэ и в меня – до тех пор, пока энергия подпитывает тело, оно будет жить. Так я выдержу переход и расстояние, так у меня будет время. Ты – единственная, кто может это сделать, и я знаю, что ты не упустишь связь. Покуда я не вернусь – держи меня. - Это рискованно, - Даэн не отговаривала ее – лишь озвучивала то, что озвучить было необходимо. – Если здесь есть дикие, ты будешь беззащитна, и тебе придется положиться на меня. А мне придется, удерживая тебя и защищая, разделить внимание на двоих и одновременно творить Узор, сражаясь, и беречь поток внутри тебя. - Ты – единственная, кто может это сделать, - повторила Мара, уже и впрямь все решившая. И Даэн знала: то было не упрямство, не самонадеянность. Это было всего лишь принятое решение, и Даэн действительно могла разве что поддержать его – и помочь ей во всем. Вздох все-таки вырвался из груди, однако почти сразу же она отмела все сомнения, с готовностью усаживаясь рядом с Марой. Ведьма улеглась на спину, протягивая к ней руку, и Даэн сжала ее пальцы в своих. – Я вернусь так скоро, как только смогу. И пока мы связаны, я почувствую, если что-то пойдет не так, и сразу же поверну назад. Настал черед Даэн молча кивать, прогоняя прочь все мысли – теперь сделать это было легко. Трудность состояла в ином: ей нельзя было уходить глубоко в связь – иначе она отрывалась от реальности и не могла наблюдать за внешним миром. Потому для начала стоило найти баланс в контакте с Марой и углубиться в него ровно настолько, чтобы сохранять и собственное сознание. Поэтому, когда ведьма устроилась на одеяле, прикрывая глаза, негромко попросила: - Дай мне время. - Сколько угодно, - без колебаний согласилась та, не поднимая век. Даэн уставилась в пелену дождя, и обе затихли. Установить связь с ней тоже было легко – Мара просто распахивалась навстречу ей, принимая в себя что-то, что являлось Даэн. Это был странный контакт, глубоко личный и трепетный, и порой он волновал сильнее, чем самое откровенное прикосновение. Но сейчас ей требовалась вся концентрация, чтобы выполнить просьбу ведьмы, а потому Даэн отодвинула от себя наслаждение от непосредственного взаимодействия и сосредоточилась на ином. Медленно и осторожно она проводила Хартанэ через Мару, через себя саму, позволяя силе вновь занять место, в котором та нуждалась – и при этом сохраняла собственное сознание ясным, присутствующим в теле. Несколько раз баланс нарушался, и Даэн приходилось ловить его, не разрывая установившейся связи, и это перетрясало их обеих. В какой-то момент тонкий голосок страха попытался просочиться сквозь тишину, которую она так бережно выстраивала вокруг них с Марой, но Даэн безжалостно отшвырнула его от себя, не позволяя ему ни окрепнуть, ни коснуться ведьмы. Ее несомнение было сейчас основой жизни Мары, и позволить себе колебания она не могла. - Иди, - очень тихо молвила она, когда связь установилась окончательно, уравновесившись между несколькими точками и укрепившись. Волной до нее докатилась благодарность Мары, ее любовь и нерушимое, будто скалы, доверие, а затем в груди открылась пустота, в которую буквально тут же втекла сила Хартанэ. Отстраненно Даэн наблюдала, как буквально из тела любимой женщины поднимается дух, свитый из полупрозрачных туманных нитей, уже знакомый ей. Волчица подошла к ней вплотную, заглядывая прямо в глаза, аккуратно толкнулась лбом в ее лоб – и по коже словно пробежали крохотные молнии. Связь оставалась такой же плотной и надежной, и Даэн слабо улыбнулась ей, передавая духу весь тот покой, что был внутри нее сейчас. Она знала: Мара ощущает это так же, как ощущает весь мир – так же, как Даэн сейчас чувствовала ее саму. Волчица отстранилась – а затем молниеносно скользнула к выходу из грота, исчезая в серой завесе дождя. Потянулось время, полилось, подобно каплям не проходящего ливня. Даэн сидела, почти не дыша и не мигая, и держала Мару за руку, концентрируясь на себе самой, на ней, на Хартанэ, на мире вокруг. Кожа ведьмы была еле теплой – но Даэн ощущала ее как часть себя и твердо знала, что с Марой все будет в порядке, пока она сосредоточена и отвергает все сомнения. Существовали вещи, которые должны были стать нерушимыми в них, и лишь такая работа могла воздвигнуть их собственные крепости. Правда заключалась в том, что сейчас Даэн и впрямь держала на ладонях жизнь Мары – которую ведьма вложила в ее руки легко и просто, и Даэн просто приняла ее, как принимают дар и долг. Это действие было наполнено красотой и неумолимостью, которой Коршун искренне любовалась – однако все это сейчас не имело значения, потому что теперь она берегла две жизни. Впрочем, наверное, она всегда берегла две жизни; просто сейчас делала это осознанно и с полным контролем каждого вдоха. Серый день не менялся, дождь и не думал стихать. Даэн мерно дышала, снаружи наблюдая за маревом под аркой грота, а внутри себя – за связью и потоком. Покой, разлившийся где-то в груди, казался ей озером в безветренный день, а потому даже когда по нему покатилась странная, едва заметная рябь, Птица не ослабила контроль и не упустила ни пяди соединения с Марой. Разве что концентрация ее усилилась, теперь похожая на свернутую в тугую спираль пружину, готовую разжаться в любой момент. Прошло еще немного времени, и Даэн разглядела в завесе дождя тень, что была лишь чуть-чуть темнее серости окружающего мира – размытую и неясную, плавную. Тень проскользила мимо грота, появившись и вновь исчезнув; она была далеко, но рябь, тревожившая энергии, не стихала – и вибрация становилась все сильнее, все ощутимее. Она не походила на ощущение, что исходило от диких, она не походила вообще ни на что, что знала Даэн, и когда тень вновь возникла в поле зрения, теперь более темная и четкая, Коршун плавно шевельнулась, распределяя внимание иначе и направляя часть его и в тело. Это было немного сложнее, и связь снова едва ощутимо дрогнула, а вместе с тем страх вновь попытался впиться в нее. Даэн снова отбросила все прочь, плавно вынимая Крыло из ножен – и по-прежнему свободной рукой держа руку Мары. У тени были странные очертания – очертания зверя на четырех длинных ногах, и Даэн знала, что зверь, заглянув в грот, испугается и тут же уйдет. А тень вновь показалась: еще более темная, чем прежде, более четкая, она замерла в отдалении от их укрытия – а затем, подождав немного, направилась прямо к ним. Пока существо шло, рябь все усиливалась. Даэн не чувствовала страха – лишь предельную концентрацию, заполнившую все в ней. Она не знала, где сейчас находилась Мара, ощущала ли она то же самое – знала лишь, что должна держать ее, что бы ни случилось. Ожидание тоже растянулось, как и время, а тень обретала контуры, очертания, обрастала плотью. Иногда она останавливалась, будто прислушивалась к чему-то, а затем шла снова. Рукоять Крыла будто впаялась в ладонь, стала ее продолжением, и Даэн дышала глубоко и медленно, отсчитывая секунды до того, как нечто снаружи войдет сюда. Она не знала, что будет после того, да и это не имело значения. Все сейчас было лишним – все, кроме прямой и сильной связи, кроме точек ее – плотных огоньков, равномерно пылающих, густых и интенсивных. Дальше ей нужно будет действовать быстро, если незваный гость вознамерится потревожить их покой, либо же не действовать вообще никак. И строить предположения и гадать тоже было бессмысленно. Послышался шелест неровного шага, тихий шорох мелкого щебня. Даэн смотрела, держа в одной руке Крыло, а в другой – ладонь Мары, и не думала ни о чем: лишь рябь энергий все нарастала, как нарастала концентрация внутри нее. А потому в миг, когда существо вынырнуло из дождя и замерло на пороге грота, показываясь целиком, она ощутила далекое-далекое удивление, лишь самым краем задевшее ее и так и растворившееся в золотой сети связи. Перед ней, глядя на нее и вытянув длинную изящную шею, стоял не дикий – и не зверь. Это было нечто иное, третье: больше всего оно напоминало тонконогого оленя с ветвистыми, будто крона дерева, рогами. Эти рога были белее снега, их плавные переплетения больше напоминали искусно вырезанные мраморные узоры, которые могли бы сотворить эльфы – а по темно-серой шкуре причудливо перекатывались тени, черными разводами скользя по бокам существа. Черные же глаза ничем не отличались от глаз зверя – такие же маслянистые и бездонные, настороженные. Внимание Даэн привлек третий глаз, во лбу меж оснований рогов: он был голубой, будто небо, и в нем мелкой россыпью мерцали звездные искры. Существо так и застыло, не решаясь подойти ближе, и все три его глаза были обращены к Даэн. Она тоже не двигалась, по-прежнему сохраняя концентрацию и держась за Мару – и за Хартанэ, и за себя саму. Связь теперь дрожала, она колебалась, будто кто-то или что-то пыталось проникнуть в нее, как-то соединиться с ней, но Даэн не позволяла тому случиться. Тонкие ноги существа переступили – как-то нетерпеливо, словно требовательно, но Даэн не шелохнулась, не реагируя ни на что. Оно не собиралось уходить, смотрело на них – но и ближе не подходило. Краем глаза Даэн заметила еще одну тень вдалеке, и на этот раз зернышко тревоги все же упало куда-то в сердце, стремясь укорениться там. Позволить ему сделать это нельзя было, и Даэн попыталась еще усилить концентрацию; она почти ощущала ее неизмеримую тяжесть и давление, столь густое, что виски начало сводить острой болью – однако ослабить контроль она не могла: от этого зависела жизнь Мары. Существо издало какой-то певучий звук, больше напоминавший вздох костяной флейты – будто звало кого-то. А следом за этим Даэн ощутила, как одна из точек связи внутри нее начинает шириться, тяжелеть сильнее. Равновесие тут же пошатнулось, накренилось, и Даэн ощутила, как выстроенный ею контроль нарушается. Тело свело болью, она судорожно вздохнула – но вновь упрямо ухватилась за все точки, на которых концентрировалась до того: Хартанэ, Мара, она сама, пространство вокруг и странное существо напротив, Крыло в руке. Теперь уже сеть связи полностью была охвачена этим странным дрожанием, и на короткий миг Даэн показалось, что еще немного – и тревога все-таки захватит ее, еще сильнее нарушая ровность, которую она выстраивала; но к счастью ее, этого не произошло – и вместо того все встало на свои места. Когда дрожание стало невыносимым, а давление, казалось, уже ломало кости Даэн, мимо существа в грот метнулась серебряная тень, и точка в груди Даэн, связанная с Марой, почти солнцем засияла. Она еще успела понять, что испытывает облегчение, а затем туманная волчица скользнула к телу ведьмы, и связь тут же скрутилась тугим узлом, потеряв опоры. Вместе с Марой Даэн вскрикнула, на миг ожегшись о силу, текущую внутри – а затем все стихло; осталось только их общее дыхание, рваное и жадное. Темнота под веками, в один момент ослепившая ее, постепенно уходила, и Даэн часто заморгала, не выпуская из рук ни Крыла, ни ладони Мары. Вскоре зрение вернулось, и она тут же вскинула голову, готовая в любой момент сорваться с места – однако спешить было некуда: арка грота пустовала, в ней не осталось никого, и только серая пелена дождя по-прежнему завешивала мир. - Что случилось? – отдышавшись, хрипло спросила Мара. – Кто был здесь? Ты держала меня – но я услышала зов и сразу поспешила обратно. - Я не знаю… - Даэн поняла, что озирается по сторонам, словно ищет подтверждение увиденному – но отыскать его не может. – Я не знаю, что видела… Это не был дикий. Но и дать этому имя я затрудняюсь, - помолчав, она взглянула на Мару. – У тебя получилось? - Я не успела дойти до Гарварны, - покачала головой та, потирая середину груди кулаком. – Ощутила зов – не знаю, твой ли, чей-то еще… Я не стала медлить. Даэн кивнула, вновь поднимая голову и вглядываясь в стену дождя. Там было пусто, тени больше не ходили вокруг – и в голову пришло лишь одно объяснение, которое могло быть правдивым. - Кажется, есть духи ближе, чем в Гарварне, Мара. И кажется, пока их ищешь ты – они ищут тебя.