Дикая охота. Руины рассвета

Камень вокруг них был светло-серый – и непривычно гладкий, отполированный чуть ли не до блеска, а еще – твердый. За время, проведенное на пустошах Дир-Киридана, Мара отвыкла от такой породы, и находиться в опустевшей крепости было странно: она казалась единственным жестким объектом, несокрушимым и постоянным, а всему прочему хватило бы одного-единственного порыва ветра, чтобы развеяться бурой пылью над обнажившимися костьми земли. Похожее ощущение возникало, когда они с Даэн находили заброшенные башни, а потому Мара окончательно уверилась в мысли, что постройки в долине Боргур принадлежали горринарам. Дождь кончился вскоре после того, как она возвратилась в тело – но серая хмарь по-прежнему застилала небо, а земля под ногами размокла и покрылась глянцевитыми пятнами грязных луж. Никаких следов возле пещеры не было, даже энергии молчали, не сохранив ни тени чужого присутствия. Однако Мара была уверена в том, что ощущала колебания в выстроенной ими с Даэн связи, и природа этой вибрации могла брать свое начало лишь из одного источника: существа Бессмертного где-то поблизости. Ей раньше не встречалось создание, которое напоминало бы то, что описала Птица – а потому ныне она ощущала легкое волнение; едва ли они предполагали, что найдут здесь духа… И была бы возможность – она не раздумывая пошла бы по цепям его следов, чтобы выяснить, для чего он явился к ним, да и вообще – кем был, почему покинул вместе с собратьями чертоги Бессмертного, уходил ли в них или жил иначе, по иным законам бытия? Но мир не дал ей ни единой подсказки, где мог бы находиться незваный гость, а потому они направились к бастиону в надежде, что хотя бы там отыщут часть ответов на вопросы, которых все больше становилось. Им пришлось подняться из низины на склон, выбираясь на тропу, укрепленную с отвесной стороны каменной кладкой. Со стороны она выглядела неприметной, ненадежной, но на деле оказалась широкой и добротной. Сама дорога была вымощена тем же камнем, и Мара, идя по ней, бездумно скользила взглядом по тонким заполненным водой бороздкам, разделявшим камни: они собирались в сложный узор, а расстояния между отдельными фрагментами не хватило бы и для самой тонкой травинки. От тропы исходило ощущение старости, монолитности и какой-то очень прямой и простой силы – так же чувствовался древний тис, у могучих корней которого каждый год протягивали зеленые ладошки к небу хрупкие цветы. Но еще здесь была пустота – очень много пустоты, тоскливой и голодной, и Маре слышалось в том невыплаканное горе оставленной земли. По обеим сторонам от дороги через равные промежутки ближе к крепости вырастали своды арок, поддерживаемых гранеными колонами с ребристыми боками. Если бы кому вздумалось такую колону разрезать поперек, на сколе она была бы похожа на звезду с множеством лучей, так казалось Маре. Вершину арки венчали смотровые площадки, взобраться на которые можно было, имея при себе разве что крылья; иных способов подняться туда они с Даэн не обнаружили. Впрочем, раз уж горринары, которых иначе звали еще орлиными детьми, могли летать, для них подобная задача трудности не составила бы. На самых подступах к бастиону Моркир тропу перерезал овраг, со дна которого поднимался пар – и тянулся тот же странный запах, что и от источников на перевале. Приглядевшись, Мара увидела мутную речушку: над ней причудливыми клубами скручивалась туманная взвесь, а откуда-то издали из глубины оврага доносился шелест, похожий на звук падающей с высоты воды. Пропасть пересекал каменный мост, обрамленный все теми же колоннами, разве что более тонкими и поддерживающими не смотровые площадки, а обыкновенную двускатную крышу. - Кажется, в горах неподалеку водопад, - негромко проговорила Даэн, озвучивая ее собственные мысли и первой ступая в арочный коридор. Мара ничего не ответила, направляясь следом и чутко прислушиваясь: по-прежнему вокруг никого не было, и покуда Моркир производил впечатление величественное, но гнетущее. За мостом начиналась земля камня – гладкого, серебристого, цветом напоминавшего светлую-светлую сталь. В солнечные дни, должно быть, стены бастиона сияли подобно маяку… Вдвоем они вышли на площадь правильной восьмигранной формы, по углам которой вырастали башни, уже знакомые им, разве что гораздо выше. Между ними были протянуты на разных уровнях галереи – не украшение, но необходимость, защита от врагов. Напротив моста на противоположной стороне площади поднималась гладкая стена, окружавшая бастион сплошной преградой – и только распахнутая арка ворот вела внутрь. Переглянувшись с Даэн, Мара сделала было шаг к ним, как вдруг откуда-то из-за стен донесся тихий звук, эхом перекатывающийся над камнями: тонкий мелодичный зов, не птичий и не звериный, похожий на долгую трель флейты. Даэн встрепенулась: - Я уже слышала этот звук… То существо – оно издало его, когда ты была в теле духа, и я чуть было не упустила связь. - Значит, оно внутри, - Мара прислушалась к голосу незнакомого создания, тут же погружаясь в мир тонких сил. Все вокруг пронизали цветные сполохи, здесь отчего-то тусклые и будто бы ослабевшие – и по ним тоже катилась рябь, напоминавшая эхо. Медленно она затихала, растворяясь в пустоте, и вскоре вибрация исчезла, словно не было ее. Даэн взглянула на нее – пронзительно, так, как умела смотреть лишь она. - Оно может быть опасно? - В мире все может быть опасным – хоть зверь, хоть дух, хоть человек, - отозвалась Мара. – На всякий случай – будь готова. Я ничего не могу сказать, покуда не узнаю его. Судя по всему, Даэн не особенно радовалась тому – но им необходимо было попасть в Моркир, а раз все сводилось к одному, Мара не видела смысла тянуть. Присутствия – чьего бы то ни было – она по-прежнему не чувствовала; только эхо странной песни искажало узор пустоты. Их собственные шаги были гулкими, усиленными тишиной мокрого от дождя камня, но ничьей другой поступи Мара не слышала. Стена, обнимавшая бастион, была многоуровневой: расположившаяся на отроге крепость имела несколько ярусов, каждый из которых опоясывало оборонительное кольцо. Основная стена оказалась самой широкой – вдвоем с Даэн они прошли через три арки врат, настежь распахнутых, словно Моркир ждал ушедших хозяев, и очутились в настоящем лабиринте. Каменные башни со смотровыми площадками наверху не имели входов, и спуститься на них можно было лишь с воздуха. Архитектура казалась Маре странной: над тяжеловесными башнями высилась следующая стена, и за ними, насколько могла она судить, прятались жилые улицы, внутренние кольца обороны – и облицованные все теми же серебристыми плитами арки, ведущие в скалу. Но почему-то издали Моркир показался ей легким, почти летящим над скалами, и вместе с тем – жестким, несокрушимым, и сейчас это ощущение лишь подтверждалось. Мара не могла назвать это место красивым, но оно обладало странным изяществом – таким же, каким обладала обглоданная временем кость. Башни располагались так, что между ними образовывались путаные переходы. Пришлось поплутать, прежде чем они наконец вышли ко второй стене – и еще пройти вдоль нее в поисках входа. Врата тоже оказались распахнутыми, на массивных створках не было ни единого признака того, что бастион осаждался. Мара колдовским взором оглядывала каменные постройки правильной формы с высокими сводами, поддерживаемыми целыми рядами тонких граненых колонн, но энергии словно давным-давно забыли контакт с живыми существами. С некоторых открытых балконов вниз спускались те же лозы, что встречались им на перевале, кое-где дышали паром аккуратно устроенные криницы и бассейны с невысокими бортиками. Двери во многих домах и мастерских зияли пустотой, приглашая войти, но приглашение это добрым и сердечным не казалось. Мара передернула плечами, пытаясь сбросить неуютное чувство, однако едва ли в том был толк; тихий и пустой Моркир не дышал, и от того становилось все тревожнее с каждой секундой, что они находились здесь. И пускай диких поблизости она не ощущала, а запустение, поглотившее бастион, давило и беспокоило. - Я бы осмотрелась, - негромко предложила Даэн. – Возможно, стоит заглянуть в дома – жители и защитники крепости не могли исчезнуть бесследно. Должно быть хоть что-то. - Энергии не помнят здесь ничего, - Мара вновь погрузилась в мир – но тот молчал, сонный и какой-то неподвижный. – Будто и впрямь все ушли, не оставив ни единой зацепки. Но так не бывает… Если одну нить вырвать из узора, образуется Занавесь – а при ней есть ее Хозяйка, и она помнит все о том, что произошло. Здесь же нет никакой памяти. Да и я представить не могу, что нужно сделать, чтобы стереть следы живого, сохранив оболочкой то, в чем это живое когда-то творило себя. - Мы прекрасно знаем, с какой силой имеем дело. Как знаем и то, что разрушительность и безжалостность ее не имеет границ, - Даэн, оглядевшись по сторонам, посмотрела на нее, и брови ее нахмурились. – Ты выглядишь неважно… - То-то уж новость… - попыталась отшутиться Мара, но Птица лишь качнула головой: - Нет. Ты бледная. И дышишь тяжело. Ведьма чуть заметно поморщилась: пожалуй, скрывать очевидное и впрямь не имело смысла. Оглядывать Моркир колдовским взором почему-то было больно, и приходилось прилагать усилия для того, чтобы контактировать с силой. Напряжение свело затылок, а в виске толчками пульсировала острая боль. Нехотя оттолкнув от себя многоцветие сполохов энергии, Мара вздохнула: - Вокруг нас – сильное искажение, но я не могу понять его природу. И пока что все, что я делаю, только отнимает у меня силы. Энергии действительно не помнят ничего в этом месте, и восстановить произошедшее с их помощью я не способна. - Значит, мы найдем иную возможность, - твердо проговорила Даэн. – Я обыщу несколько домов, посмотрю, что там. Потом попробуем пройти на третий ярус, к внутренним помещениям – может быть, удастся что-то найти там. Побудь здесь, подожди меня и восстановись. И если ощутишь тревогу или опасность – зови немедля. Мара только кивнула. Опасности как таковой она не чувствовала – но вместо нее было тяжелое ощущение вывернутой наизнанку пустоты, и от того становилось не по себе. Даэн направилась к крыльцу одного из домов, поднялась по каменной лестнице и скрылась в дверном проеме, а ведьма аккуратно присела на ступени, чувствуя легкое головокружение. Она давно уже не испытывала ничего подобного, уж тем более – совершая с силой простейшие действия, которые были по зубам и самой неумелой ведунье. Эхо шагов Даэн доносилось до нее, приглушенное стенами, и звук этот немного успокаивал. Мара сосредоточилась на нем, прикрыв глаза и глубоко дыша; если концентрируешься на простых вещах – становится легче, она хорошо это знала. Вскоре Даэн вышла – и к тому моменту боль в виске немного утихла; Птица положила ей руку на плечо, отрицательно качнула головой на вопросительный взгляд Мары, а затем направилась к трехэтажному зданию напротив. Улица вскоре опустела, и тишина вновь накрыла Моркир невидимым покрывалом. Тело само хотело избавиться от неприятного ощущения, и Мара вновь встряхнулась – и тут же застыла, прислушиваясь: кто-то шел к ней по каменным плитам, и поступь была легкая и совершенно точно нечеловечья. Поднявшись на ноги, Мара напряженно всматривалась в пустоту меж стен, откуда шел звук. Тот нарастал, и вскоре оно вышло к ней – существо, при виде которого она замерла, пораженная до глубины души. Оно тоже остановилось, зачарованное и настороженное, позволяя Маре разглядеть себя. Даэн очень точно описала духа, но все же ведьма залюбовалась им – изящным, легким и гибким, с телом цвета черненого серебра, белоснежными ветвистыми рогами и голубым озером распахнутого во лбу ока. Стараясь сохранять ровность сознания, Мара позвала Бессмертного, прося Его прийти сейчас и дать духу ощутить их единую кровь, единую природу. И вскоре тот, чуть наклонив голову, сделал первый робкий шаг – и медленно пошел к ней. Она наблюдала за ним бездумно, открывая ему собственное сердце, абсолютно уверенная в том, что дух не причинит ей вреда. И чувствовала, как существо словно тянется к ней, и чем ближе оно подходило, тем сильнее был этот безмолвный зов. Дух остановился совсем рядом, и теперь она и без колдовского зрения видела бледное сияние, что окутывало его, как и всякое дитя Бессмертного. Плавно и осторожно Мара протянула к нему руку, давая возможность подойти еще ближе и коснуться своей ладони. - Мара! – напряженный голос Даэн заставил существо вздрогнуть всем телом и попятиться назад. Оно словно вытянулось, готовое в следующий же миг сорваться с места прочь, и Мара, не оборачиваясь к замершей на крыльце Даэн, негромко и спокойно произнесла: - Тише. Он не опасен, - с этими словами она сама очень осторожно подступила к духу, не опуская вытянутой руки. Тот едва заметно дрожал, обратившись тонкой и звонкой струной, но не уходил. А Мара очень хорошо знала, что духи никогда не приходили к живым просто так. Живые шли к ним гораздо охотнее, а сами дети Бессмертного искали контакта лишь в случаях нужды – или из любопытства, которое порой могло быть жестоким в людском понимании. Тихо, чтобы не спугнуть существо, Мара проговорила, дублируя образами собственные слова. – Ты уже знаешь нас. Ты приходил к нам – ты или тот, кто крови твоей. Не бойся. Дух еще некоторое время стоял неподвижно, будто решая что-то для себя, а затем все же подошел, вытягивая длинную шею к ней. Мара не шелохнулась, и когда нос создания дотронулся до ее пальцев, по коже привычно разбежались иголочки молний. Что-то внутри нее радовалось ему – так звонко и искристо, что хотелось смеяться. Он тоже был частью Бессмертного, частью ее мира, в котором нерушимая связь соединяла сияющие незримым светом сердца, и его присутствие здесь и сейчас было еще одним чудом, о котором она и просить не смела. Мара скучала по ним, всем своим существом скучала – потому что привыкла за долгие годы чувствовать духов, и долгая разлука заставляла ее тосковать. Да, множество граней любви она знала, и эта любовь берегла ее всюду, куда бы ни шла – но духи были той частью ее жизни, место которой не могло бы занять что-то иное, каким бы светлым и необходимым ни было. Все в мире занимало свое место, все в мире сплеталось в бесконечно прекрасное полотно, и еще одна нить его ныне напитывалась цветом и плотностью. Существо прильнуло к ней сильнее, прикрывая черные звериные глаза, а голубой все так же смотрел прямо ей в лицо, и Мара легко открылась ему, едва ли не с разбегу с головой ныряя в марево языка видений. Горы, шершавые горы, полные воздуха и жарких суховеев. Каменные плиты, под светом солнца чуть заметно отражающие лазурь неба – и города, что в этом свете кажутся укрытыми прозрачным голубым шелком. Утренние молочные туманы над горячей водой в долинах. Высокие живые с изгибами огромных орлиных крыльев за спиной. Они смотрят прямо, доверчиво улыбаются, с их губ слетает слово. Кьятал. Внутри – узнавание, радость, правильность. - Имя ему – кьятал, - заговорила Мара, наблюдая из-под полуприкрытых век и осторожно поглаживая голову духа. Тот, казалось, ощущал ее ласку – и нуждался в ней, как потерявшийся в лесу ребенок. Она продолжила, бережно скользя ладонями вдоль его хребта. – Так его – их всех – называли люди этой земли. Это их имя. Иди ближе – ему пока боязно, но любопытно. Даэн неторопливо подошла, остановившись на почтительном расстоянии от духа. Как и кьятал, она ощущалась настороженной, и Мара не сумела сдержать улыбки: эта женщина была гораздо больше дочерью Бессмертного, чем ей самой казалось… - Это их земля – потому леса не помнят их, - чувствуя странную нежность, от которой сердце так и щемило, Мара погрузилась в видения – они оживали, стоило только вглядеться в россыпь искр на поверхности голубого озера. – Они – дети старого мира, дети изначального времени… - под веками появился образ, уже виденный ею: женщина в звездном саду, рисующая светлой рукой узоры на камнях. Это было ожидаемо, а потому удивления Мара не ощутила – лишь все та же самая спокойная, тихая радость узнавания пела в сердце. – Кьяталы явились вместе с веллями, солнцеликими; велли дали им имя. Им – и другим первым духам, вышедшим из пустоты. - Значит, они древнее духов Гарварны? – в голосе Птицы слышалось искреннее удивление. Мара качнула головой, неторопливо распутывая ворох образов, которые так спешил передать ей дух. - Все духи обитали в пустоте с самого первого мига ее сотворения. Они рождены одновременно – но в мир являлись не сразу. Их кровь – древняя, а тела могут быть и молодыми. Есть души, которые, уходя в пустоту, желают обрести плоть и возвращаются духами; их принято считать юными – потому что они узнают радость мира и пьют ее большими глотками. Эта радость будет с ними сотни веков, прежде чем на смену ей придет и иное. Они такие же, как мы, и у них тоже есть путь, за который приходится платить, страхи, тоска и боль – только все это дано им во стократ больше, потому что открывается непосредственно и полно. И так же честно, как открытая рана. Этот образ тоже был подсказан кьяталом – и Мара внезапно поняла, насколько он точен, гораздо точнее всех возможных слов. Любой дух и впрямь больше всего напоминал лишенное кожи и всякой брони существо, мягкое голое сердце, которое познавало мир каждой своей частицей, пропуская через себя сокрушительный поток жизни. То, что было принято называть древними духами, отличалось от молодых лишь способностью никак не реагировать на тот избыточный шум, что неизбежно создавался, пока Колесо оборачивалось. И более – ничем. И привычных категорий добра и зла для них попросту не существовало, это Мара знала и раньше – но теперь вдруг осознала еще полнее. Живые с крыльями – единокровны, пускай и чужие. С ними есть единение, с ними есть связь, их руки наполнены нежностью. Они знают небо – так же, как знает небо древняя птица памяти, сестра. У нее было семь обличий, а под крылом ее приют находила гроза. Птица памяти больше не живет здесь, но небо хранит ее песни, и эхо этих песен живет в облаках – и оседает на перьях единокровных… - Кьяталы связаны с Фьорой, - было трудно переводить образы в слова – часть значений могла безвозвратно исчезнуть, не найдя себе облика в простых звуках. Мара старалась не упустить ничего, а кьятал торопился дать ей знание о себе, словно от этого зависела его жизнь. И ей тоже приходилось торопиться – а от того было немного непривычно: человекоподобные духи, вроде иль-вэане, тянули видения, выплетали их искусным точным кружевом, позволяя ей полюбоваться каждой ниточкой чудесного узора их восприятия, их ощущения. Кьятал, звероподобное существо, не знал этой искусности – он знал ослепительную правду единовременного бытия всего, простого и монолитного знания о сути вещей, которая всегда была целой и неделимой на отдельные ниточки. А поэтому и образы, которые он передавал, были хаотичными, объемными, и приходилось быстро распутывать их, словно бы вытаскивая из клубка драгоценные камни. – Вместе с Фьорой они – то, чему местные дали имя «звери памяти», или «звери эха». Да, наверное, так – звери памяти. Фьора… ушла на восток, когда в мире стало мало Бессмертного. Она ушла к тем, кто берег Его силу. А кьяталы остались здесь. - Наверное, так Фьора и оказалась в Аларисе, - помолчав немного, Даэн хмыкнула. – Мне казалось, что рассказанная Миерной сказка – только выдумка… - Лишь та часть, в которой речь идет о творении мира, - Мара рассеянно улыбнулась. – Эльфийское предание сохранило неизменные элементы, но обрамило их в красивую легенду. Сколько сказок в мире о том, что уже встречалось нам? И сколько истины в тех сказках? – она бережно дотронулась до гладкой поверхности рога кьятала, ощущая под пальцами хрупкость. Духи не обладали плотью в привычном телесном смысле, они были иными, и чувствовалось это всегда странно. - Почему они зовутся зверьми памяти? – по голосу Мара слышала, что Даэн хмурится. – Миерна говорила, что Фьора забирает память – и дарует либо радость, либо печаль… Они способны сделать то же самое? Ее вопрос легко было обратить в образ – и гораздо труднее было бы пройти обратный путь, от образа к словам. Ответ казался размытым, туманным, почему-то он был окрашен странной печалью, природы которой ведьма пока не понимала. - Кьяталы не забирают память – они отдают ее, - пояснила она, узнавая духа – и открывая то же самое знание для Даэн. – Все, что видели они, ты можешь узнать, заглянув… в них, - она указала на голубое око во лбу создания. – Все, что видел ты сам, ты можешь подарить им, не лишившись этого воспоминания. С ними можно обмениваться. Поэтому они привязаны к людям этой земли – а те привязаны к ним. Они издревле жили в мире и покое бок о бок, с тех самых пор, как горринары пришли сюда. - Насколько я помню, горринары – перворожденная раса, вроде веллей… Я полагала, что люди вытеснили их сюда – и что раньше они жили повсеместно. Даэн не задала прямого вопроса, однако и Маре этот момент показался неясным. Она попыталась убрать руки и отступить немного, чтобы дать кьяталу возможность контактировать с ними обеими – или же отдохнуть от человеческого касания, однако дух буквально рывком вытянулся следом за ее ладонями, словно не желая терять контакта. Это немного удивило ее: редко дети Бессмертного так явно искали телесного ощущения, и если уж искали – то куда как чаще это были человекоподобные духи или ласковые бестрепетные огоньки, которым была знакома та самая обыкновенная радость, простая и искренняя. Кьятал снова показывал ей цветные фрагменты своей памяти, что сменяли друг друга с немыслимой скоростью, и Мара заговорила, вновь стараясь не упустить ничего. - Они пришли из-за воды тысячи лет назад. У них было немного иное имя, нынешнее похоже – но слово кажется другим. Горринарами они назвались, обосновавшись здесь и отказавшись от… прежней памяти. В том тоже помогла Фьора. Они обрели здесь свое место, узнали язык этой земли. Они очень связаны с миром. Теснее, чем люди. Они погружены в него, и потому кьяталы чтут их, как своих братьев, и принимают их как единокровных. Будто горринары – наполовину духи, или что-то в этом роде. Я не совсем понимаю, это сложно как-либо объяснить. - Но откуда они пришли? И от чего отреклись? Если Фьора помогла им – значит, они должны были контактировать и с веллями, и с эльфами, - предположила Птица, все же подойдя немного ближе. Теперь и она могла бы дотянуться до существа рукой, но не делала того, по-прежнему не желая тревожить. Мара слушала ее, любуясь тем, как мерцали искорки звезд в голубой радужке кьятала. А он слушал их обеих, улавливая всем существом то, что они хотели узнать – и без единого слова отвечал, передавая Маре образы – один за другим. - Они знали – и тех, и других. Они были как-то связаны с эльфами – очень давно. И… - она в первый миг даже подумала, что ошиблась и неправильно разгадала видение, но, погрузившись в образ глубже, лишь уверилась в том, что увидела: живой с крыльями – и живая с лозой в волосах, сын неба и дочь древ. – И с дриадами тоже были связаны. У них был союз и мир. Небо, полное жаркого ветра и вызревших, будто спелые ягоды, красок. Горные города в голубом шелке утреннего света. Дороги в пустыне, по которым тянутся караваны – и смешные двуногие существа, маленькие и громкие. Они похожи на маленьких птичек, и одни из них кое-как пытаются удержаться в воздухе на покуда еще не окрепших крыльях, а другие – с серебряными макушками – бегут за ними, смеясь и пытаясь дотянуться до них. Высокие двуногие, братья и сестры, встречаются в долинах, и начинаются дни долгой радости, когда духи приходят с гор, чтобы насладиться чистой, как весеннее небо, добротой. Эти образы были конкретными, плотными и четкими. Их по-прежнему трудно было осознать в один момент времени и распутать, но Маре это удавалось – и дивилась она тому, как сильно различался язык видений у духов. Кьятал говорил с ней образами, которые мог бы правильно прочесть любой человек – и, наверное, потому каждый мог обменяться с ним воспоминанием. Увиденное сейчас тоже удивило ее, и на один миг она обернулась к Даэн, чтобы взглянуть ей в лицо. - Судя по всему, войнам предшествовала жизнь в мире. Если захочешь – он покажет тебе то же самое, что показал мне; он помнит время, когда вражды меж дриадами и горринарами не было. - Эльфы пещер тоже когда-то были союзниками эльфов Верданора, - Даэн склонила голову набок. – Так что даже при условиях былого мира война вполне ожидаема – но любопытно, что стало ее причиной. И почему отношения между регионами сошли на нет, если раньше все было благополучно. Мара отстраненно кивнула, снова поворачиваясь к духу. Она не знала, стоило ли задавать этот вопрос, имел ли он значение – но все решилось само собой: откуда-то издалека, из внутренних уровней бастиона, как ей показалось, вновь донеслась долгая зовущая трель, и кьятал, услышав ее, беспокойно тряхнул головой – и ответил на зов, тем же самым мелодичным звуком, протяжным и отразившимся эхом от стен. Теперь уже Мара кожей ощутила вибрацию энергий, их дрожание и рябь, что вдруг прокатилась по ним, будто кольца по воде. Дух отпрянул от нее, сделав несколько шагов в том направлении, откуда пришел зов, но тут же обернулся, глядя теперь и звериными глазами, как-то требовательно и прямо. - Это все мы можем узнать и потом, - негромко заметила Мара, обращаясь то ли к Птице, то ли к духу. – Если Бессмертный позволит, ответ будет найден. Постой. Помоги нам. Мы пытаемся узнать, что произошло здесь – и найти тех, кто выжил. Мы знаем, что за беда на этой земле. Я хочу помочь – но мне нужно знать, что случилось. Дай мне эту память, если я могу просить о том. Ты зачем-то пришел к нам, и если я сумею, то помогу тебе в ответ. Кьятал, переступив с ноги на ногу, словно нехотя вернулся – и Мара чувствовала, как он встревожен, как что-то гложет это странное существо. Дух подошел к ней, снова вытягиваясь и закрывая черные глаза; скорее всего, так он позволял телесному зрению исчезнуть и мог передать точно все, что видел прежде, потому что образы обострялись и обретали плоть. Мара вгляделась в него, тоже отбрасывая прочь все внешнее и погружаясь с головой в видения. Формулировать мысли было трудно, но она заговорила, сразу пересказывая Даэн все, что видела сама. Тысячи лун назад пришло черное время – сотни лет назад. Была женщина-холод – и была женщина-зверь, знавшая голоса неба, голоса камня, голоса воды и голоса огня. У женщины были глаза зверя и черная порченая кровь, а еще она умела петь. Ее песни чаровали, им живое существо корилось – даже если воли его на то не было. Ее песни отравляли дочерей древ, но детей неба и зверей памяти не могли коснуться, потому что дети памяти берегли дар прежней своей земли, драгоценное сокровище – осколок Солнца. Он оберегал их от песен, и когда дочери древ пришли к ним просить помощи, те согласились, не раздумывая. Они отдали дочерям древ осколок Солнца, и те увезли его на свою землю, обещая вернуть, как только черное время пройдет. А дети неба, умевшие говорить с миром, ушли в свои горные города, сговорившись с солнцеликими – чтобы те защитили их, укрыли щитом от бед. Некоторые звери памяти вошли в их убежища, иные же остались в долинах – и женщина-зверь пришла за ними. Она увела их за собой, туда, откуда выхода не существовало, чтобы держать их своими игрушками – и чтобы с их помощью видеть все, что видели они. Ее скоро не стало, но пленников она не отпустила, потому что дорогу назад из межмирья почти невозможно отыскать. Их тоску и боль знали оставшиеся в городах живых звери памяти, знали и дети неба, и много в том было горя. Щит солнцеликих рассеялся, когда черное время прошло – и дети неба потребовали назад у дочерей древ свое сокровище. Но мать дочерей древ, первая из них, не вернула осколок Солнца – сказала, что отдала его разноглазой Царице-Судьбе, чтобы та защитила ее народ; ибо сокровище детей неба не спасало их. Царица-Судьба унесла с собой оберег – так говорила мать дочерей древ, но дети неба не взяли на веру ее слова. Обманом дочери древ забрали себе осколок Солнца – так решили дети неба, и мир между ними был расколот. Время идет, и нет дара на бурой земле, нет его и на землях зеленых, и где этот дар – никому не ведомо, а война так и тянется. Было много бед с тех пор, и следом за одной бедой пришла другая: звери памяти, заточенные в вечности, исчезли – будто не стало их, будто не стало самой вечности, в которой и томились, и боль этой утраты всколыхнула снова ярость в сердцах. Тогда и пришла иная женщина, странная женщина-змея, обещавшая возмездие, а с нею были иные – и был с нею зверь. Им открывали двери, и они входили в двери и выходили из дверей прочь. А после из домов выходили не дети неба – а что-то, чего раньше не знала эта земля, и у них был голод, что волок их на юг и на восток, следом за ветром. Им хотелось и зверей памяти – сделать их снова единокровными, своими. Но их глаза теперь были слепы, потому что с миром их больше не связывала общая кровь, а потому они не могли увидеть зверей памяти и были отсечены от всего, что соединяло их прежде, и не помнили больше ничего. Они лишены взгляда – но обладают песней, которая способна отравить и разрушить; этой песней они пьют силы мира, пьют и память. Вся память, отнятая ими, бережется в их белом оке, подобно тому, как бережется она в глазах зверей памяти, и их хозяйка благодаря тому видит то, что видят они, подобно тому, как дети неба видели все, что видели звери памяти. В городах, где когда-то стояли щиты солнцеликих, камень еще помнит древнюю силу – и звери памяти ушли в подземелья, схоронились там, потому что только эта сила и может укрыть их – и она же гонит прочь порченых детей неба. На севере остались горстки чистых детей неба, но звери памяти не могут прийти к ним, потому что беззащитны вдали от их пустых городов. А в вас, пришедших, есть кровь зверей памяти, сила солнцеликих и сила, которой страшатся порченые дети неба. И звери памяти пришли к вам, потому что в черный час больше никто не сумеет защитить их. Звери памяти просят помощи. Просят вернуть их домой – под крыло детей неба. Зов повторился, став настойчивей, и кьятал, не став больше временить, на легких ногах поспешил прочь. У одного из зданий, где улица заворачивала за стену, дух остановился, оборачиваясь к ним – будто поджидал их. Мара часто моргала, восстанавливая всю картину произошедшего здесь, в Дир-Киридане, и сказать, что эта картина нравилась ей, она не могла бы. - Значит, в Дир-Киридане остались горринары, до которых дикие не добрались, - спустя несколько секунд молчания молвила Даэн. – И у нас есть шанс отыскать их. - Выходит, что так, - согласилась Мара, первой делая шаг следом за кьяталом. – И может быть, тогда мы сможем прояснить хоть что-то – большая часть из того, что он передал нам сейчас, непонятна мне. Что такое осколок Солнца? И кто такая Царица-Судьба, о которой говорили им дриады? Какую защиту он давал, и давал ли… - Мы пойдем за ним? – спросила ее Птица, одним вопросом подводя черту и позволяя Маре принять решение. Ведьма колебалась буквально несколько мгновений – и наконец кивнула. - Да. Мы пойдем за ним. В конце концов, мы искали путь и подсказку – что ж, вот они. Если удастся отнять у невесты Королевы Зимы слуг, это решение не было напрасным. А если удастся обрести союзников на полях сражений – тогда мы тем более сделали правильный выбор. Судя по всему, Даэн безмолвно согласилась с ней – потому что тоже сделала шаг к кьяталу. Зверь памяти, окинув их долгим взглядом, вновь запел, а затем поспешил к внутренней стене, и эхо его шагов вторило их собственным шагам. Их путешествие в одиночестве закончилось – и спутника они нашли самого неожиданного из всех, кого могли бы встретить.