Дикая охота. Руины рассвета

Сила была повсюду. Ее интенсивность зашкаливала вокруг Ати, и тяжелое густое ощущение наполнило воздух, похожее на запах грозы в середине лета перед самым ее началом – когда зной становится почти невыносимым. Кажется, что еще чуть-чуть – и он раздавит тебя, и болезненно-рыжая дымка на горизонте так и не сменится свинцовой тяжестью туч, и время просто потечет дальше, так и оставив тебя, сломленного и смятого, где-то на пустошах выжженной земли, не помнящей дождей. Еще это напоминало огромную кипучую волну, которая все нарастала и нарастала, и ветер ярился, заставляя ее ощетиниваться гребнями, словно диковинного дракона. Ати была у самого подножия этой волны, она могла только задирать голову все выше, силясь рассмотреть венчанную молниями и пеной вершину – но и той видно не было… Ей оставалось лишь чувствовать, как сила поднимается вокруг нее, рождаясь в сердцах ее сестер по Крыльям, становится плотной, почти материальной, накрывает всех их с головой – и растет еще дальше и выше, к стопам самой Хартанэ, наверное, чтобы вымостить Ей дорогу в мир. Сила была вокруг – но не в самой Ати. Вместо золотого устремления, густого, словно смола, она ощущала в груди гулкую пустоту, безразличную и холодную. Изредка, будто отвечая на зов других сердец, ее собственный Дар слабым огоньком трепыхался за ребрами – и обессилено затихал, неспособный распахнуться вместе с ними. Это походило на мерцание свечи, оставленной у крыльца ноябрьским холодным вечером: рано или поздно язычок пламени растает, не выдержав натиска ветра. Однако он светил, пока мог, и Ати ему не мешала. Поначалу – пыталась помочь разгореться ярче, взывая к Шестикрылой, прося Ее прийти и к ней, буквально молясь о единении с Ней, но все было без толку. Я просто буду делать, что должна. Какая разница, с Тобой или без Тебя? Мысль отозвалась внутри едким и странным злорадством, будто что-то в Ати радовалось безразличию Богини, желало, чтобы она ощущала себя покинутой, лишенной поддержки, жалкой… Дар вновь на короткий миг опалил изнутри грудную клетку, и Ати от неожиданности вновь принялась хватать ртом воздух, пытаясь прийти в себя. Все Птицы вокруг нее дышали мерно и спокойно, ожидая мгновения, когда Хартанэ поведет их Танец – и лишь она одна в строю напоминала выброшенную на берег рыбу, беспомощно бьющуюся на камнях в попытке сделать вдох. После перехода через Врата Сторон Улака раздала указания Старшим Птицам, построила отряд и приказала ждать. Раньше Ати не доводилось перемещаться так, и первые несколько минут она не осознавала ни собственное тело, ни пространство вокруг. Впрочем, страх быстро вытеснил все прочие чувства: Лорелей отправила вместе с Улакой шестьдесят Птиц, и эта цифра была ничтожно малой на взгляд Ати. Элан любил цифры – во всяком случае, раньше. Ати хорошо помнила, как он играл с другими мальчишками, если гостил в Нернаэнне. Из речного песка у корней растущих на берегу деревьев они строили замки, хвойные иголки, прутики и камешки были им войсками… Перед игрой брат заставлял мальчишек продумывать численность «войск», говорить, сколько у них «лучников», «пеших», «конных» - ребятам не нравилось такое занудство, но на первых порах они соглашались называть конкретные цифры, а не хвалиться бесчисленными непобедимыми армиями. Элан настаивал на том, что все должно быть правдоподобно с серьезностью, так не вяжущейся с детским его круглым лицом, и мальчишки почему-то соглашались с ним. Наверное, в такие моменты он казался очень умным, не по годам взрослым – Ати, молча наблюдавшая за этими играми, и впрямь считала Элана едва ли не мудрецом. Впрочем, стоило брату завоевать замок очередного противника, как мальчики начинали шуметь, обижались и уходили. В конце концов, недоумевающий Элан оставался один с Ати и огорченно говорил ей, что ведь он правда не обманывал ребят, и что один конный стоит нескольких пеших, а потому его победа при той численности войск, которую они называли, неоспорима… Ати соглашалась с ним, даже не вдумываясь в его слова – но доверяя ему безоговорочно. Она в цифрах ничего тогда не смыслила, а Элан был старше ее на целый год; и еще он был умным – это все говорили и все знали. Как ему не верить? Позже она тоже столкнулась с цифрами, когда началось ее обучение в Гильдии. Крылатые рассказывали, что несколько диких могли опустошить полностью небольшое село. А стаи, состоявшей из тридцати духов, было достаточно, чтобы город без обученных защитников или хотя бы двух-трех ведунов пал. На Посвящении ей пришлось биться с тремя дикими в одиночку, и это означало, что в идеале на каждую из них в один момент времени приходилось столько же. Ориентируясь на цифры, можно было бы говорить с уверенностью, что шестидесяти Птиц будет достаточно, чтобы отбить удар двухсот диких. Двадцать из шестидесяти были ведьмами, что увеличивало преимущество отряда. И все вроде бы складывалось неплохо, и то, что Элан назвал бы начальными данными, пророчило им победу; он бы тоже так сказал ей, если бы она спросила его, удастся ли им отразить атаку благополучно… Вот только Элан в своих расчетах не учитывал очень многих вещей – и потому в далеком детстве удивлялся, что обиженные мальчишки не хотят с ним играть, отказываясь вместе с ним подчиняться сухим законам счета и логики. В мире цифр не было места тому, что могло возникнуть в реальности: храбрости одного человека и удачи, благодаря которой он мог разить десятки врагов и оставаться невредимым; трусости и малодушия другого, открывшего неприятелю ворота в крепость и предопределившего исход битвы; божественной воли и воли человеческой, всего того вороха элементов, из которого и складывался миг. Когда Элан упрямо говорил друзьям, что один герой не способен противостоять коннице, отвергая предположения о том, что этот герой – колдун, или бог, или что он владеет непробиваемыми доспехами, – конечно же, они сердились и выходили из игры. Потому что они-то знали десятки легенд, а Элан, вооружившись цифрами, монотонно твердил им, что так не бывает и все должно быть взаправду. О, теперь Ати очень хорошо могла понять их, увязнувших в глупом детском споре. И сейчас ей было страшно. Потому что диких могло быть гораздо больше, чем предполагала логика, по которой госпожа Лорелей формировала отряд. Она ведь отобрала Птиц, уж наверное – сама отобрала, как-то определив необходимое их количество. Чем она руководствовалась, отправляя их сюда? Знала ли численность духов, идущих на город? И если знала, то Ати, пожалуй, могла бы успокоиться, потому что если уж тридцать диких могли сокрушить город со слабой защитой, то две сотни и впрямь были способны уничтожить всех жителей эльфийского Аэль-Роадана, особенно если учитывать, что там вроде как остались разве что молодые да старики, а при них – совсем немного защитников и ведунов. И если – знала, то исходя из все тех же цифр, шестьдесят Птиц выдержат такой удар и отразят нападение. Но с тем же успехом их могло быть гораздо больше, и Ати, все это время крутившая в голове и так и эдак числа и собственные догадки, понимала, что когда они придут, у нее не будет времени считать. Она сможет лишь драться плечом к плечу с остальными и надеяться на прозорливость и опыт госпожи Лорелей. А еще – на то, что она не станет слабым местом в строю, той единственной точкой, в которую достаточно ударить для того, чтобы сломалась вся стена. Зачем ты понадобилась ей здесь? Какой от тебя толк, если ты даже Дар открыть не можешь? Нервная дрожь катилась по телу, и Ати старалась стоять прямо и не трястись – но ей казалось, что все видят это, пускай и в сторону ее никто не смотрел. Как минимум, они чувствовали, должны были чувствовать… Как если бы люди пели вместе – и один из них фальшивил. И звук мог бы быть тихим, почти неразличимым в общем хоре, в гармонии других голосов, и слушатели, возможно, даже не заметили бы того – но поющие непременно слышали, когда что-то не так. И Ати не сомневалась: они слышали – точно так же, как она сама. За ее спиной стояла линия ведьм: Улака находилась в центре, а по обе стороны от нее ждали ее слова два крыла способных заклинать огонь Птиц. Затылком Ати ощущала Бовин где-то позади себя – ощущала всех их обостренно, словно с нее сняли кожу и швырнули вот так в ледяную воду. Если бы она сумела открыть Дар сейчас, так бы не было, и этот поток, общий для них, взял бы и ее в свои недра, укрыл бы и защитил. Но среди всех она была одна. Двадцать ведьм позади нее, двадцать Птиц в ее ряду, еще двадцать – в следующем, самом первом. Эти Птицы возьмут на себя мощь начала атаки… Среди них была Навьяла – ее стриженый затылок Ати видела чуть правее перед собой. Вместе с ней впереди встали и защитницы Улаки. Они ждали в седловине, путь через которую вел к городу эльфов, и то и дело Ати слышала, как одна из чутких ведьм, слушавшая потоки мира и собственный Дар, обращалась к Улаке, говоря, сколько примерно времени осталось до того, как дикие доберутся сюда. Вот и сейчас… - Осталось около получаса, - напряженный негромкий голос почему-то напомнил Ати звон тревожного колокола. Когда он отсчитает нужное количество ударов, все начнется. И они ждали, взывая к Хартанэ, открываясь Ей и впуская Ее в собственные сердца. У них всех под кожей Шестикрылая прямо сейчас выковывала золотую броню, которая позволит им быть стойкими, не даст устрашиться, отразит ментальные и витальные атаки – или хотя бы ослабит их мощь. И только Ати ощущала иное: пустое пространство внутри себя самой, в котором не было солнца Хартанэ. И вокруг вздымалась сила, недоступная для нее – а еще вокруг была черная ночь, густевшая за пределами света колдовских огней, и вершины гор вдали, и пропасти с каменным крошевом на дне, и снега. И где-то впереди неумолимо двигалась к ним угроза, катилась лавиной прямо на них. В груди слабое эхо Дара опалило на мгновение сердце, и Ати снова задыхалась, молясь лишь об одном: только бы не подвести их, только бы не стать брешью в монолите, из-за которой начнется разрушение. Время текло медленно, будто бы назло ей растянувшись, и каждая минута казалась вечностью. - Двадцать пять минут. Зачем я здесь? На самом деле, по-настоящему – для чего? Почему она отправила меня? Если бы только Ати могла задать все эти вопросы Лорелей лично… Однако рассчитывать на это было просто смешно, и даже если им удастся отбить атаку, это нисколько не гарантировало снисхождения со стороны Неясыти. Думать об этом было странно, и Ати подбрасывало, потому что все ее существо нуждалось в ответе. Почему я в их строю? Ей казалось, что все происходит не с ней, и так, наверное, даже было лучше: если бы она осознала сейчас в полной мере происходящее, то просто оцепенела бы от ужаса. Прямо сейчас на них надвигалось неотвратимое, а Ати была частью той преграды, что обязана была остановить этот поток – и по этому поводу ощущала лишь непонимание. Да, никуда не девался страх, и ее трясло все так же. Вот только почему-то гораздо важнее было понять, почему Лорелей так поступила. - Двадцать минут. Медленно, мучительно медленно что-то поднималось вдали – словно еще одна гигантская волна, рожденная в самых черных разломах мира. Теперь уже и Ати, лишенная колдовского таланта, неспособная с помощью единения с Хартанэ почувствовать беду, ощущала ее приближение. Любой мог бы ощутить. Атака всегда начиналась задолго до того, как дикие входили в дом. Необъяснимый страх просачивался сквозь стены, находил мягкие живые сердца, трепещущие горячим жаром – и начинал оплетать их. И чем больше боялся человек, тем проще было духу. Птицы были более чуткими: они могли обнаружить дикого раньше, еще до того, как существо получало возможность влиять на волю. Но Ати при всем желании трудно было назвать настоящей Птицей. И ее сестры по Крыльям сейчас, наверное, ощущали эту волну гораздо острее, чем она. А с другой стороны, они обладали защитой, которую ей Хартанэ не даровала. - Пятнадцать минут. А еще Королева Зимы – или Создатель, или природа, или что уж там породило диких – наделила их странным даром, а может, и проклятием, трудно было понять. Духи всегда шли туда, где они чуяли людей. Их вела слепая жажда, неутолимый голод, причинявший, по словам Крылатых, что-то вроде страдания – но только страдание это ничего общего не имело с человеческой болью. Искажение в них становилось основой, потому диких невозможно было исцелить, очистить, избавить от яда. Чтобы насытиться, они искали живых – их направлял инстинкт, который был гораздо сильнее всего прочего. А потому дикие не обойдут их отряд, не станут отклоняться с курса, чтобы обойти засаду, которую, без сомнения, чуяли – наоборот, ринутся к ним, чтобы смести, поглотить, напитаться жизнью и чужим ужасом. И с одной стороны, это было хорошо, а с другой – рождало в Ати что-то, отдаленно напоминавшее сонное оцепенение, словно от кошмара, который не уходит даже после пробуждения и давит всей громадой, желая задушить. Ощущение неотвратимости росло, зрело тяжелой ядовитой ягодой, и в голове билась странная мысль, что этому древнему закону голода уже сотни лет – а он все так же силен, так же яростен и бесконтролен. И что, в таком случае, она могла ему противопоставить? - Приготовиться! – это приказала уже Улака. Ощущение интенсивности вокруг стало предельным, и Ати почти сгибало пополам от давления, обрушившегося на плечи. Но все стояли прямо, гордо, они были готовы, и она тоже должна была стоять прямо. Их приближение она не увидела – а ощутила. Тишина, вольготно устроившаяся меж вершин, раскололась в один миг: Ати услышала скрежет, шорох, хрипы умирающих, похожие на песни могильных червей. Звук был не снаружи, а внутри, и он все нарастал; ее вновь перетрясло с головы до ног, под кожей расцветала ожогами боль, и она была злой и быстрой, всеохватной… Она отнимала у Ати ее ощущения, заполняя собой тело, замещая все, что было у нее, и золотая градина Дара Хартанэ теперь напоминала то ли раскаленный уголек, то ли сжатый в крохотный кристаллик ледник, родившийся где-то в землях зимы. Боль ослепляла, боль была повсюду, как и на Втором Посвящении, и Ати по-прежнему не могла ей ничего противопоставить. Перед глазами все плыло, и она часто моргала, пытаясь сфокусироваться на долине, что виднелась из-за плеч Навьялы и какой-то высокой незнакомой Птицы. Впереди разливалось черное небо в искрах звезд, белела седловина, плавно поднимавшаяся вверх и превращающаяся в склон горы. Нетронутый снег в лучах луны серебрился полосами едва заметно мерцающих озер. Долина была совершенно пустой. В голове Ати гремел торжествующий визг и хохот смерти, обещавшей совсем скоро явиться за ней. - Ждать моей команды, - отчеканила Улака – наверное, стоявшим подле нее ведьмам. – Крылья защиты атакуют по приказу Когтей. И это тоже было забавно, до нервного смеха забавно: вместо того, чтобы пойти с ними, Лорелей отправила Птиц из своей личной охраны – их называли Когтями Неясыти, теперь Ати знала это. Кажется, всего их было около десяти, и в отряд попало четверо из них: тавранка, седая и еще две, стоявшие в одной линии с Ати. Их имена, как настоящие, так и птичьи, не разглашались, они считались лучшими дочерьми Хартанэ. Их присутствие должно было поддержать ее, однако Ати хотелось лишь горько смеяться. Если бы здесь была Лорелей, битва закончилась бы, так и не начавшись… Однако вместо этого она отправила своих безымянных слуг, обыкновенных рядовых Птиц, а вместе с ними – ничего не стоившую Ати. А боль напоминала пожар, и в нем вот-вот должны были сгореть ее кости. Край склона вдруг словно изломался, согнулся, будто небесная мгла продавила бок горы, сминая его своей тяжестью. Черная тень ползла вниз к седловине, и сквозь боль и звон в ушах Ати поняла, что это такое. Лавина диких надвигалась на них, а в голове как-то вяло и тихо шевельнулась мысль, что у нее и впрямь не выйдет сосчитать, сколько их. Потом внутренний голос заглушили иные голоса, и если бы Хартанэ спросила, какого бы Дара пожелала Ати прямо сейчас для себя, она взмолилась бы о глухоте. Но у Богини просить было без толку, ей служили гораздо более достойные Птицы, на которых и стоило обращать внимание. Ати к ним не относилась, потому что они стояли и не двигались – а она дрожала и хотела броситься прочь, бежать со всех ног подальше от черной волны, которая приближалась, растекаясь неровным краем по склону. Самые жадные из них, самые ярые уже спустились… Сила Хартанэ вокруг нее уплотнилась еще, и Ати пошатнулась, чувствуя, что слабеет, неспособная выносить натиск, идущий, казалось, отовсюду. В глазах медленно начало темнеть, а сознание, измученное видениями диких, уплывало. Ей нужно было что-то, хотя бы что-то, за что можно ухватиться, но внутри была почти обморочная пустота, прохладная и равнодушная, и никакой иной опоры у Ати не было. Где-то под этой пустотой находился Дар, и стоило попытаться добраться до него, ухватиться за него, просто еще раз попробовать, как бы смешно это ни звучало. Задыхаясь, измучившись от непрекращающейся агонии, она сделала очередное усилие, кое-как отталкивая прочь боль, шепоты и крики, кошмары, очнувшиеся ото сна и теперь терзавшие ее со всех сторон, попыталась пройти через эту недвижимую гладь пустоты внутри себя – а дальше все случилось одновременно. Первые дикие были совсем уже близко к ним, когда за их спинами вдруг с ревом взметнулась полоса огня, отрезая вырвавшихся вперед от основного массива стаи. Тишина зримого мира рассыпалась на осколки: вдребезги ее разбил многоголосый вопль, полный боли и животного ужаса. Испугавшись, дикие замедлились на несколько мгновений, а затем вновь бросились вперед – с еще большей яростью, чем прежде. Стена огня была огромной, пламя бушевало так, словно никто его не контролировал, и из-за этого все внутри Ати содрогнулось, вызывая приступ паники. Но это длилось едва ли сотую секунды, а потом вдруг она ощутила, как сознание ее совсем темнеет, будто отключается – и теперь уже чувство показалось знакомым. Так уже было с ней. Ати приготовилась. - Крылья, растянуть рисунок по флангам! – рявкнула Улака. Ати успела заметить, как стена огня раздается, как изгибаются ее края, будто стремятся обтечь стаю диких, взять ее в тиски, и ползут вперед. Еще она успела подумать, что Улака, выходит, до нынешнего момента сама контролировала поток огня, держала его в одиночку, неведомым образом справляясь с такой мощью – и ведьмы подключились только теперь… А затем дикие, не пойманные в ловушку пламени, буквально врезались в строй защитниц, в один момент времени грянула команда Когтей – а Ати провалилась в видение, испытывая почти что облегчение. В исходной точке видения один из духов – белоглазый, насколько она успела зафиксировать – прорывался к ней, молниеносно оказывался у нее за спиной и бил. Ати смахнула прочь образ, в следующем его варианте предпринимая действие и блокируя движение духа. Дальше он бросался прямо на нее, и ей не доставало сил, чтобы отбросить его прочь, потому она изменила видение, вписав в него маневр, разворачиваясь прямо в нем, ударяя Крылом… Ее вытолкнуло наружу, а Ати, сориентировавшись, повторила все в точности, чувствуя себя надвое разорванной: одна ее часть почти что в ужасе кричала от боли и страха, продолжая сотрясаться в агонии и муке, вторая – бестрепетно сражалась, отстраненная и себе же самой чужая. Ати не знала, кого благодарить за то, что та, первая, сейчас была глубоко внутри; наверное, стоило за то кланяться Хартанэ… Впрочем, даже в этом Ати не была уверена – ее Дар и впрямь принадлежал ей, только ей и никому иному. И, быть может, с его помощью она могла спастись – и спасти кого-нибудь. Когда дух упал, видение снова обрушилось на нее, той неудержимой третьей волной, которая предназначалась только ей. Ее дядя – брат отца, ходивший в море – рассказывал ей, что моряки считались ни живыми, ни мертвыми: никто на суше не знал, какая судьба настигла их под парусами, уволок ли их шторм в пучину. И теперь Ати чувствовала себя такой, ни живой, ни мертвой, подбирая наилучший вариант событий, смахивая образы один за другим. Для Птиц существовала Хартанэ, и они, несомненно, были живыми, и их корабли нес золотой поток жизни, и его сила не давила на них, не причиняла им боль, потому что они были ее частью. Для диких существовала Синеокая – и смерть, и черная волна ужасов и человеческого страдания и утрат была им вотчиной. И то, и другое давило на нее, становилось для нее неподъемным грузом, а потому Ати существовала в чем-то третьем, в той области, где ни жизнь, ни смерть не имела значения, потому что реальность включала в себя все это… Им не стоило нарекать меня. Улака живет без имени – и так же должно бы жить и мне. Я – не они. Мысль нисколько не поколебала видения, в котором она рубила сверху вниз ринувшегося к ней дикого, а затем резко уходила в поворот, чтобы зацепить Крылом второго, рвавшегося к Бовин. Он останавливался, обожженный железом, и не успевал опомниться. А она успевала. Разве что не осталось возможности думать – и чувствовать. По самому краю сознания скользило эхо мыслей, только отголосок, который воспринимался целиком в одну единицу времени, монолитно и полно отпечатывался в ней как абсолютное знание. Эмоции возвращались, когда она выныривала из очередного видения, однако времени на них не было. Все происходило слишком быстро, и то и дело устрашающий лязг и скрежет, звучавший в ее голове и напоминавший поминальную песню, обрывался, а на его место приходила гулкая тишина, совершенная в своем беззвучии. Ати не раз замечала, что человек со временем привыкал ко всему. Кожа привыкала к холоду, руки огрубевали от тяжелой работы… Наверное, сейчас с ней происходило нечто подобное: ее тело очень хотело жить, а потому все раздражители постепенно становились чем-то, что не имело никакого значения. Наверное, ее голова могла бы в любой момент разорваться от боли, а страх мог бы сломить ее уже в следующую секунду. Но почему-то этого не происходило, и Ати просто принимала все как есть – и боль, и ужас, вздымающийся и вновь опадающий почти каждую секунду, и себя саму в этом хаосе, и видения. У нее не было времени смотреть, как обстоят дела на поле – но в какой-то момент, когда видение растаяло и больше не возвратилось, она осознала себя. Диких вокруг больше не было: часть они перебили, но основная масса оставалась за стеной огня. Ати вдруг поняла, что ее трясет, постаралась оглядеться. На разворошенном снегу не было тел Птиц – значит, пока все обошлось. Как-то лихорадочно она прошлась внутренним взором по собственному телу, оценивая свое состояние, хоть и в том не было нужды: если бы дикий задел ее, она бы знала еще до того, как это случилось. Строй уже стоял не так плотно, однако задачу свою защитники выполняли – до ведьм духи не добрались. Скольких я одолела? Их было пятеро? Кажется, пятеро… Она хотела было обернуться к Бовин, но тут голос Улаки из-за ее спины скомандовал: - Птицы, приготовиться! Ати инстинктивно поняла, что делать. Они заняли прежние позиции в строю, и она взглядом нашла плечо Навьялы – оно ходило ходуном, словно девушка долго бежала. Дрожь никуда не уходила, и Ати глубоко вдохнула, надеясь как-то унять ее, выгнать из тела… Стена огня, обращенная к ним, опала, исчезая – остались лишь фланговые, уходящие далеко вперед. Ей показалось, что ленты огня тянулись за склон, исчезая там, в темноте. Сердце Ати екнуло: сейчас они не перебили и десятой части нападавших… Она не могла ни сосчитать примерно, ни предположить, сколько их еще осталось – могла только широко раскрытыми глазами смотреть, как первые духи, согбенные собственным ужасом, распрямляются, бросаются вперед. Все происходило слишком быстро – или слишком медленно, она не знала. В глазах начало темнеть. - Крылья, стягивать рисунок к центру! – почти одновременно с приказом Улаки стена огня вновь поднялась по переднему краю пламенной ловушки, разделяя диких. Их вновь было немного, во всяком случае – не целая стая, атакующая всей громадой. Ати еще успела ощутить собственное отстраненное недоумение по поводу того, что Улака со своими ведьмами почему-то не пытаются сжечь всех духов, сейчас находившихся за стеной огня – ведь они, наверное, могли бы… - В атаку! – кажется, скомандовала тавранка. Ати провалилась в видение. На этот раз было странно – словно и проще, и тяжелее одновременно. Духи стали злее, их атаки теперь были яростнее, быстрее. А еще их было больше. Ати уже даже не замечала переход от мира образов к миру яви – просто находила нужную комбинацию, повторяла ее, находила, повторяла, снова и снова. Времени на страх не осталось: для того, чтобы бояться, нужно было осознавать опасность, а она не могла. Видения сменяли друг друга молниеносно, и вся ее концентрация уходила на то, чтобы найти, зафиксировать и повторить. Зримый мир то и дело замирал, а она деловито, словно бы книгу листала, смотрела на одну вероятность, на другую, подбирая лучшую из возможных. Вот жуткое существо, каких она раньше не видела, словно из паутины свитое, с меняющимися лицами – вот оно оказывается у нее за спиной, замахивается… Миг – и в следующем видении Ати отпрыгивает в сторону, на ходу разворачивая корпус, колет противника, однако он все равно быстр и яростен, он дотягивается до нее. Других исходов нет, он все равно ранит ее, и она понимает это – значит, нужно выбрать образ, в котором дух заденет ее меньше всего. Ати нашла такое: по инерции тело само развернулось, ушло вниз, она почти что швырнула себя к его ногам, ударила… Все это происходило будто не с ней, Ати даже не дышала – вдохнула лишь, когда под левой лопаткой коротко мазнула боль, и тут же ударила еще снизу вверх, добивая. Дикий закричал, его черная густая кровь, стекая по Крылу, будто превращалась в сажу и таяла на лету. И сам он таял. Ее задели еще несколько раз – у нее не было вариантов избежать того. Когти расцарапали руку, запястье сильно обожгло, и это немного сбило ее с шага, за который она держалась после видения. Дикий воспользовался этим, рванулся к ней, и Ати ощутила, как перехватывает отчаянием и ужасом горло – чувство было таким сильным, за эти минуты (или часы?) битвы она, казалось, разучилась чувствовать, и теперь… Стиснув зубы, она попыталась довершить начатое, но те доли секунды, которые требовались на это, были потеряны. Ати увернулась от удара лишь чудом, крутанулась на месте волчком, вдруг разом ощущая собственную усталость, легкие, что лихорадочно расширялись и сужались вновь, пока она хватала ртом воздух, липкую кровь под тканью, холодный пот на висках, еще – между лопатками; все было сейчас обострено, пронзительно и больно, и в короткий миг ее оглушило криками других Птиц, звоном Крыльев, хохотом диких. Она испугалась, что осталась без видений, что вот прямо сейчас дух нападет и убьет ее – но в следующее мгновение мир образов поглотил ее, и Ати увидела, что надо упасть на снег, скорее откатиться – и так же быстро вскочить, поставить блок слева, сразу же ударить, не медля!.. Духи все еще были повсюду, они стремились прорваться через строй защитниц к ведьмам, чтобы устранить их. В какой-то момент ведьмы сгруппировались вокруг Улаки, и остальные Птицы окружили их: духи с меняющимися лицами передвигались с немыслимой скоростью, их тела словно рассыпались в паутинные вихри, которые незримый ветер волок вперед. Кажется, кого-то из ведьм они все-таки потеряли, и Ати, получив короткую передышку, умудрилась обернуться, почти в панике отыскивая глазами Бовин. Та была невредима, она стояла недалеко от Улаки, и лицо ее казалось почти белым, а взгляд горел рыжим огнем – почти таким же, как пламя за спинами диких. Ати сильно сместилась, ей надо было быть ближе к тавранке, и она двинулась вперед. Почти сразу же темнота навалилась, выворачиваясь наизнанку и наполняясь цветом и движением, вариантом события, новым вариантом… Ее атаковали сбоку, она останавливалась, чтобы защититься и отбить удар, потом бросалась сама, нападая, все же продвигалась вперед. Что-то тревожило ровность ее сознания, погруженного в видение, но она просто не могла сейчас искать источник этой тревоги. Одна из Птиц совсем рядом с ней вскрикнула, подломилась вдруг, и темная тень бросилась к ней. Ати поняла, что не успевает, закричала, переживая всей собой бессильный ужас – и ухватилась за образы реальности, перебирая их, пытаясь найти тот, в котором сестра останется жива. Такого образа не было. В конце концов, она смогла только уничтожить дикого почти сразу же, как Птица упала. Губы сами бормотали молитву Хартанэ, когда Ати, немея и не дыша, всмотрелась в бледное лицо с широко распахнутыми глазами, странное лицо, совсем еще живое – но уже застывшее. Она не знала эту женщину – видела лишь, что под ее подбородком было ало, страшно. Перед глазами все вдруг поплыло, и Ати поняла, что это не видение, а слезы, а затем пришел и образ. Он поволок ее вперед, пустую и легкую, словно сброшенная змеиная шкурка, и она не прекословила. Да и разве – смогла бы? Потом было столкновение, дикий врезался в нее, ударяя со всей силой сухого тела, и ее швырнуло на землю. Она поджала ноги, ударила, вырывая себе несколько секунд времени. Его оказалось достаточно. Ее опять задели, и на этот раз она почти не отреагировала на боль – просто еще одна царапина. Еще одна. Диких оставалось уже немного – но Ати не знала, сколько их было за стеной огня. Кажется, ведьмы медленно стягивали пламя, выжигая тех, кто был внутри ловушки, но точно сказать, было ли так, она не могла. Она увидела Навьялу – та Танцевала среди врагов, и на лице ее застыло решительное выражение, спокойное. По щеке от двух порезов, протянувшихся от уголка глаза куда-то к уху, стекала кровь. Ати была где-то на границе видения и реальности, посредине, и, повинуясь неясному порыву, вошла в мир образов глубже, сосредотачиваясь не на себе, а на ней. Реальности сменяли друг друга, в каждой из них Навьялу доставал один из противников, а после того набрасывались и остальные. Решение пришло само: сознание оставалось все таким же холодным, и Ати, не особенно понимая, что делает, вписала в очередной образ себя, попыталась увидеть, что будет. В первом варианте ее вмешательство не спасло Навьялу: пока она помогала ей отбиться, дух-паук ловил ее в черную сеть энергетических нитей, а потом еще один подходил к ней вплотную и… Вынырнув обратно в зримый мир, Ати бросилась вперед, атакуя одного из диких со спины – он лишь успел полуобернуться. Она шагнула за спину Навьяле, разворачиваясь и принимая на себя удар паука; видение подсказывало ей, что делать, и она действовала, не думая ни о чем. В какой-то момент образ потребовал от нее остановить Танец Навьялы, и Ати что было силы оттолкнула ее, чтобы она не попала под удар. Дикий, в один миг потерявший жертву, словно бы растерялся, и она ударила его, рассекая Крылом его грудную клетку. Почти сразу же рядом оказалась Навьяла: она добила духа, а когда тело того рассыпалось в черную персть, обернулась к Ати. Спокойное выражение слетело с ее лица, словно его и не было, а глаза горели бешенством. - Ты что делаешь, мать твою?! – рявкнула она, нависая над Ати. – Ты оборвала мой Узор, я погибнуть могла!.. - Ты бы погибла, если бы я этого не сделала! – огрызнулась Ати, пытаясь отдышаться. Навьяла ощерилась, но Ати было уже не до нее: перед глазами помутилось, пришел образ – один из последних диких был совсем рядом, он был зол и бросался на нее. Ати нужно было обмануть его, увести левое Крыло по широкой дуге за голову, а правым – ударить снизу вверх… Когда она закончила, сестры добивали оставшихся противников. Видения пока не приходили, и Ати выпрямилась, пошатываясь от усталости и разом навалившейся боли. Она не обращала на нее внимание какие-то секунды назад, но сейчас больше всего на свете хотелось просто лечь на истоптанный смятый снег в каплях темной крови и лежать, ни о чем не думая, ничего не чувствуя, ничего не зная. По венам тек плавленый свинец, наливая пальцы тяжестью. Словно во сне, Ати повернула голову, с трудом поднимая руку с зажатым Крылом и рассматривая кисть. В бороздах пульсировала боль, жаля короткими вспышками в такт биению сердца, на костяшках пальцев остались бурые засохшие разводы, запястью было липко. Голова почему-то закружилась, и Ати тяжело сглотнула, переводя взгляд с собственной руки. Ее продолжало качать, пока она брела на свою позицию в строй, который снова формировался. На земле были тела. Она снова не успевала сосчитать, сколько. - Птицы, приготовиться! – теперь голос Улаки звучал отрывисто, напряженно и хрипло. Должно быть, она тоже сильно устала: Ати знала, что работать с огнем было сложно, что это отнимало много сил. Даже на такую ведьму, как Улака, столь долгое соединение с энергиями должно было повлиять. А еще запоздало пришла мысль – ведь говорили, что Улака могла сжечь отряд в несколько сотен диких в одиночку. И это означало, что здесь и сейчас их было гораздо больше. Они немного отступили назад, ближе к склону. Ати старалась не смотреть на поле перед собой – там лежали Птицы. Там лежала та женщина, и у нее было такое странное выражение лица – словно она не поняла, как это произошло, словно не поверила даже, что это случилось. И под подбородком у нее было ало… По мышцам вновь прокатилась волна болезненной дрожи, и Ати покачнулась, почти до хруста сжимая рукояти Крыльев. Порезы на руке, только слегка запекшиеся, снова открылись, между пальцев стало влажно. Опомнившись, она выдохнула, делая хватку слабее. Все стояли – и ей нужно было стоять вместе с ними. Сколько еще? Словно в ответ ей, стена пламени впереди дрогнула, разошлась в стороны. Несколько секунд ничего не происходило – а затем дикие бросились вперед, и волна кошмаров ударила Ати так неистово, что она все же не смогла удержаться на ногах, вскрикнула, больно врезаясь коленом в каменистую почву под растоптанным снегом. За спинами духов вновь поднялась стена пламени, и Улака надрывно крикнула: - Крылья, стягивать рисунок к центру! Быстро! Все, кроме перьев перехода!.. Она еще что-то говорила, ведьмы перегруппировались снова. Ати уже не слушала и не думала – просто ждала, когда придет видение, не сомневаясь в том, что это произойдет. Перед ней были Птицы, они отбивались от нападавших, и это дало ей возможность подняться на ноги. Потом одна из сестер бросилась в сторону, второй ряд защиты открылся, и дикий увидел ее. А Ати увидела, что его губы растягиваются в улыбку-оскал. На этот раз она уже всем своим существом знала, что что-то не так. В мире видений кто-то зорко следил за ней, за каждым ее шагом и действием, за тем, как она смахивала перед внутренним взором реальности одну за другой, ища самую лучшую. А еще в груди, там, где всю эту страшную ночь стояло недвижимое холодное озеро покоя, начало жечь – жгло в одной и той же точке, толчками, интенсивно и больно. Ати охнула, но сумела удержать образ движения и повторить его, ударила дикого вовремя – он не дотянулся до нее, упал, и она ударила еще раз, потому что он был еще жив, и его шепот обещал ей мучение и сонмы кошмаров. Она не понимала, в чем дело: ощущение лишь усилилось, когда ее снова затянуло в видение, чужой взгляд жег в ней дыру у самого сердца, он что-то требовал от нее, и образы теперь казались размытыми, они были тоньше. Это напугало Ати, и она всем сознанием ухватилась за видение, пытаясь хоть как-то укрепить его, ощутить его прежнюю надежность. Наверное, в каком-то смысле это удалось: обжигающее тепло немного померкло, образ стал более четким, и Ати последовала за ним. Откуда-то в теле появилось много энергии, много сил, они нашлись, разом заполнив ее, однако почему-то она знала, что это произошло потому, что ей очень, очень страшно. Она не могла потерять то единственное преимущество, что было у нее. Если видения исчезнут – она пропала. Когда дикий оказался рядом, она попятилась назад, сразу проваливаясь в образы реальности, будто в колодец, вдруг оказавшийся под ногами. И чужой взгляд по-прежнему был там, и теперь Ати, перелистывая видения, могла различить его – то ли зрением, то ли чем-то, что было гораздо более чутким и тонким. За всеми образами, за странной марью границы миров были глаза – золотые, внимательные, незнакомые и знакомые при этом, и интенсивность этого взгляда захватывала целиком. Ати вспомнила этот взгляд: он пришел к ней в туманном образе в тот день, когда все для нее началось, он и стал той точкой, с которой ее полет – или ее падение, она не знала – был предопределен. Она выбирала реальность, а Хартанэ смотрела на нее, смотрела, и Ати на этот раз не могла ответить на вопрос, была ли рада тому. Если бы это произошло раньше, все могло бы быть иначе. Если бы только… Вдруг взгляд стал четче, словно приблизился – Ати казалось, что через пространство она смотрит прямо в глаза. И теперь уже золотое сияние, походившее на закатный мягкий свет, наполнилось рыжиной, по которой полз узор радужки. Ати видела черные омуты зрачков, густая мгла в которых почему-то пугала ее, темную тень вокруг образа этих глаз. И их она тоже уже совершенно точно видела. Что-то в ней напряглось – теперь это была не Хартанэ, и если присутствие Шестикрылой еще могло ей как-то помочь, возможно, то присутствие Лорелей в видениях ей совсем не нравилось, точно так же, как не нравилась сама Лорелей. Оно выбивало из колеи, оно что-то нарушало в ее связи с видениями, лишало ее части сил, и Ати приходилось прилагать гораздо больше усилия, чтобы удержать образ. Пока это удавалось, но… Она вновь задохнулась, когда чужая воля захватила видения – только что Ати контролировала их, а теперь могла лишь смотреть, как кто-то стремительно смахивает вероятности одну за другой, и даже не успевала рассмотреть их. Это было быстро, слишком быстро, в груди горело и билось зернышко Дара Хартанэ, а взгляд Лорелей, неумолимый и прямой, вплавлялся в ее сознание все глубже, словно раскаленный металл, прожигающий в податливой древесине сквозные русла для жестоких своих рек. Образ наконец замер перед ней, Ати успела осознать, что противников было несколько и что они были дальше, а затем ее вытолкнуло из видения, и она была вынуждена действовать – так, как отпечаталось в сознании. Броситься вперед, не думать ни о чем, ударить одного, блокировать удар второго, снова напасть на первого, добить, развернуться… Блок, поворот, наклон, маневр, укол. Третий попытался обойти, но она знала, что так будет, увернулась. Ее не задели, ни один из них не добрался до нее. Она была быстрее. Она одолела нескольких противников одного за другим. Вернее, сделала это Лорелей, воспользовавшись ею, как своей марионеткой. Ати замерла, пораженная этим осознанием, словно громом, а затем ее вновь затянуло в зыбкий мир, где были видения – и немигающие рыжие глаза. Ее вновь тащило, куда-то волокло на немыслимой скорости сквозь видения, а она не могла ничего с этим сделать. Раз за разом Ати пыталась остановить бешеный бег образов, сделать что-то самостоятельно – но не могла. Чужая воля правила ею, погоняла ее, и Ати чувствовала себя чем-то неодушевленным, присутствующим здесь лишь для того, чтобы кто-то иной управлял ею. И Птицы, служащие Хартанэ, ведь были именно этим: пером в Ее крыле, Ее оружием, тем, что просто выполняет Ее волю… Она должна была быть счастлива сейчас. Но вместо этого Ати чувствовала отчаяние: она не хотела этого, не хотела так, и внутри нее все протестовало. Она пыталась оттолкнуть волю Лорелей, однако та была гораздо сильнее. Ати сражалась с дикими так, как не могла и представить себе – потому что Лорелей выбирала самые эффективные варианты, словно видела все их множество, соотносила их с Узорами других Птиц. Она ткала полотно, и Ати была одной из нитей этого полотна, и так ладно у нее все получалось, так хорошо… Прочь! Оставь меня, я не твоя Птица, я сама!.. Ее никто не услышал. Ати почувствовала сопротивление под Крыльями, дожала, даже не задумываясь о том, откуда нашлись силы. Видение накрыло ее, и она на этот раз попыталась остановить поток образов, отбросить давление чужой воли, выбрать то, что она сумеет отыскать сама. В какой-то момент это почти получилось, и взгляд Неясыти стал не таким интенсивным, однако долго наслаждаться свободой не вышло. В груди Дар обжег изнутри так, что ее почти ослепило, и Лорелей вновь захватила контроль над ее видениями. Ати чувствовала свою бессильную ярость, пыталась бороться и сопротивляться, но ничего не получалось. Ее движение было молниеносным, энергичным, тело откуда-то знало такие комбинации, которые она не изучала. Она могла бы потратить годы, но все равно не достигла бы такого мастерства, которым владела сейчас – просто владела, безо всяких ограничений и условий. Единственным условием была Лорелей. И Ати готова была отказаться от этого всего, от красоты и силы того Узора, что Неясыть творила с ее помощью, лишь бы только стать собой, просто собой, владеющей собственным даром. - Держать поток! Я дожгу их, только держите поток!.. – крикнула Улака откуда-то слева от нее, и Ати поняла, что отошла далеко от ведьм. Она обернулась вовремя, чтобы найти взглядом Бовин и увидеть, как к ней движется темная тень, стремительно приближаясь. Ати бросилась наперерез. В видение она провалилась сама, распахивая для собственного сознания путь в тонкий мир. Сейчас глаза Лорелей, неотрывно следившие за ней, не имели значения: Ати сконцентрировалась на Бовин, на реальности вокруг нее, и вероятности привычно – теперь уже привычно – распахнулись, впуская ее. Ати вписала себя в картины зримого мира, отыскивая ту, где она успевала, закрывая Бовин и мгновенно останавливая атаку дикого. Но тут за ребрами снова ожогом вспыхнул Дар Хартанэ, и интенсивность взгляда вновь придавила ее тело, остановила движение. Лорелей нашла ей других противников – их снова было несколько, и в том варианте видения, что Неясыть подобрала для нее, Ати вновь демонстрировала прекрасное владение Крыльями, своим телом, Хартанэ еще весть чем… Дикие были далеко от Бовин, и краем глаза она успевала заметить в этой вероятности, что дух, направлявшийся к ведьме, бросается на нее, и она не атакует в ответ, потому что задача ее – в другом, а у нее есть защитники, которым она доверяет. Вскрикнув, Ати отпихнула прочь образ, снова сосредоточилась на Бовин, снова отыскала нужное, зафиксировала его, приказав себе держаться за него изо всех возможных сил. Когда зримый мир принял ее, Ати кинулась к ней так быстро, как только могла, но огонь внутри взметнулся, сжигая самое сердце в пепел, и ее снова втащило в видение. Там Лорелей опять глядела, не приемля своевольства, и был образ, который нужен ей. Он прорезал сознание Ати, словно нож – мягкое масло, и она ничего не могла сделать. Скуля и сопротивляясь, Ати умоляла собственное тело не слушать этот код, который она обязана была повторить по инерции; нужно было просто переломить телесное знание о действии – и тогда все получится. Она помнила вероятность, в которой останавливала дикого, знала, что делать – нужно было только отказаться от впечатавшейся в тело воли… Но видение не таяло, Лорелей волокла ее сквозь него, заставляя ее действовать и в реальности. И только когда последний дикий упал к ее ногам, хватка Неясыти на ее сознании разжалась, и Ати вырвалась в зримый мир. Не задумываясь, она обернулась и побежала туда, где была Бовин. Взгляд метался, неспособный зацепиться хоть за что-то, но наконец Ати нашла ее – и дикого, который наклонился над ней, лежавшей на земле. - Нет, нет, нет!.. – крик разодрал ей глотку, и она налетела на дикого, не нуждаясь в образах. Ати вложила всю возможную мощь в свой удар, и дух повалился чуть поодаль, медленно рассыпаясь черным пеплом. Она хотела взглянуть, что с Бовин, но вместо этого увидела, что еще один направляется к ним. В мире видений ее ждала Лорелей, и несмотря на то, что перед глазами темнело, Ати держала свое сознание в тисках, чтобы оно не попало в когти Неясыти. Приходилось сражаться самой – без Дара, без образов, без ничего. И это даже получалось – во всяком случае, она не чувствовала, чтобы кто-то задевал ее. Мощный удар сотряс землю, рыжий жар ожег роговицу, и Ати не удержалась на ногах. В последний момент она с ужасом поняла, что сознание ее и впрямь уплывает, и теперь уже никакой возможности вернуть его не было. Ати не знала, сколько пролежала вот так в тяжелой и стылой пустоте. Очнувшись, она слепо заморгала, пытаясь понять, что произошло. В ушах стоял звон, зрение медленно и нехотя возвращалось. Ати кое-как подняла голову, очумело озираясь по сторонам. Духов вокруг них не осталось – только Птицы; кажется, кто-то выяснял, сколько погибших… Звук доходил до нее словно сквозь вату, и ей понадобилось время, чтобы хоть немного прийти в себя. В воздухе впереди истлевали остатки пламени – видимо, Улака все-таки сожгла всех диких, что были заключены в ее ловушку. Сколько их было там, Ати не знала, да и прямо сейчас это не имело значения. - Бовин… - пересохшими губами прошептала она, кое-как оборачиваясь. Тавранка лежала на земле чуть поодаль, не двигаясь, Ати видела ее раскрытую в небо ладонь с темными пятнами. Из груди вырвался сухой всхлип, и Ати, у которой не было сил, чтобы встать, поползла вперед, к ней, даже не потрудившись убрать Крылья в ножны. Тело было измождено до самого донышка, слабость тянула ее к земле, и ей казалось, что сейчас она снова провалится в беспамятство. К счастью, этого все же не произошло. Обмирая, Ати склонилась над Бовин, боясь моргнуть. Полуприкрытые веки ведьмы подрагивали, взгляд под ресницами был затуманенным, словно не узнающим ее. Форма на груди той была распоротая и мокрая, но она дышала; воздух вырывался с тяжелым и долгим сипением, и это было страшно. Не сдержав еще одного всхлипа, Ати все же убрала Крылья и прижала трясущиеся ладони туда, где сквозь потемневшие прорехи проглядывала окровавленная кожа. - Ты только потерпи, хорошо?.. – из пережатого судорогой горла не получалось извлечь иного звука, и она шептала, широко раскрытыми глазами глядя на Бовин – было страшно даже моргнуть. Казалось, что если она моргнет, произойдет что-то непоправимое. – Потерпи, пожалуйста, немного… Сейчас они помогут тебе… Кто-нибудь!.. Сюда, пожалуйста!.. Ей все же удалось возвысить голос – так, чтобы на них обратили внимание. Седая женщина из Когтей подошла к ним, присела, хмурясь и оглядывая Бовин. - Жива? – коротко спросила женщина. Ати вздрогнула – они ведь говорили сейчас про Бовин. Неужели она не видела, что ведьма жива? - Д-да… - наконец справившись с собой, ответила Ати, уже даже не пытаясь унять дрожь. – Но ранена, сильно… - Мы отправили в лагерь сообщение, ведьмы будут здесь с минуты на минуту, - твердо сказала женщина, теперь уже глядя Ати в лицо. Та во все глаза смотрела в ответ: под ее ладонями было тепло. Ладони были мокрыми. Женщина продолжала, и Ати слушала ее, словно ничего, кроме ее голоса, не осталось. – С ней все будет в порядке. Помощь уже идет. Мы справились. Вы обе справились – и ты, и она. С этими словами она поднялась на ноги, глядя на них теперь сверху вниз. Ати сумела лишь кивнуть ей: слез не было, ни единой слезы – но она дрожала вся, и сил у нее едва доставало на то, чтобы не упасть рядом с Бовин. Женщина, еще раз оглядев ее, добавила: - Ты очень хорошо сражалась, Горлица. Едва ли Богиня намеревается оставить тебя. Не бойся. От этих слов что-то внутри Ати содрогнулось в приступе беззвучного хохота, но она ни звука не проронила – лишь смотрела в затылок удалявшейся Птице. Какого цвета у нее глаза?.. Мысль казалась важной, но Ати не помнила того, она не успела рассмотреть. Под ее руками Бовин сипло вздохнула, и девушка тут же склонилась над ней снова, всей собой переживая страх. - Эй, - ее шепот был едва различим. Уголок побледневших губ приподнялся в слабой улыбке. – Все будет хорошо… - Бовин… - Ати не смогла договорить, только сильнее прижала ладони к ее ранам. Это ведь могло помочь, наверное – это должно было помочь? Бовин тоже затихла, способная лишь дышать. Вокруг них медленно приходили в себя другие Птицы, что-то происходило, Ати слышала поодаль голос Улаки, еще чьи-то голоса. Помощь в пути, но сколько времени оставалось у Бовин? Какое-то движение привлекло ее внимание, и Ати с трудом подняла голову, приглядываясь. Над одной из сестер, лежавшей на земле, склонилась вторая охранница Улаки, тавранка. Несколько секунд она вглядывалась в лицо Птицы, сжимая пальцами ее запястье, а затем подняла Крыло. Ати знала, что так нужно было делать, знала, зачем – но зрелище все равно заставило ее оцепенеть. Тавранка, бормоча что-то и тяжело хмурясь, вонзила лезвие в грудь женщины, еще совсем недавно живой. Распрямилась после этого она с трудом, и Ати понимала, почему так: едва ли было легко так прощаться со своей сестрой. И ее вновь перетрясло от осознания того, что если помощь не придет вовремя, ту же самую последнюю услугу ей придется оказать Бовин. - Нет, нет, нет… - снова зашептала она, жмурясь и тряся головой. Послышались шаги, кто-то опустился рядом с ними, скрещивая ноги. Кажется, впервые за все это время Ати моргнула: пришла Навьяла. Молодая Птица долго всматривалась Бовин в лицо, а затем перевела взгляд на Ати. Обе молчали. Им оставалось лишь ждать.