Дикая охота. Руины рассвета

Ати смутно помнила остаток ночи – как и весь следующий после битвы день. После того, как пришедшие из лагеря ведьмы исцелили самые тяжелые раны Птиц и открыли переход с помощью тех, у кого в резерве еще оставались силы, она просто провалилась в тупое и тяжелое забытье, в котором не было ничего, кроме усталости и боли. Для нее одной этой усталости было слишком много, и в какой-то момент Ати осознала, что лежит в казарменной палатке – их общей, знакомой по какому-то внутреннему чутью – и не может двинуть ни рукой, ни ногой. Измученное тело отказывалось повиноваться, и она просто смотрела в потолок из плотной холстины. Под вечер возвращались молодые Птицы, делившие с ней этот кров, однако даже если к моменту их появления Ати не спала, то делала вид, что давно видит сны – разговаривать с кем-либо ей совершенно не хотелось. Изредка кто-то заглядывал к ней днем, заботливо интересуясь, не нужно ли ей что-нибудь. Ати не могла даже ответить, и пришедшая, не дождавшись ни слова, уходила. Наверное, они думали, что молодая Птица просто отдыхала, изнуренная тяжелой битвой, что ей просто нужно восстановить силы… Ати слышала, что происходило в лагере – он стоял на месте, Лорелей приняла решение дать своим Птицам отдых и дождаться дня, когда пострадавшие смогут подняться на ноги. За ними ухаживали, а потому даже не приходилось сомневаться, что передышка продлится несколько дней, не более того. Ведь дочери Хартанэ не зря слыли сильными, несгибаемыми, не зря каждая из них стоила так дорого. Хотя, пожалуй, это тоже не всех касалось – раз уж Лорелей так хладнокровно использовала одну из своих подопечных и без колебаний готова была пожертвовать жизнью другой. И с остальными она проделывала ровно то же самое. Только никто не смел назвать вещи своими именами: они все словно пребывали в каком-то священном экстазе – и не понимали, что происходит на самом деле. Что Лорелей просто пользуется ими всеми, и плевать, ради чего: даже спасение мира не оправдывало ее действий и ее лжи. Ати лежала, час за часом смотрела в пустоту перед собой и пыталась понять, чувствует ли гордость, которая сейчас звенела в каждом голосе. Еще бы, Птицы победили в сражении! Отряд из шестидесяти Птиц одолел стаю численностью около тысячи диких, а то и больше, потеряв при этом всего семерых! Раны разной степени тяжести получили практически все, однако победа все равно была сокрушительной. И Ати, бывшая там, дравшаяся наравне со всеми и выжившая, должна была гордиться вместе с остальными. Но вместо этого она чувствовала лишь опустошение, злость, и что-то темное поднималось в ней всякий раз, когда мыслями она возвращалась к Лорелей. Что-то не сходилось. Что-то было не так, но Ати упорно не могла понять, что именно. Улака была по-настоящему сильной ведьмой, но и ей пришлось тяжело прошлой ночью. В ее распоряжении имелась поддержка в лице остальных ведьм – однако Ати знала, что большинство из них были молоды, а значит, не могли так долго держать поток силы. Птицы действовали слажено, грамотно и четко, иначе бы на поле царил хаос, а потерь было бы гораздо больше – или духи перебили бы их в итоге. Она вспомнила свои ощущения, попыталась в точности восстановить картины той ночи и свои переживания по этому поводу: она ведь действительно чувствовала себя частью чьего-то ловкого и умелого плетения, совершенного в своем творении. Каждый узелок лежал ровно на своем месте, не тесня остальные, не сбивая узор. И это означало, что Лорелей контролировала не только Ати – скорее всего, она контролировала их всех. Не Хартанэ. Лорелей. И с этим, в общем-то, еще можно было примириться, если бы им всем говорили правду: что не Шестикрылая берет их в Свои руки – а одна земная женщина, получающая доступ ко всему, чем они владели. Что не божественное начало распахивается в них, а чужая воля, превращающая их в марионеток. Ее мастерством можно было бы восхититься, ведь контролировать столько людей в один момент времени – уж наверное, не просто. Вот только Ати начинало трясти, когда она думала об этом, потому что и без того пошатнувшаяся вера в Келерийскую Гильдию и святость их дела сейчас окончательно доломалась, вся искорежилась. И под обломками осталась сама Ати. Не для этого ли я здесь? Это поэтому ты оставила меня – чтобы у твоих ног всегда была преданная собака, боящаяся и в твою сторону оскалиться, но при том – такая, от которой может быть много пользы? Еще несколько дней назад ее Дар казался ей странным, будто бы испорченным: никто не знал, как с ним работать, она была единственной в своем роде, и это угнетало и мешало. Сейчас Ати робко, будто сама боялась этих мыслей, нет-нет да задумывалась о том, что на самом деле ее Дар мог дать Лорелей. Что она могла сделать с его помощью, что получала, владея им? Владея мной. Эта мысль отозвалась волной боли где-то очень глубоко в мышцах, и Ати против воли сжалась в комок под своим одеялом, закрывая глаза и пережидая приступ. Лорелей просто использовала ее, не посмотрев ни на что: ни на возраст Ати, ни на ее способности и возможности тела, не прошедшего всю положенную боевую подготовку, ни на то, что Даром она пока владела слабо и не даже не была уверена, что он подчинится ей. Вот почему ты отправила меня вместе с ними. Хотела посмотреть, что будет – и попробовать заполучить мою способность… Так паршиво Ати давно себя не чувствовала: с ней поступили дурно, так дурно, что от того в груди все продолжало ныть и болеть. И сделала это Лорелей, равнодушно убеждавшая ее в том, что за пределами Гильдии жизни для нее не будет. Лгала ли она, говоря это тогда, после того, как Ати получила второе Крыло? Могла и лгать – у Лорелей, оказывается, были свои понятия о чести и правильности. Ничего, кроме отвращения, это не вызывало, и Ати постоянно возвращалась мыслями к той беседе с ней, прокручивая ее в голове снова и снова. Старшая Гильдии поступала так, как было выгодно ей, не считаясь ни с чем и ни с кем. Ее не волновало ничего, ничто не останавливало. Ее окружали преданные слуги, добровольно завязавшие себе глаза и позволившие ей стать своим поводырем. И сама Ати поступила почти так же: согласилась следовать туда, куда ей прикажут – и это, видимо, означало, что на все прочее она тоже согласилась. К утру второго дня она ощутила голод, однако сил подняться все еще не было. То, что сделала Лорелей, иссушило ее до самого донышка; в какой-то момент Ати задумалась о том, могла ли Неясыть убить ее таким образом, заигравшись. Наверное, все же нет: как оказалось, Ати могла быть ценной, полезной, и разбрасываться ею Старшая Птица Гильдии не стала бы. Наверное. От этих мыслей ее отвлек порыв ветра, нырнувший в палатку из-под приоткрытого полога и омывший лицо. - Эй, Ати? Спишь? - это пришла Иллэлин. Ати узнала ее по голосу – даже шепот молодой Птицы был громким. - Не сплю, - Ати приподнялась на локтях, с тихим раздражением отмечая, как трясутся руки. Даже на это у нее едва хватало сил. – Доброго дня тебе, Иллэлин. - Здравствуй! – Иллэлин буквально расплылась в широкой улыбке, протискиваясь под полог и притворяя его поплотнее. В свободной руке она держала миску, от которой шел пар. Ати уловила запах снеди, и желудок тут же требовательно заурчал – и это, кажется, еще больше обрадовало Птицу. – Чудненько, поесть тебе сейчас – нужнее нужного! Давай-ка… С этими словами она плюхнулась на соседнее одеяло, дождалась, покуда Ати устроится поудобнее, а затем протянула ей ложку и миску. Уходить Иллэлин явно не собиралась – вместо этого она с деловитым интересом оглядывала Ати. Это несколько сковывало, однако она все же заставила себя есть, не обращая внимания на Сойку. Та – видимо, желая развлечь Ати – заговорила, наблюдая за ней: - В лагере только и разговоров, что о вас – и о победе: говорят, вы одолели целую орду! Опасность миновала, королева эльфов приходила вчера ночью еще раз. Уж не знаю, до чего там они договорились с госпожой Неясытью, только после этого Улака еще ходила утром от костра к костру, довольная – хвалила сражавшихся! Тех, кто уже на ногах, освободили от работ по лагерю, чтобы восстановились, настроение царит славное. Кухарки расщедрились, так что каша у нас, как видишь повкуснее, а к вечеру еще похлебку обещают, утром разведчицы баранью тушу приволокли откуда-то со склонов, - она рассмеялась. – Так что приходи в себя скорее! Ати не чувствовала вкуса еды – однако нашла в себе силы скупо улыбнуться. Практически все, о чем говорила Иллэлин, не вызывало ничего, кроме желания смеяться до тех самых пор, покуда сведенное судорогой горло не охрипнет. Однако вместо этого она спросила: - Что с Бовин? - Все в порядке, - успокаивающе отозвалась Иллэлин. – Ведьмы говорят, что ее энергетический резерв был сильно истощен, но все обошлось. Ее раны очистили, подлатали глубокие слои – а все остальное и само зарастет. Она пока в лекарской палатке с другими. Ей нужно спать побольше и восстанавливаться. Я приглядываю за ней, не беспокойся – все действительно хорошо, и совсем скоро она уже встанет в строй! Когда будешь в силах – сходи к ней: если она не будет дремать, то очень обрадуется, думаю. Что ж, хотя бы это было хорошо. Ати очень хотелось проведать тавранку, но пока что такой возможности не было: ее собственное тело нуждалось в тех жалких крупицах сил, что у нее были сейчас. Иллэлин забрала у нее пустую миску, продолжая говорить: - О твоем самочувствии спрашивала Навьяла – кажется, она хочет побеседовать с тобой. А еще говорят, что самая молодая Птица Гильдии прекрасно показала себя! – ее улыбка стала еще шире. – Судя по всему, Когти рассказали о тебе госпоже Неясыти и старшим: я слыхала, какие разговоры ходят в лагере. Гильдия тобою гордится, Ати! От этого смеяться захотелось еще сильнее. Ати, не сдержавшись, хмыкнула, даже не стараясь как-то держать лицо. Иллэлин трактовала ее жест по-своему: наклонившись к Ати, она потрепала ее по плечу, подбадривая: - Я понимаю, как тебе было тяжело. Все-таки первый бой – да еще такой. Мы все проходили через это – и лично я считаю, что это и есть настоящее Посвящение. Теперь ты действительно на равных с другими Птицами, и никто больше не посмеет сказать тебе, что ты еще слишком молода. Пожалуй, этим стоит гордиться, как думаешь? - Наверное, - кисло отозвалась Ати. Возможно, для Иллэлин все выглядело так – говорила она искренне, а значит, и впрямь верила во все это… Вот только сама Ати прекрасно понимала, что ничего для нее не изменилось – разве что теперь она будет вынуждена поддерживать ложь, в которую ее втянула Лорелей. Потому что ни одна Птица не поверит, что через Ати тогда действовала не Шестикрылая, а Неясыть. А даже если кто-то и поверит, это не станет новостью: ведь все живут точно так же. Иллэлин отстранилась от нее. - Не буду тебя больше утомлять – все-таки тебе правда нужен покой. Отдыхай! Я еще загляну позже, если что-то нужно – говори, хорошо? Ати только кивнула, вновь возвращаясь в горизонтальное положение. Ей сейчас совершенно не хотелось общаться. Только в голове продолжала биться одна и та же мысль: что-то не сходилось. Слишком складно все вышло на поле, слишком хорошо… Почему так вышло? Ати знала, что ситуации бывали разные: в Гильдию приходили порой вести о том, что отправленный на зачистку отряд не справлялся и с горсткой диких – и ушедших Птиц чествовали как павших, а затем отправляли новый отряд, побольше и посильнее. Неудачи постигали и опытных дочерей Гильдии, никто из них не был застрахован от гибели в любой момент. Но в ночь битвы Птицы действовали как единое существо, и в результате они победили. Мудрые всезнающие цифры подсказывали ей, что на каждую из них приходилось примерно по двадцать-тридцать противников. Что ж, для Птиц это было осуществимо… Не зря ведь говорили, что нынешний Излом особенно страшен, что число гончих Охоты возросло многократно, что армия Королевы Зимы кажется несокрушимой – но Лорелей все равно выставляла против нее своих подопечных. Значит, на что-то она рассчитывала, значит, победа была возможна. Ати сама убедилась в том, как сражались преданные Хартанэ души. Преданные. Слово было двуликим, и оттого вновь хотелось смеяться. Не сдержавшись, она повиновалась порыву, вновь скручиваясь в комок. Из горла вырывался странный лающий и жалобный звук. Стоило бы успокоиться и просто уснуть, отбросив мысли, но Ати не могла. Дикие были страшными и опасными противниками, а в составе отряда оказалось много молодых Птиц. Несомненно, кто-то должен был вести их и контролировать, иначе их бы разгромили. И взгляд, в таком случае, как и контакт, должен был быть прямым, непосредственным. Иначе бы не случалось этих поражений в отдаленных от Келерии деревеньках, куда отправлялись небольшие отряды: Хартанэ видела всех одинаково, где бы ни оказались обратившиеся к Ней за помощью. Для Нее не существовало препятствий и расстояний, границ и барьеров. А вот существовали ли они для Лорелей? За пологом кто-то негромко кашлянул, позвал ее по имени. Ати очнулась, часто смаргивая – что-то внутри нее беспокоилось, словно ответ, ускользнувший вдруг из рук. Раздосадовано морщась, она на слабых руках приподнялась на подушке, обреченно выдыхая: - Входите. Голос был тихим – однако его услышали. Полог вновь приоткрылся, и в палатку, согнувшись, вошла Навьяла. Поглядывая на Ати, она уселась на соседнее одеяло – на то же место, где до того сидела Иллэлин. Следы от когтей дикого, протянувшиеся двумя запекшимися полосами от уголка глаза к уху, остро напомнили ночь битвы, пламя и боль, чужие глаза и чужую власть, и Ати против воли стиснула зубы, каменея. Она еще не знала, сколько на ней самой таких следов. Стоило посмотреть, наверное. Навьяла, окинув ее взглядом, как-то нервно передернула плечами. - Иллэлин сказала, что ты пришла в себя. Я решила зайти, спросить, как ты. Конечно, дождаться момента, покуда Ати сама выйдет из палатки, Навьяла не могла. Это бы означало, что она подчиняется ситуации, а не контролирует ее. Изобразив на лице подобие слабой улыбки, Ати ответила: - Нормально. Спасибо. А ты? Твои раны… Она даже не успела сформулировать вопрос – Навьяла отмахнулась: - Пустяки, заживет. Жива – и на том спасибо. Ночка выдалась жаркой, да? Здорово мы подрались. Ати не разделяла ее восторга – или что там было у Навьялы, она не знала. Способность считывать эмоции других и как-либо трактовать их у нее сейчас отключилась; вполне возможно, что так молодая Птица пыталась подбодрить ее или начать разговор – но диалог не клеился, и в конце концов Навьяла перешла к делу. - Я хотела извиниться перед тобой. За то, что сомневалась в твоих способностях, - добавила она, поймав вопросительный взгляд Ати. Впрочем, говорила Навьяла непринужденно, не особенно стремясь продемонстрировать важность собственных слов. А может, дело было в том, что она явно не любила признавать свои ошибки – и надеялась смягчить укол. – Ты действительно одна из нас, равная нам. Но, - она нахмурилась, вмиг суровея, - в следующий раз не мешай мне. Я сама творю свой Танец – и не желаю, чтобы его нарушали. - Если бы я не сделала этого, ты бы погибла, - глядя ей в глаза, ответила Ати. Брови Навьялы нахмурились еще сильнее, и Ати пояснила, стараясь при этом не кривиться. – Это – особенность моего Дара, считывать… вероятности. Для меня время замирает, и я могу видеть разные варианты развития событий, выбирать наилучшие. И реальности других тоже могу увидеть. Среди твоих тогда не было ни одной, в которой ты бы выжила. Единственное, что могло помочь – мое вмешательство. Лишь поэтому я так поступила. Навьяла внимательно выслушала ее, продолжая хмуриться, но не перебивая. Когда Ати закончила, девушка еще некоторое время молчала – а затем подвигала челюстью и словно бы встряхнулась, сгоняя с себя оцепенение. - Что ж, если мой Танец предполагает смерть – значит, так тому и быть. Хартанэ лучше знает, что мне предначертано – так что в следующий раз не… - Правда? Хартанэ знает? – Ати не сдержалась, снова коротко хохотнув, и Навьяла удивленно сморгнула, глядя на нее. Качая головой, Ати горько произнесла. – Если бы Хартанэ знала и вела тебя, ты бы все равно была мертва. Если бы именно это Она начертала для тебя и заплела в твой Узор. Я спасла тебе жизнь. И ты прости, но дела до твоего Узора мне в тот момент не было. И в следующий раз я поступлю так же, потому что мне плевать на то, что и кому предначертано, если я могу предотвратить чью-то гибель. - Ты забываешься! – ошарашено выдохнула Навьяла. Больше она не хмурилась – и глядела теперь широко распахнутыми глазами на Ати. – Это Хартанэ подарила тебе способность – как ты смеешь сомневаться в Ней?!.. - Очень вряд ли, Навьяла, - грустно усмехнувшись, Ати отвела взгляд. – Очень вряд ли. Птица еще чего-то ждала от нее, но Ати молчала. Что еще она могла сказать? Они верили слепо, не задумываясь следовали за знаменем Шестикрылой, в которое была обернута совсем другая персона. И что она, в таком случае, могла противопоставить этой наивной фанатичной вере? Что могла сказать им – так, чтобы они поверили? Да и стоило ли оно того? Вера в ее слова лишила бы их преимущества в темный час, того единственного оружия, что у них было. И имела ли она хоть какое-нибудь право поступать так? А она – имела?.. Упрямая обида и боль вновь взметнулись в груди, и Ати потерла кулаком ребра, ощущая собственные мышцы неприятно легкими, словно опустошенными, лишенными даже толики сил. Навьяла, все это время пораженно наблюдавшая за ней, наконец пришла в себя. Будто собравшись с мыслями, она распрямила спину и рассудительно заметила: - Бой был очень сложным – не удивительно, что ты… устала, - поколебавшись, она подобрала слово, показавшееся ей, видимо, верным. – Тебе следует отдохнуть. Мы отлично справились. Так что… я пойду, пожалуй. Ати не стала удерживать ее – говорить ни с кем не хотелось. Навьяла выбралась из палатки, и до самого вечера ее, к счастью, больше никто не тревожил. Этих часов было достаточно для того, чтоб Ати успела задремать и вновь проголодаться. Телу нужно было как-то восстанавливать силы, а потому она, выпутавшись из одеял, нашарила свою куртку и принялась одеваться. Простые действия утомляли почти так же, как рутина в лагере, которая сейчас стала чем-то далеким, чем-то, что Ати делала в другой жизни. Натянуть сапоги, стоявшие за пологом, удалось с трудом, и она колебалась еще несколько мгновений, решая, а затем все же побрела, пошатываясь, к костру. Собравшиеся вокруг огня Птицы гомонили, кто-то смеялся. Ати старалась не привлекать внимания и надеялась устроиться где-нибудь с краешку, однако ее заметили. - Горлица! – громко приветствовала ее одна из Птиц – и остальные тут же обернулись. Под их взглядами Ати стушевалась, не зная, куда себя деть. Ее звали присесть поближе к огню, и она повиновалась, будто во сне. Кто-то тут же всучил ей в руки миску, доверху наполненную ароматной похлебкой, нахваливая при этом разведчиц, подстреливших барана и притащивших его тушу. Жар почти обжигал ладони, однако Ати не замечала его: на нее посыпался град вопросов, ее поздравляли и хвалили, уговаривали поесть. Слышались шутки, Птицы вновь смеялись. Она ощущала на себе их взгляды – полные гордости, пытливые и внимательные, ободряющие. Какая-то женщина – кажется, из числа сражавшихся – протянула ей флягу, настаивая на том, чтоб Ати угостилась и согрелась. Она сумела лишь неуклюже отказаться; даже голод притупился сейчас, пока она, парализованная чужим вниманием, односложно отвечала на их расспросы, зачерпывая ложкой похлебку – да так и не поднося ее ко рту. Зато желание ретироваться в палатку крепло. Ати уже практически готова была сделать это, когда вдруг чей-то насмешливый грубоватый голос перекрыл поток остальных голосов. - Эй, дайте девочке поесть спокойно – чего пристали? Она еле на ногах стоит, а вы галдите над ней, как стая скворцов! К огню протиснулась Улака – ей тут же предложили пищу, на что Медведица лишь качнула головой: мол, уже ужинала. От фляги, впрочем, она не отказалась, и между ней и несколькими другими Птицами завязался разговор. Ати даже не прислушивалась к нему: молча ела, уткнувшись в свою тарелку. Тело по-прежнему казалось чужим, тяжелым и неповоротливым, и еда нисколько не помогала ей ощутить себя лучше. Ати была изнурена и понятия не имела, сколько времени понадобится ей, чтоб восстановиться. Если бы не она, все было бы иначе. Она просто забрала меня в свои руки, будто я – ее игрушка. Это вертелось в голове, это невозможно было прогнать прочь, и на фоне ее переживаний и огонь, и веселые голоса, и смех казались просто чьей-то грубой насмешкой, попыткой залатать ветхим куском ткани огромную дыру, края которой все ширились, осыпаясь в пустоту. Все казалось ненастоящим и фальшивым – таким же, как их вера. С другой стороны, у нее ведь было настоящее переживание – первое и единственное, сладостное, как первый весенний дождь, почти что ушедшее из памяти сейчас. Воспоминание короткого мига единения с Хартанэ было туманным, совсем слабым, и Ати не знала, что с ним делать. Когда Шестикрылая действительно пришла к ней, все стало иным, все чувствовалось по-другому – и мир вокруг, и собственное сердце, вдруг ставшее всевидящим, осмысленным и полным. И Лорелей к тому не имела никакого отношения. Присутствие тогда было совсем другим, истинным, и ему Ати могла бы поверить – если бы Неясыть не отняла его практически сразу же, так и не дав ей возможности все прочувствовать и понять. И теперь она, глядя на других Птиц, гадала, что происходило с ними в моменты, когда Дар распахивался, делая их теми, кем они были для всего мира. Золотые глаза Хартанэ всматривались в их души – или глаза кого-то другого? Если я прямо сейчас расскажу им, как все происходило – станут ли они слушать меня? Или решат, что я просто переутомилась и не соображаю, что говорю? Шок – так это можно назвать. Есть много удобных слов, чтобы скрыть истинную суть вещей и не пугать остальных. Кусок не лез в горло, но Ати заставляла себя глотать, по-прежнему не чувствуя вкуса пищи. Могла ли хоть одна из них поверить ей? Бовин, или Тайиль? И интересно, знала ли Тайиль, как обстояли дела на самом деле? Должна была – она ведь состояла в Старшем Совете. Выходит, она тоже была частью этой лжи. А с другой стороны, Тайиль была назначена на пост Пишущей Гильдии давным-давно – и Ати даже сомневалась в том, были ли у нее Крылья. Уж наверное, когда-то она получила их, раз осталась здесь. Но знала ли она о том, что всех птенцов, истории которых она так бережно хранила в своих архивах, рано или поздно заполучала Лорелей, а не Шестикрылая, к которой они все так тянулись? Ати помнила: Пишущая говорила, что во всех Дар раскрывается различным образом и что записи помогают Крылатым в процессе обучения новых поколений Птиц. И эти слова сейчас тоже наталкивали Ати на мысль, что Тайиль прекрасно была осведомлена во всем, но ничего не говорила. Хотя бы ее не приплетай сюда. Внутренний голос впервые за долгое время звучал укоризненно, и Ати ощутила стыд. Действительно, так ли было важно, знала Тайиль или нет? Она была всего лишь частью чужой игры, такой же частью, как сама Ати, и изменить ее не могла никаким способом. Она вынуждена была подчиняться Лорелей, как и все остальные – и толку тогда гадать? Менее обидно не стало, но мысли, полные обвинений, хотя бы утихли. Ати сообразила, что давно уже скребет ложкой дно миски, слабо удивившись тому – она даже не заметила, как съела все, что ей положили; было совершенно не до того. Зато Улака, кажется, обратила внимание на это. - Выглядишь ты неважно, Горлица, - добродушно заворчала она. – Так что тебе бы поспать. Идем, я провожу тебя, раз уж ты поела. Это не было вопросом, а потому Ати не стала возражать. Промямлив слова благодарности собравшимся у костра Птицам, она поплелась к Улаке, и та повела ее к казарменной палатке. Первые мгновения она молчала, как-то сосредоточенно сопя, а затем заговорила: - Тебя ждали. Они все, знаешь ли, беспокоились за тебя. - Неужели? – безо всякого выражения отозвалась Ати. Не обратив внимания на ее тон, Улака довольно хмыкнула: - А то! В лагере только и разговоров, что о тебе. Ты не зазнавайся, - тут же добавила она с шутливой грозностью. – Все сражались самоотверженно и храбро. Но то, что твое имя сейчас в лагере на слуху – того не отнять… - Госпожа Улака, почему мы победили? – перебила ее Ати, останавливаясь в нескольких шагах от палатки и глядя на ведьму. Та удивленно сморгнула, вскинула брови – такого вопроса она явно не ожидала. Да и Ати, по чести сказать, от себя его не ждала. - Потому что Птицы не могут не победить, - хмыкнула Медведица. Очевидно, она решила воспринять все как странный вопрос очумевшей от первого боя девчонки – иначе не смотрела бы так снисходительно, с простодушной заботой, сейчас вставшей Ати поперек горла. Она качнула головой, сардонически усмехаясь: - Могут. Проиграть, умереть. Струсить, - с каждым ее словом лицо Улаки менялось – довольное выражение слетело, словно его и не было, и теперь ведьма хмурилась, пытаясь понять, к чему ведет Ати. – Я хочу знать правду, госпожа Улака. Почему мы победили? Что произошло на поле? Кто был там вместе с нами, кто нас вел? - Хартанэ ваша, знамо дело, - брови Улаки сошлись к переносице. Ати снова мотнула головой, настойчиво глядя на нее. - Нет. Это была не Хартанэ, и я знаю это. Как знаешь и ты. А что остальные? - Понятия не имею, что ты там знаешь, Ати из Нернаэнна, - теперь уже Улака говорила раздраженно и хмурилась совсем грозно, но Ати было все равно. – Как по мне, ты забиваешь свою голову ненужными вопросами. Что я тебе должна ответить? Я не Птица, коль ты не помнишь. И я просто делаю то, что делать должна, как и все остальные – о которых ты, между прочим, говоришь. Если бы они раздумывали – тогда бы, может, мы и проиграли бы. Но того не случилось, потому что каждая знает свое место и стоит на нем. И хоть я и не твоя наставница, но как Птице, бывшей в составе моего отряда, я скажу тебе: тебе тоже следует осознать свое место среди нас. А теперь – ступай спать. Утро вечера мудренее, и оно, возможно, наведет порядок в твоей голове. Пока там, как я вижу, полнейший бардак. - Лорелей была с нами на поле, - не слушая ее, выпалила Ати, продолжая во все глаза смотреть в лицо Улаке и искать подтверждение своей догадке. – Лорелей участвовала в битве – и потому у нас так мало потерь, потому мы действовали так хорошо. Это она вела нас – сама, своим сознанием и своими руками! Не Хартанэ! - Почем мне знать, кто там вас ведет?! – сердито воскликнула Улака, упирая руки в бока. – Что ты, не слышишь меня: я не Птица! А ты перегибаешь палку, Ати из Нернаэнна, и если это продолжится, я не посмотрю, что тебе надо восстанавливать силы – пойдешь как миленькая на лагерные работы! Стоять прямо не может, зато орать чуть ли не во всю глотку уже горазда! Достаточно, не вижу смысла продолжать этот бестолковый разговор!.. Ати еще несколько мгновений смотрела на нее, пытаясь понять, стоило ли продолжать, настаивать на своем… Постепенно и медленно что-то в ней сдалось, уступило, и она опустила плечи, теряя весь свой запал. Как бы там ни было, ее никто не услышит сейчас. Они и не хотели – потому что жили в ином мире, своем, полном благости и света сердца Богини, в которую они верили. Ати тоже верила – только ее вера прахом осыпалась, когда вместо Хартанэ к ней пришла Лорелей. И что, в таком случае, она пыталась доказать сейчас? Что Шестикрылая не имела к Гильдии никакого отношения? Что все, на чем стояла Келерия, оказалось обманом? - Доброй ночи, госпожа Улака, - пробормотала она, разворачиваясь к палатке и ощущая затылком сердитый взгляд Медведицы. Мысль, стремительно пронесшаяся в голове, заставила ее замереть на миг, и Ати все же обернулась, решаясь задать последний вопрос – видимо, тоже из череды ненужных. – Госпожа Улака, с нами была Птица из Когтей Неясыти, высокая и седая, с короткими волосами. Какого цвета у нее глаза? - Как проспишься – сама посмотришь! – почти рявкнула Улака, а затем заковыляла прочь меж лагерных палаток, и все в ее походке говорило о раздражении и недовольстве. Ати некоторое время наблюдала за ее силуэтом, а затем негромко пообещала, кивая себе самой: - Обязательно.