Дикая охота. Руины рассвета

Сила обрела направление. Будто река, долго бившаяся в лед, сковавший ее поверхность, наконец расколола хрустальную скорлупу, и студеные волны вскипели, хлынули по осколкам, перемалывая их и уподобляя жесткое – тому, что не имело формы и осязаемой плотности. Даэн привыкла контролировать этот поток: она всегда стояла на самом берегу и просто смотрела, как у ее ног бурлит золотая мощь, своей волей заставляла течение закручиваться в вихри и вздыматься, обрушиваться, разбиваться в несуществующую водяную пыль… Она думала, что это и есть ее собственный предел мастерства, наичестнейший способ контакта с Даром Хартанэ: вот ты без колебания кладешь в Ее руки свое сердце – и замираешь у самой кромки живой воды, чтобы несколько мгновений иметь возможность плести из ее волн узор, в зримом мире обращающийся Танцем. Даэн знала, что достигла определенных успехов в том, доверяла Шестикрылой безоговорочно – но всегда была лишь наблюдателем. Не она направляла поток: Хартанэ, отзываясь на ее зов, приходила к ней – и ее руками творила волшебство. Даэн всегда казалось, что иначе и невозможно, ведь сила и тело неоднородны, ведь они не сумеют связаться, даже если она приложит к тому все возможные усилия. И как она сумела бы стать руслом для этой энергии и одновременно с тем – ее продолжением и реализацией, если Даэн не владела ничем, кроме себя самой? Она так хорошо знала, что это такое – быть руслом, быть опорой, быть дорогой, и не помышляла о том, чтобы попытаться провести это еще дальше… Но время приходило, и самые жесткие конструкции, самые надежные опоры начинали ветшать, больше не способные выдержать ее устремления. Ей хотелось расти – и она не могла, ограниченная привычным, добравшаяся до самой последней ступеньки на лестнице, что вела в пылающее солнечным заревом небо. И дальше начинались новые выси, гром и рокот под крыльями облачных птиц, дальше лежали долины, из черных бархатных недр которых поднималось серебряное зерно звезд, в полной тишине взрывающихся новыми солнцами… А еще выше была душа Мары – неприрученный свет ее изредка колол зрачки Даэн сквозь ее глаза цвета осенних засыпающих рек, и все в Даэн в этот миг застывало и падало куда-то вниз, или взметалось вверх, она не видела разницы и не способна была понять ее. Все рвалось к ней. И ей так мешало тело, ей так мешали собственные барьеры, что до поры до времени служили ей верой и правдой, защищая ее и позволяя ей расти, пока она карабкалась по ступеням, проложенным всеми теми людьми, что уже ходили по тому же пути. Она добралась до последней черты, за которой человеческое завершалось, переживая трансформацию и вырастая в нечто иное, и все опоры теперь только держали ее, заставляя колебаться и сомневаться, страшиться следующего шага. Можно ли было стать самому себе мостом? Даэн в который раз за последние несколько дней с замиранием сердца отвечала себе на этот вопрос, обнаруживая себя в сердце бури – прямо в шторме, что вдруг объял золотое море покоя. Она больше не была отстранена: теперь она находилась прямо в потоке, теперь она танцевала вместе с вихрями энергии, и ее Танец был настолько естественен, насколько это вообще было возможно. Каждое движение было простым и своевременным, его поразительная завершенность и совершенность захватывали все ее существо, но она не успевала оценить это: ее рука ощущала импульс – и внутри плоти, и снаружи. Рука несла Крыло, ставшее ее абсолютным продолжением, и все меньше это походило на Танец, и все больше – на полет. Граница между восторгом и страхом тоже стерлась: теперь Даэн не могла бы разделить их – но она, сказать по чести, и не хотела, потому что прямо в этот миг, пока ее тело сражалось, превратившись в само стремление, душа сквозь все мыслимые расстояния неслась к Маре. И Мара падала к ней – идея о движении, желающая воплотиться. Они искали друг друга, они были жизненно необходимы друг другу, потому что их существование теряло всякий смысл, если они не могли реализоваться. Даэн благословляла их разность и отделенность, их одинокость, вынуждавшую искать и рваться, переживать острую нехватку и тоску, потому что именно эта тоска и побуждала их обеих преодолевать то, что мнилось прежде непреодолимым. Как легко и просто все становилось вдруг, когда они забывали о собственной смертности… Как прорывался через тонкое сердце росток стремления, пропарывая золотой иглой мглу и рассеивая сомнения! Не существовало мига прекраснее и оглушительнее, и Даэн, обернувшись на долю секунды, поймала ее взгляд – настойчивый, зовущий, ослепительный в своей остроте. Солнечная волна смела крылатого дикого, развеяв в пыль его странное несуразное тело, следующая уничтожила еще двух; импульсы пели ударами ее сердца, и Даэн могла бы поклясться, что слышала это биение внутри себя самой – да так, наверное, и было. А потом течение повело ее тело, и Птица закрыла глаза, наблюдая внутри себя вихри, перекаты горных рек – и полет. Крылья пели, и отголоски их песни струились по жилам вверх. Даэн поняла, что все завершилось, еще до того, как открыла глаза. Поток успокоился, затих, и она увидела, что темные выси блекнут перед внутренним взором, а захлебывающееся чувство полета медленно тает. В груди поднялось сожаление, почти сразу же сменившись принятием и благодарностью: хоть так. Они преодолели еще десятки тысяч верст друг до друга, и это было бесконечно мало, потому что не существовало пути дольше, чем путь до души другого человека – но это означало, что пропасть между ними стала чуть меньше, чем прежде. Так будет каждый раз, прежде чем Даэн не поднимется к ней, а Мара не спустится вниз; где-то в самом сердце небесной долины они встретятся однажды, как сталкиваются два луча маяков, что рассекают светом ночь. И вот тогда случится то, чему Даэн не находила имени – но чего так истово ждала. Мара тоже смотрела на нее – немного с досадой, с улыбкой, с пережитой в одно мгновение грустью, с усталостью. И Даэн ощущала это: тень изнеможения, которое давным-давно должно было превратиться в голодное чудище и пожрать ее заживо – но почему-то этого не произошло. Она не знала, какими силами они еще держались, зато знала, что ради этой женщины готова была преодолеть и не такие трудности. Кажется, Мара ощущала это ровно так же: подтверждением тому вновь стал взгляд, прямой и ищущий, долгий. - Ты цела? – спросила она, заранее зная ответ. Даэн кивнула, оглядываясь: на плато не осталось никого, и только в темном зеве грота за спиной Мары ей почудилось движение. Кажется, кьяталы тоже ощутили, что все закончилось – и потянулись к ним, как и всякий раз теперь. Это была их последняя обитель в долине Маннейн – дальше начинались «чистые земли»: так, по словам Мары, кьяталы называли ту часть Дир-Киридана, где горринары еще властвовали. Дикие отрезали духам все пути к городам крылатых людей, и те не могли вернуться под их защиту. Даэн не знала, сколько гончих Охоты они уничтожили за время пути через Маннейн – зато знала, что враг в здешнем краю был побежден. Стая кьяталов росла, брела за ними, и Даэн ощущала себя странно, когда оборачивалась и видела их за спиной – тонконогих, так сильно напоминавших пугливых оленей. И только синь, распахнутая в их высоких лбах и мерцавшая звездными россыпями, напоминала ей о том, что эти существа не имеют ничего общего с обыкновенными зверями. А еще она научилась ощущать то, что ощущали они – и сейчас кьяталы ликовали. Так много радости билось в них, что сам воздух почти искрился ею, став звенящим и совсем прозрачным. Некоторые из них уже срывались со своих мест, устремляясь к ползущей по скалам тропе: она взбиралась на гору, вершина которой терялась в облаках, и кьяталы быстрыми тенями неслись по камням. Но те, что провели с ними больше всего времени, окружили Мару с Даэн – и тянулись носами к их рукам, утыкались в ладони, и тонкие долгие ноты, рождающиеся где-то в их глотках, пели разноголосыми флейтами. Кажется, они благодарили их, и Птица видела, как стекленеет и снова оживает взгляд Мары: наверное, звери памяти говорили с ней на языке видений, и ведьма не успевала даже осознавать, который из кьяталов обращался к ней. На один короткий миг Даэн заметила в ней растерянность и смущение: Мара привычным жестом дернула плечом, потянула пальцами рукав пальто, которое смастерила для нее волшебница Сайялара… Все эти крохотные детали, все эти едва различимые штрихи Даэн знала наперечет – и любила их, как можно любить земное и божественное. Кьяталы уходили, спешили куда-то вверх по крутому склону, и совсем скоро плато опустело. И вот теперь на нем и впрямь не осталось совсем никого – кроме них двоих. - Они идут в Город Солнца, - негромко проговорила Мара, провожая взглядом последнего из кьяталов. – Священный город горринаров, Вегвир. Принесут весть о нас – и будут ждать нас там. Здесь один путь, и нам идти следом за ними. - Значит, пойдем, - подытожила Даэн, пытаясь понять, хочется ли ей возвращаться в привычное свое состояние – или еще задержаться в странном покое, в котором все обретало особый смысл, полноту и глубину. Ей казалось, что они с Марой не выходили из этого покоя едва ли не последнюю неделю своего пути, и это было одновременно и безмерно трудно, и поразительно легко. Вместо того, чтобы сделать шаг в направлении тропы, Мара подошла к самому краю плато, что круто обрывалось вниз, – и села на него, свешивая ноги. Даэн колебалась одно мгновение, а потом присоединилась к ней, отпуская все мысли. Под ногами широко и привольно разливалась пустота, на дне ущелья лежали обглоданные временем обломки камня. Было совсем тихо. - Мне даже не верится, - молвила Мара. Она, как и Даэн, все еще не вернулась в собственное тело целиком и полностью, а потому им обеим было странно говорить. Да это и не требовалось. Потому что в мире, частью которого они становились в такие моменты, все границы являлись условными – а для того, чтобы понять другого, не требовалась речь. Они вдруг становились единокровными, всецело понятными друг другу, совершенно простыми. Их не разделяла разность восприятия – вообще ничего не могло их разделить, когда они устремлялись друг к другу. В том было столько красоты и легкости, столько честности, что Даэн просто цепенела в тихие мгновения этого ни с чем не сравнимого счастья – возможности знать ее от края и до края, доверять ей и сонмы собственных снов, и свое же сердце, лишенное брони. И точно так же они связывались со всем, что окружало их, сплетались корнями, ощущали до предела точно, делились этим… Прежде Даэн и не думала, что такая связь могла существовать. - Ты можешь поверить в это все? – продолжила ведьма. Даэн скосила на нее взгляд, наблюдая за тем, как вьется под ветром смоляная прядь, длинным мазком разделяя воздух на фрагменты. Все сейчас стало таким плотным, особенным, немного нереальным… Мара покачала головой. – Подумай только, как странно все складывается… Какими мы начали – и какими стали? Прошло совсем немного времени с тех пор, как мы встретились с тобой – и вот мы здесь, почти на самом краю мира. С нами происходит что-то чудесное, я порой до сих пор не могу это осознать. Это же просто… - Ошеломляет, - усмехнувшись краешком рта, подхватила Даэн. Мара только кивнула – ее застывший взгляд впивался в горизонт. Птица очень хорошо понимала ее сейчас: она чувствовала точно так же. - Ошеломляет, - прошелестела Мара, повторяя за ней, словно бы пробуя слово на вкус. Что еще они могли друг другу сказать теперь? Нуждалось ли это в озвучивании? Даэн ощущала, как медленно мир становится прежним – знакомым ей, обыкновенным, не наполненным так густо единением со всем окружающим… И это было не плохо. Одно состояние перетекало в другое, позади оставалась сброшенная змеиная кожа, брошенные скорлупки-раковинки, а они раз за разом вырастали из себя прежних. О, Хартанэ, как чудесно Ты ведешь нас сквозь это изменение. Пусть так будет и дальше. Руку тронули пальцы Мары, ее ладонь накрыла ладонь Даэн, и так они и сидели в тишине, глядя на раскинувшуюся вокруг долину Маннейн, которая подкатывалась к самому подножью высочайшей вершины Дир-Киридана. Тело начинало чувствовать – усталость и напряжение, боль сведенных, плотно свитых мышц, голод. А еще тело чувствовало живое тепло ее руки, изгибы и длинные впадинки, и в самой форме этих рук была воплощена вся нежность мира, вся его тонкость и хрупкость. Чувствовать ее было так красиво, что Даэн порой забывала, как дышать. - Я так тебя люблю, - очень тихо сказала Мара. Даэн взглянула на нее, ловя зрачками стальное лезвие ее взгляда, впуская его в самое свое сердце. – Спасибо, что ты со мной. - Я всегда с тобой, - ветер стих, прекратил играть с ее волосами, и Даэн с превеликой осторожностью отвела упавшую на лоб ведьмы прядь, любуясь каждой ее чертой. – И я люблю тебя, моя Мара. Наверное, они владели всем временем мира – прямо сейчас. Перед ними лежала чужая земля, жесткая и колючая, испещренная бороздами и каменными хребтами, под их ногами обрывалась вниз пропасть – а Даэн целовала Мару, пробуя, словно бы в первый раз, ее губы и думая о тихом доме, который не случится, о сединах, которые не накроют их головы платком, о нежности, которая протягивалась через века и года. Прямо сейчас мы бессмертны, ты и я. Как твой Бог-Пустота. Любила ли я сильнее, чем сейчас? - Будь со мной, когда время придет, - шепнула Мара, закрывая глаза и прижимаясь лбом к ее лбу. – Я ничего не сумела бы без тебя. Не отходи от меня ни на шаг, когда… - Тише. Так причудливо прорастала нежность там, где, казалось, места ей не было. Это должно было произойти, Даэн знала, что момент настанет – а потому сейчас, когда Мара вдруг стиснула ее в объятиях, вздрагивая от безмолвного плача, только лишь обняла ее, накрывая ладонью ее голову. Путь был долог и сложен, на нем они переживали столько трансформаций, что охватить их разумом было просто невозможно. Даэн до сих пор не знала, что именно чувствует Мара, потому что у нее было свое собственное проживание, она сражалась со своими собственными бесами. Они могли лишь держать друг друга изо всех сил, когда напряжение становилось невыносимым, когда страхи затапливали и давили, пожирали целиком. Потом будет тише – они обе знали это; но сначала все былые иллюзии и пережитые ужасы должны были отгореть. Прямо сейчас они истлевали в тонком теле этой храброй женщины, и Даэн почти чувствовала жар под ее кожей. - Мне кажется, мы здорово справляемся, знаешь? – негромко проговорила она, с тихой улыбкой целуя ее в висок. Маре было страшно сейчас, очень страшно – и Даэн знала, что совсем скоро это пройдет. - Мне кажется, что хуже некуда, - в тон ей ответила Мара, замершая в ее объятиях. – Прости, это ведь малодушие, я знаю… И не хочу ранить – но порой мне кажется, что все бессмысленно. Будто что бы мы ни делали, нас опережает что-то темное и злое, и с каждым мигом его власть лишь крепнет. Мы уничтожаем десяток – а на той стороне словно целая сотня вырастает из ниоткуда. - У тебя очень смелое сердце, Мара, - со всей возможной серьезностью произнесла Даэн, чуть отстраняясь и оглядывая ее. Это смутило сейчас Мару, и она попыталась было закрыться, примерить на себя холодную непроницаемую маску – они удавались ей все реже. А может, Даэн успела слишком хорошо узнать ее. – И оно куда как сильнее всех этих шепотов, как бы они ни пытались задавить его. Мы одолеем это, вместе – как и всегда. Поверь, я знаю, что ты чувствуешь. Она и впрямь знала. Просто по-разному они обе учились жить со своими состояниями, с глодающими сердце страхами и ожиданием беды, с мыслью о том, что сделали недостаточно. Никто не знал, существовало ли отныне хоть какое-нибудь «достаточно», и Даэн, сказать по чести, думала, что это не так уж и плохо. Они могли лишь совершать свой труд, идти вперед, не оглядываясь. Пройденный путь действительно ошеломлял, и Даэн не желала как-либо оценивать его сейчас. - Честно говоря, мне и ныне хорошо. Подумай только, где мы находимся – в Дир-Киридане… Кто еще бывал здесь? – она, улыбаясь, покачала головой. – Столько легенд ходит о земле горринаров – и нам довелось добраться до нее. Это все – огромное путешествие, Мара, и как я рада делить его с тобой. - Я тоже рада. Не думай… - начал было она, но Даэн мягко прервала ее: - Я и не думаю ничего. Ты готова? - Да… Кажется, да, - Мара отстранилась, поднялась с каменного уступа, и Даэн последовала за ней. Тропа, соскальзывая с плато, дальше взбиралась на гору, макушка которой терялась в облаках, и где-то на самой вершине и находился город крылатых людей Вегвир. И им пора было идти. За то время, что они провели в Дир-Киридане, Даэн успела понять, что здешние регионы сильно отличались друг от друга. Вместо бурых долин, причудливых изваяний из мягкой породы и скалистых каньонов, со дна которых поднимался пар, теперь вокруг них вырастали темные горы, на склонах которых все же лежал снег. Тропа, по которой они с Марой шли, оказалась крутой – но хотя бы проторенной. Как поняла Даэн со слов ведьмы, эта тропа существовала здесь со времен, когда у горринаров был союз с дриадами: путь в город был доступен жительницам Рощи. Однако когда развязалась война, выросли крепости в долинах, Боргур и Маннейн сделались запретными территориями для дриад – их тщательно охраняли, не давая разведчицам подобраться ближе. Все это Маре передали кьяталы, но Даэн хотелось услышать и самих горринаров, узнать историю их народа – а также то, почему на протяжении сотен, даже тысяч лет они находились в изоляции. Она даже не была уверена в том, что история помнила контакты крылатых людей с представителями других рас: все, что можно было отыскать в книгах, с равным успехом могло быть и правдой, и вымыслом. В том числе и поэтому все происходящее казалось странным: Даэн совсем не знала, чего ожидать, и не контролировала ситуацию никак. Этот урок, впрочем, тоже казался ей очень важным. Ночь настигла их примерно на середине пути – крутая тропа терялась во мгле, уходя по склону наверх и скрываясь за облаками. Вершина горы пряталась где-то за пуховым холодным одеялом, и воздух вокруг был колкий, напоминавший студеную воду в ручье. На ночлег они устроились прямо там же, на тропе; Мара окружила их теплыми потоками воздуха, и вдвоем они, укутавшись в одеяла, жались к боку скалы – и друг к дружке заодно, и не могли наговориться. Почему-то слова шли сами, будто бы перехлестнулись через долгое молчание, что они пронесли через Боргур и перевал Гейдин, и Мара с Даэн говорили взахлеб, смеялись, стуча зубами, согревали ладонями ладони. Все, что шло в голову, озвучивалось, будто бы обретая какое-то иное значение, иную плотность и вес, и это тоже было странно – но своевременно, нужно именно сейчас, именно в этой форме. Даэн дивилась, обнаруживая новый ее лик – еще один, совсем земной и простой. Казалось бы, все уже было изведано ими, узнано и принято, но всякий раз они встречались новыми, и это приносило радость. Даэн так искренне любовалась ею, пока они глупо шутили, подтрунивали друг над другом: столько легкого и простого счастья крылось в таком бытии. Оно было невероятно красивым. Холод стоял жуткий – даже Даэн, привыкшая к зимам в горах, ощущала его. Да и Мара, обычно игнорировавшая морозы, сжалась в ее руках и стянула теплые потоки как можно ближе к ним. Они так и не легли: просто дремали сидя, словно две птицы на самом краю мира, окруженные всеми существующими ветрами, до тех самых пор, покуда солнце не залило склоны. Облака, что лежали прямо на заснеженных боках гор, так и не рассеялись, редкие просветы, сквозь которые виднелись голубые клочки неба, были обрамлены тучами всех оттенков, от белоснежного до свинцового, и Даэн, глядя на их тяжелую пуховую завесу, ощущала трепет. Горы Маннейна были значительно выше гор Караласса, и ей еще не доводилось подниматься на такую высоту. Мара, тоже поглядывавшая наверх, судя по всему, ощущала ровно то же самое. - Там должно быть еще холоднее, - заметила Даэн, когда они тронулись в путь. – И очень мокро. - Зато солнечно, - лаконично отозвалась Мара. Кажется, все в ней вновь пришло в равновесие, затихло и успокоилось, и Даэн была тому рада. Штормы чередовались с периодами штиля, и благословением было наблюдать за этим вечным танцем. Дышалось тяжело: они стали часто останавливаться, чтобы перевести дух. Завеса облаков была все ближе, воздух становился все более стылым и колким. Мелкий снег, оседая на вороте и ресницах, тут же обращался россыпью капель. Звук распространялся как-то иначе, он был гулким и раскатистым, и эхо их шагов прокатывалось по ущельям, стекая со склонов далеко вниз. Из-за него Даэн не сразу различила иной звук – тихий шелест, скользящий вдоль потоков ветра. Вдвоем они замерли, прислушиваясь, переглянулись; Крылья успели лечь в руки Даэн, а затем порыв ветра разметал облака на тропе впереди, рассеивая их в рваные дымные клочья, и из-за их пелены выступила тень. Она обрела контуры и очертания, плотность – и Птица, убежденная в собственной готовности к этой встрече, поняла, что замерла, не в силах поверить в то, что видит, и точно так же рядом с ней замерла Мара. Перед ними стоял горринар – сомневаться в этом не приходилось. Он был высок и сухопар, облачен в одежду странного покроя, какого Даэн не видела прежде. Его узкое лицо с жесткими, выразительными чертами не напоминало ей ни одно из лиц, виденных прежде. Мужчина неуловимо походил на эльфа, однако эта схожесть была настолько тонкой, что почти и вовсе не фиксировалась в сознании. Да и мало что фиксировалось, так как все внимание на себя обращали его крылья, выраставшие двумя крутыми изгибами из-за плеч. Даэн поняла, что заворожено смотрит на то, как ветер ерошит мелкие перья, и спохватилась лишь тогда, когда Мара заговорила. - Здравствуй, сын неба. Мое имя – Мара, ведьма Гарварнского леса. Вместе со мной – моя спутница, Птица Келерии Даэн, прозванная Коршуном. Мы сопровождали зверей памяти от перевала Гейдин… - Я знаю, кто вы, - прервал ее мужчина, неожиданно опускаясь перед ними на колени и низко склоняя голову. – Для меня – честь приветствовать вас здесь, нерожденные. Последний оплот изначальной памяти ждал мига, когда вы придете за тем, что по праву принадлежит вам. - Мы… Я не совсем понимаю, о чем речь, - сбитая с толку, Мара бросила на Даэн короткий взгляд, но та лишь отрицательно качнула головой: прозвучавшее и ей показалось загадочным. – Мы пришли сюда, чтобы найти вас – и просить о помощи. - И мы окажем любую помощь, нерожденные, какая потребуется вам. Вы проделали долгий путь, и вам необходим отдых. Я проведу вас в Город Солнца, к царю Тар'Гайдану – под его кровом вы сможете восстановить силы. Следуйте за мной. Примерно через сотню саженей тропа раздваивалась: вперед в облака уходил широкий и прямой путь, протянувшийся каменной лестницей до самого неба, а в сторону, огибая почти отвесный склон, вел тонкий уступ прямо над пропастью. Как обнаружилось, эта неприметная тропка вела к подъемнику. Мара, будучи гостьей этой земли, ни за что бы не подумала, что там есть что-то кроме пустоты и высоты, однако их провожатый пояснил, что механизм специально укрыт от посторонних глаз. - В Вегвире сотни лет не было бескрылых гостей, - сказал горринар, указывая вперед. Сквозь пелену Мара различила прилепившуюся вплотную к горе подвесную платформу – ее очертания терялись в густом тумане. – Но мы знали, что этот день настанет. Обещанный день, благословенный день. Говорил он с почтением, то и дело переводя взгляд с Мары на Даэн и обратно. Она не знала, что ответить ему сейчас – зато вдруг поняла, что у нее осталось очень мало сил. Это осознание накатило внезапно, расцвело вдруг усталостью в самой глубине тела, расползлось тяжелой волной плавленого свинца, и Мара подумала, что совсем не может тому ничего противопоставить. Горринар двинулся вперед, следом за ним пошла Даэн. Словно ощутив состояние Мары, она обернулась к ней – и, уже становясь на узкий выступ, протянула ей руку, чтобы ведьма могла держаться. В этом жесте было столько простой заботы, столько безусловной любви, что Мара ощутила вновь, словно впервые, как подкашиваются колени. Или все дело и впрямь было в громаде усталости, она не знала. К подъемнику они шли, казалось, целую вечность. Уступ был узким, и им приходилось жаться к скале. То и дело Мара ловила себя на том, что держится за Даэн изо всех сил, стискивая пальцы на ее руке так, что от напряжения ладонь начинала дрожать. Но Птица не сказала ей ни слова, бережно ведя ее и поддерживая, направляя. Те самые крупицы сил, что еще оставались у Мары, она потратила на то, чтоб пройти считанные сажени, и когда ноги наконец ступили на деревянный настил, она едва не упала. И сейчас Даэн точно так же подхватила ее, подставляя надежные свои руки, становясь опорой. Мара хотела поблагодарить ее, но сил не нашлось даже на это. О, Бессмертный, прости Свою дочь за слабость. Я знаю, милости мне и так дано куда больше, чем многим – но все же дай мне передышку. Горринар поднес к губам маленький рожок, устроенный в закрепленной чаше на подъемнике, выдул из него короткую ноту – звук далеко и гулко разнесся над ущельями. Некоторое время ничего не происходило, а затем платформа дрогнула под их ногами и медленно поползла вверх. Даэн не выпускала ее из рук, помогая стоять, и Мара просто прикрыла глаза. Ей не хотелось сейчас ничего – разве что тихо лечь, свернуться в ласковых ее и надежных объятиях и уснуть в тепле, не думая ни о чем. Едва ли им позволят такую роскошь, едва ли у них будет на то время: у горринаров наверняка были вопросы, да и у них самих их тоже имелось в достатке. А потому сейчас, пока еще они не вошли в Вегвир, Мара наслаждалась темнотой под веками и минуткой тишины. В какой-то момент резко стало холодно, в носу закололо, а кожа будто покрылась водяной пылью, однако она не сумела даже глаза открыть. Зато над ухом, отдаваясь вибрацией в самых костях, зазвучал голос Даэн – и Мара вслушалась в него, любуясь тем, как перекатывается звук прямо под кожей, как он заполняет собой все пространство вокруг… - Здесь всегда облака? - Всегда, - отозвался горринар, и Мара прислушалась, не открывая глаз. Она не задумывалась о том, какой выглядит – слабой ли, ничтожной, нелепой… Как только они поднимутся наверх, она распрямится, выпутается из объятий своей Птицы, сама сделает шаг, но пока еще можно было и побыть такой: беззащитной и хрупкой, нуждающейся. – Подобно тому, как Вегвир всегда озарен светом солнца – или светом звезд. Облака отделяют нас от нижнего мира, здесь есть лишь мы – и вечность. - Звучит очень необычно, - задумчиво заметила Даэн. – И это не утомляет? Ведь ничего не изменяется для вас, следом за зимой не идет весна… Каково это – жить в застывшем времени? - Я могу задать вам тот же самый вопрос, нерожденные, - через время ответил горринар – голос его звучал спокойно и дружелюбно, мягко. – Думается, вы знаете о том куда больше, чем любой из нас. - Почему ты зовешь нас так? – Мара все же сумела задать вопрос. Под веками стало светлее – наверное, они уже вышли из облаков, и теперь солнце щедро расплескивало лучи вокруг. Горринар вновь ответил не сразу – и на этот раз голос его звучал еще мягче. - Мы расскажем вам все, ответим на все вопросы, протянем нить памяти через вечность от потерянного к обретенному. Но прежде вы восстановите силы. Вы проделали долгий путь и устали, нерожденная. Он был так прав сейчас, этот удивительный крылатый человек. Мара сумела рассмотреть его крылья, пока они с Даэн шли следом за ним к подъемнику; рассмотрела и странную одежду, что на спине не была сшитой, а представляла собой сложное переплетение широких полотен – крылья свободно вырастали по обе стороны от позвоночника, и вся кожа была спрятана под ткань. Ей очень хотелось спросить, как же они явились такими, как учились летать, каково это – знать небо и вечность, сотни лет любуясь хороводом звезд в черной глуби неба… Но она не могла сейчас спросить – могла лишь чувствовать щекой жесткую ткань куртки Даэн и слушать, как мерно бьется под ней ее сердце. Мара не знала, сколько времени еще прошло, покуда подъемник не остановился – ей казалось, что целая вечность. Она ощущала себя все такой же слабой, а потому с трудом открыла глаза – и тут же сощурилась от яркого, слепящего света, что заливал все вокруг. Ей понадобилось время, чтобы привыкнуть, пока Даэн осторожно вела ее, поддерживая под плечи, а затем они обе остановились, в потрясении разглядывая открывшуюся картину. Мара не думала, что сумеет изумиться, однако сейчас она стояла на самой вершине мира, и вокруг было лишь синее небо такого густого и насыщенного оттенка, что она глазам своим не могла поверить. В нем сияло омытое всеми ветрами солнце, и лучи его озаряли пух облаков, непроницаемым ковром укрывших горы Маннейна. Не было больше ничего: лишь бесконечные облака, из которых кое-где поднимались едва отличимые вершины, и небо. А впереди вырастали невероятные здания – тонкие арки, шпили и башни, сложенные из той же самой породы, что бастион Моркир. Все стремилось вверх, и казалось, будто безымянные звездочеты пожелали дотянуться руками до искорок света – и потому построили эти высокие изящные дворцы, уходящие в небо галереи, мосты, на крутых спинах которых могла бы отдыхать луна, если бы ей вздумалось. Под ногами лежал снег, рассыпчатый и сухой, искристый, было так холодно, что с губ срывался густой пар – но это все отступало на второй план, стоило лишь всмотреться в шпили, застывшие в самом небе. Все становилось таким незначительным и мелким, суетливым, будто игрушечным… - Это что-то невероятное… - с чувством молвила Даэн, и Мара сумела обернуться к ней. Она снова любовалась – гордым профилем, ресницами, на кончиках которых рассыпалось солнце, изумленными глазами. О да, что-то невероятное, она тоже была права… - Вегвир приветствует вас, нерожденные, - проговорил горринар, и голос его звучал торжественно и гордо. – Пойдемте, я отведу вас во дворец. Пока они шли через город к сложному многоуровневому зданию, залитому солнечным светом, к ним выходили горринары. Мара была слишком слаба и изнурена, чтобы толком рассмотреть их – но видела, как они склоняются перед ними, слышала одни и те же слова, что вновь и вновь повторялись, и пока еще не могла понять, что чувствует, что думает обо всем этом. Просто с каждым шагом сил оставалось все меньше, и она даже не могла корить себя за это – потому что даже для этого пришлось бы приложить усилия. И горринары, склоняясь, почти сразу уходили, мягко и тихо, будто позволяя ей сейчас быть вот такой и не думать ни о чем. Мара даже не понимала, как ей относиться к тому – она просто шла, держась за Даэн. Голова кружилась – то ли от воздуха, который здесь был необычайно свеж и или слишком легок, или слишком тяжел, то ли от все той же пресловутой усталости. Она даже не поняла, что под ногами вдруг оказались ступени, потом – отполированные гладкие плиты. Стало еще тише вокруг, стало совсем гулко, и она поняла, что они находятся внутри помещения и идут по коридорам и лестницам куда-то. В ее сознании не отпечатывались пока ни окна с арочными сводами, ни внутреннее убранство – только руки Даэн, которые вели ее вперед. Наконец они остановились возле закрытой двери, и горринар негромко проговорил: - Вот ваши покои, нерожденные. В них есть все необходимое, чтобы вы могли прийти в себя после долгого перехода. Отдыхайте ровно столько, сколько нужно, мы не потревожим вас. Если вам что-то понадобится – просто обратитесь к любому обитателю дворца, и мы сразу же обеспечим вас всем необходимым. Когда на то будут силы – приходите к царю, он будет ожидать вас. С этими словами он вновь поклонился и пошел прочь – он ничего не требовал от них, ничего не хотел, не стал задерживаться… Мара еще осмысливала это, когда Даэн окликнула мужчину: - Сын неба, мы не знаем твоего имени! Это не дело. - Меня зовут Киран, - отозвался он, вновь чуть оборачиваясь к ним. Мара ощутила внутри себя улыбку Даэн – сдержанную, но благодарную. - Спасибо тебе за радушный прием, Киран. И за деликатность. Горринар широким жестом прижал ладонь к сердцу, прикрывая глаза, а затем удалился. Даэн завела Мару в комнату, осторожно подвела ее к кровати и усадила на покрывала. Мара чувствовала себя так, будто бы находилась без сознания – словно происходящее осознавала лишь крохотная ее частичка, не способная охватить весь объем окружавшего ее пространства. Даэн присел перед ней, заглядывая ей в лицо. - Я сейчас посмотрю, что здесь есть. Чего бы тебе хотелось? - Я даже не знаю, - честно призналась Мара, все же фокусируя взгляд на Птице. Та вновь нежно поцеловала ее в лоб и мягко молвила: - Хорошо. Тогда позволь мне позаботиться о тебе, ладно? Мара лишь кивнула, не зная, как еще выразить ей свою благодарность. Существовали ли слова, способные выразить все, что лежало в сердце, прорастало в нем солнечными ростками, поднимаясь еще выше здешних башен? Даэн отстранилась от нее, а Мара вновь прикрыла глаза, сгибаясь и ощущая ладонями мягкость покрывала; она так отвыкла от подобных ощущений, что все не могла поверить, что чувствует сейчас кожей – именно это: текстуру ворса, его колкость и одновременно с тем нежность, теплоту. Было тихо сейчас. Было так тихо… Она даже не поняла, в какой момент Даэн вернулась к ней – и в какой повела ее в другую комнату. Словно через вату она наблюдала, как Птица аккуратно снимает с нее одежду, как помогает ей забраться в лохань с горячей водой, в первый миг ожегшей кожу, как усаживается в нее сама, такая родная и красивая, такая знакомая – но восхитительная в каждой линии своей, в каждом своем движении. Руки Даэн со всей возможной нежностью выполаскивали из ее волос пыль и холод, растирали плечи, усталую и болящую спину. Мара ловила раз за разом ее взгляд, в мыслях шепча одно лишь спасибо – и Даэн целовала ее ответным взглядом, полным нежности и заботы. Время и впрямь замерло сейчас, оно перестало существовать, оно больше не гнало их вперед – потому что они взобрались на самую его вершину и теперь осознавали это. Все тело казалось налитым свинцом – и в то же время совсем легким, как перышко. Когда Мара на дрожащих ногах попыталась подняться из тепла, в котором ее почти разморило, Даэн не позволила ей и шагу ступить: укутав ее в мягкое пушистое полотенце, она подхватила ведьму на руки и понесла обратно к постели. - Не надо, я сама дойду, я тяжелая, - попыталась было протестовать Мара, но Даэн только улыбнулась невозможной своей улыбкой – и даже не подумала ее отпустить. Одеяло было тяжелым и теплым, а ее тело, прижавшееся к ней – и того теплее. Мара поняла, что ни по чему в жизни не скучала так сильно, как по ощущению бархата ее кожи, как по самому честному на свете объятию – и тому наслаждению, которое рождалось всякий раз, стоило ей по-настоящему почувствовать Даэн. Они просто обняли друг друга, переплетая ноги, Мара спрятала лицо на ее груди, затылком ощущая ее ладонь, что перебирала мокрые пряди волос. - Как же хорошо, - выдохнула она куда-то в ключицу Даэн. Они были так слабы сейчас – но как же было хорошо… - Ты права, моя ведьма, - согласилась с ней Даэн. Ее рука все еще гладила голову ведьмы, и это убаюкивало, как шелест летнего дождя, как шорох ветра в пушистых кронах – только еще лучше. – Спи. Путь был долог, но сейчас у нас есть время. Время и впрямь было: время уснуть в ее объятиях – так, словно больше ничего и не существовало, кроме вечности для них двоих, кроме бесконечного дня, в котором было лишь солнце, звезды и два человека на самом краю мира. Сколько раз они испытывали это, проживая всей сутью своей? За каждый миг этой милости – я благодарю Тебя, Бог-Пустота. Нет мне большего дара, чем ее объятия.