Дикая охота. Руины рассвета

Нужно было что-то делать. Двигаться, дышать, жить как-то дальше – пока что Ива не могла понять, как именно это делается. Вроде бы получалось: во всяком случае, холодный воздух заливался в легкие и выскальзывал из них облачками пара, и сердце тоже билось, и все ведь было в порядке… Вот только – не было. Взгляд сам невольно заскользил по мертвым телам, по перемешанному с кровью и землей снегу, по стволам, корням, ветвям. Золотая звездная пыль растаяла, больше ее не существовало. Ива еще раз огляделась, осмотрела все, надеясь найти хотя бы одну искорку. Быть может, случилось бы чудо – она не раз уже была свидетелем таких чудес и знала, как любовь побеждала смерть. Как все эти волшебные сказки сбывались, когда сердце искренне верило в обережную силу слова, как морок рассеивался, как непременно приходило утро. И вот утро пришло, и мгла и правда отступила, и они даже победили – но рассвет случился не для всех. Глаза, и без того словно песком набитые, вновь защипало. Ива зажмурилась, пытаясь прогнать противное ощущение – нельзя было плакать сейчас. Когда-нибудь потом можно будет, наверное, гораздо позже можно будет, но не теперь. Чему тебя учили? Кто ты – целитель, в конце концов, или испуганная девчонка? Внутренний голос принадлежал не ей, он был смутно знаком, но сейчас она не понимала, чьими интонациями он говорит. Но он был прав, и Ива, отстраненно отмечая жуткую слабость в коленях, направилась к распростертому на земле телу. Он мог остаться в живых. Обязательно нужно проверить все сначала. Ничего нельзя знать наверняка, пока не убедишься. Так ее учили, да. Махаравья лежал, чуть подогнув сухие жилистые ноги, раскинув изломавшиеся руки. Ива и раньше видела, как он сух и худ, сейчас это бросилось в глаза сильнее; смуглая кожа обтягивала кости туго, как будто пеленала его. Она подумала вдруг, что его свободному духу должно было быть очень тесно в этом теле. Мантия из грубых шкур укрывала его – но при том казалась его собственной, как будто он мог бы, надев ее, превратиться в зверя. Ива впервые обратила внимание на крохотные детали и штрихи, которых было так много: на резные бусины из кости и дерева, висевшие то тут, то там, на тонкие перышки. Странные символы, бусы из высверленных цветных камешков, обкатанных ручьем, смотрелись на нем так уместно – словно оперение птицы; без него эту птицу просто невозможно было представить. Белая костяная маска (Ива даже не знала, кому могла бы принадлежать эта кость) укрывала его лицо, темные прорези чернели на ней колодцами в бесконечность. Аккуратно опустившись рядом на колени, Ива склонилась над ним, раскрывая ладони над его грудью. Она страшно устала, так устала за эту беспросветную ночь, но нужно было что-то делать… Сила шла неохотно, нить контакта с ней все время терялась. Какая же я жалкая, с горечью подумала Ива – мысль была даже не болезненная: правда не приносила боли. Девочка с тихими руками, слабая ворожея, «сорное зернышко»… Стиснув зубы крепче и прогоняя все постороннее из головы, она принялась слушать тело. Там ждала ее холодная пустота, твердая плотность неживого, безразличная к любой попытке пробудить и оживить. Нечего было пробуждать здесь, но Ива зачем-то упрямо пыталась дозваться в этой темноте до искорки тепла, пульса, тока крови… Ничего не происходило. Необратимые вещи случались. Вот это было совершенно точно, бесповоротно и тотально необратимо. Слезы все-таки покатились по щекам, когда она потянулась дрожащими руками к его маске. Это было совершенно глупое, абсолютно человеческое побуждение: проверить самым топорным способом, когда все остальное не сработало. Открыть лицо, попробовать взглянуть в глаза, услышать дыхание. Может быть, ему просто нужно было увидеть этот мир, чтобы вернуться в него – как в бабушкиных сказках про Чудь-зверя, оборачивающегося человеком с рассветом. Рассвет вот-вот должен был настать, ночь уже побледнела, и все могло получиться. Закусив губу, Ива аккуратно поддела пальцами край маски, потянула на себя, на миг зажмурившись – а потом открыла глаза. Его черты казались знакомыми – их же она видела в лице Лилен. Очень резкие, угловатые, одновременно и человеческие, и нет, эти черты запечатлевали в себе древность, далекую и седую. Ива ощутила себя вдруг совсем крохотной и незначительной рядом с ним, а еще – до странного суетливой. Будто все в ней состояло из постоянной, ни на миг не прекращающейся пульсации, ритма, движения, из крохотных, но стремительных импульсов, и Махаравья в противовес ей теперь стал совершенно неподвижен. Гора и муравей, мелькнуло в ее голове, пока она смотрела в его нечеловечьи застывшие глаза. Глаза отличались сильнее всего: почти все их пространство занимали радужки серого-серого цвета – как густые тучи осенью, как беспокойные речные воды во время дождя. Полумесяцами в их тумане тонули черные зрачки, больше не отражавшие свет. Седые ресницы напоминали иней, припорошивший болотные травы у окоема прудов, у уголка бледных тонких губ запеклась темным пятном кровь. В нем движения не было совсем. Он был пуст, тих. Ничего не изменилось – он был мертв. Больше всего на свете ей хотелось сейчас горько-горько заплакать, опустившись на распахнутую в небо опустевшую грудь. Махаравья ушел, а с ним ушло что-то такое важное для нее, такое нужное, и больше она не могла найти это в мире, куда бы ни пыталась ткнуться. Она чувствовала это – словно ее душа, будто потерявшийся зверек, пыталась найти кого-то единокровного, но не находила. Единокровный ушел, а она осталась. Он был добр к ней, он стал ей названным отцом, и вот теперь… Соберись. Ты все оплачешь потом. Ты на войне, тебе нельзя быть слабой. Поэтому она, сглотнув и часто моргая, нашарила его посох – он оказался тяжелым, таким удивительно тяжелым. Вспомнилось, как легко он держал его, как выводил им рисунки в воздухе, и вокруг вились вихри снега, свободного ветра, песен всех земель и небес… Ива едва могла удерживать вес этого посоха своими слабыми тонкими косточками, но это было очень важно сейчас. Свободной рукой она совсем несмело коснулась его ладони, жесткой и холодной, будто вытесанной из гранита, принялась методично разжимать пальцы. Это пока еще было легко. Может быть, он все-таки спал?.. Очень глупо. Не веди себя, как маленькая. Ива кивнула себе самой, собираясь во что-то иное – что-то жесткое, спокойное, контролирующее мир вокруг маленькими действиями. Все тонуло в хаосе, но она все еще могла совершать почти незаметные, тщательно выверенные и практически ничего не значащие действия и сохранять иллюзию контроля. Так было проще, правильнее. Так было легче осушить глаза, не дать этому морю боли выплеснуться наружу. Посох лег в его руку, и она осторожно загнула пальцы Махаравьи на древке, отстраненно отмечая, что вот здесь ему – самое место. И наверное, нужно было закрыть ему глаза… - Старый друг. Древний человек. Ива вздрогнула от неожиданности – на несколько мгновений она и позабыла о том, что вокруг были еще живые. Казалось, словно осталась только она и смерть, муравей и гора, и больше не существовало ничего. Но рядом с ней, странно согнувшись, будто чудная птица, сидело существо – тонкокостное, с изломом кожистых крыл за спиной. У существа вились бурей темные жесткие волосы, спадавшие до земли и напоминавшие гриву, что укрывала плечи и худую спину. В сумерках сложно было определить цвет кожи духа – но Ива уже видела их и знала, что кельди (так их называли, кажется) напоминают мох в густом лесу, напитанный влагой. Тонкие пальцы легли на грудь Махаравьи, и эта ладонь тоже казалась поразительно живой на фоне чего-то, в чем больше жизни не теплилось. Дух обернулся к ней – Ива могла бы сказать, что видит в его нездешних глазах печаль. Мысль пришла неожиданно, мелькнула проблеском, и Ива несмело спросила: - Он ушел к Создателю? К вашему Отцу? Кельди прислушалась к чему-то, замерев на несколько мгновений, а затем ответила: - Он соединился с Пустотой, да. С колыбелью. Его дух не хочет идти в перерождение. - И он не станет одним из вас? – почему-то стало еще грустнее. Будто оставалась последняя ниточка, за которую потянешь – и все вернется, все будет как прежде. Ива помнила, что порой сильные души возвращались в мир духами, и что-то в ней хотело надеяться, что с Махаравьей так и произойдет. Но… - Нет. Не теперь, - покачала головой кельди. – Он хочет покоя. - Ты его слышишь? - Мы связаны со всеми, кто уходит в Пустоту. Мы одно и бесконечное, многое. Мы их знаем, их волю знаем. Его воля такова, - взгляд духа был очень внимательный, зоркий. – Возьми память от него. Ива непонимающе сморгнула: - Что это значит? - Что захочется тебе, то возьми, - кельди указала на перышки и бусины. – Чтобы оно жило с тобой, в тебе. Он так продолжится памятью. С этими словами кельди поднялась – одним движением, зашагала куда-то к своим сестрам, оставив Иву в одиночестве. Она смотрела вслед духу долго, покуда предательская соль в глазах не перестала обжигать веки изнутри, покуда вновь не успокоилась эта волна. Потом, это потом, это все можно будет когда-нибудь потом… Сосредоточившись на простых действиях, Ива методично оглядела все бусины, навешанные на странные его одежды. Какие-то из них были совсем старые – резной узор на них сгладился и не угадывался вовсе, другие казались новыми. Одна из них все же привлекла ее внимание: тонкая резьба обвивалась вокруг нее ивовой веточкой. Незатейливый, очень простой, но читаемый рисунок. Ива аккуратно расплела узелок под ней, сняла ее, спрятала в ладонь. Кость была гладкой, теплой. В ней, наверное, и впрямь могла бы дремать память. Тяжело вздохнув, она вновь бережно накрыла его лицо маской, возвращая пластину на место. Так тоже было правильно, и вот теперь – все точно завершалось. Прощай, мой друг. Мира твоему сердцу, покоя – твоему духу. Надеюсь, теперь ты обрел потерянное, наконец-то обрел… Ива разогнулась, чувствуя только тупую усталость, вытягивающую из ее плоти последние крупицы сил. Это вдруг стало понятно: она так сильно устала почему-то… Это все потому что ты очень слабая. Она была настолько слабой, что ее могло сломать все что угодно… Морщась от презрения к себе самой, Ива огляделась по сторонам, думая о том, что сейчас нужно осмотреть всех залесок – каждую из них. Надо, чтобы сил ее хватило, ведь если кто-то выжил, опасность не миновала. Нужно было суметь в случае необходимости сделать все самой… - Ивушка, - чьи-то теплые, крепкие-крепкие руки обхватили ее вдруг, заключили в теплое кольцо, и мир замер, догола раздетый, полный боли пополам с нежностью. Не сдержавшись, Ива всхлипнула, и Аллэи притянула ее к себе. – Тише. Тише, я здесь. Большего она не могла себе позволить – только эту случайную слабость, совсем короткую. Дальше нужно было собраться, и нужно было отстраниться, начать делать по-настоящему важные дела. Она расслабится потом, когда-нибудь, когда это будет уместно, а сейчас у них не было времени на передышку и… - Остановись, - очень тихо сказала ей Аллэи, накрывая ладонью ее макушку. Ладонь была теплая, большая и надежная. – Ты на пределе, хватит. - Я должна проверить мертвых, - упрямо возразила Ива, но голос был какой-то ломкий, будто ей он не принадлежал. – Пока мы ждем… Надо убедиться, что ни одна из них не закончит начатое. - Духи говорят, что они мертвы, - ее голос казался убаюкивающим, как теплое летнее течение напившейся солнца реки. – Они не чувствуют их здесь больше. Древо в безопасности. Мы правда победили. Скоро придет подмога, нас переправят в лагерь. Тебе нужно отдохнуть. - Я не устала, - соврала она, еще сильнее жмурясь и мотая головой. – Я совсем не устала, я могу… Я должна… Она даже не могла сказать, что именно должна сделать. Наверное – не быть слабой, не быть такой ничтожной, не быть… - Ива, ты на пределе. Никому не станет лучше, если ты лишишься всех сил или погибнешь от истощения, - ее руки никуда не девались. Ее голос был очень твердым. Аллэивар вообще была очень твердой, несгибаемой, ее волей можно было дробить камни. Ивушка вновь закусила губу, так и не открывая глаз и дыша ее запахом. Ей так хотелось быть достойной, но выходило откровенно никудышно. - Я могу, - попыталась она еще раз, теперь все же отстраняясь и ловя ее взгляд. Наверное, что-то жалкое мелькнуло на ее лице, потому что Аллэи серьезно кивнула: - Я знаю это. Но пожалуйста, остановись. Ты сделала все. Теперь мы должны просто ждать. Ива не знала, как им просто ждать. Реанэсс впала в беспамятство – ее окружили духи, высокие и прозрачные. Они пытались что-то сделать, поддерживали ее жизнь, но она сама слышала слова Ревенки: существовали необратимые вещи. Действие некоторых ядов тоже было необратимым. Ива могла бы сделать больше, но она была слабой ворожеей, недостаточно хорошей, чтобы помочь. Следовало стараться лучше. Следовало пойти к ним и предложить свою помощь, хоть и глупо было рассчитывать, что древние духи воспримут это всерьез. Что она могла, чего не могли они? Она вообще ничего не могла. - О чем ты думаешь? – Аллэивар смотрела на нее единственным глазом очень внимательно, будто под самую кожу ныряла. Ива замотала головой, потому что это не имело значения, но Аллэи мягко и настойчиво добавила. – Пожалуйста, скажи мне. Не закрывайся от меня. Ива некоторое время молчала, бездумно глядя куда-то сквозь ее плечо – и не видя ничего. Мир жил дальше, мир шел дальше, и ей нужно было идти. Заниматься полезными делами, не быть слабой, учиться прилежнее, становиться сильнее. Делать. Снова и снова делать что-то, только бы не остановиться и не увидеть вокруг одну только руину. Как будто ее действия могли удержать разбитое целым, как-то его сохранить, сберечь иллюзию… Аллэивар терпеливо ждала, не торопя ее, и наконец Ива медленно, почти что по слогам проговорила: - Она ведь не солгала, Аллэивар. Я и правда… сорное зерно. Выходит, что так. Я пришла к вам, и из-за меня погиб Лореотт. И может быть… в остальном она тоже права? И может быть, все правда будет рушиться всюду, где бы я ни была. Я… я… - Ива, - остановила ее Аллэи, чуть сжимая ее плечи. – Это не правда. Ты не сорное зерно. Неужели твое сердце поверит слову озлобленного врага, едва не убившего тебя? - Из-за меня погибли Махаравья и Симирам, - прошептала она. Опять по щекам катились слезы, и это было неправильно – она не хотела, чтобы ее жалели и успокаивали, не хотела, чтобы считали слабой. Но сил остановиться не было, как бы она ни пыталась сдерживаться. – Если бы они разрешили помочь им… - Ты была бы уже мертва. Мы все были бы мертвы, - ее голос был тверд, она была непреклонна. – Ива, ты сделала все, что могла. Сделать больше никто бы не сумел. Прошу тебя, поверь мне, послушай меня. Ты справилась блестяще. И они не из-за тебя погибли. Ты не виновата в этом. Не виновата… Ее сердце не верило этим словам, пускай и очень хотело. Горе все же оказалось сильнее – она зарыдала, теперь уже совсем позорно расплакавшись, вцепившись в Аллэи и прячась у нее на груди. Наверное, слабость невозможно было искоренить одним только волевым решением. Наверное, должно было пройти время, чтобы она стала тверже – и наверное, ей следовало стыдиться собственной нерасторопности… Но пока еще боль была гораздо сильнее, и Ива не могла противостоять всему ее массиву. Медленно тянулись сквозь них секунды, пока Аллэи держала ее в объятиях, окутав почти колыбельной нежностью – и Ива не понимала, за что ей столько нежности, если она не заслужила такой милости, ничего из этого не заслужила… Но уйти не было сил – были силы лишь на то, чтоб плакать, не чувствуя себя самой, не зная больше, осталось ли в мире что-либо еще, кроме руины, пепелища, разорванных нитей. В мире осталась Аллэивар – и это все, что было у нее сейчас. - Руку придется отнять, - мягкий голос Знающей неимоверно раздражал – она говорила с ней, будто с пятилетней девчонкой, не понимающей очевидных вещей. Реанэсс смотрела на нее, словно бы не видя полностью: странно смазывался рот со сжатыми в сочувственную линию губами, глаза не фокусировались на ее глазах. Они объясняли это кровопотерей – а еще заражением. Они видели только один выход. - Найдите другой способ, - отрезала Шедавар, и Реанэсс ощутила внутри слабый прилив благодарности: во всей этой череде перепуганных женщин и мужчин Шеда оставалась собой – и ее ничего не брало. – Соберите совет целителей. В войске есть сильные Знающие, велли, дриады. Духи остановили заражение, и я убеждена, что можно справиться с последствиями удара. - Королева, боюсь, что духи сделали столько, сколько никто бы не сумел, - со всем терпением мира еще тише промолвила ведьма. – То, что королева выжила – чудо. Но искажение плоти столь сильное, что… что мы не сможем обратить его вспять. Мне очень жаль. - Объедините усилия. До сих пор вы работали по отдельности – возможно, стоит попытаться направить силу разом. Обсудите этот вариант, - тон королевы клана Вар не потерпел бы возражений, и Знающая склонила голову, вынужденная подчиниться. – Ищите любые пути, даже если потребуется время. Болезнь будет распространяться? - Нет, духи замкнули ее на этом участке плоти. Но рука больше не будет чувствовать ничего, кроме постоянной боли. Однозначно можно сказать, что былую подвижность она утратила. Как и восприимчивость к ощущениям – только боль. Разумнее всего – удалить этот участок, - вновь заладила Знающая, и Реанэсс не стала слушать дальше. - Анвиэсс, оставь меня. Я устала, мне нужно отдохнуть. - Как прикажешь, королева, - ведьма поклонилась ей – ниже, чем требовалось. Она ушла быстро, почти бесшумно, и какое-то время в ее шатре царила тишина. Воздух грели походные печурки, но ей все равно было холодно, даже под несколькими одеялами и тяжелой шкурой. Раненая рука, впрочем, и впрямь не чувствовала холода: она вообще не чувствовала ничего, кроме разъедающей, горячей боли, импульсами растекавшейся от самых ее костей. Что ж, в этом была милость: во время битвы боль была всюду в ней, сейчас же занимала совсем малую часть. Реанэсс скосила взгляд на собственную ладонь, теперь покоившуюся на животе: кисть выглядела страшно – иссохшая и почерневшая, она теперь мало напоминала живое. Скорее уж, ингредиент для какого-нибудь снадобья Знающей, что-то вроде птичьей лапки с тонкой, облегающей косточки кожей. Ей было очень странно смотреть и знать, что это – ее тело. Оно совсем не походило на то, что принадлежало ей, и все же Реанэсс не представляла, как без этого жить. - Хлебни, - в поле зрения возникла фляга, обтянутая тонкой кожей. Реанэсс хмыкнула. - Они мне запретили, ты сама слышала. Голос звучал хрипло, будто глотку ей тоже высушили. Промочить ее было бы славно… Шеда пожала плечами, чуть заметно улыбнувшись. - Их здесь нет. Давай-ка. Она сама выкрутила пробку, сама подала флягу. Реанэсс отказалась лежать как подобало – она полусидела на кровати, облокотившись на ворох подушек; это хотя бы помогало ей поддерживать иллюзию того, что она остается сильной даже теперь. Поднявшись чуть выше и перехватив здоровой рукой емкость, Реанэсс сделала несколько больших глотков, жмурясь: горень внутри обжег горло, но в сравнении с тем, как жгло руку, это было сущим пустяком. Шедавар сидела рядом с ней на раскладном стуле, закинув ногу на ногу и скрестив руки на груди. Выглядела она так, словно не спала уже очень давно – впрочем, о себе в этом смысле Реанэсс тоже ничего лестного сказать не могла. Щеки ее ввалились, скулы прорезались сильнее, острый угол челюсти облизывала тень в полумраке шатра, но в зорких глазах королевы клана Вар ни тени усталости не было. Или она, как и Реанэсс, научилась за это время хорошо притворяться. - Так себе выглядит, - Шеда кивнула на ее руку. В отличие от Знающих, она не отводила взгляда. – Может быть, они правы, и стоит… - Шеда, Неба ради, - Реанэсс поморщилась. – Ну хотя бы ты не начинай. Может, они и правы. Может, и стоит. От этого не легче. - Я понимаю. И не предлагаю тебе решить прямо сейчас, - а еще Шедавар не старалась щадить ее тихим голосом и мягким тоном. Она по-прежнему говорила с ней, словно ничего не произошло. И за это Реанэсс тоже была благодарна. – Но давай начистоту: к чему склоняешься ты сама? Если – по честности? Если по честности, Реанэсс очень хотелось спать и не решать ничего. Как-нибудь уснуть так, чтобы проснуться целой и невредимой в Аэль-Роадане, в своем доме, пахнущем теплом и свежестью, с косыми лучами солнца сквозь молочные занавески с ажурным краем. Чтобы Охоты не было. Чтобы Аллэи у нее – была. Вся. - Отрубленное не пришьешь, - Реанэсс сделала еще глоток. – И вот это я знаю наверняка. Пока мне хочется верить, что с этим, - она приподняла будто не принадлежащую ей самой руку, - еще можно что-то сделать. Что я смогу контролировать это, как-то исцелить, не знаю. Если ее отрежут, она точно не восстановится. А так – попытаться стоит. Этот вариант у меня будет всегда. Да и раз уж эту дрянь в ней закольцевали, мне вряд ли что-то угрожает. Боль можно и потерпеть. По правде сказать, она всегда думала, что умеет терпеть боль, игнорировать ее – игнорировать эту не получалось. Она распирала изнутри, была мучительно подвижна: Реанэсс казалось, будто ей под кожу запустили живых змей, и теперь они перемещались там, впиваясь в плоть ее изнутри, друг в друга, жаля и жаля… Ее напоили какими-то отварами, через кости ее несколько раз пропустили поток теней – и боль никуда не делась. Последняя Знающая предупредила, что они ослабили ее ощущения, чтобы она имела возможность поспать и восстановиться, и в таком случае, дела ее обстояли не слишком хорошо. К следующему утру тени уйдут из ее тела, и тогда станет понятнее. - Это достойно уважения, Реанэсс. Мне кажется, твой клан должен об этом знать, - заметила Шедавар. – Обо всем, что произошло у Древа. - Расскажи им – то, что посчитаешь нужным. Ведьмы не намереваются отпускать меня, судя по всему, еще добрую неделю. Знающая Виндаар настроена очень решительно, как я поняла. Только потом сверим версии. - Приукрашать не буду, преуменьшать тоже, - Шеда улыбнулась ей, а затем вновь стала серьезной. – Ты показала себя как истинная королева. - Я едва не убила ее, - усмехнулась Реанэсс, не отводя взгляда и говоря так честно. – И я не знаю, где там было внушение, а где – мое искреннее желание. Шедавар ничего ей не ответила: просто смотрела глазами-пламенниками – и не судила. Откуда-то Реанэсс знала, что Шеда не судит и никак не оценивает ее поступки, действия, все случившееся там… За это тоже следовало благодарить ее. Еще какое-то время они сидели в молчании, а потом Шедавар оставила ее, пожелав тихого сна. Едва ли она сама верила в то, что этот сон возможен: все она понимала и видела по лицу Реанэсс, но молчала. Когда она ушла, оставив также свою флягу ей, Реанэсс вновь взглянула на кисть, приподнимая ее и рассматривая высохшую плоть. Шеда была права: выглядело так себе, а если совсем честно – то отвратительно. И хуже всего было то, что больше она не чувствовала там жизни. Движение, течение, ощущение – все было потеряно. Стоило ли тогда пытаться восстановить? Думать об этом прямо сейчас тоже не хотелось. Она неимоверно устала, а в голове впервые за долгое время стояла лишь густая, как засахарившийся мед, тишина, чуть шершавая, безголосая. Реанэсс кое-как перевернулась набок, утомленно прикрывая глаза, чувствуя собственные кости по-особенному твердыми, тело – тяжелым, отупевшим. Больше всего хотелось провалиться в горячее забытье – и не думать больше, совсем ни о чем не думать, и чтобы мир двигался как-то дальше и нес ее, как легкое перышко, любил ее… Чтобы хоть кто-нибудь ее любил. Порыв ветра привлек ее внимание, свежесть зимы вплелась в тепло под пологом. Она с трудом подняла налившиеся свинцом веки, фокусируясь – у входа в шатер мялась Аллэивар, и только ее тут и не хватало. - Как ты? – очень тихо спросила Аллэи, изучая ее взглядом. На руку она тоже смотрела. Реанэсс ответила вопросом на вопрос: - Зачем ты пришла? Когда она только очнулась, ей хотелось, чтобы рядом был кто-то. Кто-то теплый, заботливый, кто-то, кто мог бы погреть ее сердце, дать ей ласку простого присутствия. И вот Аллэи пришла – но Реанэсс знала, зачем, и ей не хотелось всего этого. Хотелось всего лишь побыть одной, и чтобы никто не трогал… Аллэи прошагала по шатру к ее койке, опустилась на место, которое прежде занимала Шеда, вскинула на нее единственный глаз. - Узнать, как ты. И поблагодарить. Реанэсс рассматривала ее – концентрироваться на деталях было сложно, но она слишком хорошо знала ее черты: так долго выцеловывала их своей памятью, так долго ласкала мечтами, верой, исступлением, Небо весть чем еще. Пепельные волосы ее падали косыми прядями на лоб, шрам из-под повязки сползал на щеку – ничего в ней не менялось уже столько лет. Изменился лишь ее статус: теперь она была чужой женой, и отныне они отдалились друг от друга еще сильнее. - Ты пожертвовала собой, Реанэсс. Не причинила вреда… Иве, - сглотнув, Аллэи передернула плечами. – И я знаю, что мое слово ранило тебя – но ты все же оказалась сильнее раны этой. И я не знаю, как тебя благодарить за это. - Отблагодарила, - резче, чем рассчитывала, бросила Реанэсс. – Что-то еще? - Я не враг тебе, - не отводя взгляда, проговорила Аллэивар. Линия ее плеч казалась напряженной, будто на ней лежала базальтовая гряда. - Не враг, - подтвердила Реанэсс, тоже не опуская глаз. – Но я не представляю, какое слово могло бы обозначить отношения между нами. Мое к себе ты знаешь. Что ты хочешь услышать сейчас? - Я хочу знать, что с тобой, - с нажимом произнесла она. – Потому что мне это важно. Пожалуйста, скажи в каком ты состоянии? - В самом паршивом. Тебе стало легче? - Когда Ива восстановится, она может помочь тебе. Она великолепный целитель, и… - Ты серьезно? – горько рассмеялась Реанэсс. – Аллэи, я едва не убила ее. И заводить с ней дружбу после всего этого не намерена. Как и принимать ее твоей женой. Как и вообще – принимать. Ты сказала мне все. Делать вид, что этого не было, я не стану. Как и делать вид, что могу видеть ее рядом с тобой. Что мне легко. Мне ни беса не легко. Мне до беса паршиво. В глотку я ни ей, ни тебе не вцеплюсь. Это – все, что могу обещать. И мне, честно сказать, не хочется сейчас вести беседы даже с тобой. Мы все обсудили. Я причинила тебе боль – и расплатилась за это, решив заплатить справедливую цену. Вот он, выбор моего сердца. И выбрала я не ее. Я выбрала тебя. Потому что… - набрав в грудь воздух, она все же выпалила, - Потому что ты ее любишь. И ключевое слово здесь – ты. А я всегда выбирала тебя, каждый раз – тебя. И буду выбирать впредь. Так что, - Реанэсс, дотянувшись до фляги, открыла ее, криво улыбнулась Аллэивар, - За тебя, любимая, и за твое счастье. Прости только, что не до дна. Аллэивар смотрела на нее, ни слова не говоря – смотрела понимающе, тихо, будто принимая весь тот неразбавленный яд, который теперь жил в плоти Реанэсс. - Спасибо тебе, Реанэсс, - все так же тихо проговорила она. И Реанэсс хотела прогнать ее, но не потребовалось: Аллэи сама ушла, и как только полог шатра встал на место, это все-таки произошло. Реанэсс уткнулась лицом в подушку и глухо зарыдала, сжимая едва гнущимися пальцами ткань. Ничего не осталось, кроме боли, вот теперь – больше не осталось ничего, пока Аллэи уходила, унося с собой их так и не родившееся прошлое, настоящее и будущее. Рука, которой Реанэсс держалась за него, была мертвой. Нужно было делать следующий выбор.