Дикая охота. Руины рассвета

Истинное значение слова «блаженство» Ати начала понимать еще вечером, умудрившись первой улизнуть в бани, пока другие молодые Птицы осваивались в гарнизоне Модрейн и дожидались остальную часть отряда. Она не планировала засиживаться, однако провела там едва ли не больше получаса, с наслаждением растирая тело докрасна жесткой пеньковой щеткой и выплескивая на себя один за одним ковши горячей воды. Поначалу ей было совестно: в голове крутились мысли, что не стоит тратить слишком много, ведь Птиц самих было немало, и надо, чтобы на всех хватило… А затем подумалось, что остальные и сами могли позаботиться о себе, да и в огромных чанах в предбаннике топился лед, и снаружи у крыльца она видела колотые глыбы, судя по всему, притянутые с берегов озера. Без воды они точно не останутся, а ей хотелось в кои-то веки ощутить себя полноправной хозяйкой момента, почувствовать, что ей принадлежала хотя бы такая малость – свобода распоряжаться собственным временем и ресурсами. Да и ночевки на холоде уже опостылели, и отогревшееся тело не желало терять ощущения неги и тепла. Иллэлин встретила ее после – и сразу же потащила в казармы, треща без умолку, но Ати была в слишком благодушном настроении, а потому изредка даже вставляла какие-то реплики, мимолетом осматриваясь. Модрейн стоял весь на высоком каменном фундаменте: каждый дом возвышался над землей, будто устроившись на ровно срезанном утесе, каждый красовался добротной лестницей и двускатной крышей с мелкой чешуей дранки. Из небольших окошек на расчищенные улицы лился свет, терпко пахло дымом; после банного жара окунуться в мороз оказалось не так уж и дурно – щеки приятно пощипывал холод, а на вороте разрастался белым узором пар дыхания. Иллэлин привела ее в длинный дом в несколько комнат, где стояли ряды простых узких кроватей, а по углам приглушенно перемигивались угольками жаровни. Ати едва ли не застонала вслух, когда увидела белые наволочки и шерстяные одеяла, и поспешила устроить вещмешок на самой дальней кровати в углу; судя по всему, ее не занимали из-за сквозняка, тянувшегося из маленького обитого войлоком окна. Матрас оказался жестким, но после походного одеяла на промерзшей земле показался пуховой периной. Вскоре подтянулся остальной отряд, и к обеденному дому выбрались зеваки. Ати топталась среди другого молодняка и смотрела, как к Птицам подходят мужчины и женщины, заговаривают с ними, расспрашивают о нападениях диких, о том, как обстоят дела на перевалах Караласса, приветствуют, и думала лишь о том, как будет славно поесть горячего, а потом лечь. Походная каша не лезла в горло, и она была согласна даже на медвежатину – Навьяла рассказывала, что тавране готовили на медвежьем жире, и сейчас это звучало уже не так тошнотворно. Птиц попытались организовать, однако долгий переход всех утомил, и тавранка из Когтей Неясыти в конечном счете, махнув на все рукой, выступила вперед и передала распоряжение Лорелей: вечер был свободным, они могли отдыхать. Модрейн они должны были покинуть утром через день, и это означало, что их ожидало две ночевки в тепле. Старшие Птицы принялись обустраиваться, а они, недолго думая, отправились в тепло широкобокого обеденного дома. Да, радости существовали в простых вещах: Ати едва ли не со стоном опустилась на лавку, ощущая себя донельзя счастливой прямо сейчас. Башнями на массивном и отполированном чужими локтями столе высились сложенные миски, на плоских тарелках дышал теплом хлеб – она не удержалась, дотянулась до краюхи, отщипнула кусок румяной корочки, с наслаждением втягивая носом печной сладковатый запах. Тесто посолили добро, и очень кстати оказалась плошка с подтопленным сливочным маслом, куда можно было макать горбушку. Ничего вкуснее она не ела с прошлого, кажется, лета, когда еще жила в Нернаэнне… Скрипнула массивная дверь, чья-то рука отогнула побитую временем шкуру, отделявшую сени от общего зала, и в помещение вошли Когти – всем составом, как показалось Ати. Впереди шагала седая короткостриженная женщина – та самая, и все внутри напряглось; Ати ощутила, как замирает и почти перестает дышать, будто подбирается вся, как загнанная в угол перепуганная собачонка. Чувство было отвратительным, им не хотелось омрачать житейские радости этого дня, а потому усилием воли она заставила себя перевести внимание на человека, идущего рядом с Птицей и о чем-то с ней беседующего. Это был высокий и крепко сбитый мужчина, чей возраст определить ей не удавалось: макушку его щедро пересыпала седина, но черты лица странным образом не несли ясного отпечатка лет. Тавранская кровь, сообразила она, стараясь не слишком пристально таращиться. Мужчина едва заметно прихрамывал, судя по морщинам меж широких бровей – часто хмурился, однако сейчас казался радушным. - …немного выделить сможем. Чем сами богаты, - они приблизились, и разговор теперь был слышен. – Обсудим днем – сдается, в пути вы знатно озябли, и не до дел нынче. Еще хорошо, что разминулись с бураном, несколько дней назад подступы к нагорью Тийрен замело так, что из тамошних нескольких хозяйств запросили помощь на поиск людей. - Благодарю за заботу, комендант Дангрин, - кивнула седоволосая Птица. – Но госпожа Лорелей желает прояснить все как можно скорее, чтобы опираться на конкретные договоренности. Ясность в нынешнее время ценнее отдыха и праздности, - добавила она, заметив, что комендант поджимает губы, колеблясь. Некоторое время он медлил, а затем все же вздохнул: - Воля ваша. После трапезы поймайте любого молодчика и попросите провести вас в ратушу. Я пока подготовлю списки, сам покумекаю, как и что можно устроить, - он остановился посреди зала, чуть поодаль от места, где за столом устроились молодые Птицы. Обеденный дом занимали не только они: здесь присутствовали мужчины и женщины разных возрастов, не было лишь детей. Дангрин возвысил голос, обращаясь ко всем собравшимся. – Модрейн приветствует дочерей Хартанэ! – одобрительно загудели голоса. Люди улыбались, открыто рассматривая их, кто-то заулюлюкал. – Я прошу всех вас оказывать посильную помощь нашим гостьям – а ты, Суланвин, не поскупись на эль! Прикатите лучшие бочонки, после долгой дороги нет снадобья лучше! Какая-то дородная женщина, укутанная в меха и возвышавшаяся едва ли не над всеми в зале на добрую голову, басовито расхохоталась и ушла в соседний зал, прикрикивая на ходу. Вскоре на столы выволокли пузатые горшки, от которых валил пар и пахло так, что желудок свело, принесли громадные тарелки с крупными кусками чего-то, что, судя по всему, было рыбой, маленькие кадушки и плошки с соленьями… Ати даже выбирать не стала – просто потянулась за пустой миской и начерпала в нее все, что казалось ей хоть сколько-нибудь аппетитным. - Боги, зачем всюду пихать пресловутую клюкву?.. – поморщилась Навьяла, выковыривая ложкой красные ягоды и отгребая их к краю миски. Ати вынуждена была признать: клюква и впрямь была повсюду, но на ее взгляд – ничего не портила, а даже и подчеркивала вкус пищи. - Ну вы же в Эллоине пихаете повсюду пресловутую репу, как я слышала, - оскалилась Филисс, глядя ей в глаза. – От клюквы хотя бы вони такой нет. И я так понимаю, на мед ты не претендуешь? Он тоже на ягоде, так что… Она перегнулась через стол, оттаскивая подальше от Навьялы кувшин с настойкой, но та быстрым движением перехватила ее руки. Ати приготовилась в очередной раз наблюдать перебранку, щедро пересыпанную колкостям и намеками, но вмешалась Тельфа: - Да прекратите вы, еще расплескаете все, чего доброго. Налей-ка всем нам, Филисс! Иллэлин деловито придвинула к девушке пустые чашки, и та принялась разливать напиток, пахнувший забродившим медом и ягодами. Ати никто не спрашивал: Сойка просто протянула ей наполненную почти под край чашку, и это действие казалось само собой разумеющимся. Она замерла на миг, всем своим существом переживая вдруг какое-то странное чувство, имени которому не было: просто вдруг вот этим простым жестом ее признавали равной – не птенцом, а Птицей, не маленькой, а взрослой, причастной к миру, что прежде ее отторгал. Навьяла не спрашивала с издевкой, не мала ли она еще для такого питья, все салютовали друг другу… Что ей нужно было сделать, чтобы это произошло: перестать желать этой сопричастности? И если бы так случилось раньше, было бы ей проще примириться с действительностью? Ответов не было – но она сделала глоток, как взрослая, не кривясь, даже когда язык защипало и глотку обожгло. Ей не понравилось, однако она сумела остаться невозмутимой, как будто уже делала так. Хотя ведь и правда, делала: однажды Цейра утащила с кухонь забытую стряпухами початую бутыль с вином, и после отбоя вшестером с другими Птенцами они, хихикая и важничая, передавали ее друг дружке, сидя тесным кружком. Тогда тоже не нравилось, но она, как и все, делала вид, что – вкусно. Девушки вокруг нее сейчас, кажется, не делали, но раз уж ее включили в этот круг, стоило подыграть им. Да и после второго глотка в груди разлилось плотное тепло, обволакивая ребра будто изнутри. Постепенно мысли затихли, уступив место сонливой тишине, теплу и сытости. Ати с наслаждением прикрыла глаза, слушая успокаивающий гул голосов – они стали громче, в них появилось больше веселья, то тут, то там всплесками звучал смех. После сладкого пирога (клюквенного, конечно же) ее совсем разморило, и она едва не задремала прямо на лавке – и осознала это лишь тогда, когда ее собственная отяжелевшая голова склонилась на плечо сидевшей рядом Бовин. - Я тоже подумываю прилечь, - негромко проговорила тавранка, когда Ати, вздрогнув, отстранилась. Она тоже казалась довольной – и усталой. – Хочешь, пойдем вместе в казармы? - Думаю, да, - помедлив, кивнула Ати. Никто больше не изъявил желание отправиться спать: Тельфа и Иллэлин вовсю общались с парой молодых девушек, служивших в гарнизоне и подсевших к ним около получаса назад, Филисс заявила, что хотела бы еще заглянуть в бани – и Навьяла всем своим видом демонстрировала намерение сделать то же самое. Вдвоем с Бовин они пожелали всем доброй ночи и вышли из обеденного дома в морозную, пахнущую печным дымом ночь. Странное дело: голова была ясной, но Ати еле переставляла ноги, покачиваясь и шатаясь, будто не пару чашек выпила, то и дело травяным отваром запивая, а целый кувшин в одиночку. - Забавный эффект, правда? – рассмеялась Бовин. Ее тоже слегка вело. – Мед всегда так действует. Соображаешь прекрасно, говоришь четко, а идти не можешь. Зато спится хорошо – и наутро тело отдохнувшее, свежее. Если не перепить, конечно. Здесь хорошее питье, приятное. - Ты рада быть дома? – неожиданно для себя самой спросила ее Ати. – На своей земле… Тебе хорошо здесь? - Недурно, - снова усмехнулась тавранка. – Здесь пахнет так же, как в моем детстве. Леса все так же высоки и дремучи. Когда меня везли в Келерию, часть маршрута пролегала теми же тропами, что и на нашем пути сюда. Пока мы ехали сейчас, я смотрела на елки и думала – десяток лет назад они были такими же: черными, разлапистыми, укутанными снегом, с невозможно далекими верхушками. Я смотрела на них совсем девчонкой и думала – как же красиво. И вот смотрю снова, и ничего не изменилось. Они помнят меня – очарованную, задыхающуюся восторгом и робеющую при этом, несуразную. И так интересно, кого же они видят перед собой теперь. И наверняка я осталась для них все той же глупой человечьей дочерью, они видели тысячи таких же. И конечно, нет им до меня дела, и мед, как ты видишь, просто развязал мне язык, - она фыркнула. – Я бываю болтлива в хорошем настроении, так что, кажется, да – мне хорошо здесь. И я рада тут быть. - Это здорово, - в другое время она бы задумалась о собственной неуклюжести, в том числе и в словах, о неумении говорить с другими людьми, но сейчас они с Бовин были вдвоем, обе – слегка во хмелю, и наверное, можно было не слишком порицать себя за это. Тавранка взглянула на нее: - А как ты себя чувствуешь на новом месте? Не слишком сумрачно и однообразно здесь для тебя? Ати задумалась, задирая голову и вглядываясь в ясное звездное небо, черное-черное, все – в колкой россыпи серебряных искр. Нет, она не назвала бы этот край сумрачным – он красовался неприступными вершинами на горизонте, украдкой показывал спрятанные под снежным покровом сокровища – цветные мхи и лишайники, камни в узорах дождевых рукописей, бурые монетки листьев незнакомых кустарников. Когда солнце озаряло долины, сквозь ветки струился свет – будто тонкие и мягкие пряди золотых волос невидимой королевны, что властвовала тут над ветрами и бурями и ныне была благостна и безмятежна. И здесь можно было найти красоту – очень много красоты, любоваться ею… Ати подумала внезапно, что Гвинлед, вздыбивший замерзшие волны вокруг утесов, мог бы быть невозможно красивым по весне – бирюзовым, беспокойным, расправляющим грудь под истончившейся ледяной коркой и проламывающим ее сильнее с каждым новым вдохом. И перед глазами вдруг разом пронеслись те пейзажи, которые рисовала ей Бовин своими рассказами о детстве: и топкое побережье с причудливыми кусочками обломанных веток, просоленных и побелевших от времени, и каменистые острова, увенчанные гордыми башнями с пламенем на челе, и клюква на кочках, целованная первым морозом, спелая, алая-алая на бархате мха. О, этот край не был сумрачным – его неприрученная красота показывалась не сразу, и нужно было время, чтобы увидеть ее и суметь полюбить по-настоящему. И она, кажется, не сумела бы. Однако же… - Здесь очень красиво, - заговорила она, неуклюже оскальзываясь на снегу и хватаясь за подставленный локоть Бовин. Сейчас это было очень легко, а потому она продолжила, так и держась за тавранку. – И совсем не однообразно, что ты. Да, все кажется слишком грозным… для меня, - она не совсем понимала, как объяснить, но Бовин слушала, не перебивая. – Наверное, надо быть как вы, чтобы суметь жить здесь – и наслаждаться каждым днем, не быть сломленным величием камня и снега, не дать сердцу замерзнуть. Уметь находить радости в простых вещах. Уметь служить беззаветно, чтобы жил весь народ, уметь отдавать себя без раздумий во имя страны, или чести, или принципов, общих для всех. И мне кажется, что я… я просто не пойму этого, - запнувшись, призналась она. – Может быть, поэтому в Гильдии мне трудно: в ней слишком много того же самого, чуждого мне. Не плохого – просто другого, а потому и чуждого. Надеюсь, это не обидно звучит. - Ну, ты и не обязана понимать, - заметила Бовин. Они уже вышли к казармам, но не торопились заходить внутрь, устроившись на расчищенном крыльце. – И нет, не обидно. Даже в чем-то красиво и лестно: ты говоришь о вещах, о которых я не особо задумывалась, потому что они – часть меня, будто рука или кровь. И в обычное время я не то чтобы думаю о собственной руке, как о чем-то особенном. Оно такое, какое есть… - помолчав, она тоже подняла взгляд на небо, рассматривая узоры созвездий. – Тавранам очень важна принадлежность своей земле, это правда. И тут есть плюсы, а есть и очевидные минусы. Если бы я осталась здесь и росла в этой среде, то могла бы глубже, наверное, проникнуться самим фактом такой принадлежности. И да, не скрою: я горжусь тем, что я родом отсюда. И землей своей горжусь, и людьми. Это то, что определяет меня и мой нрав во многом. Однако в большей степени сейчас меня определяют Крылья и имя, которым меня нарекли. Для этой земли я тоже теперь немного чужая. - Это не грустно? – негромко спросила Ати. Сейчас вопросы легко рождались, они не требовали от нее дополнительной траты сил, и это, возможно, тоже являлось следствием выпитых чашек меда. - Нет, - поразмыслив, задумчиво отозвалась тавранка. – Это – тоже как есть. А еще иногда мне кажется, что я вообще не умею грустить. - Как так может быть? – не скрывая сомнения в голосе, Ати взглянула на нее. Бовин ухмыльнулась, чуть разводя руками: - Ну, вот так как-то. Это должно быть какое-то очень понятное чувство, захватывающее, ясное… И у меня его еще, кажется, не было в жизни. Досада, раздражение, гнев, страх, сомнения – бывали, но не настоящая грусть. - У меня так с любовью, наверное, - она не особенно задумывалась, когда произносила это вслух. Бовин теперь смотрела внимательно, прямо и открыто, будто предлагая продолжить, и Ати пожала плечами, равнодушно отзываясь. – Я не уверена, что умею любить. Что бы то ни было или кого бы то ни было. Землю, дело, людей вокруг. Могу испытывать приязнь, радость даже, наверное, но любовь… Я не знаю, любила ли вообще когда-нибудь. Наверное, да, когда была ребенком, но это в прошлом – и не знаю, есть ли во мне хоть что-то, что еще способно испытать это снова. - Кажется, ты еще не в том возрасте, чтобы утверждать это, - несмотря на лукавый тон, взгляд ее оставался мягким, даже сочувствующим? Бовин не жалела ее, да и Ати сейчас не жалела саму себя – просто говорила то, что шло в голову, не раздумывая. - То же самое можно сказать и о твоей грусти, - парировала она, и Бовин с усмешкой протянула ей ладонь для рукопожатия, будто бы признавая их равенство или завершая спор. Ати пожала ее руку, чувствуя себя сейчас странно свободной и легкой. Как несложно, оказывается, было говорить… - Вот теперь точно можно на боковую, - Бовин поднялась с крыльца, помогая встать на ноги и ей. – Пока что мне не верится, что между мной и землей до самого утра будет еще дно кровати. - Они все равно объявили построение перед завтраком, - с неудовольствием Ати вспомнила об этом факте: казалось бы, можно было обойтись и без формальностей и дать Птицам передышку, но Лорелей решила не расхолаживать своих подопечных. - Да какая разница? Я и от тренировки толковой не отказалась бы. Не хочешь завтра поупражняться с Крыльями? Ати представила на один миг, как утром после построения, наскоро позавтракав, идет на местный плац, и ее передернуло. - Не сочти за грубость, но спаси меня Хартанэ, нет. Я так понимаю, что у нас завтра свободный день? Ну, если я верно расслышала… - Да, похоже на то, - кивнула Бовин, плюхаясь на свой матрас и стаскивая с ног явно опостылевшие сапоги. Ее кровать находилась по соседству с кроватью Ати, а потому она могла рассмотреть, с каким блаженством тавранка совершает эти простые действия – и ощущать полную солидарность с ней. - Мне кажется, что после завтрака я просто вернусь сюда и буду спать, - призналась Ати, ни на миг не кривя душой. Такая мысль и впрямь упорно мелькала в голове, возвращаясь снова и снова – и с каждым разом она казалась все более привлекательной. Следом за Бовин она стащила сапоги, отстраненно думая о том, какими тяжелыми и ленивыми кажутся конечности сейчас – и о том, как удивительно, что она совсем отвыкла от этого ощущения: расслабленности, теплой разморенности каждой мышцы… И о том, как же приятно стянуть штаны, едва ли не примерзшие к коже, и грубые шерстяные чулки, коловшиеся все это время нещадно, и верхнюю плотную рубаху. Она позабыла, каково это – спать в чем-то легком, не защищающем от холода, и сейчас все в ней будто бы недоумевало и одновременно с тем пело от такого простого счастья – неужели так можно? - Ну, тут любые тренировки проиграют, - добродушно фыркнула Бовин. Она разделась, оставшись в одних нагрудных бинтах и белье, и тусклый свет жаровен лег на ее кожу мягкими теплыми росчерками. Ати украдкой оглядела ее, торопясь отвести взор: все-таки как же хорошо она была сложена… Бовин забралась под одеяло, некоторое время еще устраиваясь, а затем блаженно вздохнула. – Да, не исключено, что не ты одна. Впрочем, если передумаешь – мое предложение все же в силе. - Я это учту, - заверила ее Ати, тоже забираясь на кровать и копошась в своем одеяле. Постель была холодной совсем, но она знала, что скоро пригреется, и что впервые за долгое время от поверхности под ней не будет тянуть ледяным холодом, и простынь пахла чистотой и какими-то травами, а в жаровнях перемигивались малиновые огоньки, и это было уютно. Бовин на соседней кровати лежала на спине, закрыв глаза, и, привыкнув к полумраку, Ати могла видеть ее длинные, чуть подкрученные на самых кончиках ресницы, приподнятый в умиротворенной улыбке уголок губ, линию гордого профиля. Да, Бовин, наверное, была красивой. Наверное, Ати даже хотела бы в какой-нибудь другой жизни быть похожей на нее. А еще она была дочерью своей земли: ее красота тоже открывалась не сразу, могла казаться либо слишком резкой и грубой, либо слишком простой, невзрачной, и женственность ее тоже показывалась исподволь и не бросалась в глаза. Она будто сама собой разумелась и не требовала никакого поощрения извне, в этом Бовин точно не нуждалась; Ати не знала, могла ли похвастаться похожим отношением к себе самой, ничего не знала и о собственной красоте – однако надеялась, что однажды узнает, каково это: быть настолько в ладу с собой. Тавранка ощутила ее взгляд, повернула голову к ней, открывая рыжие глаза, и от неожиданности Ати вздрогнула. - Что? – негромко поинтересовалась Бовин. Она смотрела прямо и открыто, как и обычно, а Ати почему-то показалось, что ее застали врасплох, и уж точно не стоило так внаглую глазеть. Но вместо того, чтобы смутиться и стушеваться, она без обиняков выпалила: - Я бы очень хотела быть такой, как ты. - Не думаю, - тихо рассмеялась Бовин, а затем вновь оглядела ее – мягко и тепло. – Ты и сама по себе хороша, какая есть, непохожая ни на кого. У тебя достаточно всего своего собственного, в особенности когда ты не пытаешься соответствовать – ну уж не знаю, чему. Очень высоким стандартам той Ати, которой ты бываешь, когда хандришь. - Я не знаю моментов, когда не хандрю, это же очевидно всем, - иронично заметила она, тоже переворачиваясь на спину и разглядывая узор балок на темном потолке. – Поэтому мои стандарты, в таком случае, всегда завышены. - Вот прямо сейчас – нет. И прямо сейчас ты очень хороша, - голос ее был спокоен, ласков, он обволакивал теплом лучше всякого одеяла. Ати ощутила, как щеки алеют, начала лихорадочно соображать, что бы ответить, но Бовин спасла ситуацию, просто пожелав: - Добрых снов, Ати. - И тебе, - собравшись с мыслями, отозвалась она, решив в последний момент неловко добавить. – Если соблазн поспать окажется не так велик, как кажется сейчас, я, быть может, и правда к тебе присоединюсь. - Договорились, - тавранка завозилась на кровати, отворачиваясь, и на казармы опустилась тишина. В первый миг ей казалось, что теперь без сна она пролежит добрую половину ночи – в голове крутились мысли об этом разговоре, о первом вечере в гарнизоне Модрейн, о Таврании, о Бовин… Но совсем скоро все это перестало иметь значение: она согрелась, и дремота навалилась разом, будто тяжелый огромный кот, пришедший греть и мурлыкать, и сознание сдалось легко, уплывая куда-то вдаль. Ати чувствовала лишь тяжесть собственного тела и негу, его окутавшую, и больше ничто не обращало на себя ее внимание. И за считанные минуты она уснула, проваливаясь в благостную мглу, в которой даже снов не было – только черное море в черной ночи, на волнах которого она покачивалась, плыла все дальше и дальше, и вокруг расстилалась теплая бездна, и впервые за долгое время ей было так хорошо… Утро оказалось не таким уж дурным – во всяком случае, на построение Ати проснулась посвежевшей и даже отдохнувшей. На небе не было ни облачка, и рассвет ложился на искрящийся снег золотыми и рыжими платками, постепенно сменяя густую синеву теней. После всех положенных формальностей их отпустили: от молодых Птиц никто и ничего не требовал, а потому после завтрака (вновь сытного и восхитительно вкусного) они разбрелись кто куда. Тельфа решила составить компанию Бовин на тренировочной крытой площадке, за ними увязалась Навьяла. Иллэлин заявила, что хочет наведаться в лекарские залы и поглядеть, какими травами пользуются местные целители и заодно пополнить свои запасы, Филисс отправилась вместе с одной из старших Птиц в кузницу с каким-то запросом. Ати не торопилась никуда, попивая щедро сдобренный медом чай и наслаждаясь моментом, в котором ей не нужно было месить ногами снег, чистить лошадей, волочь мешки в лагере и трястись на холодном ветру. Совсем скоро это закончится, и снова будет дорога, и впереди их ждал Пайр – быть может, он окажется не таким уж неприютным, как казалось раньше, однако до него еще нужно было добраться. Но стоило взять от этого дня все, что только можно, а потому она не спешила, смакуя каждый глоток. Конечно же, помимо трав в напитке тоже была клюква, кто бы сомневался… - Прохлаждаешься, Ати из Нернаэнна? – вкрадчиво поинтересовался скрипучий неприятный голос, и Ати вздрогнула всем телом, скрепляя сердце в следующий же миг. Из всех особенностей Гаэры умение ходить бесшумно было самым омерзительным. - Восстанавливаю силы после перехода, госпожа Гаэра, - она взглянула на остановившуюся напротив нее старуху, уповая на то, что на лице не отразится весь тот спектр эмоций, который Ати неизбежно испытывала в присутствии Вороны. Их разделял стол, а лучше бы разделял весь Гвинлед, вся Гарварна и весь Бар-эс-Тиллад вместе взятые. - Очень хорошо, - покивала Гаэра, даже не пытаясь изобразить на лице благодушие или приязнь. – И надо полагать, у тебя была для этого целая ночь и нынешнее праздное утро… - Госпожа Неясыть распорядилась о свободном дне для всех нас, - напомнила ей Ати, сама поражаясь собственной смелости. Ведьма угрожающе сощурила пронзительно черные глаза: - Да, однако здесь, как видишь, рассиживаешься только ты. Другие Птицы почему-то нашли себе занятия – или тренируются. Однако если у тебя трудности и если ты никак не можешь решить, куда бы приложить силы, так я тебе подскажу: погружение в осознанные видения – отличный способ с пользой провести время. - Если я попробую сделать это сейчас, то просто упаду в обморок, скорее всего, - а здесь уже впору было поражаться наглости, но Ати даже испугаться не успела и остановить себя. Гаэра явно не ожидала подобного, опешив, и Ати договорила, чтобы окончательно сбить ее с толку. – И никакой пользы от меня сейчас не будет. Переход ослабил меня, и я еще не оправилась от последнего погружения, оно было очень болезненным. Поэтому я откажусь от твоего предложения, спасибо за заботу о моем времени, госпожа Гаэра. - Да как у тебя… - потемнев лицом, начала было Ворона, но тут в зал вошла женщина из свиты Лорелей – и судя по всему, Гаэру она и искала. - Госпожа Ворона, Лорелей просит тебя явиться вместе с Пишущей Тайиль сейчас в отведенные ей покои. Она ожидает вас, просила не задерживаться. Взгляд, которым Гаэра наградила Птицу, был уничтожающим – а Ати готова была едва ли не броситься к той с объятиями: она не знала, на сколько бы ее хватило, завяжись у них с Вороной перебранка. Ведьма мешкала еще несколько секунд, а затем метнула не менее испепеляющий взор на Ати. - Мы с тобой потом еще обсудим твое рвение, Ати из Нернаэнна. Я смотрю, трудности у тебя еще и с тем, чтобы его проявлять. И с этими словами так же бесшумно она удалилась. Ей не нужно было оборачиваться или смотреть на Ати, чтобы та всем своим существом понимала: следующая встреча будет максимально неприятной. И наверное, ей стоило бы прямо сейчас затеряться где-то в гарнизоне – да так, чтобы Ворона и не вспомнила о ее существовании. И казармы явно не могли стать убежищем, потому что со старухи сталось бы заявиться туда и волоком потащить в мир видений, а вот этого Ати сейчас точно не хотелось. - Надо же, до чего устрашающая женщина, - еще один голос, уже знакомый, заставил ее отвести взгляд от спины Вороны, которая как раз покидала зал, и обернуться. Едва ли не на том же месте, где пару минут назад стояла Гаэра, теперь был Эндир. Он тоже смотрел ведьме вслед, и выражение его лица Ати не могла прочесть. Впрочем, ей он улыбнулся искренне и широко. – Доброго тебе утра, Птица Ати! Хорошо спалось? - Великолепно, - от всей души ответила Ати. Бовин оказалась права: мед расслабил тело, ночь в тепле и сытная еда дали возможность ощутить себя если не полной сил и бодрой, то хотя бы не так, будто через пару верст ноги у нее отнимутся. – Спасибо вам за гостеприимство, я буду вспоминать Модрейн с теплом. - Ты так говоришь, будто вы отбываете уже сейчас, и нужно срочно прощаться, - Эндир приподнял брови, словно бы уточняя, обстоят ли дела таким образом. Ати вздохнула: - Нет, но если я попадусь на глаза этой добрейшей женщине, которую ты видел, то могу забыть даже о подобии отдыха. - Так себе перспективы, - протянул юноша, с самым серьезным видом выслушав ее, а затем вновь расплылся в широкой улыбке. – Тогда, может, мое предложение придется кстати. Не хочешь осмотреть гарнизон и окрестности? Здесь есть чудные места, и я подумал, что будет здорово, если ты увезешь с собой отсюда воспоминания не только о казармах и обеденном зале. - Если Гаэра при этом не сможет меня отыскать, то о чем речь? А если серьезно – спасибо, Эндир. С радостью приму твое приглашение. - Прекрасно. Тогда давай начнем со знакомства кое с кем, - дождавшись, покуда Ати выберется из-за стола, он энергично зашагал к выходу. А вот она запнулась, с неуверенностью глядя ему в спину – и все же решившись: - Послушай, можно ли обойтись без знакомства? – Эндир обернулся, спокойно глядя ей в глаза, и Ати продолжила, надеясь, что он не оскорбится. – Я не самый интересный собеседник. И предпочитаю или одиночество, или очень узкий круг общения, и чувствую себя неловко рядом с совсем незнакомыми людьми. Так что если ты не против… - Поверь, это знакомство тебя не разочарует – и говорить не придется, - заверил ее Эндир. – Мы совсем ненадолго заглянем, а потом выйдем за территорию гарнизона. Если хочешь, можем и по улицам пройтись подольше – но здесь в основном мастерские, жилые помещения, ристалище и конюшни. И не очень красиво. По-настоящему стоит увидеть парочку мест за укреплениями. - Ну, в таком случае – веди, - в конце концов, она могла и потерпеть несколько минут общения с посторонним человеком. Да и Эндир пока не вызывал никаких опасений и казался неплохим. Погода стояла великолепная – на синем небе без единого облачка сияла начищенная монетка солнца, и воздух казался хрустящим, в нем посверкивала серебристая взвесь снежной пыли: кажется, поблизости чистили от снега крышу. Эндир повел ее по расчищенной дороге вверх, расспрашивая о пути в Модрейн. Ати отвечала охотно, но сдержанно: все-таки необходимость быть радушной и знакомиться с кем-то вызывала внутри пускай и вялое, но сопротивление. С другой стороны, все было лучше, чем общество Вороны. Вопреки ее ожиданиям, они не пошли в сторону ратуши, а свернули с основной дороги в сторону, к хозяйственным постройкам и загонам для скота. За оградой блеяли откормленные овцы, на шее у одной из них позвякивал крупный латунный колокольчик, и Ати против воли улыбнулась: этот звук был знаком ей с детства, а потому сейчас успокаивал. Они свернули за овчарню, и Эндир с энтузиазмом растер ладони друг о друга: - Ну, вот мы и пришли. Ати с недоумением уставилась на сарай, перед которым они остановились – маленький, будто наспех сколоченный прямо на земле, а не на каменном фундаменте. К его боку жалась дровница, забитая почти под самый навес крупными поленьями, и Ати предположила, что внутри могла храниться разве что хозяйственная утварь. Эндир легко потянул на себя канат, заменявший ручку двери, а затем с нежностью воскликнул в полумрак комнатушки: - Здравствуй, девочка! Как ты тут? Что-то в сердце расцвело теплым ощущением предвкушения – маловероятно, чтобы Эндир обращался так к человеку. Ати последовала за ним, выглядывая из-за его плеча, а в следующий миг ей в ладонь ткнулся чей-то влажный холодный нос. От неожиданности она ойкнула, а в следующий миг расплылась в улыбке: у ее ног крутилась большая белая как снег собака, мохнатая и поджарая, с хвостом-баранкой. Ати никогда не видела волков, однако с успехом могла бы решить, что перед ней волчица. А еще у нее были какие-то совершенно невероятные глаза – льдисто-голубые, пронзительные, и выглядело это очень непривычно. - Знакомься, это Пурга, - с улыбкой объявил Эндир, наблюдая, как Ати опускается на корточки и принимается гладить пушистые бока. Собака охотно подставлялась под руки, будто приплясывая на длинных пружинистых лапах, и изредка облизывала коротким движением нос или щеку, уж что попадалось. - Это ее ты хотел мне представить? – со смехом спросила Ати, совсем уж осмелев и аккуратно обнимая Пургу. Та сразу же подалась навстречу, безо всякого промедления устраивая передние лапы на плечах Птицы и продолжая умывать ей лицо. - Ага. Но не только, - он прошел вглубь сарая, пустого и пахнущего старой холстиной, сеном и шерстью, туда, где комната была разделена тонкой деревянной стеной. Пурга, заметив его движение, тут же устремилась туда, юркнув за стену, а Эндир поманил Ати к себе. – Она довольно привередлива в общении, но меня любит, мы с ней давние приятели. А потому если кто-то со мной приходит, Пурга приветлива. Последнюю луну я наведывался один, так что сейчас посмотрим, как она отреагирует, но я думаю, что все будет в порядке. Смотри. Он чуть отодвинулся, позволив ей заглянуть за стену. Ати осторожно вытянула шею: в огражденном уголке стоял большой ящик с невысокими бортами, устланный сеном и каким-то мягким тряпьем, а внутри спало трое щенков – еще пуховых, толстеньких и неуклюжих. Пурга забралась в ящик, аккуратно обнюхала щенков, и один из них поднял голову, широко зевая и поскуливая, качаясь всем телом. - О Хартанэ… - не сдержалась Ати, с восторгом глядя на то, как весь клубок завозился, зашуршал на одеяле. Пурга обошла свое потомство кругом, а затем улеглась рядом, оборачивая щенков теплом и внимательно наблюдая за людьми. - Белая – это Метель, вон тот бровастый – Буран, а серый – Шторм, он уже открыл глаза пару дней назад, - сообщил Эндир, осторожно подходя к ящику ближе и протягивая ладонь к Пурге. Та обнюхала руку, облизнула подставленные пальцы, а затем положила голову на вытянутые передние лапы, вздыхая. Щенки под ее брюхом завозились сильнее, утыкаясь трогательными носами в длинный белый мех, а Эндир аккуратно подхватил Шторма под живот, бережно поднимая. Пурга не волновалась, кажется, и вовсе не обращала внимания на гостей. – Хочешь подержать? - Можно? – разом оробев, спросила Ати. Эндир взглянул на собаку. - Похоже на то. Он протянул ей щенка, и Ати с трепетом приняла его, прижимая к груди и принимаясь нежно почесывать за мягким ухом. Она всегда любила звериную малышню, охотно возилась с ягнятами в детстве, котятами и всем, что только народилось и было еще мягким, беззащитным, тонкокожим. В ладонях дышало живое тепло, за ребрами стучало крохотное сердце. Шторм тоненько кряхтел, носом утыкаясь в ее куртку и чуть приоткрыв глазенки – еще слезящиеся, но тоже пронзительно голубые. Он еще не фокусировался и был таким потрясающе теплым, что все внутри таяло. Пурга подняла голову, втягивая носом воздух, будто бы проверяя, все ли в порядке, а затем вновь успокоилась. - Стоило оно того? – улыбнулся Эндир, наблюдая за ней. - Ты еще спрашиваешь, боги, - она стояла в обнимку с щенком, снова ощущая себя восторженной девчонкой, у которой из забот – как бы переделать поскорее все домашние дела, чтобы сбежать на сеновал и возиться с котятами, которых накануне снесла туда теткина кошка. – И какие они красивые все, и Пурга… Я еще не видела таких собак. - Это местные, ездовые, - пояснил Эндир, и, поймав недоуменный взгляд, продолжил. – Они очень выносливые, и с их помощью мы доставляем припасы в отдаленные гарнизоны или полевые лагеря. В Таврании встретить собачью упряжь – обыкновенное дело. Я сам погонщик, занимаюсь доставкой фуража преимущественно. Так что у меня, скажем так, своя стая, но Пурга – любимица, она это знает и бессовестно пользуется привилегиями. - Ого, - Ати покачала головой, рассеянно поглаживая нежный пух на загривке Шторма. – Это здорово… Но такие переезды, наверное, очень сложные? Как далеко ты гнал такую упряжь, было ли какое-нибудь самое сложное путешествие? - Эм… - Эндир вдруг замялся, на щеках его расцвели алые пятна. Он неловко почесал затылок, а затем сконфуженно взглянул на нее. – Ну, если быть совсем честным, я только-только получил этот статус. Так что бахвалюсь по большей степени на пустом месте. И у меня сложных путешествий еще не было – так, мотались из Модрейна в соседнюю деревеньку, например, и еще в хозяйство немного поодаль от нее, плюс какие-то местечковые выезды. Но, - со значением добавил он, разворачивая плечи, - Совсем скоро мы снимаемся с места и отправляемся на юг, везем обеспечение для уходящих в ряды объединенных войск формирований. И мы с моей стаей впервые пойдем далеко. Давай-ка, не будем ее слишком долго тревожить… - О, конечно, - Ати протянула кроху-Шторма ему в руки. – Они чудесные, о Хартанэ. Спасибо тебе, что показал их, такие трогательные малыши… - Не за что вовсе. Пурга и к тебе благосклонна, как видишь. Я предполагал, что так будет, но рад, что это лишь подтвердилось. Они покинули сарай, и Эндир повел ее по улице вверх, куда-то к бревенчатой стене гарнизона, за которой виднелись кроны деревьев в инее. - Вы присоединитесь к армии объединенного войска? – спросила его Ати. Она знала, что большая часть Птиц сейчас ушла именно туда, однако им, естественно, никто не рассказывал, как обстоят дела на юге. - Нас призвал престол Тиннереда, и мы ответили на призыв. Модрейн всегда был союзником Келерии, а потому когда пришло письмо от вашей королевы-Птицы, комендант Дангрин не стал мешкать. К тому же, в прошлом Изломе, как говорят, мы практически не принимали участия, занимаясь в основном сообщением между теми поселениями, которые не пострадали от удара диких. - Постой, какая королева-Птица? – не поняла Ати. – Ты имеешь в виду Лорелей? - Нет, королева Тиннереда, Атеа Эглеирская, Королева-Лебедь, - он взглянул на нее с интересом, а Ати даже на месте запнулась, часто моргая. Она смутно помнила разговоры, звучавшие в кругу старших Птиц, но не предназначавшиеся для ушей тех, кто был младше и несмышленее. Она не придавала этим разговорам значения, лишь мельком слышала о новой королеве Тиннереда, имя которой теперь было в Гильдии на слуху. И она сама откуда-то знала это имя, вспомнила его звучание сейчас, когда Эндир произнес его. По самому краю сознания бродили неясные вспышки мыслей, до тех пор, пока не схлопнулись вдруг озарением. Так звали молодую женщину, спасшую ее у самого порога Гильдии каких-то несколько лун назад. Она говорила тогда, что ее имя похоже на имя Ати, и сама Ати потом выспросила у Сольвэ, как же звали ту Птицу. В Келерии ее видно не было, и получалось, что она ушла едва ли не раньше их всех, а теперь стало ясно, зачем. Но как так получилось? Это затея Лорелей? Наверное, ей можно было не задумываться об этом, однако почему-то внутри заворочалось беспокойство, а перед внутренним взором всплыли почему-то образы города из стекла, по которому полз змей из ее видений. И сердце тревожилось, но отыскать корень этой тревоги она не могла. - Ати? Все в порядке? – встревоженный голос Эндира вывел ее из оцепенения, и девушка взглянула на него, возвращаясь в реальность. Он смотрел обеспокоенно, но она не сумела бы ничего объяснить, а потому поспешила успокоить его: - Да, я просто задумалась. Очень непривычно знать, что на престоле Тиннереда – твоя сестра по оружию. Массивное тело змея последний раз мелькнуло среди прозрачных колонн, а затем туман смыл образ с обратной стороны век. Тревога медленно и неохотно таяла под лучами ослепительного зимнего солнца, оседая тенью где-то глубоко внутри и засыпая до времени. Ати еще подумала было, что быть может, стоило рассказать об этом Вороне, однако до тех пор, покуда у нее не было ясных ответов, соваться к ведьме явно не следовало. Да и скорее всего, ее предупреждениями в очередной раз пренебрегут, и в таком случае – стоило ли надрываться понапрасну и стучать в глухую стену? - Могу себе представить, - хмыкнул Эндир. – Но можем отложить беседы о делах. За воротами начинается долина Ангборд, и мы с тобой сейчас дойдем до священного озера наших предков и круга идолов. Там красиво – озеро не замерзает даже в самые сильные морозы, и вода в нем розовая от минералов и донных растений, как говорят сведущие люди. Выглядит необыкновенно. - Надо полагать, - проговорила Ати, окончательно выволакивая себя в реальность. Это время вот-вот закончится – время лености, сытости и радости. Терять его она не намеревалась, как и отдавать редкие крупицы счастья – слишком дорогим оно стало теперь. Завтра их вновь ожидал путь, и здесь останется льдистоглазая Пурга со своими толстыми смешными щенятами, озеро невиданного цвета, ее спокойный и долгий сон в тепле. И ей так хотелось побыть еще немного простой девчонкой без Птичьего долга и дара, без крови диких на руках, без сумбурных видений, ясности в которых не было, без этой долгой и страшной зимы. Наверное, она заслужила эту малость. Да и едва ли она могла сообщить Гаэре что-то в действительности важное, о чем бы та не знала.