Минута Слабости

      Сдерживать крик, разрывающий тело изнутри была задачей ужасно непосильной. Он задыхался, и не только от душившей его моральной боли ярким огнём пылавшая в душе его и горле, переходя практически грань между ею и физической, но теперича и непосредственно и самой физической. Даже при отсутствии любого света перед глазами и, казалось бы, даже без слуха можно было понять, как тела касаются с жаром и невероятным, почти безумным рвением. Хватка пиджака на теле стала заметно слабеть и слабым разумом своим, мученик стал понимать, что может следовать после. Вырываться было бесполезно и отбиваться слабыми руками тоже, однако почти неосознанно, демон стал вытягивать их, хоть и дрогнувшие, но всё равно крепкие перед собой, упираясь пальцами в нечто живое напротив, совсем близкое подобравшееся к нему теперь. — Кх-! — — Ай-ай! Помнишь ведь, что говорил? —       Совсем рядом скользнуло и просекло ухо, оставляя леденящее жжение. Тело демона невольно сжалось от внезапной боли и стало гнуться назад, ещё сильнее впиваясь в острые камни под собой, которые, казалось, нарочито там оказались перед падением.       Но он замолк, почти совсем и кажется, дышать стал раза в три тише, если не более. Боль разливалась и от новых, уже намеренно болезненных ранениях. Щербет буквально колол его лезвием сквозь рубашку и наблюдал с дрожащим волнением как пыльный цвет ткани блекнет по сравнению с обворожительно красным. Он сходил будто с ума, уже ногтями впиваясь в кожу мученика и раздирая её до крови.       Боль для Йосафлейма не страшна и никогда такой не была, однако либо под действием яда, либо из-за чувства слабости души сейчас своей он испытывал её в два, если не в три болезненнее, чем ощущал бы даже на поле битвы. Он стал медленно отходить от того, что испытывал всё это время и что не давало ему здраво рассуждать, а именно страх. Ведь страшился он смерти, которая гуляла где-то рядом, призрачно касаясь мантией его вместе с пальцами этого низкого существа, называющий себя Ангелом. Однако постепенно, но с каждым мгновением в голове становилось яснее и будто пелена, застилавшая его мысли, вдруг стала спадать и одна безумная и ужасно смешная идея въелась в него. Может ли Щербет вообще его убить? Кажется, дело пары секунд, однако та порывистая страсть, которая плескалась в нём и с которой, он мог бы вполне разорвать Йосафлейма на куски, но некая сила будто сдерживала его, заставляя ограничиваться лёгкими касаниями и не давая слететь с катушек, как происходило с другими, ныне покойными.       И стало внезапно понятна, одна единственная и в тоже время многогранная истина, не убьет он его. Пусть оземь разобьётся, но не сможет и было кажется, что-то в этом даже приятное для самого Ангела, или лучше сказать «инкуба», как сам он себя обозвал. — Слушай . . . а помереть вообще хочешь? —       Йосафлейм, расценивший это как насмешку, промолчал. Кажется, он был слишком занят думой над этой внезапно проснувшейся и такой же нелепой идеей в его голове, которая никак не могла погаснуть. Да нет, должно быть бред, с чего бы вдруг он не смог? Однако, тот риск, на который решился Щербет чтобы поиграть, ужасно безрассуден и никак не подходит его натуре, возможно свихнулся окончательно? — Эй! Говори! Язык я еще тебе не вырвал! —       Крепкий удар по лицу пробудил демона в секунду. Во всех чертах его благородного лица вдруг отразилась такая ярость и такое отвращение к существу напротив, что тот было даже на миг отшатнулся, будто испугался, а затем слабо усмехнулся и поддался вперёд, выставив обе руки, зажав между ними демона. Хоть глаза были завязаны, но он чувствовал, как над ним высится нечто ужасно опасное. Громкое дыхание всё приближалось и уже можно было его возле глаз ощутить. — Ах! —       Ангел был как бы ещё вне себя после такого и точно дрожал, кривя лицо своё в уродливой усмешке. Он захлебывался собственным мыслям и сдавлено хохотал, как будто не было воздуха вокруг. Руки его вдруг вытянулись и схватили за обе длинные кислотные пряди, дернул его, и с грохотом ударил об пол. Он успел два или три раза ударить лежащего в грудь, прежде чем совсем потеряться в своём припадке и начать уже болезненно задыхаться, будто в горле была вода. Йосафлейм не говорил не слова и как было сказано ни кричал и не стонал, только лишь вздрагивал от каждого пронзающего удара.       Прошло где-то с минуту припадка Щербета, он поднял голову и долго, молча поглядел на демона, будто что-то припоминая. Вдруг лицо его изобразило великое волнение. — Эй… — Зашептал он опасливо, — ты живой ещё? — Демон не ответил же снова, но вяло двинулся. Если этот безумец примет его за мертвого, то может и вовсе психануть, начать раскидывать лёд во все стороны и биться в истерике. — Ээээй... — ещё одержимее сказал он, склоняясь ближе. — Больно? Стало быть, больно… Должно быть больно! —       В глазах его искрилась невероятная одержимость, одержимость даже не в Йосафлейме, а в свою мечту, в свои фантазии и домыслы. Будто выстроил в своем воображении нечто такое прекрасное и по сравнению с собой настолько великолепное, что теперь и сам не в силах был это разрушить и мучился, терзая грудь ногтями пальцев. — Почему ты… — Голубые глаза особенно сверкнули, он наклонился ещё ближе и буквально лёг на демона, касаясь своими длинными волосами его лица. — Так смотришь? —       Йосафлейм не мог смотреть, так как глаза были завязаны, однако Щербету чудилось, как сквозь эту проклятую красную повязку пробивается неистовый янтарный свет. — Что ты смотришь на меня как на подлеца?! Да, я подлец! Несомненно, подлец… — произнёс он вдруг ужасно мрачно и насупившись поднялся, звонко стукнув себя ладонью по лицу, затем громко и силой выдавил из себя истеричный смех. — Но только не ты… не смей мне об этом говорить… Может я и не святой, но и ты тоже не свят… —       Он говорил всё чрезвычайной скороговоркой, то ли быстро, то ли невыносимо тягуче. Он глядел в лицо Йосафлейма с таким выжиданием, словно тот вёл с ним диалог. — Ааахххх… Что же это я… Ты ведь нем теперь… Ни слова не молвишь, помирать не хочешь… Так аль нет? Говори! —       Ангел силой сжал горло демона, словно пытался выдавить слова из него, которые так сейчас были желанны. Душащая боль расползалась от рук, безмолвный крик он похоронил в себе и молча раскрыл рот, пытаясь вдохнуть. Вдруг, почудилось ему страшное, убить не убьёт, но может сотворить такое, после чего и жить вовсе не захочется. Он от натуги еле поднял слабые руки и быстро стукнул Щербета по кисти, приводя в чувства. — Аха-ха-хаа… Действительно, как скажешь то, если придушу? —       Пальцы расцепились, оставляя яркие красные следы, ужасно выступавшие на всегда белой шее. — Ну? Говори! Не думай молчать! —       Казалось, что вцепиться ему было и не за что. Безумец просто хотел слышать, или вернее слушать хоть что и плевать какой смысл, плевать кто и что будет нести, только бы заглушить то нечто страшное в своём сознании и перестать об этом думать наконец. Он хотел было снова начать душить, но не успел, заговорил теперь уже демон. — Не хочу … —       Низко прохрипел он, заставляя непослушный язык шевелиться, всё сжимало в спазмах от резкой и внезапной боли в горле. — Чего? —       Точно не расслышав, он склонился вновь, приближая своё ухо к губам другого. — Я не … хочу умирать. — — А чего хочешь тогда? — — Жить я . . . Я хочу жить! —       Проговорено было решительно и даже с особым оттенком на лице и в голосе, который даже при темноте и при тусклом рассудке можно было отличить. Теперича, когда стала понятна эта простая истина, Йосафлейм мог с поражающей точностью определить каков же будет его следующим шагом или стало быть, ключом к спасению. Нельзя допустить чтобы мучитель потерял свой интерес, необходимо ценой тела, ценой рассудка своего удерживать в нём огонь. Выжить, выжить при помощи его слабости и воспользоваться как холодным оружием. Он резко дрогнул и изменился в лице. Еле заметная искра будто протекла у него по всему лику меняя и искажая его до необычайного… и невероятного прекрасного, как в ту же секунду посчитал Щербет.       И стало это будто последней каплей для Ангела, если бы ещё чуть и вполне вероятно крылья бы белые его потускнели, приобретая чёрный оттенок, а ореол бы стёк, замарав и без того дрянную его голову. Руки, повинуясь мелькнувшей идее сжали до хруста плечи другого и продолжали укреплять хватку. Демона стало трясти, он заметно стал пропускать дрожь и коротко биться окаменевшими ногами. Рядом засверкало и во тьме блеснул прозрачный, точно стекло голубой лёд, острый и от хладного воздуха ещё тоньше. Машинально он вонзил руку вниз, силы как бы не было вовсе, но после первого же удара вновь забурлила в душе его. Тело внизу содрогнулось, хлынуло ослепительной яркости алое. Серое облачение скрасилось красными пятнами, всё более темневшими от своей насыщенности.       Острие льда вонзилось в плечо, пройдя навылет. Ткань всё темнела, впитывая всё больше влаги, Йосафлейм дёрнулся ещё раз, как только оружие вошло глубже и кровь внутри стала почти замерзать под воздействием магии Ангела, застывать в венах, превращаясь в лёд и раздирать тело изнутри. Демон, может даже, не скрывая своей боли, как мог толкнул Щербета, приводя в чувство снова. Сильная дрожь прошлась по телу, он слегка отстранился и в глазах его безумных промелькнуло что-то вроде рассудка.       Окоченение крови остановилось, однако свою руку он не убрал, а напротив вонзил ещё глубже, раздирая неровными краями порванную кожу. Последовал судорожный вздох и скрип всеми зубами. — О боже! — Почти взмолился Агнец, не желая останавливаться. — Как это всё не так! —       Он с язвительной и какой-то гневной ноткой сказал свои слова и вновь обратился к демону, будто тот его перебивал, опустил лицо и внимательно пригляделся к выражению того бледного и истощенного, от потери крови. — Ну ничего! Из своей головы я тебя быстро выведу! — С горьким упрёком и отчасти им же наслаждаясь произнёс он. — За свои слова ручаюсь, хоть несу ересь, это да… —       Голубые глаза, которые доселе застилала глубокая, мутная пелена, вдруг как бы рассеялась. Губы расползлись вновь в кривой усмешке, показывающая зубы. Холодные пальцы уцепились за ткань и жарко поползли ниже, пиджак стал заметно сползать. Демон сильно дёрнулся в сторону, начиная игнорировать боль в плече, то, что происходило сейчас казалось намного страшнее, с чем он привык сталкиваться. Ведь, у этого подонка нет ограничений ни в плане физическом, ни в моральном. Он может вытворять всё, что взбредёт в его больной разум и на это у него есть более чем достаточно, чтобы со своими изощрениями свести с ума, даже такого как Йосафлейм.       Говорить судя по всему было бесполезно, да и он непременно потерпит в этом крах. Говорить, а тем более уговаривать, демон никогда не умел и даже не стремился развивать этот навык. Болезненная беспомощность, какое же отвращение он испытывал к себе самому сейчас.       Тем временем, Щербет совсем переменился как в настрое, так и в действиях. Он странно нежно поднял Йосафлейма и посадил возле ближайшей стены, прислонив спиной. Пиджак он благополучно стянул и отшвырнул, с такой ужасной ненавистью в угол, затем подошёл и сам, опустился, развел колени и сел на корточки, подпирая руками подбородок. Ангел глядел на демона такими опустевшими глазами, будто и сам не знал зачем это сделал и теперича думает, а сделать то хотелось.       Затем, с какой-то неохотой он подполз ближе и провёл своей окровавленной рукой по щеке другого, почти намеренно размазывая кровь по лицу. Его целью видимо стало замарать его как можно больше, он настолько увлёкся, что стал буквально раздирать плечо Йосафлейма и бессмысленно водить своими мокрыми руками. — Я тебя ненавижу. —       Тихо, но отчётливо было проговорено каждое его слово. Словно и не он только что кричал как сумасшедший, теперь, всем своим видом он излучал апатию и тяжелое равнодушие к своим действиям. — Я. Тебя. Ненавижу. —       Каждый звук стал сильнее заполняться яростью, впившись в плечи ледяными когтями, он стал раздирать рубашку на объекте своей ненависти. Действия его были спонтанны и не несли какого, даже безумного, смысла. Всё было на эмоциях, причём очень ярких, но также быстро гаснущих. — Чтоб. Ты. Сдох. —       Щербет снова приблизился и на этот раз, от него веяло не безумием его горячем, а буквально, ледяным и чётким опознаванием истины, какой-то настолько далёкой от него и в которую он верит всем своим существом.       Пальцы проскользили вдоль замазанных кровью бледным щеках и два пальца буквально уткнулись демону в глаза чрез тонкую ткань своеобразной повязки. Он застыл, будто замороженный. — Выколю… Выколю чтобы больше не узрел меня. —       Йосафлейм дёрнулся снова. Давление стало заметно расти, слабость от действия яда стала притупляться уже другой, более существенной болью. Тело сквозь паралич стало выгибаться. Сжав руку Ангела в слабой хватке, мученик стал давить в ответ, пытаясь оторваться. — . . . —       Подле кротко блеснуло металлическим, подняв в руку лежавшая рядом рапира, Щербет провёл подушечкой пальца по самому лезвия и пустил себе немного крови. Странная тоска напала на него мгновенно и ему захотелось её разбавить. Конец тонкого лезвия упёрся в грудь напротив, от чего и вздрогнула, отточено оно было остро и словно вошёл в масло, буквально скользя в тело. Резким потоком хлынула кровь, немного погодя Ангел надавил и опустил лезвие, разрезая грудную клетку практически на две части.       На теле демона вырезался большой крест, тонкими рассеченными полосами вырисовывались крючковатые узоры. В порыве тупой одержимости и слепой разрывающей тоски, Ангел совершенно не понимал, что делал или вернее понимал настолько, что не осознавал потом. Это было наверняка самая страшная печать и проклятие для демонов. Нанести её правильно было почти непосильной задачей, однако положительный результат не заставит долго ждать. В следующие мгновение тело демона силой изогнулось дугой и сильно забило в судорогах. Кожа стала рваться, выступили алые пятна. Тяжёлую тишину разорвало на куски страшным рёвом боли, терпеть её было невозможно. Она сломит любой болевой порок, будь то даже сам Дьявол. Глаза закатились назад, в уголках губ выступила пена, движения становились всё более неосознанными, а глас всё раздавался, почти нечеловеческим рыком, сотрясал пещеры.