Минута Слабости

— Пф…. А ты действительно крепок… — Щербет громко усмехнулся и отстранился, утирая с лица кровь.       Он поднялся с колен, выпрямился, отряхаясь и потряс, теперь уже мутно серую одежду от прилипшего сора. Руки его были в густой, липкой и ещё теплой крови, под ногти забилась чужая разодранная кожа. Голубые глаза его странно сверкали во мраке, дышал трудно, будто задыхался. Однако лицо просекала холодная ухмылка, а взгляд безотрывно следил за неким телом, не так давно выгибавшееся от невыносимой боли. Теперича почти бездыханно сидевшее, опиравшись о камни.       Тем неким был Йосафлейм, сжав руки в кулаки зажимал в окровавленных пальцах своё разодранное в алые клочья тело. Вязкое липло на камни, засыхало и вновь отрывалось от каждого движения, затем снова застывала и так по бесконечному кругу. Нет, от такого не умрёт, но это больно, чудовищно больно, что глаза закатываются назад, а грудь отвратительно выпячивается вперёд, сводя конечности в беспомощных судорогах. Он был бледен, но не от боли, а от болезненного бессилия. Слаб он был настолько, что не был в состоянии подняться и молча дёргался, как затухающие останки, как жалкая рыба, выброшенная на берег. — Да всё, всё. Я пока что кончил, можешь кричать и молить меня о пощаде. — — Ублюдок… —       Щербет вновь опустился и одним движением сорвал ткань, прикрывающая глаза демона. Даже в темноте были видны яростные блики на влажных очах. Он попытался утереть с лица мокрое, но руки лишь слабо дёрнулись и недвижимо остались лежать на земле, от подкатившего яда. — Да как ты только смеешь себя Ангелом звать? Как ты можешь спокойно спать после всего, что делаешь со своими жертвами? Богиня… Неужто, и она такая, как ты? Или это она такой тебя сотворила? У всех…. У всех должна быть честь не только по отношению к службе, но и к врагам… Тогда… как ты вообще с этим живешь?! —       Все слова были проговорены с такой нечеловеческой ненавистью, что и сам Щербет даже шатнулся назад немного, поникнув головой, будто испытал короткий приступ вины. Конечно, одного движения руки хватило бы, чтобы прекратить всю эту сцену, но он сам как будто чего-то желал извлечь из него, как бы пытаясь что-то ещё понять из его речи, что-то такое, что будет сказано непременно, не в этой речи, так в следующей. Но демон уже чувствовал, как подкатывает к нему волна тошноты. Не почувствовать себя униженным и буквально опозоренным не только перед кем-то, но и перед самим собой, было невозможно. Он понимал, что от злобы своей ужасно смешон и выходил из себя ещё больше.       В лице Ангела изобразилось странное движение и углы губ его затряслись. — Ты такой смелый, даже я позавидую. В такой ситуации ещё огрызаешься. —       Он подошёл ближе и опустил ногу прямо на грудь демону, заставив того дёрнуться в позывах к крику. Щербет имел явное намеренье теперь уже заткнуть демона так, чтобы больше никогда не смел ничего говорить, но не про него. Не про него его задели слова, а про Богиню. Про само Божество этот демон посмел повернуть свой язык и осквернить Её единственную, величественную и прекрасную! — За такие домыслы я тебя, конечно, не убью, в конце концов люблю тебя, но язык вырежу уж точно! —       Он нагнулся, пытаясь в темноте разглядеть выражение лица своего собеседника, но тот совсем затих. — Раз ты замолк, то должно быть, понимаешь, насколько низкую шутку брякнул! — Со злорадством раздалось сверху. — Ты это нечаянно брякнул, в порыве злости, я понимаю, всё понимаю. Как твой друг, я могу простить, но как слуга Богини, никогда! — — Да что же ты… Совсем умом тронулся? —       Йосафлейм не боялся Щербета. Он боялся вовсе не его, а смерти, он не хотел умирать, оставив после себя множество незаконченных дел и бросив Лорда. Что-то странное, как бы неземное подсказывало, что Щербет, даже при всём желании своём не сможет убить его. Покалечить, расчленить, без проблем, однако убить не сможет. Это всё стало понятно при одном, единственном опытном взгляде его на Ангела, то ли этот странный блеск в голубых глазах, то ли особенная одержимая манера речи при говоре его в присутствии Йосафлейма, однако что-то было непонятное и в тоже время невероятно простое. — Пусть даже если так! Тебе-то что? Всё уже давно небось понял, да? —       Он приблизил своё, странно пронзенное кривой улыбкой бледное лицо и внимательно присмотрелся в глаза напротив, свято веря, что там кроется намного больше, чем в словах. — Да… Вижу по глазам! Ну да, ты прав, тебя я убить не смогу и при всём моем пылком желании, однако… Навеселиться вдоволь я всегда смогу! К тому же оставить умирать от кровотечения тоже, никто мне не запретит, а если запретит, то и того тоже оставлю кровью блевать! — — Врёшь… — С отвращением выдохнул Йосафлейм, слабо махнув тяжёлой рукой, чтобы прервать бессмысленный монолог его, — сам же знаешь, что врёшь! Вот, кривишь теперь лицо, значит правильно понял я! — — Ну может и вру! — Стал входить в исступление он, всё сильнее давя на грудь демону, что тот не мог и дышать без боли. — Даже если будет так, ничего не измениться! — — Н- Кха! —       Йосафлейм вдруг резко выгнулся и тихо прохрипел, из горла хлестнула красным потоком кровь. Он закашлялся и жутко сжал пальцы, найдя в себе силы дотянуться до шеи.       На лице Щербета выписалось чистое удивление, он убрал ногу и с любопытством разглядывал как тот задыхается, пытаясь побороть в себе это. Опустившись рядом на корточки он было хотел потыкать в него пальцем, как бы проверив куснёт тот его или нет, но не решился, всё же это было бы тупо даже для него. Он не без удовольствия наблюдал, как демон страдает и заметно расстроился когда тот затих. — Неужто помер? — Ужаснулся он было и ткнул пальцем тому в глаз, заставив его резко сощуриться. — А нет! Я рад, что ты ещё дрыгаешься! — — Мне вот … кх … интересно стало. С какого это чёрта ты … взъелся именно в меня? Видно, что … мстишь, но за что? Я не помню, чтобы когда-то сталкивался с тобой. — — Эээх, ты, сам ведь чёрт! Ну ты же далеко не тупой, по крайней мере я так думал, так неужто не догадался? —       Щербет еще более удрученно скривил лицо. — Впрочем, может для этого и моего, гениального ума было бы мало. А вот дело в чём! Ты правда лично мне, ничего не сделал, но зато видел бы ты, сколько боли причинил другим генералам! — Он в припадке своего сладострастия словесного жутко заламывал себе руки, пока говорил и от этого ещё сильнее возбуждался. — А Грору! Грору-то бедную! Она ведь самый, что ни на есть чистый Ангел! А ты её отряд покромсал и даже никакой эмоции не выказал! Будто не заметил совсем раздавленную блоху! А ведь она ещё ребёнок, чистый и самый непорочный из всех. Милая, добрая и до чего красиво улыбается! А из-за тебя, она так плакала и проклинала, да ещё как! Как дети, чисто и невинно «Ненавижу, ненавижу! Как он мог!» и ничего тяжелее она не говорила, ты представляешь? Аааа…. По глазам вижу, спрашиваешь, а что плохого то я сделал? Война ведь, в конце концов, а то, дорогой мой, что на твоём скучном лице не было ни единой эмоции! Мог бы хотя бы ради приличия обрадоваться, или хотя бы позлорадствовать, что мол, я приложил усилия для победы! А так… так ты буквально растоптал всю её веру себя, в демонов, как и мою в общем-то. —       Всё это было проговорено ужасно быстро и на одном дыхание. Ангел немного согнулся и подавился под конец, из-за чего и прервался. Откашлялся и дышал тяжело. Затем вдруг выпрямился и опять поглядел на демона. — А бедняжку Сиэль? Когда прямо на ее глазах истребил почти весь её отряд? Это было конечно давно и очень давно, но её горя я не забуду, уж поверь. А Водас? Когда ты с отрядом выцепил его одного в лесу? До чего же низко это было для тебя! Отрядом напасть на одного его! Он конечно силен, как зверь, не спорю и хорошо вас отпинал тогда, но всё же! —       Припомнив всё это, он тихо и злобно усмехнулся, сам отвечая своим раздумьям. — Вот я и пришёл выдавливать из тебя эмоции! Чтобы на ближайшие триста лет, нет … на целые тысячелетия в гробу, ты помнил это и боялся уже и думать о том, чтобы идти против кого-то из нас! — — . . . —       Йосафлейм не думал, что нужно что-то говорить, поэтому молча слушал всё, что летело или даже выплёскивалось в его адрес, даже если тот путал обстоятельства и ключевые лица. — Мне лично, ты не сделал вообще ничего, я вновь повторю, но я тебе все же отомщу… Ведь всё равно уже свой рассудок прежним не сделаю, так хотя бы помогу сохранить его другим. —       На мгновение, но демон даже проникнулся его речью, настолько чувствительно и откровенно говорил Ангел, к тому же, у этого сладострастного и, казалось бы, потерявшего всякую совесть существа, если и была причина хотя бы в половину такой благородной, то может и в глубине души своей он и не был таким низким, какого себе представляли все. — Я знаю, я испорчен. Я прогнил наверняка намного глубже чем все знакомые тебе и мне демоны и ангелы, любая тварь будет чище меня, но мне глубоко плевать на всё это. Я поставил себе цель и ни за что от неё не отступлюсь. Для других, это стало быть пустой звук, крик на эмоциях который тут же рассеяться, ну пусть не тут же, но на следующий день, может через месяц или год. Но, я не таков. Я в корне не таков! Что для других лишь обещание, то для меня это клятва, клятва душой! Какой бы тяжёлой, угрюмой, мрачной, низкой и удручающей не была бы, но долг, от которого уже не отвертеться никогда боле мне! — Как бы с азартом и раздражением, что не может нормально выговаривать слова стиснул зубы. — Сперва это такое страдание, да… Такая морока и тяжесть, но потом… Потом это превращается в какое-то осознание ... созерцание? Ах! Как подобрано слово! Созерцание своего этого долга! Потом страдания смягчаются и остаётся чистое, ничем не опороченное желание и чёткая, ужасно точная цель перед собой, которую обязан я достичь любой ценой! И буду я чист, как лёд, несмотря на всё сделанное и совершенное! —       Он вздохнул тяжело и как бы приходя внезапно в себя, выпрямился. Вдруг криво усмехнулся вскинул свои очи, необычайно широко открытые, к потолку, махнул рукой вниз и с грохотом стали воздвигаться ледяные камни.       Необъяснимая радость, даже больше трепет бушевал в душе, где-то там, внутри груди. А ведь несмотря на положение, демон выглядел поразительно красиво. Да не только видом своим он был красив. Прекрасным он был тем в ту минуту, что он благородный, а тот подлец, что он в величии своём терпит всё, чтобы вернуться к своему отряду и не бросить своих на верную смерть, а тот жалкое насекомое. И вот, от этого насекомого зависит и жизнь его, и душа, и тело, и рассудок!       Как же это смешно! И как невыносимо терпеть это сжирающее существо внутри себя. Нет, невозможно! — И ты даже ничего не скажешь? — Горестно прошептал он, склоняясь на один уровень. — У тебя нет сердца? Или может вместо сердца у тебя дыра?! Такое существо как ты невозможно назвать даже живым! —       Щербет сделал удар, ещё, ещё и ещё, тело под ним содрогнулось и побежало мелкой дрожью. Кровь, все руки в вязкой, горячей крови. Алый застилает глаза, подобно тьме и лишает возможности видеть то, что перед собой.       Раздаётся хриплый крик, мгновенно срывающийся на более громкий и животный, почти бессознательный и такой чужой даже для самого Йосафлейма. Он не узнаёт свой голос, не признает в нём этой дикости, с которой кричит покуда боль разливается по венам. Щербет резко опустился на колени, прямо упиравшись ему в грудь и рухнул вниз, громко и протяжно воя, сжимая в бледных пальцах такие длинные для парня волосы.       Для парня… Разве носит парень такие волосы? Нет, у парней принято срезать хотя бы до плеч, а это? Что это? Будто локоны девушки, с зеленоватым … нет почти изумрудным и ядовитым цветом влас, безумно … безумно прекрасной девы. А на самом ли деле он есть он?       И без того мутные бездны в глазах стали ещё глубже и туманнее. Щербет уже не разбирая ничего наклонился, опустился самым лицом к его искажённым и измазанным кровью губам и коснулся их своими.       Мерзко, отвратительно. Что происходит?       Йосафлейм не может сосредоточиться хотя бы на одном более ясном чувстве. Тело разрывает, душа распадается и нечто, нечто противно-теплое касается его уст и с каждым мигов всё сильнее. Руки не двигаются, но дёргаются в жалкой попытке оттолкнуть. — Н-не смей- —       Задыхается, захлёбывается. Раздирает сердце не давая дышать. Чужое прикосновение к себе невозможно терпеть. Прозвучали слова, в лёгкие вошёл воздух вместе со вздохом и чем-то чужим, мягким и до ужаса противным. Демон сжал челюсти чувствуя, как треснула между зубами плоть, по губам теперича потекла чужая кровь. Донёсся чужой вздох боли. Чужим, чужая и чужой, слишком много чужого, всё это были не его звуки, не его, а теперь Ангела, этого низкого и противного существа, что посмел таким гадким способом проникнуть внутрь.       Щербет раскрыл глаза свои, до безумия тёмные и совершенно не думающие, снося внезапную боль громким стоном, схватил за яркие, ядовитые пряди и вытянул назад.       Тело изогнулось, в глазах промелькнули затухшие искры. Собирался молча вытерпеть всё это, лишь бы только остаться в живых и вернуться к отряду, но разве стерпеть такое?! Такое унижение и буквальное издевательство!       Близился рассвет, а Ригатона ждать появления командования не станет и нанесёт удар. Ужасный, быстрый и сокрушительный удар, который может стать и станет фатальным. Отряды других немаловажных и таких назойливых ангелов, особенно их Главы, кружили совсем рядом и могли всё разрушить. Йосафлейм предвидел это, предвидел что придётся столкнуться с тремя разными главнокомандующими в одно время и был готов дать отпор, вот только не оступиться в самом незначительном месте! Пропустить яд и оставаться наедине с этим извращенцем шло в разрез с любой заранее заготовленной тактике. Даже если не умрёт, что случится? Вариантов несколько, удастся сбежать и каким бы безумным он ни казался, самый вероятный. Попасть в плен или быть добитым другими ангелами, которые прямо-таки ждут возможности отомстить.       Но все эти мысли терялись, здравый смысл расщеплялся на мельчайшие. Придумать, что-то придумать, но что можно было придумать? Заговорить, попросить, умолять, унижаться, лобызать. Эти методы были испробованы теми, кто уже давно гниёт под слоем земли или толщей сотворённого льда. — Да что же ты- — — Тихо. —       Прошептал сластно Ангел прямо в другие губы и продолжал тянуть. Настоящая эйфория. Йосафлейм вытянулся, точно натянутая до предела струна и силой сжал руки в кулаках. Поднять их он не мог и тем более не мог воспользоваться, но даже так, даже так невыносимое желание ответной атаки горело буквальным костром в груди. Всего секунду, хотя бы половины настоящей его силы хватило, чтобы откинуть ненавистного от себя и проткнуть прогнившее тело насквозь как неугодный мешок с гнилью. — Я не люблю шума. — Продолжал шептать безумец, зарываясь отвратительной рукой в яркие, будто ядовитый огонь волосы. — Потому молчи, если хочешь жить. —       Демона снова изогнуло, руки задрожали, как скованные цепью и мелко забились. Ангел пробрался глубже, другой рукой не позволяя сомкнуть челюсть. В голове вихрем носились мысли, сливаясь в единый несвязный гул. Разбросало сознание в разные части черепной коробки, продолжая трещать как по швам.       Йосафлейм не мог позволить телу дрогнуть в сторону, ибо уже ледяным холодом касалось железо с обоих сторон. Зажал, подлец, между двумя лезвиями и держит, не пускает и творит ужасное, что никак не достойно прислужника самого Бога и любого создания, смеющее звать себя Ангелом! — Прекрати- — Вырвалось мерзким, предательски низким тоном у демона. — Тс… тс… молчи, говорю. — Зашептал неспешно.       Щербет блеснул синевой глубоких глаз с какой-то невидимой до этого нитью настоящего разума. Вдруг коснулся холодными пальцами залитой кровью мягкой щеки и отстранился с едва слышным вздохом. Он всё продолжал глядеть в упор печальным и таким не свойственным ему лицом. — … Вот и сделал я то, что хотел очень давно. — Ласково, почти теплым шепотом донеслось из уст его.       Порвался было снова к демону и уже вытянул руки с длинными пальцами, да вот не смог и только бессильно опустился рядом, опустив руки к своим ногам и склонил голову к самому плечу так и смотрел пустыми очками всё тяжелее и грустнее вздыхая. Казалось долго могли глаза эти темнеть, но вдруг они блеснули влажной и до ужаса хрупкой пеленой. Потекло по щекам вымученно двумя сверкающими во тьме дорожками.       Йосафлейм лежал всё это время молча, будто мёртвый и продолжал странные попытки подняться и утереть с лица чужие призрачные следы, повернул голову в сторону, желая удостовериться, что Ангел в более смирном духе и так и застыл.       Глядеть на плачущего Щербета дело было нередкое, ведь делал это постоянно, чуть ли не каждый день и навзрыд, почти что напоказ, чтобы видели все и вся его слышали, однако сейчас он сидел, уронив руки к сложенным коленям и тихо, беззвучно и намного искреннее тихонько вздрагивал, смотря мутными глазами на демона перед собой. — … Чего это ты? —       Раздался вдруг голос Йосафлейма, как бы случайно, но Ангел всё же услышал и немного оживился, сильно подрагивая от своих приступов, чуть двинулся навстречу, опуская руку ему на грудь. — … чего? … Не знаю, чего. — Сделал паузу, ощущая, как льются горячие струи по щекам. — … А, впрочем, знаю, точно знаю. … Не могу тебя я убить. Не могу. Рука не поднимается, — Щербет положил вторую руку сверху и немного надавил, — сделать простой удар. Один. Лёгкий. Удар тебе в грудь, чтобы больше не смог дышать. —       Он склонил голову в своим же рукам и негромко, каким-то приглушенным отчаянием завыл, чуть выговаривая слова. — Предатель я. Предатель Богини пред тобой. Сведенный с ума тобой. Влюбившийся в тебя, в твою гордость, в твои черты лица, в характер, убеждения и душу. — Руки сжались в кулаки и ударили в чужую грудь, что тот вздрогнул. — Почему же … почему же мы на разных сторонах? Почему из всех я сражаюсь именно против тебя? —       И снова ослабевший душой оступившийся Ангел болезненно завыл, прижимаясь к телу демона, как будто тот мог его укрыть или помочь. Будто не был Йосафлейм его заклятым врагом по расе своей и прислужник самого Дьявола, противника Бога. — … Это мучает меня! Понимаешь ты аль нет?! … Ах… конечно понимаешь, умнее ведь меня в сто крат будешь, скольких убил, скольких жестоко казнил? Наверняка и природу нашу выучил лучше своей собственной, а потому и охладел к нам совсем, уже за живых не воспринимаешь, не за живых, а за бездушных кукол, которых тебе надобно сломить. А мы не такие, понимаешь ты нет? Мы тоже живые и может даже поживее твоего будем! —       Вся его речь в основном состояла из обрывков уже давно известной Йосафлейму информации, ведь прекрасно ведал он что говорят о нём с вражеской стороны и как кто уже поклялся с ним расквитаться.       Что смешным и невероятно комичным в этом страшной сцене было так это то, что никогда этот демон не принимал своих врагов, да вообще кого бы то ни было за бездушные создания. Никогда. Просто выказывать своё сострадание к противнику себе же во вред. Да и кого это вообще может интересовать? Дай слабину он, а то бишь доверенное лицо самого Дьявола Калба и рухнет в миг всякое к нему доверие, а Ангелы так наоборот встрепенуться, как обновлённые и с новой силой надавят уже на эту точку, мол, даже верховные сошки Лорда Тьмы падают духом! Как не причина сдаваться?       Смотреть на это жалкое подобие Ангела было одновременно и тошно, и даже какой-то частью души своей ещё не замерзшей жалко. Жалость вызывало это подобие, ведь видел он в Щербете сейчас до нельзя сломленную мелкую душу отчаявшегося во всем безумца, затыкающий свои же страшные мысли своей же жестокостью. Видел он таких много, наблюдал как катятся вниз бывшие товарищи, как трескаются гордые Ангелы под его клинком, но, чтобы так, почти на коленях по собственной воле, было в новинку. — ... Ненавижу, — шептал слезливо. — Ненавижу, но убить не могу. . .. не подымается на тебя оружие моё! Жалок я, боже! Как же жалок! Но почему же … почему понимая это не могу сделать ничего против? —       Йосафлейм же всё глядел, глядел и не мог разобрать в нём сейчас хотя бы частичку не так давно блеснувшего разума. Сидел тот склонившись почти до самой земли и уперевшись в неё руками, сжимая тонкими пальцами острые камни и раздирая до самой крови. Впервые, может быть, демон не понимал что ему следует делать. Говорить с этим безумцем явно не сулило ничем хорошим. Однако, после такого выгорания могло случится всё что угодно. Надеяться, что Ангел просто встанет и уйдёт не следовало, но что, если снова ему в голову ударит невесть что и захочется вновь переступить через границу свою и попытаться убить? — … Неужели и даже так промолчишь? — Голос Щербета донёсся неожиданно и даже не своей четкостью, а тяжёлой разбитой надеждой, будто в самом деле рассчитывал услышать от демона какие слова. — Почему же? Неужто и это тебя не трогает? —       И снова будто исступление охватило Ангела. Поднялся, на будто деревянных ногах и схватил за шиворот рубашки, рывком поднимая на ноги. Йосафлейм стоять не мог, даже хотя бы выпрямить ноги и тут же покосился в сторону, как какая-нибудь тряпичная кукла. Это выбешивало обоих. Одного будто снова окунули в его тупую беспомощность, а другой раздражался, сам не ведая чему. Стиснул пальцы сильнее и уткнулся ему в изрезанную грудь.       Стояли так безмолвно долго, возможно даже с полчаса времени, стояли бы так и дальше. Если бы действие яда не стало проходить.       Вдруг сделалось Йосафлейму легче дышать, а ноги будто снова обрели кости всё яснее и быстрее ощущая под собой твёрдую опору. В груди закололо, а в голову точно ударило туманом. Однако мутная пелена перед невидящими глазами рассеялась. Понятно и четко стало изображение вокруг, стены перестали сливаться в единую кашу, а звуки отдаваться эхом бесчисленное количество раз.       Демон сделал резкий шаг в сторону, чем несказанно удивил Ангела, дёрнулся и рефлекторно ослабил хватку. Головы он поднять не успел, ибо тут же согнулся вдвое, рухнул на колени и дико закричал.       Рапира прошла навылет через самую его грудь, мигом проливая алую и до ужаса густую кровь во все стороны. На этом Йосафлейм не остановился и решительно вдавил тонкое лезвие глубже, круто повернул и рывком вытащил, заставив того скоситься на бок и пасть на самые камни спиной. В отчаянии безумно разрывал он на себе одежду, натыкаясь и одёргивая пальцы от сквозной дыры в собственном теле. Кровь хлестала, как пущенная с горы река, стремительно покидая дрянное тело, заливая пол снова и снова, новыми, всё более темными слоями.       Демон пошатнулся, яд хоть и проходил, но всё ещё продолжал сильно бить по всем действиям, кося и кривя в разные стороны. Ум снова как бы заволокло тьмой, в очах мелькнули искры, пошли кувырком, а пространство вовсе завернуло в спираль.       Однако, терять время было нельзя.       Конечности резко свело в судорогах, а голова вскружилась, но даже так быстрыми и от того хрупкими шагами Йосафлейм кинулся к выходу, отталкиваясь слабыми руками от стен пещеры. В ногу что-то вцепилось, крепко-накрепко и поволокло за собой наземь. В голове забилось с двойной силой, но машинально ударил, мимо, ударил ещё раз и хорошо стукнул. Хватка на миг ослабла и этого хватило, чтобы вырваться и перекатиться в другую сторону, не дав снова себя взять.       Сил ещё не хватало на мгновенное перемещение, нужно было выждать, ещё хотя бы минуту, но было уже это упущено и только оставалось подняться, сломя голову, спотыкаясь, раздирая руки в кровь о камни и практически на четверых выбираться на свет, слыша, как сзади доносятся неопределенные крики, скрежетания железа от мимо направленных атак и хруст льда.