Not Strong Enough

Слова мальчишки обожгли как хлыстом, возбуждение хлестнуло по нервам, утекло в пах. Ламберт сжал руку на шее Геральта, дёрнул его к себе, впился в губы, кусая, вторгся языком в рот. Подбородок царапнула мягкая юношеская щетинка. Геральт издал захлёбывающийся стон, и Ламберт почувствовал вкус крови во рту. И уже не смог остановиться. Намотал волосы Геральта на руку, вжал его в себя, не разрывая поцелуй, проволок по комнате и толкнул на кровать. Геральт приподнялся на локтях, слизывая кровь с губ. Яркий рот, лихорадочно блестящие, жаждущие глаза, растрёпанные волосы и стройное горячее тело под холщовыми тряпками — всё это выбило Ламберта из привычной реальности. Хотелось многого. Ударить мальчишку, укусить ещё раз — везде, наотмашь стегнуть ремнём, затянуть удавку на шее, провести лезвием по бледной коже, чтобы разошлось, наполнилось кровью… И за всеми этими сумбурными дивными мыслями полыхало желание вставить, заполнить собой, смешать боль и удовольствие в эликсир, который глотнёшь раз — и уже не слезешь. — Раздевайся, — приказал Ламберт, глядя сверху вниз на Геральта. — Живо. Тот, не сводя с Ламберта напряжённого, голодного взгляда, с готовностью потянул рубаху вверх, выпутался из штанов. Ламберт залюбовался, поймав себя на мысли, что смотрит на Геральта как… на вещь. Красивую, функциональную, вызывающую зависть и восхищение. Вот меч, к примеру… Ламберт всегда неровно дышал к холодному оружию. В умелых руках меч творит чудеса, работает безотказно, не ломается и всегда готов к бою. Геральт — тоже. Он наступил коленом на кровать между разведённых ног мальчишки, грубо провёл ладонью по его груди, поджарому животу, накрыл возбуждённый член. Геральт выдохнул, глядя на Ламберта широко распахнутыми глазами, узкие зрачки расширились до такой степени, что затопили радужку смоляной чернотой. Ламберт стиснул пальцы, впиваясь ногтями в нежную плоть. — Больно… — прошептал Геральт, дёрнувшись. — Знаю, — отозвался Ламберт. — А будет ещё больнее. Он нашарил на постели перевязь, отцепил один из ремней, скрутив петлю, набросил её на шею Геральта. Тот задышал чаще, сжал кулаки, и впервые в его глазах плеснула паника. Это Ламберту понравилось. Он распинал колени Геральта в стороны, сплюнул на пальцы и без церемоний впихнул сразу два. Упругие мышцы поддавались плохо. — Не зажимайся, — процедил Ламберт, слегка ослабив удавку. — Хуже будет. Он разминал вход, растягивал, выкручивал и сгибал пальцы внутри тела мальчишки, и тот забился, захрипел и снова непроизвольно потянулся к ремню на горле. Ламберт прицокнул языком, натянул свободный конец и шепнул: — Руки. Геральт впился пальцами в одеяло. — Хороший мальчик. Ламберт вернулся к своему занятию. Трахал Геральта пальцами, с каждым движением ощущая, как расслабляются, поддаются тугие мышцы. Рассматривал его жадно — скользил взглядом по лицу, груди, животу, любовался напряжённым, чуть подрагивающим членом. Чуял запах смазки, оставляющей липкий след на коже. Прислушивался к биению сердца — совершенно человеческому, давно забытому ритму. Геральт не стонал, только царапал одеяло, выгибался и задыхался, судорожно глотая воздух. И Ламберт решил, что пора кончать с прелюдиями. Вынул пальцы, сунул их в приоткрытый рот мальчишки, набрал слюны сколько смог и смазал себя. Головка втиснулась туго, плоть сомкнулась вокруг, не пуская дальше, но Ламберт рывком насадил Геральта на себя, дёрнув за бедро. Ему самому стало больно, но он представил, каково мальчишке — и чуть не спустил сразу. Задвигался, взяв с ходу бешеный темп, и Геральт впервые закричал, но тут же захлебнулся и захрипел, когда Ламберт натянул петлю. — В глаза мне смотри. В глаза смотри, блядь. И не отпуская мутный, полный боли взгляд Геральта, вбился до конца. Тело скрутила сладкая судорога, и Ламберт кончил, впившись ногтями в бедро мальчишки, на излёте оргазма прижавшись к сухим дрожащим губами, кусая их, выпивая рваные выдохи. И только потом почувствовал горячие капли на своём животе, опустил взгляд и увидел белёсую струйку, выплёскивающуюся из члена Геральта. На губах таял вкус крови. Запах спермы, пота, разгорячённой кожи дразнил обоняние. Ламберт ослабил удавку, стянул петлю с горла Геральта, с удовольствием разглядывая оставшийся след. Геральта била дрожь, он лежал, совершенно обессиленный, мокрый от пота, зубы мелко клацали, по губам и подбородку размазалась кровь. Ламберт прижал его к себе. Погладил по слипшимся волосам. — Получил, что хотел? Отвечай. Геральт тяжело дышал, молчал. Ламберт сжал губы, сгрёб волосы на макушке мальчишки и резко дёрнул, запрокидывая его голову. — Получил, я спрашиваю? — Д-да… — пробормотал Геральт. — Но тебе мало, да? Волчонок ненасытный… — Ламберт коснулся губами приоткрытого рта, лизнул, отпустил волосы. — Я не дам тебе спуску на вечерней тренировке, даже не надейся. Загоняю до седьмого пота. Знаю, что тебе больно, но это не повод расслабляться… — Он толкнул Геральта в бок, и тот вздрогнул. — Давай, проваливай отсюда. Тебе нужно поесть, вымыться и переодеться к занятиям. И возьми эту мазь, смажь себя, завтра болеть не будет. Он лежал и смотрел, как мальчишка одевается — медленно, морщась от боли. Любовался синяками на коже бёдер, тёмным следом от удавки на шее. И когда Геральт, наконец, натянул на себя свои тряпки, Ламберт поднялся, подошёл к нему и скомандовал: — Повернись. Мальчишка послушно крутанулся, встал спиной. Ламберт прочесал пальцами спутанные волосы, затянул кожаной ленточкой в хвост, развернул Геральта к себе лицом и оглядел с головы до ног. — Ты хорошо держишься, молодец, — похвалил он рассеянно, рассматривая напряжённое лицо мальчишки. И тот вдруг моргнул, поднял глаза и совершенно неожиданно для Ламберта улыбнулся. Улыбка вышла хорошая, светлая, совершенно невинная, но ведьмака выстегнуло новым приступом желания — ударить, стереть её с губ, затолкать глубже, заменить на слёзы и крик. Он сдержался, даже удивившись собственной агрессии, потрепал Геральта по плечу и подтолкнул к двери. Когда тот ушёл, Ламберт вернулся к починке портупеи, но мыслями был далеко. Всё вспоминал, как Геральт покорно подставлялся ему, раскрытый, беспомощный, жаждущий. Ловил каждый миг боли как благословение. И это будущий ведьмак — мутант, которому должны быть чужды любые эмоции… Ламберт покачал головой. Что ж, если уж на то пошло, то ему придётся замкнуть чувства Геральта на себе, чтобы освободить его от терзаний по другим поводам. Оправдав себя таким образом, Ламберт встряхнул портупею, осмотрел шов и, довольный, отложил в сторону. А потом лёг и, лениво запустив руку в штаны, продолжил вспоминать Геральта. *** Он сделал всё, как велел Ламберт. Вымылся под ледяной струёй из кувшина, вздрагивая от боли, смазал воспалённую, кровоточащую задницу, надел чистую рубаху и штаны, перевязал волосы. Ему удалось даже вовремя слиться с толпой учеников, бредущих в тренировочный зал, и, слушая шарканье босых ног по ледяным камням, Геральт всецело отдался воспоминаниям. Ему… понравилось. Так сильно, что это пугало. Он готов был сам причинить боль, искромсать на части любую тварь, но Ламберт, похоже, был единственным, кому Геральт готов был сдаться без боя. Он стал мужчиной, говорили про юнцов, впервые переспавших с девушкой. Геральт же окончательно стал монстром. Мысли путались. Тело подчинялось с трудом. Он подозревал, что запорет тренировку, и был готов к наказанию. Ждал того момента, когда увидит стройную фигуру ведьмака, затянутую в лёгкий кожаный доспех, посмотрит в его глаза, поймает отголосок того невыносимого яростного огня, который выжигал его тело дотла, заменял собой кровь, кости, плоть. «Почему я это делаю, — думал он и отвечал сам себе: — Потому что люблю его. Откуда я это знаю? Я никогда такого не испытывал, я не знаю, что такое любовь, но если так хорошо — значит, это она?» Вопреки его сомнениям, во время тренировки Геральт не слажал ни разу. И Ламберт, скрестив с ним меч напоследок, ухмыльнулся и не стал наказывать, даже когда Геральт осторожно улыбнулся в ответ. Ночью он долго лежал без сна. А потом тихо встал, стараясь не разбудить остальных, скользнул за дверь и направился к лестнице. Каэр Морхен спал, но Геральт знал — чувствовал — что Ламберт не спит. И ждёт. Он не мог заставлять его ждать долго. — Ты пришёл. — Да. — Иди сюда. В темноте глаза ведьмака светились янтарным золотом. Геральт пошёл на этот взгляд, не отпуская. Как маяк, как единственный ориентир в мире, где боль вошла в привычку, а страх остался только один — потерять Ламберта. Он дошёл до края кровати и опустился на колени. Закрыл глаза. В губы ткнулась тёплая напряжённая плоть, и он открыл рот. И начал — неумело, неловко, но старательно, расслаблял горло, работал языком, слушая отрывистые команды, чувствуя руку Ламберта на своём затылке. И когда тот кончил, судорожно сжав пальцы в волосах Геральта, тот проглотил всё до капли. — Хороший мальчик… волчонок… мой, — усмехнулся Ламберт, переведя дыхание. Геральт молчал. Старался восстановить сердечный ритм, сдерживал себя, чтобы не коснуться колена, белеющего в темноте, не сжать ладонь, ласкающую его волосы. И когда Ламберт приказал ему встать и повернуться к нему спиной, Геральт подчинился. Завёл руки за спину, почувствовал, как запястья захлёстывает грубая кожа ремня. А потом ткнулся лицом в подушку и закусил стон, когда Ламберт дотронулся до него… там, где ещё не до конца сработала мазь. — Тебе больно? — губы Ламберта замерли над ухом Геральта. Он хотел соврать, но не стал. — Да. — Ты боишься? — Нет. — Чего ты хочешь? — Всего. Тихий смех. — Уважаю твою смелость, волчонок. Между ягодиц полилось тёплое. Геральт ждал, считая удары сердца. И дождался — сначала пальцы, небрежно растянувшие воспалённое отверстие, потом — член, въехавший, по ощущениям Геральта, до почек. И одновременно Ламберт поддёрнул связанные руки вверх, выкручивая их, как на дыбе, и боль взорвалась в плечах, выломала спину. Геральт зашипел, ткнулся лбом в подушку, зажмурился и сосредоточился на тянущем, распирающем жжении внутри. Болевые ощущения слились в одно. Плечи, задница, полыхнувший огнём укус на шее. Его швыряло по кровати, как щепку в потоке. Ламберт вминал его в матрас, кусал, царапал грубыми пальцами спину и бёдра, трахал размашисто и жёстко и шептал страшные, грязные вещи, от которых Геральта подбрасывало и выкручивало сладкими, затяжными судорогами. Он говорил: мой. Он хрипел: никому не отдам тебя. Он шептал сорванно: хочу тебя выебать, растерзать, пустить тебе кровь, вылакать её как собака. Хочу, чтобы ты забыл своё имя, и помнил только моё. Хочу, чтобы ты любил боль — когда её причиняю я и только я. И Геральт кончил, растворившись в этом шёпоте, в бешеном ритме, в собственных ощущениях — и сжался, насколько мог, пока Ламберт, намотав на кулак его волосы, вбивался в его тело последними судорожными рывками. И рухнул сверху, распластал, придавил тяжёлым горячим телом, извергаясь в растраханное нутро. А потом не спешил развязывать. Рассматривал Геральта бесстыдно, оскал улыбки белел в темноте. — Придёшь ко мне через неделю, — сказал он, наконец. — До этого даже не смей себя трогать. И если ты надеешься получить свою дозу иначе, не вздумай лажать, я не буду тебя пороть. А теперь иди. Геральт послушался. Семь дней кое-как выдержал — хотелось забыть обо всём, обхватить себя, передёрнуть, вспоминая о Ламберте, но он не мог ослушаться. На исходе седьмого дня, во время вечерней тренировки, совершил ошибку, забывшись: упустил из виду боковой удар, схлопотал по плечу. Губы Ламберта сжались в белую нить. — Все вон, — скомандовал он, и ученики потянулись к выходу. — Ты — останься. Геральт вздрогнул. Измученный схваткой, он подождал, пока все выйдут и Ламберт затворит тяжёлую дверь. А потом побрёл к скамье, на ходу снимая рубаху. — Нет, — холодный голос из-за спины. — Не так. Сюда иди. В колонне, подпирающей сводчатый потолок, было ввинчено кольцо. Геральт поднял руки, Ламберт опутал запястья верёвкой, сноровисто затянул, пропустил конец через кольцо и завязал узел. Ледяной камень царапнул поджавшийся живот Геральта, его ноющий член сквозь тонкую ткань. Ламберт отвёл с его плеча прядь, выбившуюся из хвоста, невесомо коснулся губами кожи и тут же укусил до крови. Геральт сжал зубы, выдохнул, ткнулся лбом в камень. — Ни звука, ты понял меня? — ледяной шёпот ошпарил ухо. Свистнула плеть. Удар пришёлся по спине, расчертил кожу пылающей полосой боли. Следом — ещё один, по ягодицам, потом снова по лопаткам — нахлёстом, с оттяжкой. Геральт вцепился зубами в свою руку, зажмурился, сконцентрировался на этой боли, поймав смутное, тяжкое удовольствие, и оно расцвело в паху ядовитым бутоном. Жгучие волны от размеренных ударов катились вниз, собирались в плотный ком наслаждения. Ему хотелось закричать — но не от боли. Спина горела. Он чувствовал тёплые струйки, бегущие по коже — то ли пот, то ли кровь. Вздрагивал при каждом ударе, выкручивал руки из пут, но не издавал ни звука. Ламберт бил с оттяжкой, справа и слева, внахлёст, перекрывая один вспухший след другим, умножая боль. Геральт в какой-то момент перестал считать удары, глаза заволокло мраком. Всё вокруг закружилось в бешеной пляске, и он, теряя сознание, кончил с беззвучным отчаянным криком. Он не помнил, как и когда Ламберт развязал его и унёс к себе. Может быть, он продолжал хлестать его плетью, когда Геральт уже потерял сознание. Может быть, остановился сразу. Геральт не хотел об этом думать. Он пришёл в себя, лёжа на животе, абсолютно обнажённый, и руки Ламберта — горячие, грубые от меча, — бережно втирали мазь в горящую спину и ягодицы. — Восхищён твоей стойкостью, волчонок… — прошептал ведьмак, когда Геральт открыл глаза и уставился в темноту. — Тебе было хорошо? — Очень, — выдохнул Геральт. — Потому что ты — мой. Запомни. Ни с кем другим тебе никогда не будет так, как со мной. Каждое слово ударом плети врезалось в мозг, проникало в кровь. — Только… с тобой. Ламберт продолжал втирать мазь в спину, но склонился ниже и зашептал жарко: — Я разорву тебя в клочья, волчонок. Заставлю скулить и собирать языком собственную кровь с моего члена. Я искусаю твои блядские плечи и распишусь кончиком ножа на твоей спине. Доведу тебя до края и удержу, когда ты сорвёшься. Боги, ты будишь во мне зверя, которого я так давно запрятал в клетку… — горящего рубца коснулись губы. — Я хочу, чтобы ты был моим, волчонок. Безраздельно, всегда — моим. Геральт закрыл глаза. Губ коснулся рот Ламберта, язык толкнулся внутрь. Поцелуй получился почти нежным. — Я тебя люблю… — пробормотал Геральт в губы ведьмака. Зачем и как это вырвалось у него, он так и не понял. Ламберт отстранился, несколько мгновений жёг взглядом, потом усмехнулся и небрежно потрепал Геральта по волосам. Не ударил, не тяпнул зубами, не впился пальцами в свежие раны на спине. — Это хорошо, волчонок, — задумчиво проговорил он. — Значит, я всё делаю правильно. *** Весну сменило стылое, холодное лето. Геральту исполнилось семнадцать лет. К зиме он окончательно превратился в поджарого молодого волка, смутная щенячья нежность уступила место холодной, сдержанной красоте тренированного сильного тела. Он был лучшим из всех, оставшихся в Каэр Морхене. Его успехи поражали. Геральт одинаково великолепно управлялся с мечами, сражался в рукопашной, держался на «гребёнке» и бегал по Мучильне — и Ламберт не уставал им любоваться. А уж болевой порог Геральта был выше всяких похвал. Только по ночам мальчишка приходил к нему и отпускал себя — словно отщёлкивал пружину внутри: и боль, которая не беспокоила его днём, становилась источником бесконечного удовольствия. Ламберт оттачивал на нём все свои странные тёмные прихоти и каждый раз удивлялся, насколько вынослив Геральт: раны затягивались на нём быстрее, чем на любом другом ведьмаке, несколько часов сна снимали усталость, даже задница, растянутая и растраханная до предела, сжималась и возвращала прежнюю упругость. Мальчишка обладал невероятной способностью к регенерации, и Ламберта это бесконечно радовало. Он наслаждался своей игрушкой целый год. А потом случилось то, что случилось: Ламберт проявил неосторожность, позволил себе оставить на Геральте метку на видном месте, и Весемир, который в этот день проводил занятия по зельям, её заметил. Оттянул воротник рубахи Геральта, провёл пальцем по кровавому укусу и тихо спросил ледяным тоном: «Это Ламберт?» Геральт промолчал, чем подтвердил его подозрения. Весемир в тот же вечер вызвал ведьмака к себе. — Я на многое закрывал глаза, Ламберт. Слишком на многое. Но это уже перебор. — Благодаря мне, Весемир, Геральт нечувствителен ни к какой другой боли, кроме той, которую причиняю ему я. — Ты использовал недопустимые методы! — рявкнул Весемир, стукнув кулаком по столу. — Привязал мальчишку к себе, воспользовался его наивностью, которая, твою мать, в отличие от его шкуры, не восстанавливается после твоих упражнений! — Это был самый эффективный способ сконцентрировать его эмоции, убрать их в ту область, о которой не думается в бою. — И ты этим наслаждался, — с отвращением выговорил Весемир. Ламберт легко улыбнулся. — Я выполнил свою задачу. И рад, что она доставила мне удовольствие. — Ты монстр, Ламберт. — Мы все монстры, Весемир. И Геральт — не исключение. Он любит меня больше, чем ты можешь себе представить, и ассоциирует боль только со мной. Ни одна виверна, ни одна кикимора, ранив его, не заставит отвлечься на страдания, не лишит его бдительности и твёрдости руки. Если я резко исчезну из его жизни, начнётся ломка, которая погубит его. Дай мне время, Весемир, я закончу работу. — Не может быть и речи. — Ты просто не представляешь… — начал Ламберт, но Весемир выставил ладонь вперёд, глядя на ведьмака с отвращением. — Молчи. Это омерзительно. Твой метод… он отвратителен. — Но он действует. Мне просто нужно время, чтобы закончить работу. — Ты завтра же покинешь Каэр Морхен, Ламберт. Я не позволю тебе калечить Геральта, не подпущу тебя к остальным ученикам ближе, чем на взмах крыла виверны. А сейчас убирайся с глаз моих, не хочу больше слушать твои объяснения. Ламберт подчинился. Он подозревал, что этим всё кончится, но на сердце всё равно было неспокойно. Ему не хотелось терять Геральта. Он привязался к нему за этот год, наслаждался его отзывчивостью, покорностью, тем, как он стоически сносил любые эксперименты и ни разу не попросил пощады. И всегда, чёрт его дери, всегда говорил, что любит его. Любит Ламберта, который, по его собственному мнению, любви абсолютно не заслуживал. Уважения, подчинения — но не любви. Хотя что Геральт мог в этом понимать вообще… Он заглянул в спальню воспитанников, но кровать Геральта была пуста. — Где он? — спросил Ламберт у Эскеля, который, натянув одеяло до подбородка, смотрел на него во все глаза с соседней койки. — Мастер Весемир забрал, — пробормотал Эскель. — Сказал, что Геральт пока… поживёт у него. Ламберт коротко кивнул, вышел и яростно шарахнул кулаком по стене. Старик решил, что ему удастся спрятать мальчишку, чтобы до отъезда Ламберт не смог до него дотянуться. Но он не учёл, насколько сильна тяга Геральта, поэтому Ламберт отдышался, спокойно вернулся к себе, увязал вещи, начистил мечи и сел ждать. И ожидания его не обманули — Геральт появился на пороге сразу после полуночи. Растрёпанный, в белой рубахе и штанах, бледный, глаза горят янтарным огнём — чисто призрак. Очень красивый призрак, надо сказать. — Как тебе удалось выбраться? — Ламберт сел на кровать, любуясь мальчишкой, чувствуя, как невзирая ни на что, в крови закипает знакомое возбуждение. — Подмешал Весемиру сонное зелье. — Молодец. Он спрашивал про… нас? Что ты ему рассказал? — Ничего, — Геральт облизнул губы. — Я молчал. — Он просил показать шрамы? Угрожал? — Да. — И ты не дался? — с восхищением уточнил Ламберт. — Нет. — Я горжусь тобой, Геральт, мой волчонок. Ты уже, вероятно, знаешь, что я вынужден покинуть Каэр Морхен. Но я не могу уйти просто так. Подойди. Геральт сделал несколько шагов и встал перед Ламбертом. Его грудь тяжело вздымалась, он сжимал кулаки и явно хотел что-то сказать, но Ламберт поднял руку, останавливая рвущийся наружу поток. — Молчи, волчонок. Сними это, — он подцепил подол рубашки. Геральт посмотрел на него сверху вниз нечитаемым взглядом, потянул рубаху через голову, швырнул на пол. Ламберт с удовольствием оглядел подтянутый, упругий пресс, расчерченный косыми выпуклостями мышц, провёл пальцем по белой дорожке, зацепил пояс штанов и привлёк Геральта ближе. Положил ладони на стройные бёдра, прикоснулся губами к коже, поводил носом, вдыхая знакомый запах. А потом пошарил по кровати и достал нож. — Я не хочу оставлять тебя просто так, — прошептал он. — Я отпущу тебя, но каждый раз, когда тебе захочется… вспомнить или переключиться с боли, которую причинит тебе монстр, ты сможешь это сделать. Легко. Он слегка оттянул вниз пояс Геральтовых штанов и провёл лезвием по коже. Парень вздрогнул, сжал зубы и резко выдохнул. И всё то время, пока Ламберт рисовал кровавое клеймо, вписывал в его линии себя, свою ярость, жажду и желание обладать навечно, Геральт молчал. Кровь струилась вниз тонкими ленточками, почти чёрная в полумраке. Закончив, Ламберт слизал её всю, а потом впервые за год сделал это — приспустил мокрый от крови пояс штанов Геральта и взял в рот его член, который к тому времени напрягся и истекал смазкой. Её запах мешался с ароматом крови в невообразимый, убойный эликсир, и Ламберту хватило пары движений, чтобы выплеснуться себе в кулак и заставить Геральта кончить. Потом он уложил парня на спину, втёр в сочащиеся кровью линии рисунка порошок из душицы, медвежьего корня и ласточкиной травы, и буквально на глазах кожа стянулась ровными розовыми шрамами. — Вот тебе мой дар напоследок, волчонок, — прошептал Ламберт, скользнув кончиками пальцев по зажившему клейму. — Прикоснёшься — и он сработает как нужно. Напомнит тебе всё, заставит испытать удовольствие, даже если тварь не оставила на тебе живого места. Ты будешь кончать с моим именем на губах, волчонок, и наслаждаться своей болью даже на грани смерти. Он склонился и поцеловал Геральта в губы. — Жаль, что у меня не было больше времени. Он погладил Геральта по щеке. — Ты действительно сделал то, что другим оказалось не под силу. Геральт открыл глаза и с трудом выговорил: — Что? — Выпустил моих демонов, — улыбнулся Ламберт. — Теперь они свободны, сильны и с ними мне не страшно ничего. И тебе тоже нечего бояться, волчонок. — Он провёл большим пальцем по губам Геральта. — Они всегда будут рядом с тобой.