Not Strong Enough

Постепенно Лютик стал для Геральта такой же неотъемлемой частью существования, как и охота. Весёлый, лёгкий на подъем, остроумный и симпатичный бард каким-то непостижимым образом проковырял броню, которой за долгие годы обросло сердце Геральта, просочился туда и прочно занял своё место — пусть и небольшое, но вполне комфортное для обоих. Он действительно оказался полезным — решал массу мелких бытовых вопросов в путешествии, умел договориться с любым, даже самым несговорчивым торговцем и вносил в общую кубышку неплохой доход, выступая в каждой корчме, куда их заносило по пути. А по ночам или во время коротких привалов самозабвенно, жарко и бесстыдно отдавался ведьмаку. Геральт вообще не понимал поначалу, за что ему такое счастье. Лютик был настолько чутким, эмпатичным, отзывчивым на каждую скупую ласку, что ведьмаку не раз приходили в голову мысли о чарах, и только молчащий медальон да стойкость воспитанников Каэр Морхена к магии снимали с Лютика все подозрения. Бесстыдно раздвигая ноги, выгибаясь, ластясь к рукам Геральта, подставляясь под его губы, язык, член, Лютик менял роли с лёгкостью, достойной настоящего актёра: мог грязно ругаться и сопротивляться, мог быть нежным и покорным, а в следующий раз — игривым соблазнителем. Такая многоликость завораживала, утягивала в мир, полный жарких фантазий, и Лютик умел воплотить их все. Кроме… Кроме. Геральт старался об этом не думать. Нет, с Лютиком ему было хорошо. Всегда. И на адреналине после схватки, и по утрам, когда они валялись в кровати, расслабленные и разморённые после сна. Но всё равно — самые яркие, самые долгие и пронзительные оргазмы Геральт получал, когда Лютик вёл себя… неосторожно. Кусался, царапался, шептал грязные пошлости, оставлял на теле Геральта засосы и следы зубов. Дразнил, приподнимаясь над вздыбленным членом, и садился верхом очень медленно, запрещая Геральту проявлять инициативу. Это возбуждало Геральта больше, чем что бы то ни было, но озвучить свои желания он не решался. И очень часто, трахая Лютика, бездумно касался клейма на своём животе, поднимая из тёмных глубин памяти самые странные, самые извращённые и болезненные воспоминания, оживляя прикосновения чужих грубых рук, и кончал, чувствуя на своём загривке чужие острые зубы. Особенно ярко это заходило сразу после охоты, когда запах крови бестии дразнил обоняние, адреналин зашкаливал, а отходняк после эликсиров превращался в бешеное желание трахаться. Геральт помнил, как впервые с ним это случилось в присутствии Лютика. Тогда они отправились к гнезду гарпий, донимавших жителей одной из реданских деревень. Пока Геральт, закинувшись «ласточкой», кружил в смертельной схватке с крылатыми тварями, Лютик, по своему обыкновению, сидел в кустах и ждал. И когда всё закончилось, и Геральт опустил окровавленный меч, чувствуя, как в жилах разливается возбуждение, Лютик выбрался из своего укрытия, брезгливо переступил через искромсанный труп гарпии, подошёл к Геральту и без лишних слов прижался к его губам. Крепко взяв за плечи, пачкая руки в крови из порезов, нанесённых острыми когтями твари, Лютик целовал его, а потом опустился на колени, на примятую и залитую алым траву, дёрнул шнуровку Геральтовых штанов и взял в рот. Геральт даже меч не успел убрать — так и стоял, вцепившись одной рукой в тёмные волосы Лютика, а другой — в рукоять. И накатило почти мгновенно — боль и усталость после схватки стекли в пах, закрутились бешеным водоворотом, выплеснулись в ласковый, умелый рот. Лютик проглотил, вытер губы и встал. Его мелко трясло, будто тоже на отходняке. Адреналиновой волной захлестнуло обоих. Они упали на траву, целуясь как проклятые. Щегольская курточка Лютика, его штаны и рубашка полетели в одну сторону, доспехи — в другую. Геральт подмял Лютика под себя, в тумане охватившего их обоих безумия покрывая поцелуями его шею и грудь, но Лютик внезапно вывернулся ужом, толкнул Геральта на спину и с улыбкой, подрагивающей на губах, сжал его бёдра ногами. Сплюнул в ладонь, завёл руку назад и провёл мокрой ладонью по члену, а потом опустился на него и застонал сквозь зубы. Ругаясь последними словами, подстёгивая грязными фразочками, Лютик словно перевоплотился в демона — двигался в бешеном темпе, скользил, насаживался и поднимался, а потом сгрёб ладонь Геральта и обернул её вокруг своего члена. Они трахались, как сумасшедшие, закатное солнце обливало их обоих расплавленным золотом, и Геральт не мог оторвать взгляд от лица Лютика, от его губ, шепчущих непристойности, от его глаз, в которых полыхало отражение его собственного безумия. Он давно так не кончал. Чтобы бесконечно долго, со стоном, перешедшим в крик, и полным опустошением после. Лютик догнал его через пару секунд, излился на живот и рухнул сверху, тяжело дыша. Потом они лежали, не в силах оторваться друг от друга. Среди острых чёрных перьев, луж крови и трупов гарпий, на измятой траве, под жарким взглядом красного солнца. Лютик приподнялся на локте, провёл пальцем по тёмной вене, проступившей на лице Геральта под действием эликсиров, заглянул в глаза, которые очень медленно возвращали свой привычный золотой цвет. — Знаешь, — задумчиво проговорил он, — только ради такого и стоило увязаться за тобой, ведьмак. Скажи честно, тебя каждый раз так кроет? Это всё твои эликсиры или что? — Не совсем, — Геральт закрыл глаза. Рассказывать ему не хотелось. — Но ты прав, после охоты я зверею. Хотя в этот раз, — он усмехнулся, чувствуя на лице пристальный взгляд Лютика, — похоже, озверел не только я. — Меня просто накрыло, когда я тебя увидел. Такого бледного, с этими твоими глазами чёрными, как у демона… — Лютик опустил голову и ткнулся лбом в переносицу Геральта. — От тебя такое возбуждение пёрло, не передать. Как будто… Только не убивай, ладно? — Говори уже. Лютик помялся немного, усмехнулся, обдав тёплым дыханием губы Геральта, и прошептал: — Как будто ты одновременно хочешь трахнуть меня и подставиться, чтобы тебя выебали. Оказаться между мной и… мной, Геральт? Или у тебя другие фантазии? Если бы ведьмаки умели краснеть, Геральт точно это сделал бы. — Лютик, я… — Молчи, молчи, — Лютик приложил палец к его губам. — Не хочешь, не говори. Пусть хоть какие-то из твоих заскоков останутся для меня тайной. — Кто ты и куда дел любопытного Лютика? — улыбнулся Геральт. — Я не совсем идиот и чувствую, когда из тебя не нужно ничего вытягивать. Сам расскажешь, когда захочешь, — он потёрся носом о колючую щёку и блаженно вздохнул. — Теперь я всегда буду ходить с тобой на… — Нет, — оборвал Лютика Геральт. — Не будешь. — Боишься, что слетишь с катушек и прикончишь меня во время оргазма? — поддразнил бард. — Нет. Просто бывают твари опаснее и хитрее, чем та, в кишках которой мы сейчас отдыхаем. Но, Лютик, я… — Что? — Бард поднял голову и поймал взгляд Геральта, уставился на него своими невозможно яркими глазами, вобравшими в себя, казалось, всю синь неба. — Я просто… я не дам тебе умереть. Я не дам тебе умереть. Шёпот Ламберта зазвучал у него в мозгу, еле слышным шелестом ветра в сухой траве. Геральт вздрогнул. От Лютика это не укрылось. — Что с тобой? — нахмурился он. Видение, яркое, как вспышка. Ламберт притягивает его к себе, впивается зубами в плечо, оставляя кровавый след. Замахивается плетью, и на коже распускается ослепительно-алая боль. — Ничего, — Геральт сел, нашаривая одежду. — Пойдём отсюда, Лютик. Темнеет уже. Они добрались до деревни, уладили вопрос финансов с благодарным старостой и поднялись к себе. Отмылись от пота, грязи и кишок гарпии и рухнули в постель. Лютик повернулся к Геральту спиной, поджал ноги и уснул, как убитый. Геральт обнял его, зарылся лицом в тёмные волосы, пахнущие ромашковым мылом, и стал ждать, когда Ламберт явится по его душу. И он явился — призраком, сгустком горячего воздуха. Занял своё место за спиной Геральта, провёл по бедру жёсткой мозолистой ладонью, жарко зашептал на ухо: только я, мой волчонок, только со мной… А потом его пальцы впились в призраки давно заживших шрамов на спине, раздирая плоть, пуская кровь, и Геральт закрыл глаза, наслаждаясь болью, впитывая её в себя каждой клеточкой тела и понимая, что его одержимость не исчезнет никогда. Клекотуны, эринии, волколаки, эндриаги, накеры, экиммы… За всё время их странствий Геральт уничтожил превеликое множество этих тварей, Лютик воспел его труды в своих балладах, вместе они отмечали в постели почти каждую позицию в бестиарии. Или не в постели. Бой и полученные в нём раны стали для Геральта лучшим афродизиаком, поэтому очень часто они трахались рядом с трупами монстров, на обагренной кровью земле, среди ошмётков плоти и костей. Не снимая одежды. В каком-то диком исступлении, которое спадало сразу после оргазма, оставляя в душе опустошение. В этом безумии Геральт искал спасения от своих собственных монстров, настырно лезущих из прошлого. И не находил. Они приехали в очередной городишко, раскинувшийся на берегу реки. Грязный, бедный, растерзанный войной, но живучий: на улицах бегали ребятишки, бабы стирали белье, мужики отстраивали заново сожжённые дома. Геральт тут же почуял запах охоты. Староста загрузил его по уши — тут и призраки водились, и на кладбище гули устраивали свои кровавые пиршества, да и от разбойников, рыщущих по лесам, никакого спасу не было. Лютик ужасно обрадовался. Помогал Геральту собираться и трещал без умолку: — Значит, сейчас мы гулей с тобой порешим, потом разберёмся с призраками, потом поскачем на тракт и там… — Нет, — оборвал его Геральт. — Я пойду один. — Но… — Лютик, ты баллад про меня понаписал — до конца жизни времени не хватит, чтобы их спеть. Охолони, посиди здесь, подожди меня. Я хочу… один. — Почему? — искренне удивился Лютик, замерев с сумкой в руках. — Потому, — отрезал Геральт. Объяснять ему не хотелось. Он собирался накидаться эликсирами до отказа и пуститься во все тяжкие, чтобы ничто, вот совсем ничто не отвлекало его от резни. Он хотел забыться. Раствориться в охоте, в запахе крови, кишок, агрессии и боли. Это помогло. Гулей он буквально растерзал, призраков уничтожил за один заход, разбойников порешил, не пощадив даже тех, кто умолял оставить в живых. И вернулся, когда на городишко опустилась ночь — грязный, окровавленный, пропитанный тяжёлым запахом смерти. Лютик сидел в комнате, ждал. Приготовил бадью с горячей водой, приволок ужин и встретил Геральта с привычной улыбкой. — Вижу, ты пленных не брал, — пошутил он, помогая стащить покрытую вонючей дрянью броню. И тут же охнул, когда увидел на спине Геральта сочащийся кровью рубец. — Ничего, — тяжело сказал Геральт, забираясь в бадью. — Я выпил «ласточку». Затянется. — Судя по твоим глазам и коже, ты набрался до токсикоза, — Лютик осторожно провёл тряпицей по ране, смывая грязь и запёкшуюся кровь. Геральт закрыл глаза и прислушался к боли. Она была так похожа на ту, которую дарил ему Ламберт с каждым ударом плети, что возбуждение не заставило себя долго ждать. — Лютик… — Что? — рука на спине замерла. — Тебе больно? — Промой хорошенько… Сильнее, не бойся. — Ты меня пугаешь, — Лютик усилил нажим, и жгучая боль волной плеснула по нервам. — Я знаю. Просто… — Боги, как сложно всё. — Боль помогает мне снять интоксикацию быстрее, если нет «белого мёда». — Мы можем решить этот вопрос более приятным способом, — Лютик невесомо поцеловал Геральта в плечо. Геральт обернулся, наткнулся на вопросительный взгляд и облизнул губы. В паху сладко тянуло, но отчего-то именно сейчас он не хотел трахать Лютика. Он хотел… другого. Но сказать об этом было чертовски сложно. Лютик помог. Его глаза потемнели, рука замерла на спине Геральта, и он прошептал: — Говори уже. И что-то в его голосе было — такое, что отомкнуло, как ключом, всё, что Геральт тщательно прятал все эти годы. И слова нашлись сами, сложились в историю, выплеснулись сумбурным потоком на Лютика, который ни разу не перебил этот сбивчивый, тяжёлый монолог. Его руки были нежными. Они причиняли боль, втирая в рану смесь заживляющих трав, но осторожные движения сглаживали ощущения. Геральт лежал на животе, уткнув лицо в сгиб локтя, а Лютик, оседлав его бёдра, аккуратно наносил снадобье и молчал, что было удивительно. Обычно он трещал без умолку, когда штопал раны, маскируя собственную нервозность, но сейчас в комнатушке повисла густая, напряжённая тишина. — Тебя поэтому так кроет? — Лютик нарушил её первым. — Этот… Ламберт, он тебя как будто отравил, да? — Это как проклятье, — пробормотал Геральт, не поднимая головы. — Я… блядь, мне безумно хорошо с тобой, но я знаю, как это бывает, когда… Лютик нагнулся ниже. Почти коснулся губами его уха. — Когда тебе причиняют боль? — Да. — М-м. — Я не могу просить тебя об этом, Лютик. Пауза. — Почему? — Потому что ты… ты не сможешь. — Потому что я — не он? Геральт промолчал. Лютик отвёл его волосы, обнажая шею, прикоснулся к ней губами. — Почему ты думаешь, что я не справлюсь с твоими заскоками, Геральт? — прошептал он. — То, что я в жизни мухи не обидел, вовсе не означает, что я не готов… к экспериментам. Его шёпот изменился. В нём появились тягучие, сладкие нотки, в которых Геральт безошибочно распознал знакомые интонации. Вкрадчивые, полные предвкушения и плохо сдерживаемой жажды. Он повернул голову и глянул на Лютика через плечо. В темноте глаза барда блестели, как два маленьких озера, холодные и опасно глубокие. — Мне сложно это понять, — проговорил Лютик, — чертовски сложно, учитывая всю ранимость моей творческой натуры, но я могу попытаться. Если ты, конечно, попросишь. Ты попросишь меня, Геральт? Горло пересохло и сжалось, не пропуская слова, поэтому Геральт просто кивнул, чувствуя, как внутри чёрным цветком распускается давно забытая, сладкая, пропитанная болью и кровью тьма.