Их реальность

Шериф Томпсон ненавидел смену окружения. Он был абсолютно один среди всех этих вычурных карет с лошадьми, машин, дымящих на всю улицу, и толп народу, чинно вышагивающих по улицам. Ему следовало найти гостиницу хотя бы на одну ночь, пока запоздалое письмо начальства не дойдет до него. Черт бы побрал Барри, сына почтальона, который принес ему только один из двух листков телеграммы с поручением. Шалопай недоделанный. Все подробности дела, адрес оплаченного номера содержались во второй части, но дожидаться ее не было времени – билет, пришедший в первой, был забронирован без отсрочки, поэтому Томпсон, отправившийся в путь, надеялся получить второй лист со дня на день экспресс-доставкой. Хорошо хоть у него была целая неделя в запасе до начала мероприятия: за это время он точно успеет все уладить. Томпсон считал себя человеком дела, хоть становился им редко и на очень короткое время, поэтому, следуя приказу, не медля ни секунды, шериф отправился в Англию в качестве представителя американской полиции Дикого Запада для ежегодной международной сходки. Отчитывались, сравнивали работу за этот год с результатами прошлых лет, вводили новые правила. Видимо, Томпсон был выбран лишь за неимением альтернативы. Его приятель из соседнего штата, Патлатый Сэмми, спился от скуки, да и сам Томпсон чувствовал себя в шаге от этого состояния. Дикий Запад был действительно диким, и если британские чаехлебы считали, что они все еще могут контролировать не то что Америку, хотя бы его, – они глупцы. Но, скорее всего, всем плевать на их отсталый штат, полный преступных группировок, где-то на отшибе мира. В любом случае, если сходка в этом году пройдет успешно, жалованье вырастет на пару сотен баксов. Лишь это ободряло шерифа, когда он, озябший, стоял посреди улицы и, оглядываясь по сторонам, кутался в полах старого, потертого пальто, силясь спрятаться от всеобъемлющей и ни на секунду не прекращающейся чисто английской мороси. – Эй, мистер! Привет вам! Томпсон обернулся. Человек в простой рабочей одежде подошел к нему, приветственно улыбаясь, как давнему знакомому. – Вы не потерялись? Выглядишь продрогшим, приятель, – участливо заметил мужчина лет сорока. «Еще не пора скакать к обрыву, но этот парень уже не способен выдержать неделю вечеринок в «Бурлящем заливе» с малышкой Сюзанной или Генриеттой в постели и бутылкой в обнимку», – сказал бы Томпсон, если б кто-то его спросил. Хотя Сюзанна была уже и ему не по зубам – его третий десяток лет перевалил за середину в этом году, а эта девица как будто застыла во времени. Только ценник за ее услуги каждый год все увеличивается. – Да уж, не лучший денек сегодня, – хрипловато протянул шериф (не простудиться бы сейчас, когда от его состояния зависит его зарплата), потирая плечи. В его родной Монтане сейчас наверняка замечательные семьдесят по Фаренгейту, а здесь едва ли наберутся жалкие пятьдесят пять градусов. Боже, как люди живут в таком отвратном местечке? – Не соглашусь. В это время года сегодняшний день можно считать почти солнечным, – сказал мужчина, быстро глянув на небо и слегка улыбнувшись водяной пыли, скопившейся в горьковатом городском воздухе. – Ясно, что вы не местный. Сегодня приехали? – Да, по работе, – нехотя ответил Томпсон, сразу пресекая тему для разговора. Он не хотел рассказывать о себе первому встречному, не из-за того, что этот рабочий мог казаться подозрительным, а из-за того, что был англичанином. Бриташки не любят америкашек. Ни при каких обстоятельствах. Конец истории. – Наверное, Лондон кажется вам неприветливым, мистер. Мне жаль это признавать, но иностранцы не приезжают сюда по доброй воле. Я считаю, что частично в этом виноваты мы сами, отталкивая тех же улыбчивых американцев своим надменным видом. Так что, мистер, если вам вдруг захочется получить от меня дельный совет, спрашивайте Хеллукарда вон в том здании. Там такой один, – мужчина указал на пятиэтажное здание на другом конце улицы. – Буду рад поделиться с вами опытом. И Хеллукард, задорно подбросив в воздух свою шляпу и ловко нацепив ее на свои соломенно-золотистые, торчащие во все стороны волосы, зашагал прочь. Шериф Томпсон задумался на секунду, но, опомнившись, окликнул его. – Можно получить один совет прямо сейчас, мистер Хеллукард? – тот обернулся, ослепительно улыбнувшись так, как будто ждал, что его остановят. – Валяйте, мистер. – Не знаете, где здесь можно переночевать и не потратить на комнату все деньги? – шериф сунул руки в карманы, на всякий случай проверяя, не появилось ли вместо стодолларовой купюры в кармане две или три таких же. – Если вы не миллионер, то только у знакомых. Вам не найти дешевого мотеля ни в этом районе, ни в соседних. Подумайте хорошенько, в Лондоне почти у каждого приезжего есть закадычный приятель – здесь как в приемной Господа Бога, – и Хеллукард растворился в толпе, уходя уже насовсем. Шериф Томпсон подумал. А ведь знакомый действительно был. *** – Мистер Гоулд, не найдется минутки? Можно войти? – девушка лет двадцати постучалась, и, получив приглушенное дверью разрешение, оправила короткие прямые волосы, остриженные по последней моде, аккуратно повернула ручку и заглянула в щель. Эдвард Гоулд сидел в кресле, придвинув к себе лампу и нацепив очки, и читал какую-то книгу. Девушка тихо подошла поближе, стараясь не создавать лишних звуков, и, не дойдя до цели нескольких метров, в нерешительности остановилась. Эдвард пальцем заложил нужную страницу, провел рукой, убирая с глаз челку, и наконец поднял взгляд, приветливо улыбаясь своей секретарше Патриции Хизер, которая тут же зарделась и отвела взгляд, предпочитая глядеть на обложку книги в руках Гоулда: – Что-то случилось, Пэтти? Клиент? – Вроде того. Назвался шерифом Томпсоном. Просил передать, что принял приглашение в гости. Эдвард на секунду нахмурился, пытаясь вспомнить, кто это такой, а затем усмехнулся своим воспоминаниям. Два года назад, когда ему только-только исполнилось двадцать два, и он начинал свою карьеру частного детектива человеком, ни разу еще не видевшим труп, волей случая его забросило в Монтану на расследование его соотечественника, Генри Тремора, по делу Харгривза. Именно там он познакомился с шерифом Томпсоном. До невозможности безответственный, никудышный представитель закона, у которого горло никогда не просыхает от виски, – человек, с которым Эдвард вряд ли бы провел наедине хоть пару минут сейчас, тогда породил лишь наивное любопытство и интерес. На удивление с ним оказалось приятно общаться, и они быстро поладили, что сильно поспособствовало слаженности их работы и увеличило шансы на успех. Если так посудить, получалось, что расследование было завершено лишь благодаря этому алкоголику с досрочным кризисом средних лет, и то, что сейчас такой перспективный двадцатичетырехлетний молодой человек, как он, пользуется популярностью среди горожан – лишь его заслуга? Получается, так. В любом случае шериф Томпсон оставался в памяти Эдварда как неплохой человек, пусть и не очень хороший полицейский. Но Гоулд предпочел бы остаться у себя в кабинете и читать книгу вместо того, чтобы провести вечер вместе с мужчиной, которого он едва помнит, и с которым у них теперь едва ли найдется хоть одна тема для разговора. «Что ж, шериф, если решите посетить Англию, вы всегда будете желанным гостем в моем доме» – нет, Эдвард не собирался отказываться от слов, сказанных им при расставании, он ведь джентльмен, как-никак. Но при первой же возможности стоит выпроводить шерифа. – Мистер Гоулд, вы в порядке? Пригласить его наверх? – Нет нужды, Пэтти, я спущусь к нему сам. Я еще не утратил остатки гостеприимства и слишком молод, чтобы стонать в своем кресле, – и Эдвард, небрежным движением отложив книгу на рабочий стол, оправив рубашку и накинув жилет, уверенно вышел из кабинета. Патриция с интересом кинулась за ним к лестничному пролету, пытаясь не приближаться к спине Гоулда, чтобы случайно не коснуться его и просто проявить хоть какую-то тактичность. Эдвард натянул на лицо искусственно выработанную за несколько лет работы с людьми улыбку, ненавязчивую, подсказывающую гостю, что ему рады в этом доме, и эффектно распахнул дверь в гостиную, встречая несколько ошеломленного шерифа словами: – Шериф Томпсон! Право слово, не ожидал, что вы все же осмелитесь приехать в Англию. Столько времени прошло, я и не надеялся, что вы таки навестите меня здесь, в моем родном городе. – Да, по правде говоря, я и сам удивлен не меньше вашего, – сказал Томпсон тихо, исподтишка суматошно разглядывая того, к кому он заявился домой без приглашения, а разглядывать было что: Эдвард Гоулд кардинально изменился. Раньше спутанные каштановые волосы то торчали во все стороны, то гнездом свивались на его голове – в общем, предпочитали разнообразие в стиле «хаос»; сейчас волосы были чистыми, аккуратно уложены и расчесаны. Кажется, Гоулд решил, что дело детектива требует не только мозгов, но и имиджа. Маленький и неуклюжий, неуверенный в своих действиях подросток всего за два года превратился в амбициозного молодого человека, все еще низковатого, но производящего впечатление и очевидно неплохого в своем деле. Его движения были плавными, лицо – очень миловидным, а одежда – опрятной и новой. Именно такие детективы нравятся массам, и именно к ним, а не к полиции, обращаются обычные люди. Томпсон опомнился и вытащил из сумки с самым скудным багажом, который только может быть у уважающего себя человека, маленький букетик васильков и протянул его Гоулду. Тот удивленно посмотрел на него, и шериф поспешил пояснить: – Странный подарок, да? Я не хотел приходить с пустыми руками, но ни одной пекарни я не приметил по дороге сюда. Я все-таки приезжий, не знаю, что и где находится, так что, наверное, мне стоит извиниться перед тобой за... Эдвард выхватил букет из рук Томпсона, быстро поблагодарив его. – Так какими судьбами здесь? Вы проходите, не стесняйтесь… Можете оставить сумку вон там. Я возьму ваше пальто, – Эдвард с шуточным реверансом вручил цветы Патриции, когда проходил мимо нее по лестнице. Она явно подслушивала, так что оба лишь обменялись понимающе-сочувствующими взглядами. Шериф Томпсон продолжил подниматься вверх, а детектив и его секретарша остались у основания лестницы. – Весь вечер испорчен? – одними губами прошептала Хизер. – Хочется надеяться на обратное, но не очень получается. Поставь цветы в вазу, будь добра. Нам может понадобиться чай или кофе, на твое усмотрение, – тихо ответил ей Гоулд и, сбегав в прихожую, быстро и чуть брезгливо повесил старое пальто шерифа Томпсона на латунную вешалку. Затем вернулся в свой кабинет. Томпсон неловко стоял посреди комнаты, не осмеливаясь сесть в одно из двух кресел, но с интересом оглядываясь. В руках он держал книгу, которую до его прихода читал владелец кабинета. Заметив, что Эдвард уже здесь, шериф спешно положил книжку на место. Гоулд кашлянул в кулак, пряча улыбку, и гостеприимно махнул в сторону кресла слева. Томпсон осторожно сел на самый краешек, Эдвард вольготно расположился на втором. – Что же привело вас сюда, шериф? – Ну, я… Так уж случилось, что пару дней мне нужно где-то перекантоваться… – Томпсон залился краской. Гоулд вежливо улыбнулся и пояснил: – Нет-нет, шериф, я спрашивал о том, почему вы в Англии, а не конкретно у меня. А что насчет ночлега, то вы можете пожить в гостевой комнате, она прямо рядом с этой, – Эдвард неопределенно повел рукой в пространстве. – Ничуть не удивлены моей бестактностью, детектив Гоулд? – Верно. Я ведь живу в Лондоне, тут у каждого полно друзей и знакомых, которым не хочется платить за ночь или две в отеле. Все они смущаются, чувствуют себя униженно, когда просят о ночлеге, но в итоге им уютно здесь. Мне не сложно снабдить вас завтраком и постельным бельем, шериф. Правда не сложно. Просто будьте аккуратным и составьте мне хорошую компанию, и тогда вы окажете лучшую услугу. Томпсон подумал о том, сколько же людей сидит здесь, в этом самом кресле, ежедневно. Каждому в этом милом и с любовью обставленном жилище что-то нужно от его хозяина, и ему самому в том числе. Все они приходят по делу. А для скольких детектив Гоулд становится просто Эддом? Есть ли те, кому Эдвард нужен без всяческих услуг, только из-за того, что он может быть хорошим другом? Кто забегает в гостиную детектива не ради расследования, а чтобы пожелать доброго утра? Кто угощает его ужином без мысли об ответном угощении, лишь желая отвлечь от особенно заковыристого убийства или кражи? Шериф Томпсон не знал. Возможно, именно отсутствие таких людей превратило маленького наивного Эдварда в такого же маленького, но уже построившего свою систему ценностей, непреклонного, уверенного, блистающего своей красотой и умом успешного прагматика Гоулда, несколько грешащего лицемерием. За этот вечер они поговорили о многом. Взгляды на что-то у детектива остались прежними, но на большинство вещей они кардинально изменились. Шериф Томпсон с трудом узнавал в нем человека, которого знал два года назад. Эдвард Гоулд перестал боязливо уступать превосходящим его по возрасту людям и дискутировал насчет абсолютно всего на свете, но споры с ним почему-то были приятными. Детектив убеждал мягко, не настаивая на том, что он обязательно прав. Он выслушивал оппонента, приводил аргументы в свою пользу, причем настолько умело, что Томпсон, тоже не страдающий недостатком красноречия и не будучи легко внушаемым, чувствовал себя растерянно и незаметно для себя самого соглашался с Эдвардом. Шериф был уверен, что Гоулд тренировался заранее. При этом самой удивительной вещью было то, что детектив не раздражал. У шерифа Томпсона ни разу за весь разговор не возникло желание набить морду побеждавшему его по всем параметрам детективу, как это бывало при общении с барменом из Монтаны, приезжим откуда-то с севера Тордом Ларссоном. Несмотря на чисто британский акцент, чисто британские манеры и чисто британское всезнайство, шериф не ощущал извечную американскую неприязнь. Это было ново, необычно, интригующе… Настолько, что Томпсон за весь вечер не вспомнил о работе. В таком решительно положительном состоянии души шериф бывал только в двух случаях: если он был до невозможности пьян или после бурной ночи в постели с Сюзанной, когда оба были взмокшими, уставшими и невероятно счастливыми. Томпсон гордился тем, что только ему неприступная Сюзанна изредка позволяет называть ее Сюзан, что она иногда делает ему скидки, если скучает по его скромной персоне, что эта красавица в коротком платье в черно-белую клетку хвалит его широкополую шляпу. Но внезапно шериф понял, что простой разговор с детективом Гоулдом может стоить недели ночей с Сюзанной. Эдвард, наверное, действительно где-то учился искусству разговоров ни о чем и обо всем. – Что ж, шериф, мне кажется, уже достаточно поздно. Подождите минутку, я провожу вас в комнату, – детектив небрежно провел рукой по волосам, убирая колкие кончики с глаз. Он устало поднялся с кресла, взял со стола в охапку пустые чашки из-под чая. Хизер, все это время тихо сидевшая в углу на стуле и со вниманием слушавшая Эдварда, подскочила к нему и попыталась взять несколько, но Гоулд, покачав головой, сам отнес их вниз, на кухню. Патриция побежала за ним, готовая подхватить Эдварда, если тот споткнется на лестнице. Томпсон даже не замечал присутствия этой девушки во время беседы – слишком был увлечен неординарностью детектива, но сам Гоулд задавал Патриции вопросы, интересовался ее мнением, иногда вежливо просил принести что-нибудь или записать, если вдруг вспоминал о какой-то важной вещи. Он обращался с ней точно так же, как и с Томпсоном, может быть, чуть более снисходительно. Шериф не совсем понимал принцип равноправия, которого придерживался детектив, но решил, что у каждого свои странности. Тем более у мистера Эдварда Гоулда. Детектив вновь вернулся в комнату, уже держа накрахмаленные простыни и наволочки небольшой белоснежной стопкой. На плече у него висела сумка шерифа Томпсона. – Надеюсь, вы не против, что я взял на себя смелость распорядиться вашим багажом, шериф? – с какой-то легкой иронией поинтересовался Гоулд, явно не ожидая никакого ответа. Детектив провел Томпсона чуть в глубину от лестницы по короткому коридору и ловко распахнул дверь, не преминув прибегнуть к некоторой театральности. Гостевая была небольшой, но, как и все в штаб-квартире детектива, приятной. Эдвард осторожно складировал все принесенные вещи на кровати. – Ванная комната прямо напротив. Моя спальня ближе к лестнице, по другую сторону от кабинета, где мы находились весь вечер. Не стесняйтесь обращаться ко мне или к мисс Хизер. Если в определенное время я не смогу вас принять по какой-либо причине, я предупрежу заранее. Пэтти здесь с восьми утра и до восьми вечера, по крайней мере, за эти часы я ей плачу, а остается она столько, сколько хочет. Завтра вряд ли смогу устроить вам экскурсию по городу, шериф, буду занят. Если вы задержитесь в Лондоне до воскресенья, то, обещаю, мы выберемся в центр города и пройдемся по достопримечательностям. Спокойной ночи. Гоулд напоследок глубоко вздохнул и вышел. Для Томпсона и окружающих он выглядел немного усталым – но на деле был донельзя измотан. Обычно во время долгих бесед тяжело поддерживать улыбку, угадывать настроение собеседника и нужные темы для плодотворной беседы. В этот раз Эдварда охватил особенный азарт, отчего-то он словно хотел произвести впечатление на шерифа или, что скорее, из невзначай оброненных им фраз выудить как можно больше информации о нем нынешнем, досконально проанализировать его мысли, привычки. Показать собственное превосходство в навыках психологии, аналитики, да хоть расследования, в конце-то концов. Быть может, дело в том, что всего два года назад в Монтане шериф был намного более умелым и опытным по сравнению с ним. Стоило Эдварду вспомнить, как ужасно он тогда стрелял, каким глупым мальчишкой был, его вгоняло в краску от стыда. Детектив Гоулд хотел быть уверенным, что сейчас он является человеком гораздо лучшим, чем был раньше. И этому он не находил веских доказательств, а потому в глубине души желал, чтобы шериф Томпсон сам признал, что уступает, что проигрывает. Что этот несносный, никудышный, ленивый шериф-американец действительно хуже, чем он. Но сам шериф в это время с наслаждением лежал на кровати, думая о том, как ему все-таки повезло, что в мире существует Эдвард Гоулд, который предоставил ему комнату. Через пару минут Томпсон услышал в прихожей тихие голоса и смех Патриции. Кажется, она уходила домой. Шериф Томпсон начал готовиться ко сну. *** У шерифа было запланировано достаточно дел – сходить на почту и забрать затерявшуюся часть телеграммы, если, конечно, она прибыла, самостоятельно исследовать местность, чтобы потом не блуждать, подготовить отчет о деятельности полиции Дикого Запада, Монтаны в том числе, для проверки. И, конечно, он не уделял в своем графике место для прогулок с детективом Гоулдом. Впрочем, когда утром на подносе вместе с густой овсяной кашей и остывшим крепким чаем шериф Томпсон обнаружил записку от Патриции, гласившую «Мистер Гоулд просил передать, что желает вам доброго утра и приносит искренние извинения по поводу того, что не сможет развлечь вас сегодня», шериф почувствовал укол разочарования. Сам не зная почему, Томпсон захотел узнать, чем обычно занимается детектив в свои будни. Было очевидно, что расследованием, но чего именно и как именно – оставалось загадкой. Шериф быстро и без особого удовольствия заглотил овсянку и, приведя себя в порядок, спустился вниз. Проходя сквозь гостиную, Томпсон увидел, как детектив Гоулд и незнакомый шерифу грузный мужчина в сером смокинге тихо беседуют в соседней комнате, склонившись над ворохом бумаг. Детектив старательно выводил на листочке какие-то линии, пытаясь что-то объяснить. Мужчина кивал. Через пару минут клиент засобирался, и детектив Гоулд принялся складывать листы в свою строгую сумку-портфель. Оставшись незамеченным, немного подавленный, Томпсон схватил с вешалки пальто и выскользнул на улицу. Погода стояла такая же, как вчера – пренеприятнейшая. Шериф поднял воротник и закутался в ткань, за вечер в уютном доме детектива успев позабыть о пронизывающем ветре снаружи. Он поймал кэб и назвал адрес нужного почтового отделения. На месте телеграммы не оказалось. Шериф отправил запрос начальству на повторную отправку, сообщил, что до собрания осталось шесть дней и им следовало бы поторопиться. С чистой душой шериф отправился исследовать район. В обнаруженной булочной Томпсон купил штук десять пирожных и пирожков для себя и для детектива Гоулда (все-таки хотелось отплатить ему за радушие). Через три квартала от дома детектива находилась гостиница с ценами чуть выше среднего, а потому ее шериф мысленно отложил на крайний случай. Пройдя еще немного, шериф Томпсон столкнулся с выбегающим из подворотни мужчиной во всем черном. Едва не уронив шерифа на асфальт, наглец затерялся в толпе. За мужчиной выбежал еще один человек, и его Томпсон сразу узнал: это был детектив Гоулд. Встрепанный, раскрасневшийся от бега, он, точно так же толкнув шерифа и не обратив на него ровным счетом никакого внимания, змеей юркнул следом, лавируя между людьми. Второй раз Томпсон увидел детектива гораздо позже – перед ужином. Тогда шериф вновь вышел пройтись, на этот раз собираясь просто отдохнуть от бумажной волокиты, в которую погряз в послеобеденное время. Гоулд в коричневом пальто шел по улице, прижимая к груди ворох бумаг и озираясь по сторонам. Если он и заметил Томпсона, то виду не подал и быстрым шагом прошел мимо. Скорее всего, у него было ужасно много дел, и он даже не обедал. Шериф Томпсон с сочувствием проводил узкую и низкую фигурку детектива взглядом. Гоулд носился туда и обратно со всем хладнокровием, выносливостью и профессионализмом, на который сам шериф Томпсон был способен только в дни проверки, и то не всегда. В свою квартиру детектив Гоулд ввалился уже далеко за полночь. Патриция дремала на рабочем месте, но, услышав шаги в прихожей, с улыбкой поспешила туда помочь снять детективу пальто. Тот устало, но приветливо поздоровался с ней. – Ты могла не оставаться здесь, Пэтти. Твой рабочий день давно закончился, – мягко заметил Гоулд. – Хотела дождаться вас, мистер Гоулд. Все равно дома у меня никого. А вы, наверное, так вымотались за день. Я готовила вам ужин с час назад, но все остыло. – А вот это точно не входит в твои обязанности. Большое тебе спасибо, Пэтти, но, правда, я справлюсь и сам. Доберешься до дома или тебя проводить? Патриции бы хотелось, чтобы кто-нибудь сопровождал ее в путешествии по пустынным улочкам, но, представив, как сильно должны были болеть ноги у детектива, отрицательно помотала головой. – Доберусь, не о чем беспокоиться. Мне только в радость помочь вам, мистер Гоулд. Поднос с ужином в вашем кабинете на столе, обязательно поешьте. – Хорошо, Пэтти. Еще раз спасибо. Не расскажешь, как там наш гость, шериф Томпсон? – вдруг вспомнил детектив. – Настолько плотный день выдался, я и не вспоминал о нем ни разу. – Мне кажется, он халтурщик – то сядет за работу, то отвлечется, то съездит куда-то, то погуляет по улице. Вы вроде оба расследуете преступления, но у вас слишком разный подход. Детектив Гоулд облокотился на стену, скрестив руки на груди, и добродушно рассмеялся. – Ты предвзято относишься к нему, Пэт. Не будь так категорична к людям, – без укоризны сказал Эдвард. Патриция явно осталась при своем мнении, а потому, не желая спорить со своим авторитетом и кумиром, заспешила домой. Позволив себе лишнее, напоследок она осторожно приобняла детектива за плечи и растворилась в ночной тьме за дверью и вывеской «закрыто». За подобные редкие контакты Патриция была готова отдать свою премию и пару выходных. Детектив тихо поднялся по лестнице, заглянул в ванную, умылся и надел домашние брюки вместо рабочих, старую хлопковую рубашку, у которой не хватало одной-двух верхних пуговиц. Вещи, хоть и не были парадными, содержались в идеальной чистоте, брюки – выглаженными, рубашки – накрахмаленными. Иначе быть не могло. Детектив, прихрамывая, перебрался в свой кабинет, с облегчением уселся на свое кресло и наконец смог поближе рассмотреть свою левую ногу, которая болела отчего-то сильнее, чем правая. Не ныла от ходьбы. Действительно болела. На голени, белой, чуть опухшей, расплывался огромный пульсирующий синяк размером с ладонь. Очевидно, во время преследования мистера Блэквуда, вора-авантюриста, не брезговавшего убийствами, детектив чересчур увлекся и ничего не замечал, в том числе и то, как он мог ушибиться. Могла быть трещина в кости или что-нибудь в этом духе. Детектив Гоулд поморщился: обращаться к медику у него не было времени, потому что параллельно велось несколько дел, и ни одно из них не терпело отлагательств. Детектив осторожно спустился на первый этаж, захватив из кабинета поднос с ужином, еще в коридорчике отметив, что под дверью гостевой комнаты, где разместился шериф, виднелась полоска света, хоть из комнаты не доносилось ни звука. Внизу детектив приложил к ноге холодный стакан со льдом и виски, насладился кулинарными шедеврами Патриции и вновь убедился, какой хорошей жизнью он живет. Он вполне мог позволить себе быть чуточку высокомернее, чем среднестатистический джентльмен, и в целом это можно было бы понять – разве плохо отказывать себе в гордости за достижения, выстроенные с нуля, и маленькие привилегии, получаемые вместе с этими достижениями? Детектив Гоулд хотел было перебраться обратно наверх, но нога неприятно ныла, и он решил остаться в гостиной еще ненадолго. Погрузившись в свои мысли, детектив почти заснул, однако, разбуженный осторожными шагами по лестнице, резко открыл глаза и ровно сел на диване. Шериф Томпсон – человек, если так посудить, совершенно ему незнакомый, – стоял на нижних ступеньках и не решался зайти в гостиную. – Не помешаю? – спросил он, поняв, что его заметили. Детектив неопределенно пожал плечами и подвинулся. Шериф присел рядом. Он уже был в домашней одежде, босой, с влажными после душа волосами, пахнущий мылом. Гоулд, весь день шнырявший по грязным улочкам Лондона, позавидовал ему и тут же одернул себя. Он не должен был завидовать этому америкашке даже в таких мелочах. Он давно превзошел его. – Как день прошел, Гоулд? – продолжал Томпсон как ни в чем не бывало, казалось, не замечая, как сильно детектив вымотан. – Посадил одного пренеприятнейшего джентльмена за решетку, веду расследование для другого высокопоставленного джентльмена, отнес кое-какие вещи для джентльмена с женой-изменщицей, принес результаты экспертизы от убитого джентльмена и еще пару вещей по мелочи, – уклончиво ответил детектив, зевая и прикрывая рот ладонью. – А вы чем занимались, шериф? Достали телеграмму, адрес гостиницы? – Пока нет. Но у меня в запасе еще шесть дней, как-никак. В крайнем случае, если мое общество станет невыносимым, я заселюсь в отель, нашел один сегодня. – Думаю, без этого можно обойтись. Мы с вами почти и не пересекаемся, надоесть друг другу достаточно затруднительно. Шериф Томпсон закинул ногу на ногу и откинулся на спинку дивана. Тот явно освоился в этом месте за день. Гоулд строго посмотрел на него. Томпсон лениво приоткрыл один глаз, поймал взгляд детектива и улыбнулся. – Да, насчет общения, – будто внезапно вспомнил шериф, хотя думал об этом всю вторую половину дня. – Как смотрите на то, чтобы я побыл вашим напарником эти шесть дней? У меня много свободного времени, а у вас его нет совсем, вот и разделим пополам. Будете давать мне что-нибудь простое, где даже такой болван, как я, сможет справиться, а сами сможете раскрыть интересное дельце и получить всю славу. Как вы на это смотрите? Детектив Гоулд на секунду забыл о британских приличиях и приоткрыл рот от удивления, широко распахнув большие зеленые глаза. Впервые за последние несколько лет он ему было нечего сказать. – Вы подумайте, – вдохновленно добавил Томпсон, – вы будете только в выигрыше. Мы ведь сработались тогда, в Америке. Было здорово. Мы даже общались на «ты». Мы были друзьями. – Тогда Эдвард Гоулд был совсем другим человеком. Вам не понравится работать со мной сейчас, шериф Томпсон. И сейчас мы не друзья, как ни жаль это признавать, – вновь приняв доброжелательный, но официальный вид, осадил Томпсона Гоулд. Шериф Томпсон верил в немногие вещи. Он верил в бутылку виски и в револьвер, а в судьбу, провидение и Будду – нет. Но детектив Гоулд, которого он встретил вчера, человек-загадка, загруженный работой и проблемами, – по меньшей мере счастливый случай в его жизни. И Томпсон хотел снова стать друзьями с Эдвардом, чтобы понять, как он жил все это время, отчего так изменился, почему стал другим человеком. За те два раза, что он видел детектива сегодня, шериф понял, что тот просто нуждается в поддержке и помощи. Это было естественно и понятно. И Гоулд был обязан согласиться. Вечером, сидя за отчетами, Томпсон представил, что через жалкую неделю он вернется в Монтану, а детектив Гоулд останется здесь, в этом промозглом месте, без родных, без близких, только со своими амбициями и холодными, равнодушными клиентами. Если за два года детектив зачерствел, превратился в одинокого профессионала, то что случится через пять лет? Десять? Он превратится в механическое подобие человека с автоматической легкой улыбкой? Шериф Томпсон должен был попытаться замедлить этот процесс, чтобы после его отъезда детектив Гоулд нашел себе другого напарника, и друга, и девушку (Патриция неплохо подходила, но детектив вроде как не выходил с ней за рамки вежливости). Чтобы детектив хотя бы вспомнил, что подобное возможно, и ему не обязательно строить стены вокруг себя. Так шериф Томпсон думал после обеда, когда встретил детектива второй раз, так он думал и за ужином, так он думал и сейчас. – Хотя бы подумайте над моим предложением до завтра, детектив, – проговорил Томпсон и поднялся. – Хоть я и старше вас лет на десять, я все еще не разваливаюсь на каждом шагу. Могу пригодиться. Эдвард остался в гостиной, растерянный, опустошенный, и потирал болевшую ногу. Он перебирал в голове сотни, тысячи мыслей, снова сортировал по полочкам наведенный шерифом беспорядок. Уснуть у него получилось, когда за окном проглядывался рассвет. *** – Мистер Эдвард, проснитесь, – говорила Патриция, ужасно краснея, тряся Гоулда за плечо. Тот лежал на диване, хрупкий и уязвимый, поджав ноги и подложив руки под голову. Вьющиеся без расчески и лака волосы неряшливо спадали на бледное, усталое лицо. Детектив поморщился, отвернулся, что-то невнятно пробормотал. – Вы что-то сказали, мистер Гоулд? – участливо поинтересовалась Патриция Хизер. – Который час, Пэтти? Прошу прощения, милая, но за дополнительное время работы вам не полагается жалованье, – Гоулд зевнул и прикрыл рот ладонью. – Я пришла вовремя, детектив, – Патриция с улыбкой скрестила руки на груди. – Сейчас без пяти восемь. Через полчаса у вас назначена встреча в кафе, вы не забыли? Детектив Гоулд с трудом приподнялся на диване. Все мышцы ныли, а левая нога и вовсе словно горела огнем. – Пэтти, не могла бы ты принести мне что-нибудь холодное и бинтов, пожалуйста? – неохотно озвучил свою просьбу Гоулд. – Что-то случилось? Вы ранены? – Вчера ушибся. Ничего серьезного, я думаю, но лучше на всякий случай перевязать поплотнее. Патриция кивнула – подобные вещи случались не в первый раз. Сейчас синяк, хоть и расплылся по ноге своим фиолетовым пятном, действительно не выглядел очень уж опасным. Бывало, Патриции приходилось нитками зашивать детективу рваные раны или подолгу ухаживать за ним, находящимся в почти бессознательном состоянии. Детективу Гоулду вечно не везло с хорошими докторами, и приходилось предпочитать секретаршу, а потому опасные стычки дорого ему обходились. В такие недели у них клиентов почти не было, очень проседал кошелек, и следующий месяц детектив работал в удвоенном режиме, чтобы все заново отладить. Мисс Хизер относилась к каждому такому падению мужественно. – Справитесь сами? – только и осведомилась она, подавая чистую марлю. Удовлетворившись кивком, Патриция встала в дверях и задумчиво глядела на то, как Эдвард ловко управляется с первой помощью самому себе. Тот быстро закончил и снова обратился к Хизер: – Да, и последняя просьба перед тем, как я отправлюсь на встречу. Не соизволите ли принести мне бумагу и карандаш, чтобы я мог оставить записку? Патриция проворно взбежала вверх по лестнице, и через несколько секунд детектив получил требуемое. Он медленно, старательно вывел несколько слов, сложил листок в несколько раз и протянул секретарше. – Это шерифу Томпсону. Передайте, что я принял решение. *** Шериф не особенно надеялся на согласие и не удивился тому, что детектив Гоулд ушел на встречу с клиентом без него. Завтракая в одиночестве, Томпсон уверял себя, что ему стоит быть благодарным и за подарок судьбы в виде гостеприимности детектива. Его приняли учтиво и вежливо. Впрочем, запомнив Гоулда как наивного новичка, Томпсон с трудом мирился с тем, что настоящей доброты и открытости в списке нынешних добродетелей детектива не наблюдалось. В комнату, временно приютившую шерифа, осторожно постучали. Томпсон откликнулся и разрешил посетителю войти, по голосу узнав Патрицию Хизер. Она горделиво сморщила носик и с плохо скрываемым пренебрежением посмотрела на шерифа, но вполне располагающим к себе голосом сообщила, что ее попросили передать послание. Она явно пыталась копировать доброжелательные интонации детектива Эдварда, но у нее получалось немного неправдоподобно. «Зайду за вами в час пополудни. Будьте полностью готовы, возьмите с собой оружие, если находите это необходимым. Если знаете, что проголодаетесь до вечера, захватите еду для себя» – гласила записка. – Спасибо, Пэтти, – поблагодарил шериф Томпсон так же, как это делал Гоулд, надеясь смягчить Патрицию. – Мисс Хизер, – холодно поправила она и выскочила в коридор. Шериф пожал плечами: не очень-то и хотелось угождать этакой выскочке. Спустившись в гостиную, Томпсон глянул на часы-ходики: была четверть двенадцатого, но ему не сиделось на месте. С отчетами было покончено еще вчера, и работы на сегодня не осталось. Шериф обошел весь дом, прочитал свежую газету и последний выпуск журнала, пригласительно лежавшие на столике в приемной, поглядел в окно и понаблюдал за снующими туда-сюда мрачными жителями Лондона. Едва дождавшись половины первого, Томпсон еще раз перечитал листочек, достал из ящика рабочего стола свою кобуру со стандартным «кольт» новой модели и застегнул на поясе. На всякий случай шериф прицепил свою полицейскую звезду на рубашку. В Англии значок был бесполезен с точки зрения уполномоченности действий, но все равно придавал уверенности. Шериф Томпсон подумал еще и насчет предупреждения о том, что пообедать в кафе им будет некогда и надо бы взять с собой что-то съестное, но все же решил пойти налегке. Если уж Эдвард будет работать без продыху, то и шерифу будет совестно наслаждаться едой и расслабляться у него на глазах. Ровно в час дня в комнату Томпсона снова постучали. Шериф вздрогнул: шагов на лестнице он не слышал, стука входной двери тоже, даже несмотря на то, что прислушивался к происходящему в доме. Однако на пороге стоял детектив Гоулд собственной персоной. Он устало улыбнулся шерифу и прикрыл глаза, пользуясь парой секунд передышки. – Готовы отправиться? – без прелюдий спросил Гоулд и протянул Томпсону пальто, взятое из прихожей. – Да, детектив, вполне, – шериф поплотнее запахнулся в ткань и проверил, что все пуговицы застегнуты. Он схватил со стула свою шляпу и выжидательно поглядел на детектива. – Тогда в путь, шериф, – Гоулд со взявшейся из ниоткуда, неожиданной для Томпсона энергичностью подорвался с места, забыв о сильно болевшей ноге. Глаза его, парой секунд ранее блеклые и утомленные, разгорелись азартным пламенем. Он отключился от внешнего мира и рвался навстречу своей цели, словно ищейка, учуявшая добычу. Речь детектива тоже преобразилась и стала немного резче, отрывистее, лаконичнее. – Я разобрался с семейным делом, которое было бы для вас неинтересным. Сейчас отправляемся на допрос человека, который тем или иным образом вмешался в политическую интригу. Эллиот Редмэйн. Музыкант в долгосрочном творческом перерыве, выбился в верхние слои общества. По моим данным, достаточно долго и регулярно употреблял наркотические вещества. После тридцати лет Эллиот ударился в политику. В шестнадцать (по поддельному паспорту, наличие которого уже настораживает, ему в тот момент было восемнадцать) женился на Матильде Рестив, никому не известной женщине на три года старше его. Неделю назад Матильда со скандалом подала на развод. Она обвинила мужа в том, что он участвовал в сговоре с лицами, выступающими против действующего правителя Великобритании. У Эллиота в доме обнаружились бумаги с планами дворца, схемами, различными документами. Странно то, что половина всего этого добра подписана. Никто ведь не стал бы оставлять ворох компрометирующих вещей в ящике стола, верно? Старший брат Эллиота, Колин Редмэйн, обратился ко мне, чтобы я независимо от полиции расследовал это дело. Он не верит в виновность своего брата, утверждает, что его подставили. Мы с вами, шериф, молча присутствуем на полицейском допросе. Я договорился с тамошним инспектором. Он мой хороший знакомый. У вас еще есть вопросы, шериф Томпсон? Детектив Гоулд протараторил все это, вдохнув от силы раз или два, и теперь слегка запыхался. Эдвард немного замедлился и, потеряв темп, стал заметно прихрамывать на левую ногу. Они с шерифом шли по загруженной пешеходной улице, и Томпсон с усилием заставлял себя абстрагироваться от шумного гомона вокруг и сосредоточиться только на быстром, с характерным строгим британским акцентом голосе Гоулда. С неба снова моросило. – Можно вопрос несколько личного характера, детектив? Не совсем по делу, – наклонившись к низенькому Гоулду, чтобы тот расслышал, проговорил Томпсон. – Не стесняйтесь, шериф, – улыбнулся детектив. – Как так вышло, что вам разрешили присутствовать на допросе? Ну, я имею в виду, обычно инспектора полиции не очень-то рады частным детективам. – Значит, я исключение из правил, – уклончиво заключил Гоулд. – Посмотрите сами, шериф, вы являетесь частью полиции, да и к тому же уроженец Монтаны. Я же, как вы сказали, частник, чистокровный англичанин, чем и горжусь. И вот мы здесь, спокойно разговариваем между собой. – Полагаю, дело в вас, детектив. Вы милый, приятный молодой человек, со складной речью, не обделенный умом. Вас сложно не полюбить, – шериф Томпсон про себя искренне согласился с тем, что Гоулд – исключение из правил. – Спасибо за комплимент. Но, во всяком случае, признаюсь, в этот раз я схитрил. Какое-то время, в самом начале карьеры, я и сам работал в полиции в уголовном отделе. Был детективом на государственной службе. В семнадцать я получал образование, сдавал экзамены на вступление в ряды полиции. Была нужна высокая квалификация. Познакомился во время обучения с еще одним курсантом, с тех пор он дослужился до инспектора, иногда помогает мне с доступом к расследованию. Кажется, последние годы мы отдалились друг от друга. «Я даже понимаю почему» – пронеслось в голове у Томпсона. – «Эдвард слишком резко изменился». Но вслух на слова детектива Гоулда шериф ответил лишь коротким «ясно». – Мы на месте, – сдержанно улыбнулся и притопнул пятками Гоулд, видя перед собой знакомое здание полицейского участка. Внутри все было как в обычном здании полиции: грязноватые, в разводах белые стены, люди, ожидающие в приемной, клерки, офисные работники, слуги, констебли, сержанты… Кого там только не было. Шериф Томпсон с тоской вспомнил об умиротворяющей, тихой, уютной маленькой приемной детектива Эдварда, которую они покинули так недавно. Большинство не обращало на них внимания, некоторые бросали неприязненные взгляды на Гоулда, другие – их было намного больше – приветливо махали, улыбались или по имени здоровались с детективом. Эдвард вежливо отвечал каждому. Его здесь знали и любили. На Томпсона оглядывались с любопытством. Гоулд добрался до стойки секретариата. – Добрый день, мисс Скарлетт, миссис Флоренс, мисс Элизабет, мисс Ханна и… – детектив, замявшись, вгляделся в круглое личико девушки-азиатки в форме, с черными длинными волосами и узким разрезом глаз. – Мисс Ким, конечно. Как вы поживаете, дамы? – Неплохо, мистер Гоулд. Погода в последнее время, кажется, идет на улучшение, – пискнула Скарлетт, самая бойкая из всех, и зарделась. Другие, возбужденно о чем-то шушукаясь, разбежались по делам, щелкая форменными каблучками. Шериф Томпсон улыбнулся, глядя, как щуплый детектив, вставая на цыпочки, стоит за стойкой и будто не замечает уделяемого его персоне внимания. Он словно был местной знаменитостью и лучше всех играл блюз. – Инспектор Солсбери предупредил, чтобы вас провели на третий этаж, во вторую допросную, – сообщила Скарлетт, готовая с усердием выполнить указание. – Спасибо, дорогая, я найду дорогу. Со мной мой напарник, мистер Томпсон. Сегодня утром я посылал инспектору записку и просил у него разрешения провести мистера Томпсона при условии, что он будет лишь наблюдателем. Я получил положительный ответ. Вот, рад вас познакомить. Томпсон сдержанно кивнул, Скарлетт прохладно улыбнулась. Детектив Гоулд распрощался и устремился в сторону лестницы. Шериф поспешил за ним. Попав за стекло второй допросной комнаты, Гоулд за руку поздоровался с молодым человеком его возраста, но выше, крупнее. Тот отвел детектива в дальний угол комнаты и что-то зашептал. Детектив кивал со знанием дела и шептал в ответ. «Наверное, инспектор», – подумал Томпсон и устроился с краю, наблюдая, как вводят Эллиота Редмэйна. Эллиот выглядел странно: в полосатой старой форме заключенных, с всклокоченными темными волосами, но с крупной золотой серьгой в ухе и в гротескно огромных круглых позолоченных очках. Ничего от политика в его образе не было, а вот экстравагантный музыкант прослеживался в каждой детали. Он исхудал, и под глазами его залегли тени, однако держался Эллиот по-королевски или хотя бы как истинный джентльмен, ровно держал спину и высокомерно глядел прямо на тонированную сторону зеркала Гезелла, словно видел людей, собравшихся за ним. Шерифу Томпсону стало не по себе от этого взгляда. Инспектор и детектив Гоулд стояли рядом, очень разные, и с одинаковым холодным интересом наблюдали за поведением Редмэйна. Инспектор дал отмашку, и в комнату к Эллиоту зашел пожилой сержант, держа в руках стопку бумаг. Он сел напротив и разложил листы на столе. – Ваше полное имя? Процедура началась. Когда мистеру Редмэйну начали разъяснять его права в данной ситуации, Томпсон осторожно подошел к Гоулду и устроился за его узкой спиной – так он чувствовал себя защищенным от безразличного и беспощадного британского правосудия. Детектив, не моргая, следил за каждым мимолетным изменением в лице допрашиваемого. К ним в помещение вошла одна из секретарш – миссис Флоренс, зрелая женщина около тридцати, ровесница шерифа Томпсона, на свой возраст выглядевшая гораздо лучше его. Она тихо поздоровалась со всеми, села на стул в углу и приготовилась вести протокол допроса. Имя Эллиота, номер дела, дата уже были проставлены, а потому Флоренс нисколько не опоздала. Сержант, задающий вопросы обвиняемому, отделил из общей стопки и протянул Эллиоту несколько листков. Тот взял их и окинул быстрым взглядом. – Итак, мистер Редмэйн, эти бумаги были найдены при обыске в вашем доме. Принадлежали ли они вам? – Нет. Насколько я могу судить, сей оскорбительный документ, который вы держите в руках, принадлежал моей жене, мадам Матильде Редмэйн, урожденной Рестив. И все остальные бумаги тоже ее собственность. – Как вы можете прокомментировать факт наличия этого документа в вашем доме? – Я позволял жене иметь свои политические взгляды, уважал ее секреты, думая, что в них нет ничего серьезного, – мистер Редмэйн позволил себе усмехнуться. – Как видите, я ошибся в своем благородном отношении к этой женщине и за эту ошибку плачу, – сквозь зубы процедил он. – Ваша жена утверждала примерно то же самое. Она винит себя в том, что не замечала, какие ужасные изменения происходят с вами, что за мысли наполняют вас. Миссис Редмэйн хочет развестись с вами, боясь не выдержать позора, который принесет ей звание жены мистера Эллиота Редмэйна, выступающего против Эдварда Седьмого, действующего короля Британии. – Услышав обвинения в мою сторону, я до последнего надеялся, что Матильда просто не отвечает за свои действия, совершает все это не по своей воле, а под давлением или из страха. Но теперь я вижу, что она действительно хочет лишить меня чести джентльмена. Мне больно слышать такую наглую ложь, – тихо сказал мистер Эллиот Редмэйн, и глаза его полыхали от ярости. Вопросы все шли и шли, Флоренс вела протокол. Детектив Гоулд молча строчил в своем блокноте, если у него возникали собственные вопросы, он отрывал лист, записывал их и передавал бумагу инспектору. Тот заходил в комнатку к сержанту и мистеру Редмэйну, совал лист в руки сержанту, и допрос продолжался. Шериф Томпсон заскучал еще на первом часу, а вот Гоулд, кажется, не знал усталости. Пошел второй час, третий. Томпсон уже уселся на стульчик и дремал, а на него бросал сочувственные взгляды инспектор. Наконец наступил перерыв. Детектив Гоулд, забыв о шерифе, схватил свои записи и стрелой умчался куда-то. Инспектор подошел к Томпсону и тронул его за плечо – шериф вздрогнул и проснулся. – Здравствуйте, меня зовут Итан Солсбери. Я не имел шанса представиться вам во время процедуры, мистер… – Томпсон. Рад знакомству, – коротко и несколько мрачновато бросил он. Шериф уже порядком устал от этих церемоний и приветствий. Инспектор заинтересованно разглядывал его. – Вы не выглядите как кто-то, с кем Гоулду бы понравилось общаться, – достаточно прямодушно заметил он. – Кто вы ему? – Старый знакомый. Я здесь проездом, захотел помочь ему, отплатить за его гостеприимство, – ответил шериф. Инспектор Солсбери рассмеялся. Томпсон неприязненно скрестил руки на груди: не так уж это было и забавно. – И как, много помогли этому высокомерному трудоголику? – Он не высокомерен, – с возрастающим раздражением ответил шериф Томпсон. – Отчасти вы правы, Гоулд не всегда был таким. Во всяком случае, он с самого начала был специфичен, это уж точно. Только в разных аспектах. Если вам повезло, то вы могли познакомиться, когда ему было двадцать или около того. В свои восемнадцать я смог найти только одного друга – его. В один момент у нас обоих случился провал – он погрузился в работу и отдалился, я быстро продвигался по службе, и меня окружало множество временных приятелей. Они быстро ко мне охладели, и я вновь остался один. Сейчас я был бы не против снова быть рядом с Гоулдом, а он мне говорит только «здравствуйте, инспектор Солсбери» и «до свидания, инспектор Солсбери», или что-нибудь по делу. Никаких «привет, Итан, как у тебя дела сегодня?». – Не думаю, что это называется высокомерием, – заметил Томпсон. – Тем более, высокомерные люди отталкивают других, а с детективом Гоулдом точно не так. – Как же вы его опишете, мистер Томпсон? – спросил инспектор, снисходительно улыбаясь. – Не знаю. – Да, я тоже, – Итан Солсбери помолчал. – Составьте ему хорошую компанию, мистер Томпсон. Даже если вы здесь совсем ненадолго, присмотрите за ним, будьте добры. Он торопыга, за ним тяжело поспеть. Но и он может запнуться. Одна из секретарш заглянула в комнату, помахала Флоренс и позвала инспектора. Тот напомнил Томпсону, что перерыв длится только час, и, отсалютовав, вышел вместе с секретаршей. Шериф вздохнул и отправился на поиски детектива Эдварда Гоулда. *** – Куда мы идем? – спросил шериф Томпсон уже в сотый раз за день. От ходьбы у него болели ноги, а от тяжелой сумки с бумагами, которую он благородно забрал у детектива, ныла спина. Шериф искоса посматривал на Гоулда: хоть тот и не выдавал себя ни голосом, ни лицом, но все сильнее хромал на левую ногу. Вдвоем они успели побывать у шести разных людей – пятеро были как-то замешаны в параллельно ведущихся делах, один был заказчиком. Детектив тогда коротко отчитался о результатах проделанной работы и, достав из сумки папку с фотографиями и официальными свидетельствами, передал ее клиенту. Тот явно остался доволен, и долго еще тряс руку Гоулду. Затем мужчина вытащил из кармана пиджака пухлый конверт из дорогого пергамента, и конверт занял место папки в сумке Эдварда. – Гоулд? – окликнул задумавшегося детектива Томпсон. – Так куда? – Мы вернемся к делу Редмэйна, если вы не против, шериф. Я хочу нанести визит Матильде Рестив, миссис Редмэйн. – Мне она показалась подозрительной, когда приводили цитаты из протокола ее допроса, – высказал свое мнение Томпсон. – Мне она показалась виновной, – в тон шерифу мрачновато отозвался Гоулд. – В любом случае будьте осторожны. Она пытается быть хитрой женщиной, и мы тоже поступим с ней по-хитрому. Постарайтесь сыграть серьезного и злого следователя. – Постараюсь. Детектив, а вы точно сможете дойти? – шериф дернул подбородком в сторону ноги Гоулда и опасливо смотрел, как детектив постепенно бледнел с каждым шагом. – Не говорите глупостей, мистер Томпсон. Разумеется, смогу. И он действительно смог. Детектив Гоулд, добравшись до нужного богато обставленного крыльца, присел на ступеньки и молча просидел с минуту или две. Шериф Томпсон готов был дать ему столько времени, сколько требовалось. Шериф не увидел и не понял, каким образом детектив вновь мгновенно преобразился: вот Гоулд провел рукой по прическе, встал, а на месте уставшего трудоголика или даже успешного перфекциониста возник новый образ. Верхние пуговицы его рубашки были ненавязчиво расстегнуты, ранее уложенная аккуратная прическа приобрела небрежно-деликатный вид, полы его коричневого пальто залихватски распахнулись и хлопали на ветру. Томпсон понял, что это за образ, – образ дамского угодника, созданный специально ради леди Матильды. – Как я вам? – улыбнулся детектив. Шерифу показалось, или в его глазах заплясали насмешливые искорки? Томпсон оглядел подвижное тельце детектива («шея, его шея и ключицы», – оцепенело пронеслось у шерифа в голове; Томпсон готов был спорить на что угодно, детектив знал все свои сильные карты и вовремя использовал каждую, обезоруживая всех, даже союзников) и по достоинству оценил каждую маленькую деталь нового образа – хотя бы то, что теперь шелковый носовой платок, ранее спрятанный глубоко в недрах пальто, теперь выглядывал из кармана. – Потрясающе, детектив, – хрипловато подытожил Томпсон. Он откашлялся и постучал. Ответили им далеко не сразу, но шериф этого и не заметил, бросая все силы на попытки не смотреть в сторону детектива. Гоулд владел какой-то черной магией – в этом нет сомнений. Наконец дверь немного приоткрылась, насколько позволяла металлическая цепочка, и в щель выглянула женщина, очень хорошо сохранившаяся для тридцати пяти. Красота ее еще буйно цвела, но пик уже начинал сходить на нет, и на лице ее тонкими морщинками виднелись первые отпечатки времени. – Добрый вечер, господа. Прошу прощения за ваше ожидание – увы, моя горничная простудилась, и я отпустила ее домой. Чем обязана вашему визиту в дом Редмэйнов? – произнесла миссис Редмэйн дружелюбно и, не дожидаясь ответа, сняла с двери цепочку, пропуская Гоулда и Томпсона внутрь. Шериф вспомнил просьбу Эдварда быть мрачным и раздраженным – излюбленный и заезженный, но до сих пор действенный метод совместного допроса. – Мы хотим расспросить вас о вашем муже, миссис Редмэйн, – хмуро и вымученно проговорил Томпсон. Матильда Редмэйн настороженно поглядела на него, но поспешила перевести взгляд на Гоулда. Тот тоже посмотрел на шерифа, причем с таким раздраженным прищуром, что Томпсон всерьез испугался, что сделал что-то не так. – Боже, ну зачем же так сразу, мистер Томпсон. Вечно вы думаете о деле, – с нажимом сказал детектив и закатил глаза. Одними губами он выразительно произнес: «скучный и бессердечный», и Матильда, кажется, его поняла, потому что попыталась сдержать улыбку. – Мы даже не представились. Меня зовут Эдвард Гоулд. Это мой напарник мистер Джон Томпсон, и он, наверное, сегодня совсем не в настроении. – Я Матильда Редмэйн, но вы, очевидно, и так это знали. Рада знакомству, мистер Гоулд. Детектив улыбнулся, чуть поклонился и поднял воображаемую шляпу. Миссис Редмэйн сделала несколько шуточных па. Если Томпсону сначала показалось, что хоть она и выглядела безукоризненно приветливой, но взгляд ее был холоден, то сейчас ее глаза слегка оттаяли. Детектив Гоулд ее заинтересовал. – Прошу вас, просто Эдвард, – сказал он Матильде и осторожно пожал ее руку. Их зрительный контакт затянулся, и Томпсон почувствовал себя неуютно. Редмэйн сдалась первой, слегка смутилась и отвела глаза. Гоулд использовал эти секунды, чтобы быстро бросить внимательный взгляд на двери, расположение мебели и возможных тайников, укромных местечек. – Проходите, Эдвард, мистер Томпсон, гостиная прямо за этой дверью. Я поставлю чайник и вернусь, – проговорила миссис Редмэйн и, прежде чем шериф успел отказаться, скрылась, мелькнув своей густой копной рыжевато-медных волос. Гоулд первым шагнул в гостиную и пропустил внутрь Томпсона. Шериф попытался завести разговор и сказать, что не стоило оставлять Матильду одну – она могла бы спрятать что-нибудь важное, – но детектив лишь молча приложил палец к губам. Шериф понял: миссис Редмэйн с равным успехом могла бы остаться и подслушать их разговор, а все важные вещи она наверняка давным-давно спрятала от полиции в надежном месте. Через минут пять Редмэйн вернулась с маленьким серебряным подносом, на котором теснились три чашки крепкого черного чая на тарелочках и небольшой фарфоровый чайник с покатыми боками. Детектив поблагодарил хозяйку и тут же осторожно взял в руки чашку. Шериф отказался, и Матильда бросила на него неприязненный взгляд. – Так вы будете задавать вопросы, или… Вам нужно осмотреться? – робко спросила она у детектива Гоулда. Тот с естественным изяществом поднес чашку к губам и сделал вид, что отпил глоток, сглотнул слюну. Да, в чае наверняка ничего нет, но от привычки быть начеку так нелегко отказаться. Гоулд заставил себя по-настоящему проглотить немного кипятка. – Я был бы не против побеседовать с вами, леди Редмэйн, – с тонким намеком на желание узнать собеседницу получше улыбнулся Гоулд уголками губ. Редмэйн окончательно смутилась. – Прекратите ради бога, Эдвард, какая же из меня леди! – воскликнула она, теряя самообладание. – У меня есть лишь небольшой дом со скромным убранством, громкое имя жены музыканта-мерзавца и множество недругов и долгов. Пожалуйста, зовите меня Матильдой и прекратите смеяться надо мной. – И все же я не смеюсь, дорогая Матильда. Давайте так: чтобы поступить с вами честно, сначала вы зададите интересующие вас вопросы. А мне кажется, что с появлением двух незнакомых вам, заинтересованных вашим мужем джентльменов у вас должны были появиться некоторые сомнения насчёт цели их вящего любопытства. – Верно… – Матильда на секунду замолчала, видимо, обдумывая, с чего лучше начать. – Что ж, тогда почему вы интересуетесь Эллиотом? Вы из полиции? На вас нет формы. – Лично я здесь не совсем официально, – ни секунды не теряясь, ответил Гоулд, – я уже несколько месяцев не работаю в полиции, поэтому меня попросили помочь по старой дружбе. Теперь я воспринимаю это расследование как замечательное развлечение, а ведь еще недавно я шел на работу с тем же настроением, что и у моего дражайшего напарника Томпсона. – Если честно, вы не очень похожи на полицейского, Эдвард, даже на отставного, – загадочно улыбнулась Матильда. – Отчего же? – на это миссис Редмэйн лишь неопределенно пожала плечами. Шериф Томпсон решил вмешаться в этот странный завуалированный флирт: ему уже не требовалось изображать раздражение. – Послушайте, миссис Редмэйн, если у вас есть еще вопросы, то задавайте. Если нет, – давайте отложим наконец эти прелюдии и перейдем к делу. Мне, в отличие от Гоулда, нужно работать. – Последний вопрос, мистер Томпсон, не беспокойтесь. Кто попросил вас присоединиться к расследованию: уж не мой ли муженек, Эллиот Редмэйн? Или, может быть, его старший братец Колин? – Инспектор Солсбери, мой приятель и человек, отвечающий за это дело, – отмахнулся Гоулд. Он подумал, что не стоит называть имени заказчика Колина Редмэйна. Ради его же безопасности. – Вряд ли это имя о чем-то вам говорит, Матильда. – Почему же? Вы забываете, что меня вызывали на допрос. Я говорила с Солсбери, он показался мне неплохим человеком… Для полицейского. – Я понимаю, по каким причинам вам не нравится идея вмешательства вашего мужа в расследование, но чем же вам не угодил Колин Редмэйн? – спросил шериф Томпсон, пристально глядя на Матильду, державшую в руках уже полупустую чашку чая. Пальцы ее дрогнули, и фарфор забренчал. – Колин всегда и во всем принимал сторону младшего брата – может, поэтому самоуверенность и эгоцентризм так плотно засели в голове у Эллиота, и он решил, что хочет участвовать в сговоре против короны. Ужасно, это просто ужасно. Я не знаю, чем заслужила такой позор, – Матильда спрятала лицо в ладонях, и плечи ее задрожали от притворных слез. Детектив Гоулд с утещающей улыбкой и застывшим ледяным взглядом потрепал ее по плечу. – Ну-ну, Матильда, это ведь не ваша вина, – ласково сказал он. Редмэйн энергично закивала. – Миссис Редмэйн, – позвал шериф Томпсон, – скажите, вы замечали в поведении мужа что-то необычное? Может, какие-то предпосылки его связи с той... организацией? Вы же его жена, самый близкий Эллиоту человек. – Знаете, с тех пор, как он оставил музыку и занялся политикой, мы перестали проводить много времени вместе. Я потеряла звание музы, отдалилась. Он вечно занят, вечно уходит из дома. Я думала, он встречается с любовницей, но никак не готовит покушение на короля, – жалобно и смущенно пробормотала миссис Редмэйн. – Матильда, я должен заметить, что ваша версия положения вещей несколько не совпадает с версией вашего мужа, – осторожно улыбнулся Гоулд, – Эллиот утверждает, что действительно немного отдалился, но скорее по вашей инициативе. Он и правда был занят на работе, однако никогда не игнорировал вас и по возможности хотел уделить вам все свободное время. В выходные дни же, по словам мистера Редмэйна, он предлагал вам побыть вместе, а вы отказывались и уходили на встречу к некой подруге. В течение всей этой реплики миссис Редмэйн постепенно багровела от злости и, казалось, готова была взорваться. – Несусветный бред! – наконец разъяренно взвизгнула Матильда, но спохватилась и испуганно приложила ладошку к губам. – Это лишь версия Эллиота, – невозмутимо пожал плечами детектив. Кажется, он увидел все, что хотел увидеть. Пока что. – Извините, если я вас расстроил. Насколько я слышал, вы подали на развод, и скоро вас не будут донимать эти разговоры о мистере Редмэйне. Еще раз прошу прощения, я больше не буду утомлять вас беседами и расспросами, Матильда. Миссис Редмэйн взглянула на детектива Гоулда со смесью неимоверного облегчения, благодарности и симпатии. – Мне тоже стоит извиниться, Эдвард. Я зря вспылила, вы ведь просто занимаетесь тем, чем должны. Вы… еще придете? – спросила Редмэйн (в мыслях она снова примеривала на себя девичью фамилию Рестив, но на краю сознания мелькнуло замечание, – замечание без всякой задней мысли, – что «Матильда Гоулд» тоже звучит ничего) самым безразличным тоном, который, однако, не смог скрыть надежды в ее голосе. – Может быть. Посмотрим. А пока я вверяю вас в руки мистера Томпсона. Я бы на его месте осмотрелся, – детектив Гоулд хитро и чуть насмешливо прищурился. – А вы не хотите осмотреться? Я покажу дом. Гоулд довольно улыбнулся – он догадывался, что так будет. Матильда, быть может, была хитрой и симпатичной, но за годы супружества она явно отвыкла от еще более хитрых и симпатичных детективов. – Если только вы настаиваете. Я не хочу навязываться. Редмэйн настаивала, и они пошли в обход по дому. *** – Отдохни, – тихо, но очень твердо попросил шериф Томпсон. Было около двух часов ночи, и шериф без сил лежал в кресле кабинета детектива и потягивал коньяк со льдом. Гоулд же согнулся в три погибели над бумагами и что-то кропотливо писал своим мелким косым почерком. Патриция Хизер с три часа назад встретила их на пороге штаб-квартиры детектива, чуть ли не силой заставила Гоулда поесть, переменила повязки на его распухшей («Еще бы она не распухла после таких-то перегрузок», – подумал Томпсон) левой ноге, наложила холодный компресс. Потом распрощалась и ушла, передав детективу все новости за сегодня, проверив, что бумаги в ее собственном столе и все комнаты в конторе находились в полном порядке. – Я не устал. Отдыхают, когда устают, – с опозданием откликнулся Эдвард Гоулд. Томпсон скептически оглядел тени, залегшие под его глазами и острые скулы, щеки, едва-едва не получающие определение «впалые» – в желтом и тусклом свете настольной лампы все эти весточки переутомления становились заметнее, чем были раньше, при солнечном свете. – Ты устал, просто не осознаешь этого, – откликнулся шериф. – Брось эти бумажки и ложись в кресло рядом – поболтаем о чем-нибудь, расслабимся. Если исключишь отдых из жизни, лучшим в мире детективом ты от этого не станешь. Разве что мертвым. Гоулд посмотрел сначала на счета, улики, отчеты, досье и прочее-прочее-прочее. Еще нужно было столько всего переделать, начать и закончить, что просто дух захватывало. В сутках катастрофически не хватало часов. Потом детектив с сомнением посмотрел на шерифа Томпсона и первоклассное мягкое кожаное кресло. – Так уж и быть, – детектив Гоулд с трудом поднялся, слегка пошатнулся из-за резкой боли в ноге, но добрался до кресла и удобно уселся в нем. – Отлично, Гоулд! Так держать. Может, скоро ты снова сможешь стать человеком и наслаждаться бездельем. Я принесу тебе выпить, – воодушевленно воскликнул шериф Томпсон и отправился на поиски спиртного или колы. Последнее было бы предпочтительнее, так как вроде когда-то детектив упоминал, что ему по вкусу этот новомодный напиток. Шериф не был уверен в том, что Гоулд все еще любит пить эту гадость, но ведь оказание внимания и заботы – главное для дружбы, а результативность и полезность этой самой заботы отходят на второй план. Томпсон перерыл всю кухню, однако сумел-таки отыскать слегка запылившуюся бутылку с напитком цвета жженого сахара – судя по этикетке, это и была кола. – Вот и я, детектив, – шериф Томпсон плечом осторожно открыл дверь в кабинет и поставил на стол, прямо поверх бумаг, два стакана, шипящих от напитка внутри, с позвякивающими в нем кубиками льда. Ответа не последовало. Шериф обернулся – Гоулд полулежал в кресле, опасно свесившись с подлокотника, и спал. Возможно, Томпсон отсутствовал слишком долгое время. Шериф немного растерялся: а что вообще гости дома делают в подобных ситуациях, когда хозяин случайно выключается в кресле? Томпсон подумал, что, во всяком случае, нельзя оставлять Гоулда вот так. Страшно подумать, как сильно утром у него будет болеть шея или спина, как сильно занемеют и затекут его руки. Шериф Томпсон осторожно потряс детектива за плечо – он заворочался во сне, но глаз не открыл. Тогда шериф еще немного поколебался между вариантом грубо растолкать Гоулда и вариантом как можно вежливее перетащить его на кровать. Причем оба выхода были, по мнению Томпсона, абсолютно бестактны. Все же шериф посчитал меньшим злом второе – если Гоулда разбудить, кто знает, может, он снова решит сесть за работу. И Томпсон зашел к креслу сбоку, подхватил детектива и как можно тише поволок его к спальне, куда шериф еще ни разу не заглядывал. Комната самого Гоулда отличалась от гостевой. На стенах в простых деревянных рамках висели газетные вырезки, кровать была уже и меньше, чем в гостевой комнате, зато над ней висели настоящие оленьи рога, которые использовались как вешалка для галстуков, и имелась прикроватная тумбочка со сваленной на нее кучей хлама (ручки, оловянные фигурки, записки и даже, кажется, недовязанный темно-зеленый шарф со спицами) и настольной лампой. Томпсон уложил Гоулда на кровать, удостоверился, что тот не проснулся, взял с прикроватной тумбочки свечу с коробком спичек, зажег ее из опасений, что электричество будет слишком ярким, и заозирался по сторонам, с любопытством все оглядывая. В этой комнате было гораздо больше всяких мелочей, чем во всей остальной квартире – да, элементы уюта были повсюду в его штабе, но за пределами спальни все вещи были более или менее практичны, а здесь было до неприличного много безделушек. Это место словно было кусочком неряшливого Гоулда из прошлого. А может, на самом деле детектив и не менялся, а все они были лишь невнимательны? Вон там, на запылившемся рабочем столе (наверное, здесь уборку делал обычно сам Гоулд, не пуская ни Патрицию, ни домработницу; к тому же, стол в спальне явно использовался реже, нежели стол в кабинете) стоят фотографии, лежат камушки, ракушки и цветное стекло. Фотографии, черно-белые, засвеченные, изображали детектива Гоулда на пару лет младше (всклокоченного и абсолютно счастливого) и инспектора Солсбери, который тогда был не инспектором, а улыбчивым стажером. Рядом лежала маленькая фотокарточка с парой – миловидные мужчина и женщина в нарядных одеждах сидели рядом и держались за руки. На оборотной стороне было написано: 1867 год, мама и папа незадолго до свадьбы. Тут же был неопрятно выдранный лист старой газеты – заголовок кричал противным голоском: «Убийство миссис Гоулд! Еще одна жертва уличного грабежа: неужели на улицах Лондона никогда не станет безопасно?». Прямо под ним – маленькая и скромная вырезка из прошлогоднего выпуска «Таймс»: «Грабитель Энди Трюдо был пойман с поличным и убит при попытке задушить задержавшее его лицо, отставного полицейского Эдварда Гоулда. Мистер Гоулд полностью оправдан». Шериф Томпсон понял, что зашел слишком далеко в своем любопытстве. Он накинул на детектива одеяло, подвинул к кровати упавшие с ног Гоулда тапочки, задернул шторы и задул свечу. – Спокойной ночи, – сказал шериф в пустоту комнаты. Завтра у них будет новый сложный день. До ежегодной проверки оставалось четыре полных дня. До конца командировки и отъезда в Монтану – пять. У шерифа настойчиво мелькнула мысль задержаться подольше под каким-нибудь предлогом. Томпсон решил придержать ее и подумать об этом позже. *** Сегодня детектив Гоулд чувствовал себя бодрым и даже выспавшимся – пяти часов сна ему хватило с лихвой, и в четверть восьмого детектив уже был на ногах. Он сам занялся завтраком и, дождавшись прихода Патриции, предложил ей разделить с ним трапезу. Мисс Хизер была на седьмом небе от счастья, когда они с детективом без особого удобства разместились прямо на кухне и принялись уплетать омлет с беконом, запивая его терпким, очень крепким кофе. – Пэтти, ты никогда не замечала за мной никаких ночных странностей? – посреди беседы вдруг вспомнил о чем-то детектив. – Если не считать, что иногда вы вскакиваете посреди ночи, бросаетесь к бумагам, записываете имя убийцы и ложитесь обратно, то, думаю, нет. Но я остаюсь на ночь здесь не так уж часто. Хотя если бы вы ходили во сне, я бы не очень удивилась. А что такое, почему вы спрашиваете? – Не помню, как возвращался в спальню. Работал у себя в кабинете, разбирал бумаги – я тогда и без того очень устал, а шериф мешал сосредоточиться. Наверное, когда меня начало непреодолимо клонить ко сну, я ушел к себе и лег прямо так. – Это и неудивительно, детектив. Вам нужно больше отдыхать. Вы совсем испортите себе здоровье, если продолжите так себя изматывать, – строго отчеканила Патриция. – Обещаю, как только разберусь с текущими делами, наша контора возьмет небольшой отпуск. Не хочешь, скажем, купить билеты на поезд и недельку покататься по Англии? Это будет моя плата за сверхурочные. Хизер поперхнулась кофе и закашлялась. – Если это какой-нибудь ваш хитроумный план, чтобы отвлечь меня от заботы о вашем здоровье, то он удался. Теперь я вся в предвкушении поездки, детектив, – широко улыбнулась она. – И, разумеется, я плачу за оба билета? – почти утвердительно продолжил Гоулд. Патриция придвинулась к нему. Детектив держался открыто, но незаметным движением снова увеличил расстояние между ними. – Ни в коем случае. – Тогда ты оплачиваешь половину стоимости своего, а я плачу за полтора. – Идет, – она даже не стала торговаться. Между ними возникла неловкая пауза. Хизер выпрямила спину, как она делала всегда, если нервничала. Детектив сидел рядом с ней, очень спокойный и расслабленный – от него веяло свежим утром. Сделай подобное предложение о поездке на поезде кто-нибудь другой, Патриция бы расценила это как способ за ней ухаживать. Может, попросила бы подождать с решением, потому что она не может так быстро принять достаточно важное решение. Но это был Эдвард Гоулд, и он действительно просто хотел сказать ей «спасибо» за ее чертовы сверхурочные. И она поедет, не раздумывая ни секунды. – Я хочу, чтобы вы знали, детектив, – начала она. «Я люблю вас», – хотела сказать Патриция. – Я восхищаюсь вами. – Спасибо, Пэтти, я очень это ценю. В коридоре послышались шаги, и на кухню заглянул шериф Томпсон. Детектив кисло улыбнулся ему, но Патриция видела по его глазам, что Гоулд рад приходу Томпсона. Она искренне обрадовалась, что у Эдварда есть человек, которого он считает другом. Хизер рассудила, что пока роли друга достаточно и ей. – В этом доме нет ни одного человека, который вставал бы позже восьми? – проворчал Томпсон и плюхнулся на стул рядом с Гоулдом. Он наткнулся глазами на чашку кофе и бесцеремонно выпил ее залпом, оставив своего напарника без напитка. – Ни одного, шериф. Как ваше настроение? – саркастично спросил детектив. – Замечательно, – буркнул шериф. – Коньяк по ночам – лучшее средство, чтобы утром научиться завидовать покойникам. – Жаль. А ведь я думал, что вы полны энергии и хотите составить мне компанию. – Представьте себе, хочу. Я не настолько быстро отказываюсь от начатого. Патриция бросила взгляд на детектива, он кивнул ей, и она поняла: ее аудиенция окончена. Хизер заправила свои жесткие волосы за ухо, спрыгнула со стула и тихонько выскользнула из комнаты. В любом случае ее рабочий день уже начался, а она еще не разобрала ни одной несчастной бумажки. Уже принимаясь за работу, сквозь приоткрытую дверь кабинета Патриция заметила, как по коридору проходят Гоулд и Томпсон. Детектив мельком заглянул в щелку и помахал секретарше. Патриция помахала в ответ. Стоит заметить, что, несмотря на приподнятое настроение детектива, его левая нога отнюдь не заживала – отек не спадал, и ни у кого не оставалось сомнений в наличии трещины. Шериф Томпсон предложил им чаще пользоваться кэбом, но Гоулд лишь отмахнулся, ссылаясь на ненужность лишних затрат и пустяковость травмы. – Мы будем сегодня возвращаться к делу Редмэйна? – поинтересовался Томпсон. Это расследование ему нравилось – не очень запутанное, но с изюминкой. – Мне нужно уточнить пару деталей (хочу раздобыть план дома) и договориться кое о чем с Солсбери. К Редмэйн я отправил записку и назначил ей свидание на сегодня, мы поболтаем о погоде и выпьем чаю, а завтра вечером, думаю, можно устроить ей сюрприз. Загляну к ней, когда стемнеет. – Хочешь вломиться к ней в дом? – изумился шериф. – Я вежливо попрошу у инспектора Солсбери ордер на обыск, – пожал плечами Гоулд, будто такие просьбы были для него обычным делом. – Я не полицейский, но у меня осталась старая форма со стажировки – ведь габариты у меня все те же – так что большинство у меня получится провести. А может, форма и не понадобится. – Тогда я иду с тобой, Гоулд. Это может быть опасно, если Матильда действительно готовила покушение. – Одному мне будет проще проверить все подмеченные тайные места и что-нибудь найти. Тем более, вас, шериф, Матильда ожидает увидеть, а меня – нет. Я произвел хорошее впечатление, понравился ей. От меня она не будет ждать подвоха, Матильда растеряется, и я займу выигрышную позицию. А еще вы старше и гораздо крупнее, значит, менее подвижны. – Именно: я старше и гораздо крупнее, значит, более опытен и смогу тебя защитить, если что-то пойдет не так. У Редмэйн наверняка есть оружие. – Я умею стрелять, – процедил детектив Гоулд. Шериф понял, что задел за живое, но не смог удержать язык за зубами. – Во время прошлой нашей встречи ты не попал ни в одну из бутылок, когда я давал тебе револьвер. Я не уверен, что всего за два года можно стать мастером в стрельбе с такими-то результатами. Не стал бы на твоем месте держать оружие ближе, чем в метре или двух. Детектив вспыхнул и смерил Томпсона полным неприкрытой злости взглядом. – Вы понятия не имеете, что мне пришлось пройти за эти два года и чему пришлось научиться, – сухо сказал он и продолжил путь. Томпсон и правда понятия не имел. Он хотел извиниться, но Гоулд уже взял себя в руки и успокоился. Или сделал вид, что успокоился. Первым делом, как и предполагалось изначально, они заглянули в полицейский участок, поговорили с Солсбери, детектив по секрету передал ему несколько тонких зацепок, и Томпсон был бы рад провести с детективом еще хоть целую вечность, но им пришлось разделиться: Гоулд поспешил в центр города, сославшись на необходимость приватно поговорить с кем-то до свидания с Редмэйн. «Встретимся позже», – бросил детектив и словно испарился в толпе, не назвав ни места, ни времени встречи. Томпсон попытался догнать Гоулда, но его пальто и каштановые волосы даже на секунду не мелькнули среди других пальто и причесок, гораздо менее элегантных и изящных. Шериф подозревал, что детектив втайне обиделся на него, но не знал, что ему стоит делать в таком случае. Поэтому он поймал кэб и поехал в почтовое отделение – просто чтобы занять досуг, ни на что не рассчитывая. Но там действительно оказалась телеграмма от начальства на его имя – теперь уже полная, состоящая из двух частей. Шериф внимательно все прочитал и перечитал: адрес гостиницы был пропечатан очень четко и ясно, все указания по подготовке годовых отчетов (к слову, уже почти готовых) даны. Томпсон печально вздохнул. Он не захотел бы ехать в гостиницу, даже если бы там было пятизвездочное обслуживание и трехразовое питание с деликатесами. А ведь всего несколько дней назад шериф только об этом и мечтал. Теперь у него был Гоулд. Человек, так сильно изменившийся, но приютивший его, человек, которого он обидел. Человек, к которому он хотел быть ближе. Шериф сунул телеграмму в карман брюк и печально побрел к штаб-квартире детектива Гоулда. Там он до позднего вечера просидел, заканчивая подготовку к собранию и прислушиваясь к звукам в доме. Томпсон не мог пропустить возвращение детектива, потому что в любом случае навостривший уши шериф услышал бы поскрипывание половиц под ногами Гоулда, возвращающегося к себе в кабинет. Но, наверное, в доме был еще один или даже несколько черных ходов, иначе нельзя было объяснить, как это детектив звал Патрицию из своего кабинета, если до этого было абсолютно тихо, за исключением тиканья часов. Патриция не появлялась. Быть может, она уже ушла, а детектив об этом и не знал – все в этом доме ведь такие тихони. Томпсон поднялся, потянулся и пошел проверить, что там стряслось у Гоулда. Если быть точным, сначала он убедился, что Хизер уже покинула свое рабочее место и не придет, а затем пошел на зов. Шериф успешно перешагнул самую громкую половицу (раз уж он начал запоминать такие вещи, то и сам скоро станет ступать тише вора) и приоткрыл дверь. Детектив сидел в том же положении, что и вчера вечером, но бумаг на столе стало несколько меньше. – Пэтти, наконец-то. Милая, у меня истощились все запасы письменных принадлежностей. Могу я попросить у тебя чернильницу? – не оборачиваясь, спросил Гоулд. Он грустно водил по бумаге острым кончиком перьевой ручки, словно стараясь нацарапать чей-то портрет. Шериф Томпсон кашлянул в кулак, обращая на себя внимание. Детектив вздрогнул. – А, это вы, Томпсон… – разочарованно протянул Эдвард. – Не обратил внимание на походку. Как прошел ваш визит на почту? Получили телеграмму? Томпсон осознавал, что Гоулда он не интересует, он упустил свой тусклый и призрачный шанс сблизиться и помочь детективу снова стать счастливым. Он знал, что ему больше не были рады здесь. Бедром он чувствовал листок бумаги в кармане с адресом гостиницы, куда он мог спокойно перенести свои пожитки. – Нет, ничегошеньки на мое имя. Увы, я начинаю думать, что получу желаемое в самый последний день, когда более не буду в нем нуждаться. – C'est la vie, – философски продекламировал детектив, продолжив рисовать пустым пером. Он даже не повернулся в сторону своего посетителя. – Такова жизнь, шериф. Томпсон вгляделся в его лицо – с острым аккуратным носом, отмеченное зелеными глазами и парой родинок, утонченное, несколько лет назад просто детское – и наполнился решимостью. – Знаешь что, Гоулд? Мне жаль, что утром я тебя незаслуженно обидел, и я прошу прощения. Детектив перестал водить металлическим наконечником и отложил бумаги, но не обернулся, не взглянул на Томпсона. – Ничего, шериф. Забудем об этом. – Нет, мы не будем этого забывать. Я посмеялся над тобой, и это было жестоко, – твердо настоял Томпсон. – На самом деле вы были отчасти правы – сам я бы ни за что не поверил, что за два года можно профессионально овладеть оружием и подняться с уровня просто ужасного стрелка до хорошего, – задумчиво произнес Гоулд. – Но после возвращения из Монтаны в Англию так сложились обстоятельства, что меня дважды едва не лишили жизни, и я не смог защитить даже самого себя, не то что свое окружение. Из-за моей некомпетентности погибли другие люди, и я не хочу допустить нечто подобное снова. Мне достаточно имеющейся тяжести вины. Показательно то, что год тому назад более половины моих расходов составляли порох и гильзы. Можете быть спокойны, шериф, теперь я смогу выстоять против опасной, вооруженной, но все же женщины. Я со всей откровенностью прощаю вас, милый шериф Томпсон, но к Матильде пойду один. А теперь, раз уж Пэтти здесь нет, могу я попросить чернила у вас? Томпсон, не пытаясь возразить насчет решения детектива (это не значило, что он не попытается напроситься снова), принес ему требуемое и, не спрашивая разрешения, разместился в кресле для гостей, перебирая, составляя собственные листочки. Они коротали часы в молчании, но Томпсон больше не подвергался угнетению со стороны совести, он и вовсе не замечал утекающего времени – если Гоулд больше не держит на него зла и настроен мирно, то и шериф спокоен и доволен жизнью. Его не тревожила телеграмма. Он сожжет ее позже, словно уничтожая улику собственной слабости. Томпсон был слабаком, ну и что с того? Зато детектив здесь. Шериф и не заметил, как закончил со своими делами и от нечего делать уставился куда-то на правую лопатку Гоулда, бугром выступающую на складчатой ткани рубашки. Светало, облачное небо в щелке между шторами приобрело почти светлый серый предрассветный цвет, а детектив, очевидно, твердо вознамерился покончить с бумажной волокитой этой ночью. Он склонился в три погибели над одним из последних листков. Чернила Томпсона исчерпали себя на две трети. – Мне когда-нибудь удастся научить тебя одной простой истине, Гоулд? Серьезно, гений криминалистики, если ты однажды поймешь, что должен отдыхать, я возблагодарю Господа и начну ходить в церковь по воскресеньям. – Отлично, шериф, я принимаю условия. Тогда я немного посижу с закрытыми глазами и расслаблюсь, а вы хоть раз побудете прилежным прихожанином церкви, любой, на ваш выбор. Может, еще и приобщитесь к религии, – улыбнулся детектив. Он и сам, кажется, был не прочь отвлечься ненадолго. Томпсон воодушевленно откликнулся: – А чему ты смеешься, Гоулд? Из меня бы вышел хороший монах… – Если бы вы не были таким пьянчугой, распутником и грешником, – беззлобно рассмеялся детектив. – Дамочкам нравятся безбожные шерифы с Дикого Запада, – Томпсон скрестил руки на груди, закинул ногу на ногу и искристо-весело взглянул на Гоулда. – А, так вы еще и непочтительно отзываетесь о достойнейших и почтеннейших представительницах прекрасного пола, так презрительно называя их «дамочки». Вы просто ужасны, шериф, – Гоулд навис над креслом Томпсона, азартно улыбаясь. – Истинные джентльмены уже почти вышли из моды, – сказал шериф. – Мода преходяща, – парировал Эдвард. – Хороший тон и вежливость же вечны. Признайтесь, вам нравится то, как поставлена моя речь. – Мне нравится не только это, – сказал Томпсон и добавил, необычно мягко и чуть печально усмехнувшись: – Если перестанешь вести себя, как робот, цены тебе не будет, Гоулд. И да, я хочу с тобой дружить, но теперь готов поспорить на воскресный поход в церковь с моей стороны, что ты не можешь отдохнуть всего пару минут с закрытыми глазами и не заснуть. Ты слишком устал. – А я готов спорить, что мне хватит нескольких минут. Но что мне придется сделать, если, теоретически, я проиграю? Я не проиграю, однако меня терзает любопытство. – Ходят слухи, что худшее наказание для детективов, особенно по фамилии Гоулд, – здоровый сон. Отложишь завтра поход к Матильде и ляжешь в десять вечера. По рукам? – По рукам, – и Томпсон разбил свободной ладонью их рукопожатие. – Тогда я ненадолго займу ванную и вернусь. А ты ложись в кресло и не вздумай хитрить. Проверю. Гоулд сильно сомневался в надежности его проверки, но все-таки лег в кресло, теплое местечко на котором ему любезно освободил Томпсон. Через какие-то секунды в душе зашумела вода. Детектив поправил левую ногу, та не замедлила отозваться глухой болью. Может, правда стоит принять помощь шерифа в деле Редмэйн? Гоулд неоправданно сильно настаивал на одиночестве, это было невежливо. Детектив закрыл глаза. Его накрыло волной усталости, смешанной со спокойствием. Позже, гораздо позже оговоренного времени, Томпсон тихо приоткрыл дверь и вошел, не до конца высохший после душа. Гоулд по всей видимости уснул, причем в том же самом месте, что и вчера. Благо, на этот раз ему не грозила возможность упасть на пол. – Кажется, это начинает входить в привычку, – пробормотал Томпсон, приподнимая детектива и с некоторым трудом донося его до спальни. Подумать только, даже самые низкие и худые из рода человеческого служат потрясающей тренировкой для рук профессионала, а неподготовленного могут и с ног сбить своими ньютонами. К сожалению, шериф был не в настроении заниматься физикой в половине пятого утра и рассчитывать примерную силу тяжести детектива. Возможно, Гоулда на его месте это бы заинтересовало. Томпсон едва не уронил детектива на пол, на секунду стиснул руки гораздо сильнее, чем следовало, но все же уложил на кровать. Сердце его в панике застучало, гулко отдаваясь в ушах (года и пьянства не шли на пользу, увы), и он, намеренно глубоко вдыхая и выдыхая, замерев, постоял пару секунд. Но Гоулд не просыпался. Тогда Томпсон потрепал его по волосам, накрыл покрывалом, пожелал пустоте доброй ночи, несколько дольше, чем необходимо, задержавшись взглядом на как всегда спокойном лице детектива, и ушел. Хлопнула дверь, и стало совсем темно. Гоулд тут же распахнул глаза и почесал затылок – когда притворяешься спящим и расслабляешь все до одной мышцы, острое желание чихнуть или почесаться становится почти непреодолимым. *** Томпсон, кажется, только-только сумел провалиться в сон, абстрагировавшись от навязчивых мыслей, как Патриция постучалась к нему. За окном поливало, как из ведра, – даже природа была сонной и какой-то расстроенной. – Мистер Томпсон, вы встали? Детектив Гоулд просит вас поторопиться, он ждет вас внизу, – позвала она, громко и четко проговаривая слова. – Я бы на его месте не была такой терпеливой, – шепотом добавила Патриция, недовольно сдвинув тонкие брови к переносице. – Боже, помоги мне пережить этот день. – Хизер, я почти готов, скажите ему, что мне нужно еще две минуты, – откликнулся шериф, отбрасывая одеяло и начиная метаться по комнате в поисках брюк, рубашки и пальто. Вещи не находились, руки дрожали от необходимости торопиться, ноги заплетались. Резкое пробуждение, особенно в дождь, по ощущениям было не лучше сильнейшего похмелья. Патриция, судя по деловитому цоканью каблучков, направилась вниз. Томпсон кое-как напялил почти всю положенную по правилам этикета одежду (черно-белый клетчатый галстук свисал со спины, и его острый конец лениво качался между лопатками) и, далеко не так грациозно, как Хизер, спустился по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки за раз. Шериф вихрем ворвался в прихожую и ненароком хлопнул дверями слишком сильно. – Я не опоздал? – улыбнулся Томпсон, скрывая неловкость. Гоулд, даже в своем официальном коричневом пальто и при оружии выглядевший на удивление мирно и добродушно, при виде вошедшего на секунду изменился в лице и смерил шерифа странным взглядом. – Нет, почти нет, всего на несколько минут… – проговорил он тихо и как-то рассеянно, словно мыслями он был далеко. С той же непредсказуемостью Гоулд неразборчиво затараторил: – Нам стоит выйти прямо сейчас, у нас на сегодня столько планов. Дело мадемуазель Клифф… Готовые результаты для Рено… Нет-нет, для Паскоу. Да, Виктор, точно, он совсем вылетел из головы. С Рено нужно встретиться после обеда, в пять. Еще Матильда Редмэйн… – Эй, Гоулд, постой, попридержи коней, – Томпсон поднял обе ладони, словно он сдавался под натиском скороговорки детектива. Шериф помнил, что во времена их первой встречи Гоулд часто тараторил, а мысли его путались, как клубок ниток, но за дни проживания в штаб-квартире Томпсон успел сделать вывод, что это в прошлом. Кажется, Гоулд был на нервах. – Что у тебя с тоном? Ничего не случилось? Да, а еще, к слову о Матильде, ты отправишься к ней завтра, потому что сегодня ляжешь рано. – Отчего же? – изобразил удивление детектив. – Мы спорили. Ты проиграл, Гоулд. Я видел, что ты заснул в кресле. – Тогда, быть может, хоть вы мне объясните, почему я засыпаю в кресле в кабинете, а просыпаюсь на диване в спальне? – детектив скрестил руки на груди руки и посмотрел на Томпсона снизу вверх. Тот напустил на себя задумчивый вид. – Кто знает, Гоулд. Лично я пару раз слышал, как ты ходил по комнате среди ночи. Зуб даю, это тот самый лунатизм из научных журналов. Они несколько секунд держали зрительный контакт: Томпсон улыбался одновременно виновато и нагло, держа руки в карманах брюк, ссутулившись и все равно нависая над детективом с идеально ровной осанкой. Гоулд оценивающе разглядывал и колебался насчет продолжения дискуссии. – Ладно, черт с тобой, Томпсон. Пошли, – наконец выдавил Гоулд и вихрем вылетел на улицу, в дождь. Шериф быстрым шагом, переходящим в бег, кинулся следом. – Зачем так резко? – крикнул он вдогонку, с опаской присматриваясь к тому, как детектив неравномерно переносит вес с левой ноги на правую, в итоге слегка прихрамывая. – Опаздываем! – донеслось спереди. Шум дождя и ветер почти полностью поглощали голос. Томпсон еще прибавил ходу, чтобы поравняться с детективом и напрягать слух не пришлось. Шерифу, стоит признать, нравилось следовать тенью за узкой спиной Гоулда. Наблюдать за ним, его движениями, его лицом, его работой было все равно что наблюдать за огнем или бликами на воде – затягивающе. Томпсон, бегая за своим напарником и гоняясь с ним за десятком зайцев одновременно, неустанно напоминал себе, что это продлится недолго – три дня до окончания командировки, а послезавтра полностью уйдет на собрание, теперь не волнующее или будоражащее нервы, но томительное, нудное, неинтересное. Можно было бы просто уволиться и начать новую жизнь здесь, в Англии, рядом с детективом. Как он в первый раз вообще смог расстаться с Гоулдом так надолго? (Он знал ответ в глубине души, но не хотел произносить его даже в мыслях. Остановимся на том, что тогда Эдвард не производил настолько мощного впечатления, когда был более ребячливым). Шериф лишь выхватывал песчинки из неумолимых песочных часов времени, он не мог удержать ход – нет, скачку – минут и часов. Было восемь вечера, и Патриция удивилась, почему они прибыли так рано. Она впервые (за исключением первых двух недель работы здесь, когда Патриция еще не настолько была привязана к Гоулду) покинула свой пост точно вовремя. Томпсон с жадностью накинулся на приготовленный для детектива ужин, а сам Гоулд принялся скромно жевать ломтик хлеба с сыром. Незадолго до девяти вечера Томпсону даже не пришлось силком оттаскивать детектива от работы: Гоулд почти сразу согласился сыграть с шерифом в шахматы. Они сидели на кровати в гостевой комнате, временно принадлежащей Томпсону, и играли третью партию (две выиграл Гоулд, но в этот раз он был в довольно невыгодном положении). Эдвард оттягивал предстоящее выполнение обещания и имел на это право: по-хорошему, именно Томпсон проиграл, а не он, только шериф не в курсе этого. Однако дело было не в этом. Ему нужно было лишь убедить шерифа, что он с неохотой принимается за глупое задание по исправлению графика сна, чтобы у того не возникло никаких подозрений. Гоулд сделает вид, что лег, подождет немного и пойдет к Матильде. Должно же быть хоть что-то на нее в ее собственном доме, тем более полиция и Томпсон несколько дней не появлялись, подвоха быть не должно. В любом случае, стоило попробовать. Доказать ее причастность к делу с неоспоримыми уликами гораздо легче, чем с наигранной речью, вспышками негодования по отношению к Эллиоту и Колину (они все равно могли быть восприняты неверно в неблагоприятном для дела контексте) и мелкими неточностями в показаниях. Медлить с Матильдой глупо – все уже спланировано, незачем менять дату проведения ради небольшого пари. Но Гоулд сомневался. В начале недели он бы без раздумий бросил этого неудачника Томпсона и присвоил себе всю славу, сейчас ему просто хотелось поскорее покончить с этим, без лишнего шума. Бросая и обманывая шерифа, детектив чувствовал себя преступником. Но он душил в себе совесть, и она, тяжело дыша, испуганно отступила. Да. Лечь пораньше он сможет в любое другое время, но не сейчас. У него скоро отпуск, черт побери. – Что ж, пожалуй, мне стоит идти готовиться ко сну, – с неизменной улыбкой объявил Гоулд ровно в половине десятого. Томпсон отложил доску с шахматами. – Можете потом зайти и пожелать мне спокойной ночи. – Я, конечно, понимаю, что уговор был на десять, но ты правда думаешь, что сможешь вот так взять и заснуть? – смешался Томпсон. – Хлоралгидрат у меня в спальне. Меньше грамма на стакан воды, – бесстрастно и хладнокровно ответил Гоулд. Шериф удивленно вскинул брови. – Принимаешь снотворное? Это же наработка шестидесятых, пока известно мало побочных эффектов. Я бы не рисковал. – Это для крайних случаев. Знакомый медик Патриции прописал год назад или чуть больше. Пользовался раза три-четыре, когда без него было не обойтись. Сейчас не совсем тот случай, но лежать с открытыми глазами в темноте и бездействовать половину ночи не для меня. Будет достаточно и половины дозы. Гоулд почти не соврал насчет хлоралгидрата: маленькая склянка действительно скрывалась в его спальне, но была нужна, если детектив заваливался в штаб раненым и его было важно заставить не двигаться во время наложения швов. Во всяком случае, Патриции было легче знать, что он под действием снотворного, а не без сознания. Детективу не нравилось это снадобье – после него весь день ходишь как в воду опущенный, вялость мешает думать, но альтернативы не было, так что приходилось работать с подручными средствами. Итак, детектив покинул комнату Томпсона, закрылся в ванной и открыл воду на пару минут, умылся, обновил повязку на левой ноге, стараясь не морщиться, переоделся в старую полицейскую форму и на всякий случай намочил концы волос, скользнул в спальню. Постель он расстилать не стал, просто вытащил одеяло с подушкой и лег прямо на шершавую поверхность дивана, предварительно выпив немного воды, демонстративно оставив на тумбочке стакан, погасив свет и задернув занавески. Томпсон заглянул почти сразу же, и Гоулд со страхом представил, что было бы, если б его заметили в уличной одежде, полностью готовым отправиться в путь. Детектив сонно помахал шерифу, намеренно зевнув, а тот пожелал спокойной ночи и закрыл дверь, снова оставив Эдварда в темноте. Гоулд для верности выждал минуту-другую, убеждаясь, что Томпсон не собирается возвращаться. «Никаких сожалений, я покажу ему», – но он и сам не знал, что хочет доказать. И он сожалел, что идет один. На секунду ему захотелось принять лекарство и провалиться в тяжелый сон без сновидений на двенадцать часов. Даже если спор он выиграл. Потом совесть предложила ему компромисс: оставить записку. Детектив не сумел переубедить ее, поэтому он небрежно начеркал что-то вроде «Ушел к Матильде, вернусь до утра» и, закутавшись потеплее – ночи были холодные, – вынырнул из окна в неизвестность, звякнув металлом оружия. Что ж, неизвестность оказалась твердой и неприятной для приземления мостовой, и левая нога Гоулда взорвалась болью, убеждая вернуться. Эдвард тихо, стараясь не выдать себя ни стоном боли, ни шорохом, подождал, пока в глазах утихнут искры, и побрел по дорожке. Людей почти не было, и уже стемнело, но газовые горелки только начинали зажигать, и они еще не успели закоптиться. Детектив плотнее запахнул полы пальто, словно пытаясь спрятаться от влажного, пробирающего до костей тумана. Когда он доберется до Матильды, будет уже около одиннадцати или, возможно, даже полночь, но во всяком случае придется ждать до часу или двух. Кафе?.. С Томпсоном было бы веселее. Не то чтобы незаконные взлом и проникновение в жилье подозреваемой должны быть веселыми, однако, вероятно, веселье поднимает настроение, а то, в свою очередь, – веру в собственные силы и шансы на успех. Чистая логика, дело не в шерифе. Хорошо, дело было отчасти в Томпсоне. Детектив не знал, что ему делать. Он снова был подростком, застрявшем в Монтане и понятия не имевшим, что он делает. Тогда хотя бы в нем было полно энтузиазма, но не в этот раз, нет. Томпсон лишил Гоулда толстой профессиональной кожи, и теперь детективу придется ждать, пока новая, свежая кожица затянет особенно глубокие рубцы после старых мозолей, а все тело не перестанет кровоточить и болезненно выделять лимфу. Дела без Томпсона шли превосходно, но он явился и все перевернул. Мог бы переплатить немного и пожить пару дней в гостинице, как любой уважающий себя человек. Но шериф навязался, причем не только в гости, но и в напарники. Гоулд не просил ни о его дружбе, ни о спорах с ним, ни об участии, однако все это детектив получил, и, раз уж стоит говорить откровенно, теперь он будет скучать по всему этому, когда шериф уедет. И если они с Патрицией проведут недельный отпуск в поездке по Англии, то, может, стоит позвать с собой Томпсона? Потом кто-то из них предложит приехать и навестить другого, и цикл повторится, колесо совершит новый оборот. Неплохо было бы предложить и переписку, несмотря на дороговизну оного. Кто знает, может, после такой подлости со спором и Матильдой Томпсон вовсе обидится на него. А, впрочем, какая разница, с таким характером на Гоулда невозможно не обидеться рано или поздно. Глупо бояться по поводу каждой мелочи. Все это вообще очень глупо. Двенадцать ночи, час, второй – пора перелезать через низенькую калитку и доставать отмычки. Дом Редмэйнов ночью выглядел хмуро и печально, особенно со стороны черного хода, где трава не была подстрижена и высокими островками возвышалась тут и там. Гоулд тихонько похрустывал кирпичной крошкой. Это место уже было ему знакомо по предыдущему визиту, нанесенному миссис Редмэйн, во время которого они, держась за руки, обходили вокруг дома. Их единственное свидание прошло плодотворно, как считал детектив, и просто волшебно, если бы можно было читать мысли Матильды. За ней давно никто не ухаживал подобным образом, и она постепенно таяла и влюблялась. «Несчастный Эллиот Редмэйн прямо сейчас сидит в кандалах на холодных нарах, а его жена, подставившая его, изменяет ему с детективом», – думалось Гоулду. Зато Эдвард знал, что если он будет говорить достаточно убедительно, то Матильда поверит в то, что он, детектив, всего лишь хотел удивить и обрадовать ее. По крайней мере, ровно на то количество времени, которое может потребоваться, чтобы выхватить оружие. А большего он и не просил. Оказавшись внутри, Гоулд думал о том, что стрелять нельзя. Стукнуть по затылку – куда ни шло, но выстрел – нет. Угрозы, хитрости, уловки вертелись у детектива в голове и отплясывали польку. Проверив пару ящиков – даже ранее закрытых – в комнатах нижнего этажа, Гоулд пришел к выводу, что искать нужно в менее примитивных местах: содержимое внутри было тщательно разложено и не представляло ровным счетом никакого интереса. Вазочки в гостиной были пусты, их деревянные подставки не простукивались – полостей не было. Ящик с бельем? Возможно, но современные женщины могут придумать и что-нибудь получше. Зачитывающиеся детективами, упивающиеся глупыми одинаковыми книженциями со всевозможными убийствами и одинаковыми персонажами, они готовы прятать письма от любовников не в своих кружевных панталонах, а в нишах за картинами, под ковром, между матрацем и деревянным каркасом кровати. Панталоны – это уже не табу, там и муж может порыться без угрызений совести, и полицейские. Никого больше не останавливает этика. Гоулд тихими, осторожными шажками поднимался по лестнице. Ступенька скрипнула и как-то прогнулась под ним. Детектив не обратил бы внимание на скрип – такое ведь почти во всех домах случается, но Гоулд тяжелым не был, поэтому достаточно странно, что бетонные блоки с тепловой прослойкой и паркетом сверху так гнутся под грузом, не очень-то сильно превышающим отметку в сто фунтов. Детектив присел около подозрительной ступеньки и кончиками пальцев поискал, за что бы ухватиться. Зацепив ногтями узкую щель, он дернул на себя деревянную пластину. После попытки-другой она с хрустом вышла из пазов. В нос Гоулду ударил концентрированный аромат женских духов. Детектив замер на пару мгновений, прислушиваясь: шума он наделал больше, чем следовало. Сердце его колотилось, ведь в любом доме ночью даже шорохи казались оглушительными. Но никто не бил тревогу, хотя бы оттого, что присутствовал только Гоулд, виновник торжества, и Матильда, организовавшая праздничный ужин. Гости-полицейские еще не пришли, и детектив надеялся, что и не придут. – Что у нас здесь?.. – удивленно прошептал детектив, отложив наконец дощечку и повернувшись в небольшому углублению в бетоне ступеньки. Стены у этой удлиненной ямки были покатыми, неровными. Бетонная крошка сероватой крупной пылью осела на содержимом своеобразного хранилища. Это тайное убежище как будто вытачивала ножом небрежная и слабая рука. Внутри лежало несколько писем и свернутых в трубочку бумаг, перетянутых узкой шелковой ленточкой. Потрясающе. Полиция ни за что бы не заметила скрипящей ступеньки. Матильда перехитрила их. Гоулд достал листочки из конвертов. «Дорогие мои Т. Л. и Лори, сегодня я не смогу присутствовать на собрании – Эллиот зовет меня на свой концерт. Я отказывала ему в компании слишком много раз, он может начать что-то подозревать» – записка подписана инициалами «М. Р.», ниже на бумаге, другим почерком, приписан ответ: «Принимай все предосторожности, которые сочтешь необходимыми. Не торопись, время у нас есть. Перенесем встречу на этот четверг. Всегда к твоим услугам, Т. Л.». Детектив быстро сложил этот листок вчетверо и сунул во внутренний карман пальто. С остальными находками он не особенно церемонился: пробежался по ним взглядом, небрежно распихал по оставшимся карманам. Нужно было уходить. Все, что он хотел найти, лежало в его пальто. Гоулд осторожно поставил дощечку на место, отряхнулся и крадучись поспешил вниз. Он взялся за ручку двери черного хода, крутанул ее. С тихим щелчком она должна была выпустить его на свободу, к успеху, но дверь снова была закрыта, как будто он сам не копался в ее замке отмычками меньше получаса назад. Детектив дернул ручку раз, другой, но когда паника готова была захлестнуть его с головой, он выдохнул, постарался дышать ровнее. Всему виной ветер. Ветер захлопнул дверь. Стоит просто открыть замок снова. – Эдвард. – Матильда в полупрозрачной дорогой ночной рубашке вышла из тени откуда-то сбоку. Волосы ее были растрепаны. Двумя дрожащими руками она, уперев приклад в плечо, держала в руках дорогущий «Маузер», только выведенный в производство. Вид у нее был растерянный и побитый. – Я… Я думала, ты меня не подозреваешь. А ты здесь, вынюхиваешь, рыскаешь... Я думала, у нас может что-то получиться, когда я закончу со всей этой ситуацией, – у Редмэйн задрожали губы. – Ты был очень милым вчера, на нашей встрече. – Спасибо, – ровно ответил Гоулд. – Но вряд ли мы преуспеем в отношениях, учитывая, сколько я теперь знаю. Позволю себе уточнить: Матильда, зачем вы обвинили своего мужа в подготовке к убийству короля, если, судя по всему, все в организации шло хорошо? Редмэйн отчаянно взглянула на детектива. – Я отвечу, почему нет. Если я взяла на себя смелость опозорить свою персону, то уж доведу свою исповедь до конца. Причина простая, в общем-то. Испугалась. Не сработало. Слишком многое навалилось, и я хотела порвать с Эллиотом, со своими приятелями и попробовать начать жить заново где-то далеко. Познакомилась с тобой. У нас достаточно велика разница в возрасте, но ведь в наши времена никому нет до этого дела. Рассчитывала пригласить тебя завтра или послезавтра на чай, – по щеке скатилась слезинка. – Однако отчаянные ситуации требуют отчаянных мер, ты ведь все прочитал. И я здесь с пистолетом, которым должна была убить Эдварда Седьмого, а убью детектива Эдварда Гоулда. Гоулд медленно повернулся лицом к Матильде. Фигурка ее неуверенно согнулась под тяжестью переживаний и нерешительности. Нужно было тянуть время, ждать подходящего момента. Детектив не сожалел по поводу разбитого сердца миссис Редмэйн или вручения ей ложных надежд. В конце концов, она всего лишь преступница, попавшая в тупик в лабиринте морали. Она готова была бросить мужа ради человека, с которым виделась дважды. Поэтому подобное предательство Гоулд считал вполне справедливым уроком. Точнее, вступительной речью перед уроком, потому что Матильда Редмэйн скоро будет за решеткой. Еще одно выполненное задание. Единственное затруднение заключалось в дуле самозарядного пистолета в паре метров от его лица. Щелчок предохранителя. Бум! *** Томпсон читал газету в гостиной, и ему было скучно. Непривычно и неприятно проводить ночь в одиночестве, без компании детектива, и шерифу хотелось бы тоже принять снотворное и проспать до утра, но у него ничего подобного не имелось. С таким ужасным графиком заснуть удастся только к трем, может, чуть раньше или чуть позже. Ничего-ничего, он просидел без Гоулда лишь несколько часов, нужно привыкать к одиночеству. В Монтане у него нет друзей, нет семьи, есть только работа и Сюзанна. Но ночная женщина в черно-белом клетчатом платье, еще и за высоченную цену, – не такой уж эксклюзив. Можно найти и в Лондоне, если постараться. Стоит ли попытать счастья здесь? Да, наверное. Все, что у него есть необходимого, – здесь, в сумке на втором этаже. Это его жизнь, он свободен, он может жить там, где ему вздумается. Деньги можно достать, если Гоулд согласится оставить его еще ненадолго. В Лондоне на самом деле хорошо, если только привыкнуть к дождю. Томпсон устал от одних и тех же мыслей. Если взять лишь одну дозу хлоралгидрата у детектива, тот не потерпит убытков. Шериф тихо заглянул в спальню Гоулда, ожидая увидеть его спящим. Но диван даже не был заправлен – одно-единственное скомканное одеяло мрачной горкой лежало в углу. В комнате никого не было. Томпсон подошел к столу, на котором выделялась белая бумажка. «Ушел к Матильде, вернусь к утру» – гласила она. Шериф прошипел что-то невразумительное и скомкал записку. – Черт возьми, каков хитрец! Томпсон побежал к себе, схватил «кольт», скатился со ступенек лестницы и, кое-как натянув ботинки, даже не захватив верхнюю одежду, опрометью понесся по улице. Темные окошки домов с двух сторон смотрели на него, влажно поблескивая. Шериф наступал в лужи, брызги летели во все стороны, но он ничего не замечал. Было некогда. За столько потраченного Томпсоном времени с Гоулдом могло случиться что угодно. В идеале он уже должен был вернуться. Шериф на своих двоих добрался до усадьбы Редмэйнов быстрее, чем на кэбе в иной день. Теперь нужно было быстро придумать план действий. Если у Гоулда и без того все хорошо, то не стоит ему мешать шумным вторжением. С другой стороны, если все плохо, то осторожность и, следовательно, медлительность гибели подобны. Едва-едва отдышавшись после пробежки, Томпсон неловко перелез через забор, чуть не разорвав штанину. Шериф неуверенно обогнул дом, решив, что использовать парадный вход будет уже чересчур, но не зная, откуда еще можно забраться внутрь. Во время импровизированной разведки выяснилось, что в окошке на втором этаже светился слабый огонек. Это было нехорошо. Еще Томпсон обнаружил маленькую дверцу с облупившейся краской. Черный ход был в самый раз. Томпсон замешкался: нельзя быть уверенным, что Матильда, зажегшая свечу в комнате, не стоит прямо здесь. Шериф приложил ухо к шершавому дереву двери и прислушался. Он вздрогнул, глаза его округлились, потому что женский голос очень отчетливо раздавался прямо в ухе Томпсона, успешно огибая несущественное препятствие. «…Все прочитал. И я здесь с пистолетом, которым должна была убить Эдварда Седьмого, а убью детектива Эдварда Гоулда». Томпсон ясно различил, как Матильда щелкнула предохранителем. Шериф в ужасе отшатнулся, но тут же использовал образовавшееся расстояние, чтобы набрать скорость и с наибольшей силой ударить дверь и вышибить ее из пазов. Бум! Дверь, по всей видимости, проиграла, и Томпсон, не удержав равновесия, упал вместе с ней прямо на детектива и Редмэйн. Плечо шерифа взорвалось болью, все вокруг заполнилось треском дерева и обломками. Матильда вскрикнула, Гоулд, воспользовавшись суматохой, вырвал пистолет у нее из рук. Томпсон поднялся и сам нацелил на Редмэйн револьвер. Миссис Редмэйн, которая скоро снова станет Рестив, как только Эллиот выберется на свободу, подняла руки вверх, признавая поражение. – Я и сам прекрасно справлялся, шериф. Но я благодарен вам за ваше участие в моей судьбе. – Закрой свой вежливый рот, Гоулд, я умоляю тебя. Мы еще потом переговорим насчет твоего обмана, сейчас нужно доставить Редмэйн под надзор полиции. У нас есть неопровержимые доказательства ее вины? Коротко: да или нет. Томпсон весь дрожал, его с головы до ног покрывали пыль и опилки, а до сознания только начинало доходить, на каком маленьком расстоянии от смерти только что находился Эдвард Гоулд. До разумного и смышленого детектива это наверняка не дошло, однако шериф выглядел достаточно устрашающе, поэтому Гоулд помялся, прикидывая уровень необходимости сострить, и покорно доложил: – Да, есть. – Вот и славно. Гоулд, заломи дамочке руки за спину, будь так добр, и свяжи чем покрепче. До самого полицейского участка детектив позволил Томпсону руководить собой. Входя в здание, передавая Матильду и добытые улики дежурным, Гоулд стыдливо отводил глаза в сторону и ни разу не посмотрел в сторону Томпсона. Возможности поговорить не представилось. Утром, на рассвете, они ввалились в дом и, не обмолвившись и словом, разошлись по комнатам. Патриция, заняв свое рабочее место спустя два часа, попыталась разбудить Гоулда, но тот лишь сквозь сон попросил отменить все встречи до обеда. Томпсон поднялся около двенадцати, может, часа. Детектива уже не было. Патриция, которую успели просветить насчет событий предшествующей ночи, рассказала, что Гоулд хотел присутствовать на процессе освобождения Эллиота, а затем предоставить подробный отчет Колину, заказчику. Мисс Хизер с радостью щебетала о том, что дело Редмэйнов было последним крупным заказом перед отпуском компании, и они вдвоем поедут в круиз по Британии. Шерифу не хотелось никуда идти, плечо ломило, в ушах шумело. Томпсон вежливо и совершенно без аппетита съел приготовленный Патрицией вишневый пирог (точнее, ту треть, что осталась после Гоулда и самой Хизер) и удалился к себе, чувствуя, что он весь словно поскрипывал изнутри. Виновен был не его возраст, а омерзительный климат, ночь без сна и незапланированные физические упражнения вроде бега и вышибания дверей. Тридцать семь лет – это еще ничего не значит, двадцатилетнему было бы так же тяжело. «Скоро Гоулд вернется», – успокаивал себя шериф, смыв с себя вчерашнюю грязь и снова устраиваясь в постели с книжкой. Но с Гоулдом он не пересекся ни сегодня (детектив вернулся поздно, когда Томпсон, не дождавшись его, заснул), ни завтра (спозаранок шериф отправился на собрание, ради которого и прибыл в Лондон, и потратил на него весь день). Оставался последний выходной командировки. У Томпсона он начался со стука в дверь ровно в девять. – Вы уже проснулись, шериф? Я задолжал вам экскурсию по городу. Было бы здорово поговорить о насущном между делом, – Гоулд неуверенно подождал ответа. Его редко можно было видеть неуверенным последние два года, но сейчас он, как видно, возвращался к истокам. Шериф постарался собраться как можно быстрее. К удивлению Томпсона, Патриции на месте не было: было непривычно думать, что она не проводила все свое время здесь, а наслаждалась заслуженными выходными где-то еще. – Прежде чем мы начнем прогулку, я бы хотел сказать кое-что. Спасибо за то, что спас мне жизнь и извини, что не сдержал пари, – быстро произнес детектив. – И я это повторю, если нужно. Томпсон прокручивал эту сцену у себя в голове бесчисленное количество раз за последние два дня. И ему хотелось бы злиться и обижаться на Гоулда за что-нибудь, что угодно, но он не мог. – Да ладно, проехали. Благодарности приняты, прощение выдано. Гоулд и Томпсон вышли из дома, чтобы позавтракать в кафе. Шериф нарочно отметил то, что детектив не взял зонт, но он лишь отмахнулся. – Пойдет дождь – и ничего. Мы здесь закалены годами плохой погоды, так что дождь – это лишь чисто британское солнце. Томпсон горько усмехнулся: – Красиво сказано. И всё-таки иногда ты такой британец, Гоулд. – Приму за комплимент, америкашка. Может, хочешь остаться с нами еще ненадолго и поглядеть на туманные красоты Англии? Будет весело, я думаю. – Только если ты победишь меня в тире сегодня вечером. – Заметано, мистер Джон Томпсон. Шериф галантно придержал дверь в кафе, Гоулд подавил смешок, и как только они уселись за столик и заказали две чашки кофе и сдобные булочки, небо разразилось ливнем. Конечно, это ни в коем случае не помешает им посмотреть на Биг Бен и еще много других стереотипных вещей. На улице почти солнечно.