15 мая, 1912 год.
почти за полночь.
— В Митре не должно быть таких инцидентов. Ривай говорил медленно и четко, после каждого слова делая крайне выразительную паузу, чтоб уж точно в головах отпечатались у этих недотеп. Он опирался на стол в их общей комнате. Важно знать, что тона дворецкий никогда не повышал, а сейчас очень хотелось, но не комильфо, да и господа уже спят. Все слуги Митры столпились в их маленькой столовой, а Кушель додумалась притащить даже гувернеров. Смит в ночном колпаке был, несомненно, хорош и мил, но Аккерману сейчас не до этого. Вопрос с пропажей хозяйских вещей необходимо решить как можно скорее, иначе слух о том, что в этом поместье завелись крысы, расползутся по всему белому свету. Аккерман-младший доверял им, хотя некоторые из них были идиотами, без намека на выздоровление. — Вы понимаете, чем это грозит? Конечно, они понимали. Большая часть точно понимала, что придется прибегнуть к обыску, перевернуть вверх дном комнаты прислуги и, если будет необходимость, выпотрошить матрасы. Ривай снова грозно взглянул на присутствующих, хмуря брови. Кто как. Одни тёрли лицо ладонями, как-то ещё пытались себя пробудить, вторые нервно переглядывались. Была ещё третья категория в лице Кенни, его дядьки. Аккерман-старший по-хозяйски развалился на скрипучем стуле, покуривая и осматривая присутствующих так же, как это делал племянник. Только Кеннет смотрел немного иначе: во взгляде его читалось какое-то бешенство, что неудивительно. Кенни никогда не терпел каких-то нарушений на его территории. Вдобавок он иногда покачивался, как делал это всегда, нагнетая атмосферу. Наивно полагать, что слуги не плетут интриг. Они плетут такие сети, что высшее сословие может только завидовать и пробовать научиться чему-то подобному. Пик бегло всех осмотрела, споткнулась взглядом об лицо Фостера, да усмехнулась едва заметно. Все, абсолютно все, тут являли собой интриганов и лжецов. Эрен Йегер, забавляющийся своей игрой, может быть бы и мог сравниться с ними, но слуги и хозяева, пускай и играют на одной территории, совсем на разных уровнях. — Вы уверены, что Его Сиятельству не показалось? Может, горничные переложили их при уборке? Пускай Фингер с ними поговорит — она у них главная, — подал голос Фостер. Звучал он крайне недовольно, его вытащили прямо из постели. Ривай в ответ устало вздохнул, покачивая головой. Она казалось такой тяжёлой, забитой мыслями — страшно хотелось оказаться в кое-чьих объятиях и не вылезать из них даже по утру. Но, видимо, не сегодня. — Утро вечера мудренее, — Аккерман устало махнул рукой, всех отпуская. — Но не думайте, что все будет замято. И вся толпа медленно ставка вытекать с общей комнаты и разбредаться по своим скромным спальням. Дворецкий же проводил их взглядом, заметив на себе обеспокоенный взгляд Смита. Ну что же, это точно не он. Аккерман взял свой портсигар и выскочил из комнаты на крыльцо.***
В комнате у Зика всегда было приятно тепло, даже если приоткрыто окно. И атмосфера тут тоже ужасно хорошенькая — Эрен бы с радостью тут оставался до самого завтрака, а то и до обеда, кутаясь в огромное одеяло, будто ему снова десять и ему приснился кошмар. — Не расстраивайся ты так, — устало прошептал Зик, поглаживая брата по волосам с особенной нежностью и сжимая его руку, устроенную на груди. — Найдется все. Просто горничные переложили куда-то, а ты не заметил. — Все же, неприятно, — ворчливо буркнул Йегер-младший, тыкаясь носом в плечо наследника состояния Гриши. Из-за такой неприятности даже не хотелось привычно проводить поздний вечер (естественно, под привычно мы понимаем «на старшем брате», а не что-то иное). — Ты же мне одни дарил. — Дарил, — утвердительно кивнул Зик. — Пускай это будет самым большим огорчением, воспринимай проще. Для Йегера-старшего всегда было несколько тяжело утешать младшего братца. Все обычно сказывалось в заученные фразы, которые он монотонно ему нашептывал. Не особо помогало, но огорчение, конечно, притупляло. Хороший табак и секс в таких случаях не спасали, ведь ни того, ни другого младшему не хотелось — ему хотелось лежать практически на Зике и драматично (и все же, он весьма артистичен, поэтому выходило это превосходно) вздыхать, иногда перекатываясь на другой бок. Сегодня как раз был такой случай. Тяжёлый, как слон в пёстром тряпье, на котором разъезжал какой-то индиец из воспоминаний Зика, и муторный. Однако для младшего брата не жаль ни сил, ни времени — для него Йегер-старший был готов сделать все, даже самому пойти искать проклятые запонки и приколотить виновника. Эрен Йегер не был жадным человеком, хотя являл собой идеальный образец собственника. Он знал о брате все, даже содержание личных писем — это было его причудой, немного странной и жуткой, но этого змея можно простить. Юноша не жаден, наоборот, для близкого человека ему ничего не жаль, даже собственного места для сна, нижнего белья или самой дорогой вещицы. Просто это… не тот случай. — Поспи до утра, как всегда, — Зик осторожно сдвинул с себя брата, укладываясь на другой бок и обнимая его, собственно говоря, позволяя обнять и себя самого, чтобы младшему было комфортно. — Я не могу, когда ты делаешь такое лицо. Эрен в ответ только вздохнул, закрыв глаза.***
16 мая, 1912 год.
первый час ночи.
Ривай сел на крыльцо и чиркнул спичкой об жёсткую бумажку, да закурил, рассматривая симпатичный маленький коробочек и спички, лежавшие внутри, сделанные руками несчастных девочек и женщин. «Bryant&May» — вот что гласила надпись посередине, напечатанная шрифтом с засечками. Раньше ещё прилагалась фотография Георга V, но Аккерман ее куда-то закинул в своей спальне, решив, что она ему нахер не сдалась. Кажется, Кушель работала на этом заводе, но совсем недолго. Двадцать четыре года назад ее вышвырнули перед самой стачкой. И домой она приносила совсем ничего, все уходила на штрафы. Но ведь мисс Аккерман не злостная правонарушительница, какие к черту штрафы? За то, что вздохнула. За то, что присела. За то, что уточнила что-то у старшей без спросу. Ривай этого не помнит, ему был всего год или около того — все это со слов Кенни. — Эй, малой. Ривай на голос даже не обернулся, только подумал: «легок на помине», пускай на ум лезла другая фраза. Не про солнышко. Дворецкий только пододвинулся, чтобы дядьке было удобно присесть. Кенни, конечно, вряд ли рядом с ним сядет. А может и сядет, обязательно издавая самое отвратительное на свете кряхтение. Хуже только скрипящая половица или дверь. Удивительно, но Кеннет рядом сел. Даже отобрал у племянника спички, игнорируя цыканье, достал свои сигареты и закурил. Покрутил ещё этот коробок, поразглядывал, на название только хохотнул, да дым выдохнул. — Что, переживаешь? — Слегка, — Ривай врать не стал. Да и дядька все равно поймет, что его «крысюк» ему солгал. — Нечего. — Есть чего, Кенни. Кеннет похехекал, ужасно противно, как он делал постоянно — то есть, сколько Ривай себя помнил. Аккерман-старший подпёр голову ладонью, уперевшись локтем в колено. Пепел стряхнул на землю рядом, на что его племянник раздражённо поцыкал языком. — Есть чего, есть чего, — повторил за ним камердинер Ури Рейсса. — Ну пострадает репутация слегка, со всяким бывает. Будто ты не знаешь, крысюк, что из-за тебя все ползают по стеночке. — Когда ты был дворецким, дядь, все тоже ползали по стеночке. — Дак я — другое дело! А ты вон, короткий, так ещё и глазки гувернеру строишь. Строитель, что ли? — Вот чего ты начинаешь? — Ривай нахмурился, стряхивая пепел с сигареты на небольшое блюдце с уродливой трещиной, пользуемое всей прислугой как пепельница. Он смотрел на своего дядю склонив голову чуть вправо, как делал это всегда, с самого детства. На мать он отчего-то смотрел склоняя голову исключительно влево. — Да не начинаю я нихера, во заладил. В кукушку-мать весь. — А ты у нас кто? Петух, что ли? У Аккермана-старшего аж волосы дыбом встали. Он запыхтел, отвернулся, дымя подобно паровозу. Дворецкий на это только усмехнулся довольно и поднялся, сразу затушив окурок. — Род не должен об этом знать. — А кто ему скажет? Ривай пожал плечами. Он-то откуда знает? Но решился предположить: — Ури? — У Ури поразительное чувство такта, не смеши меня, малой. — Я что, циркач? Кенни оценивающе его оглядел, все же со скрипом обернувшись. Кивнул, мол, в принципе похож, но чего-то не хватает. Аккерман-младший разочарованно поцыкал, да зашёл в дом, в спешке, к слову, абсолютно ему несвойственной, хлопнув дверью. Камердинер Ури Рейсса оказался наедине с ночным небом, собой и сигаретой. И все, что он хотел сказать о прошедших сутках, заключалось в одно прекрасное слово. Пиздец. Однако Ури бы заявил, что «этот день сплошное разочарование, а не то, что ты ляпнул, Кенни.»