***
Рыбкина гордо вышагивала, цокая каблуками по мраморной плитке. Чёрные штаны, на которые она успела сменить юбку, заскочив ненадолго домой, мягко облегали ноги, скрывая свежие синяки и ушибы от посторонних глаз (Гиена ещё минут двадцать до и после ныла, чтобы они остались и никуда не ехали). Несмотря на откровенно побитый вид, держалась капитан с непоколебимым достоинством. Возможно, свою роль сыграла подруга и её верный пёс, тесно идущий рядом, поскольку Гиена наотрез отказалась отпускать её одну. И хоть вслух ничего не говорила, но Алиса догадывалась, что в произошедшем она винит себя, полагая, что «похищение» было спланировано кем-то, кто желал добраться до неё. Рассказывать о Нике не хотелось. И не потому, что капитан пообещала Грише сохранить это в строжайшей тайне. Если Гиена захочет, она узнает, догадается, допытается, костьми ляжет, но правду добудет. А Гиена захочет. И когда истина явит себя, от звериного гнева девочку-демона ничто не спасёт. Рыжая, конечно, может услышать просьбы не трогать её, но вряд ли прислушается к ним. Если на одной чаше весов будет Алиса, а на другой кто угодно, пусть даже президент всея страны, Гиена выберет её, ведьму. Кого-то такая преданность не на шутку испугала бы, но это было то единственное, что рыжая могла предложить без остатка. Больная собачья верность… Алиса поравнялась с Мухичем и отчаянно вливающим в себя какую-то красную бодягу Володей с немного уставшей, но всё ещё непринуждённой улыбкой. Дёрнула здоровым плечом, ослабляя трение фиксирующих ремней, и обернулась к остановившейся чуть поодаль Гиене. Мудди Дуу собирался пойти дальше, ближе, но хозяйка его остановила, дёрнув за кольцо на ошейнике. Яковлев, одним махом проглотив свой напиток и выплюнув часть обратно в бокал, взволнованно замычал: — М-м, ой-ой-ой, капитан Рыбкина! Что происходит? — Да нормально, — закатив глаза, отмахнулась она от начавшего кудахтать начальника. Покосилась на Игоря и поддела, не скрывая огонёк веселья, — Его подружка после секса, наверное, не лучше выглядит. Мухич попытался возразить под довольное хрюканье Володи, но потом понял шутку и стушевался, по-детски сжав ладошки в кулаки. Взглянул исподлобья и с плохо сдерживаемым нетерпением спросил то, что его интересовало больше всего: — Чё там, Гриша как? — В больнице, проникающее ранение… Всё достаточно серьёзно, но пулю вытащили, — заметно сникнув, отчиталась девушка, поджимая губы. Покосилась на увлечённо бултыхающего остатки алкоголя Володю и нарочито бодрым тоном закончила, — Жить будет! — Долго? — чуть снова не подавившись, уточнил полковник. — Сказали не менее восьмидесяти лет, — обрадовала его Алиса, боковым зрением замечая, как Гиена подходит ближе. — Да ну нахуй! — в сердцах протянул Яковлев. Сплюнул от досады и разочарования, — Что за сраная медицина: когда надо, с запором справиться не могут, у человека овечий кал, а когда не надо — демонов оживляют! Ну как так, непонятно… Рыжая от такой пылкой речи лишь вопросительно изогнула брови, переглянувшись с ведьмой. Та ей подмигнула, быстро улыбнувшись, и снова обратилась к непосредственному начальнику: — Владимир Сергеевич… — Чего? — недовольно буркнул он. — Ну Вы ж его любите, — вытащила на поверхность самое очевидное Рыбкина, смотря на мужчину с самым снисходительным и добродушным взглядом. — М? — Люблю, конечно, — не стал отрицать Володя. Спохватился и спешно добавил, после опрокидывая в себя последние глотки напитка, — Но если бы он нас покинул, любил бы ещё больше… да. «И я его люблю» — пронеслась в голове неожиданная мысль. От бредовости такого довода Алисе захотелось присвистнуть. Она неуютно переступила с ноги на ногу и по внимательному взгляду рыжей поняла, что та хотя бы частично, но догадалась, о чём её сознание подумало. На очередной вопрос Игоря девушки дёрнулись почти синхронно: — Слушай, а это похищение никак не связано, ну, с… Мориарти? — М-м-м, да нет, — открестилась капитан, опустив глаза в пол. — Это по одному старому делу пара обсосов поквитаться решили… — Странно… — задумчиво насупился следователь. — Сейчас ход Мориарти, а он бездействует. — Зато полюбуйтесь вон, кто действует, — желчно отозвался Яковлев, махнув в сторону брата, который на камеру обжимался с Орловой. Дальнейшие комментарии и слова подошедшего Дениса Рыбкина слушала уже с плохо скрываемой улыбкой. Гиена же пристально оглядывалась вокруг себя. И хоть успокоиться ей удалось ещё в больнице, когда она только увидела Алису, пусть и в фиксирующей синей повязке, но общее напряжение всё никак не отпускало. В лицах людей, тенях по углам мелькало что-то, что эфемерно несло угрозу. И чем дольше Алиса находилась не дома, тем сильнее начинала нервничать Гиена. Хотя в квартире тоже было небезопасно, учитывая, что те два обмудка выволокли ведьму с самой лестничной клетки, но… родные стены помогают. Глупо, конечно, было утверждать это тем, кто вырос в не-своих-стенах, однако большего они не имели. Рыжая тряхнула жёсткими прядями, замечая, что узел банданы на затылке окончательно разболтался и держался сейчас на одном честном слове. Перепалка между двумя Яковлевыми тем временем набирала обороты. Как отреагирует Лиса на то, что Измайлов в курсе их общего прошлого? Да, по сути, он не узнал ничего запретного, всё в общих рамках и до сих пор достаточно размыто, но Гиена всё равно чувствовала себя неуютно: может быть она действительно не должна была ему рассказывать, может быть Рыбкина этого не хотела… Но сказанного назад не взять, а между этими двумя и так провисает одна очень нелёгкая тема, которая найдёт своё окончание либо через плюс-минус девять месяцев, либо уже в ближайшие недели. Зависит от того, каков итог будет у этого разговора. Гиена не то чтобы знала, что делать в таких ситуациях, но полагалась на права, общепринятые нормы и своё внутреннее. Сама она до такого не доходила, предпочитая недуром жрать противозачаточные или даже раскошелиться на ВМС, поскольку обеим сторонам в моменты критического слёта ума было откровенно влом возиться и натягивать резинки. Но что ж поделаешь, если рядом с Измайловым ведьма думает чем угодно, но только не мозгами? Последствия они всяко будут разгребать вместе… Лиса и пухленький следователь увлечённо наблюдали за разворачивающейся драмой. Рыжая только окинула скептическим взглядом двух хорохорившихся мужчин и еле слышно фыркнула, в такт нетерпеливому бренчанию цепи на собачьей шее. Мудди Дуу запрокинул морду, преданно заглядывая ей в лицо и будто спрашивая, когда они уже отсюда уйдут. Девушка сочувствующе вздохнула и потрепала его между ушей. Пока Рыбкина развлекалась, играя в частного детектива, и распутывая какую-то мега-трахательную тайну из юности своего начальника, Гиена спрятала зевок в вороте куртки. Неожиданно даже для себя самой отшатнулась, когда ей почудилось, что в нос ударил тот самый запах из прошлого. Рыжая покрутила головой, ища доказательства, что это только игры её воображения, но никак не реальность, потому что… на этот свет в настоящем не попасть, если с тобой покончено во всех смыслах. Пёс рядом с ней напрягся, переняв эмоции хозяйки, и тоненько заскулил, обращая внимание на себя. Морок, начавший снова затягивать в трясину пережитого, рассеялся с чужим громким смехом. Лиса вместе с Мухичем просто укатывались, последний так вообще едва не возбудился от такого веселья. Гиена посмотрела на них немного потеряно, с опозданием поняв, что, видимо, пропустила кульминацию загадочного новогоднего тройничка вместе с развязкой. На всю эту нелепую групповушку ей было откровенно похуй, хотелось или поскорее решить все вопросы и оставить этот день позади, или хотя бы просто убраться подальше от постепенно рассасывающегося скопления людей. Её мысли, пусть и неосознанно, поддержал Володя, демонстративно посмотрев на часы Игоря: — Скок там? Всё, давайте закругляться, фуршет закончится через полчаса, там уже… за ней присмотрят. — А если Мориарти сделает ход? — пролепетал следователь. — Да какой ход, Мухич, чё он сделает, здесь весь личный состав Барвихи находится! — завёлся на него полковник, махнув рукой в сторону остальных сотрудников. — А… может в этом и был ход? — встряла Рыбкина, поражённая собственной догадкой. Едва она успела договорить, как к ним подбежал один из полицейских с подозрительно перепуганным видом. Гиена посторонилась, предчувствуя, что хороших вестей этот бедолага не принесёт. Пересеклась напряжёнными взглядами с ведьмой и шумно сглотнула, припоминая, что парнишка-студентик из магазина с пиротехникой, где затаривался Мориарти, так и не объявился, а новых поджогов всё ещё не было. Дело пахло жареным, и короткий диалог стал лишь ещё одним подтверждением: — Владимир Сергеевич… — Чего? — Отдел горит. Менее чем через час полковник Яковлев с двумя своими сотрудниками стояли напротив полыхающего адским пламенем отделения ОМВД «Барвиха-Северное». Гиена ютилась чуть поодаль, рядом с одной из пожарных машин, и шокировано наблюдала, как огненные языки переливаются всеми доступными им цветами. Мудди Дуу страдальчески завыл и уткнулся носом ей в бедро, прячась от едкого дыма. Осознание масштабов пиздеца и того, что этот день можно смело назвать худшим из всех последних, пришло в одну секунду с синхронным отчаянным криком Володи, Мухича и Рыбкиной: — СУ-УКА-А-А-А!***
В себя Гриша пришёл с парадоксальным желанием сдохнуть обратно. Несмотря на успешную операцию, чувствовал он себя так, как будто его пару раз туда-обратно переехало бронепоездом, а потом ещё и простирнуло в машинке с интенсивным отжимом. Живот болел сам по себе, без чужого вмешательства, а при каждом неосторожном движении казалось, что швы сейчас разойдутся. Какая… гадость. Положение не спасали ни обезболы, ни симпатичная медсестричка, которая обхаживала его в лучших традициях платных клиник. Поэтому, когда в дверь поскреблись с мягкой настойчивостью, он лишь устало промычал что-то на одну половину согласное, а на другую — вопросительное. Приоткрыл глаза и покосился в сторону прохода, в следующую секунду уже порываясь сесть на кровати ровнее. — Можно? — улыбнулась Алиса, протискиваясь в палату и озорно улыбаясь. — Рыбкина, — радостно протянул Измайлов в качестве приветствия, всё же принимая удобную позу. Пошипел на вновь стрельнувший кусачей болью бок и похлопал ладонью по синему покрывалу в приглашающем жесте. Пристально ловил каждое движение Алисы, что заявилась к нему в такую рань. Она, вопреки предложению, подвинула ближе стул и уселась на него, закидывая ногу на ногу и не переставая улыбаться. Покрутила головой, оценивая палату, и усмехнулась своим мыслям. Участливо спросила, подаваясь ближе: — Как ты? — Ну, — пожал плечами майор. Неопределённо обвёл рукой своё тело и добавил, — Так. — А ты неплохо тут устроился, Измайлов, — хохотнула Алиса, сцепляя руки в замок и упираясь коленом в кроватный матрас. С белой завистью посмотрела на консоль и продолжила, — Вон, даже приставка есть. — Хошь, можем поиграть? Тут вроде футбик был, — с воодушевлением предложил парень, даже начав осматривать ближайшую тумбочку на наличие джойстиков. — Потом обязательно, — кивнула Рыбкина. Почесала ссадину на лбу, сдирая часть запёкшейся корочки, и раскрыла причину своего визита, — Я вообще по делу пришла. Ну, насчёт поджога. Сорян, что дёрнули тебя с этим, тебе отдых нужен был, а мы… — Всё нормально, — перебил её демон, натянуто улыбнувшись. Как можно непринуждённее спросил, скрывая своё разочарование от отказа Алисы сыграть с ним в футбол на PlayStation, — Что там? Следующие минут двадцать он слушал рассказ во всех подробностях о том, как хренов-Мориарти-будь-он-проклят-блять спалил дотла отделение ОМВД «Барвиха-Северное», как потом они разгребали весь этот завал, как под слоем пепла отыскивали уцелевшее оборудование, как Володя матерился всеми чёрными словами, как весь личный состав осознал масштабы жопы, в которой они оказались, и, наконец, как начался подстроенный спектакль с арестом их непосредственного начальника. Рыбкина сопровождала это красочными комментариями, временами не самыми цензурными, и активной жестикуляцией. Гриша наблюдал за каждым её движением, за каждой эмоцией, и чувствовал, как губы сами собой разъезжаются от мягкой улыбки. Девушка полностью погрузилась в рассуждения и теории о том, как они поймают Мориарти, даже стала допускать мысль, что мечта Котельникова расчленить кого-нибудь больше не кажется такой бредовой, и совершенно не замечала изучающего взгляда. Или искусно делала вид, что не замечала. Когда она в очередной раз потёрла свой лоб, недовольно хмурясь от дискомфорта, который приносила всё никак не проходящая ранка, Измайлов заметно сник. В памяти тут же всплыло недавнее откровение. Было бы бессмысленно отрицать, что после признания Гиены он начал смотреть на всю закручивающуюся ситуацию другими глазами. Новое знание давало ответы, пусть и размытые, на многие вопросы. Например, теперь ему было ясно, чего девочки так цепляются друг за друга, почему у них такой безоговорочный уровень доверия, как именно Гиена связана с Рыбкиной и что она, может быть, действительно не желала ничего плохого и не хотела никаких конфликтов, крутясь рядом только из-за подруги. Но тогда чего ради рыжая «пропадала»? По каким причинам о ней не было ничего известно ни раньше, ни сейчас? Когда началось их знакомство с Алисой? Где вообще берут своё начало эти непонятные отношения? — Алис… — майор прочистил горло, прерывая её рассуждения. Перехватил вопросительный взгляд и признался, — Мне Гиена кое-что рассказала, пока мы искали тебя. Капитан инстинктивно напряглась от таких слов. Шумно сглотнула, смотря исподлобья, и положила ладонь на живот, совершенно неконтролируемо закрывая и защищая. Вскинула брови, цепко удерживая взгляд Измайлова, который не заметил такого её движения. Гиена не могла рассказать ему о ребёнке, она обещала, что не полезет в это, она обещала, что даст ей разобраться во всём самой, она обещала… Рыбкина осторожно уточнила, комкая серую ткань толстовки в районе пупка: — И что же? — Что ты… — начал Гриша, но осёкся, отведя взгляд. Немного помялся и всё же закончил, проговаривая последние слова на одном дыхании, — Что вы с ней… из одного детского дома. Сдержать облегчённый выдох ведьма не успела. Заметно расслабилась и поёрзала на стуле, усаживаясь поудобнее. Усмехнулась и почесала бровь, облизав губы. Прокашлялась и кивнула, виновато пожав плечами: — Да, это так. Прости, что раньше не сказала, я, наверное, должна была… — Нет-нет! — горячо перебил её Гриша, сильнее вскидываясь на постели, — Это мне нужно извиниться. И перед тобой, и перед ней. Я вёл себя, кхм, как последний мудак. — Иногда бывало, — согласилась Алиса, шкодливо улыбнувшись. Демон повторил её улыбку и, коротко усмехнувшись, потянулся к покоящейся на острой коленке руке. От неосторожного движения недавняя рана напомнила о себе, и он поморщился, цыкнув. Рыбкина тут же спохватилась, встревоженно смотря на него. Спросила с готовностью в ту же секунду сорваться с места и позвать кого-нибудь из медперсонала: — Что такое? — М-м-м, нет, ничего, — зажмурившись, отмахнулся парень. Ободряюще улыбнулся, когда боль отступила, — Порядок. Рыбкина недоверчиво хмыкнула, но всё же вернулась в прежнюю позу. Внимательно проследила, как Гриша коснулся её костяшек, проводя по выступающим косточкам, и накрыл, чуть сжимая. Скользнул большим пальцем к внутренней стороне ладони, ненавязчиво поглаживая. Тоже как заворожённый смотрел на свои действия, не в силах оторваться. Хрипло попросил в самом искреннем желании узнать: — Расскажи, как вы познакомились. Капитан вздрогнула от такой просьбы и несмело подняла на него взгляд. Глубоко вздохнула и сильнее откинулась на спинку стула, высвобождая свою руку из его. Потёрла виски, что-то решая для себя, и как-то странно улыбнулась. Предупредила, поведя плечом, с которого недавно лично сорвала фиксирующую повязку: — Это будет долго. — Я готов, — незамедлительно ответил майор, удобнее укладываясь. Девушка усмехнулась, покачав головой. Закусила на мгновение губу, раздумывая. Набрала в грудь побольше воздуха и, согласно мотнув головой, сдалась, постепенно возвращая себя в то время и готовясь показать его Грише: — Тогда слушай…~~~
Алисе пятнадцать. Алиса — маленькая девочка, которая попала в самое ужасное место на Земле. Самое ужасное после отцовской квартиры, разумеется. Алиса ни с кем не разговаривает, жмётся по углам (желательно, самым тёмным), плачет только ночью в жёсткую свалявшуюся подушку и обязательно так, чтобы никто не видел. Алиса боится. Боится, потому что дети вокруг смотрят на неё волками. Правда, чаще всего просто не замечают, но она затылком чувствует их дикие озлобленные взгляды. Алиса не подходит ни к кому, сторонится всех, даже воспитателей, скрывается в тенях деревьев и кустов во дворе, только наблюдает. Сентябрь в этом году тёплый, пыльный, даже в своих последних днях отдаёт прошедшим неспокойным летом. Есть не хочется совсем. Алиса убеждает себя, что от жары. На деле — от стресса. Она шугается каждого громкого звука, втягивает голову в плечи, сутулится, сжимается, жмурится, прячется. Случайно задевает кого-то острым локтём, а когда её совсем неслучайно толкают в ответ — понимает, что проблемы медленно, но верно набирают обороты. Дети всё ещё смотрят на неё волками, сплёвывают на грязный пол и притоптанную, кажущуюся каменной, землю. Кто-то изучает более пристально, более жадно, будто высматривает прорехи, ищет слабые места, незащищённый кусок, за который можно укусить. Алиса огрызаться ещё толком не умеет — отец оплеухами в своё время пресекал все попытки на корню. Здесь оплеухи будут жёстче. Алиса замечает её в начале восьмого дня новой «жизни». Вздорный всплеск огненных волос среди этой серости бетонного здания и чужих лиц кажется ей самой бесстыжей вещью. Здесь все какие-то первобытно-дикие со своими насупленными взглядами и руганью матёрых сапожников по поводу и без, но она — это ошибка, доведённая до абсолюта. Рыжую девчонку все встречают с боязливым восторгом, приветствуют почти искренне, почти радостно. Она безразлично фыркает, поправляя истасканную футболку, чей ворот то и дело спадает, оголяя острую ключицу, на которой землистый цвет кожи выступает неровной дугой. Цокает, ведёт всем телом так, словно загривок вздыбливает, и вся толпа подростков, окружавших её с момента появления на заднем дворе, рассасывается, точно по мановению волшебной палочки. Алиса видит это издалека, со сломанной проржавевшей карусели, и сжимает свои предплечья сильнее. Она не знает наверняка, лишь предполагает, что слово рыжей девчонки играет не последнюю роль в этом Аду на Земле. Из чужих разговоров выхватывает обрывки про пятнадцать суток и «тюрягу». Как можно незаметнее следит за поведением и рыжей, и остальных детей. Собственные догадки её совсем не радуют. Рыжую девчонку боятся если не все, то очень многие. И этот страх, похоже, равен уважению. Алиса признаёт, что у неё самой вдоль хребта бежит дрожь, когда этот чужой во всех смыслах взгляд скользит по кому-то. Рыжая держится ровно, дерзко, выискивает, кого бы подтащить поближе, чтобы устроить немую дуэль. Приподнимает верхнюю губу, морщится, отчего шрам на переносице очерчивается более явно, когда её «жертва» тут же опускает глаза, стоит ей остановить своё внимание. Алису она, вроде бы, пока не замечает. Алиса про себя называет её Огоньком — с так и не выветрившейся верой в сказки, по-детски наивно, мягко и совершенно неподходяще. Девчонка словам предпочитает какие-то нездоровые звериные замашки: она часто скалится, рычит, рокочет, то и дело показывает странно выпирающие верхние клыки, гоняя других детей так, как это делал бы вожак в стае каких-нибудь животных. Огонёк часто держится одна и никогда надолго — с кем-то. Если и обращается, то сухо, отчуждённо и с таким видом, с каким, наверное, решают вопросы суровые дядьки-бизнесмены. Не то чтобы Алиса знает это, она только предполагает. Огонёк сдувает с глаз мешающие ржавые пряди, торчащие во все стороны света так, что их истинную длину определить практически невозможно. Алисе интересно, Алиса тянется к ней, но продолжает сторониться. Алисе и хочется и колется — от Огонька фонит какой-то оглушающей в своей правде опасностью и безрассудством. В один из дней она слышит её смех. Неровные, скачущие с тональности на тональность, лающие звуки приводят её в ужас. Алисе нравится. Она следует за рыжей девчонкой неуловимой тенью, но та теряется из виду каждый раз как-то совершенно необъяснимо. Пятнадцатилетней Алисе остаётся только злиться-злиться-злиться от досады. В её жизни появляется смутный и зверовато-дикий смысл, а с каждым днём всё укрепляются цели. Ещё непонятно, зачем ей это всё, пока только из простого интереса, но так хотя бы можно отвлечься и не грызть себя из-за всей этой ситуации с отцом. Алиса использует любые способы и ищет самые разные выходы. Так проходит ещё пара недель. Две полузнакомые тени она замечает на обратном пути в Здание (Алиса упорно отказывается называть это «домом»), замечает совершенно случайно, каким-то шестым-седьмым-восьмым чувством. Страх липнет сам собой, без приглашения и лишних просьб. Алиса вместо того, чтобы подняться по невысокому крыльцу и нырнуть внутрь, принимается вилять около, путаться по всей территории детдома, надеясь оторваться. Она не уверена до конца, но кажется тени — это двое мальчишек, что вчера кого-то пинали за детской горкой, грязно ругаясь и громко смеясь. От этого допущения легче не становится, поэтому Алиса даёт дёру за секунду до того, как за спиной разлетается подначивающий свист. Погоня выглядит нелепой, глупой, криво и косо скроенной, но Алиса бежит-бежит-бежит, не разбирая дороги, и от шума крови в ушах кажется, что мир под ногами расходится пополам. Мальчишки не отстают, что-то задорно визжат друг другу и бросают угрозы в спину своей «жертве». Алису выгоняют на пустой в недавно начавшийся тихий час дворик. Именно в этот день небо пасмурное и висит так низко, что кажется, будто ещё чуть-чуть и их раздавит. Алиса мечется загнанным зверьком, пытаясь найти лазейку, чтобы выбраться, но вокруг лишь сетка забора. Она уже хватается за неё пальцами, собираясь лезть наверх, как ей делают подсечку. Алиса падает навзничь под издевательский смех. Первый удар прилетает в солнечное сплетение, второй — куда-то по рёбрам. Содранная при падении коленка неприятно елозит по шершавому пыльному асфальту, пока Алиса пытается сгруппироваться так, чтобы пинки были не такими болезненными. Кто-то из мальчишек умудряется попасть носком кроссовки ей по лицу, и от этого боль становится острее, а по виску вниз, к щеке, начинает течь что-то тёплое и липкое. Бровь, куда пришёлся удар, горит и пульсирует, Алиса смотрит на чудовищ сквозь красную пелену и сильнее скручивается в комок, молясь всем высшим силам, чтобы её не трогали, чтобы перестали пинать с двух сторон, ударяя по позвоночнику, чтобы просто оставили… Она же… она же ничего не сделала! Она же просто пытается существовать, как и все остальные здесь, она никого не задирала, никому не мешала. За что? Слёзы от обиды, головокружения и кусачей боли начинают литься непроизвольно, вместе с новыми ударами и издевательским смехом. Алиса скукоживается до каких-то совсем уж жалких и ничтожных размеров, закрывая руками голову и потряхиваясь от страха. Всё меняется за какую-то долю секунды, она даже не успевает толком понять происходящее, слышит только отборный мат и какие-то несуразные визги. Разлепляет глаза с трудом, смаргивая подсыхающую кровь, судорожно глядит куда-то вверх. И первое, что она замечает более осознанно, — ярко-ржавый всполох где-то очень-очень высоко, гораздо выше, чем она сейчас. Алиса напрягает затягивающееся туманом сознание, узнаёт Огонёк и пугается ещё сильнее, когда на мгновение видит её глаза. У неё там, в радужке, плещется что-то бешеное, а во всём теле кипит плохо сдерживаемая ярость. Огонёк стоит между Алисой и мальчишками и всю ненависть выливает через утробный рык. Она бросается лихо, налетает хищником, хватает мальчишек цепко, до побелевших костяшек. Валяет их по асфальту, который уже давно от времени пошёл молниеобразными трещинами. Не жалеет ни сил, ни злости, кроет всеми проклятиями, по клочкам вырывая из них дурь. У Алисы всё разом холодным комком вниз ухается, когда к чужому визжанию примешиваются просьбы остановиться. До её слуха долетает стук, глухой, но всё равно грузный, а затем — тяжёлое хрипящее дыхание. Алиса утирает влагу с глаз, чтобы лучше рассмотреть происходящее и замирает: перепуганные мальчишки сидят чуть поодаль, все в пыли и грязи, смотрят огромными глазами на взъерошенную рыжую девчонку, что стискивает разбитые ладони и буравит их по-звериному тёмным взглядом. Когда на всю пустоту двора трещит скачущий с одного полутона на другой голос, у Алисы мурашки бегут по зудящему позвоночнику: — Если вы ещё раз к ней сунетесь… Сбивчивый лепет мальчишек различается уже с трудом: — Гиен, Гиен… мы думали, что просто попугаем её, попинаем немного, мы же как лучше хотели… — Как лучше?! — вскидывается рыжая и делает в их сторону шаг, топая. — Думали они, блять… Фыркает, поочерёдно отпинывает носками подозрительно чистеньких найков мелкие камушки и клацает зубами, говоря с холодным спокойствием и безразличием: — Увижу вас снова — выпотрошу и закопаю. Вон. — Гиен, прости нас, мы б-больше н-не будем, мы её н-никогда не тронем, об-бещаем… Попытки извиниться пресекаются повторным, с новым потоком закипающей ненависти: — Вон! Рыжая не просто кричит — она ревёт во всё горло, с клокотом, с диким шипением. Мальчишки подскакивают одновременно и убегают прочь с такой скоростью, что после них только пыль взлетает неровными и тут же оседающими столбами. Гиена мрачно следит исподлобья за бегством до последнего, всё сильнее хмуря беспорядочно взъерошенные брови. Облизывает губы и, вытирая пострадавшие костяшки о свои светлые штаны, презрительно бросает: — Шакалы. Резко оборачивается к до сих пор лежащей в позе эмбриона Алисе, приосанивается сильнее, разминая плечи, и шагает ближе. Начинает обходить, без особого интереса наблюдая за испуганной девчачьей дрожью, нарезает круг за кругом, а Алиса как-то обречённо ждёт ещё одного удара под дых. Ей бы встать с грязного бетона, но она лишь дёргается, когда над головой раздаётся относительно спокойное и подчёркнуто поучительное: — Они первые, но не последние. Будут ещё. Не научишься твёрдо стоять на ногах — тебя сожрут живьём. Нападать ты не умеешь, научись хотя бы защищаться. Тебе тут никто не поможет, отбиваться придётся самой. Поднимайся. Алиса делает попытку, но в колено стреляет неожиданной болью, а мир от резкого движения начинает вращаться по какой-то кривой оси и перед глазами всё плывёт. Она со стоном опускается обратно, прижимается щекой к пыльному бетону и кое-как фокусируется на белых носках кроссовок с красной прошивкой. Гиена нетерпеливо повторяет: — Вставай! — Я не могу… — хрипит Алиса с трудом, сглатывая со слезами и просьбу о помощи. — Можешь, — отрезает рыжая, цокая. От её уверенности и наигранности внутри у Алисы внезапно закипает поздняя злость. Она насуплено смотрит на чужие движения, когда перед ней опускаются на корточки. Гиена сдувает чёлку с глаз и произносит вкрадчивым тоном, будто открывает великую тайну: — Я не всегда и не везде могу успеть. Сегодня тебе повезло, но где гарантия, что завтра эти или другие обмудки не зажмут тебя в каморке рядом со спортзалом? А какова вероятность, что ты оттуда вообще выйдешь? Здесь не живут, радость моя, здесь выживают. И иначе не будет. Вставай. Алиса снова делает попытку, на этот раз получается удержать себя на руках чуть дольше. Гиена хлопает по своим коленям, поднимается и отходит на такое расстояние, с которого не помочь. Продолжает подначивать, добавляя к ноткам веселья то издевательство, то убеждение, что девочка перед ней — ничего не знающий и не понимающий нежный цветочек: — Думала, ты в сказку попала? Вынуждена разочаровать, радость моя, но это фильм ужасов… — Не думала, — немного невпопад огрызается Алиса, неизвестно откуда набираясь храбрости для такой дерзости. Утирает тыльной стороной ладони перемешанную с грязью кровь, размазывая по виску и щеке. Вместо продолжения слышит опять холодное и начинающее раздражать: — Вставай. Алиса собирает остатки сил и отрывает себя от земли, нетвёрдо становясь на ноги. Поджимает одну, с повреждённым коленом, морщится от более чем ощутимого дискомфорта и с вызовом смотрит в чужие светлые глаза, гордо поднимая подбородок. Гиена зеркалит её жест, внимательно и почти обеспокоенно оглядывает. Шаркает подошвой по сплетению трещин на асфальте и как-то странно отчуждённо выдыхает: — Тебе надо в медблок. Больше Огонёк ничего не говорит, разворачивается на пятках и идёт прочь, пряча ладони с подсохшей кровью на разбитых костяшках в карманы. Алиса потеряно стоит посреди пустого дворика и смотрит ей вслед, совершенно не уловив смысл слов. Рыжая вдруг останавливается, ударяя ногой в землю как нетерпеливая лошадь, и спрашивает, косясь вполоборота: — Ты идёшь? От вроде бы безучастного тона Алиса вдруг заметно веселеет, для неё даже такой ровный вопрос — уже что-то сродни заботе. Она энергично мотает головой в знак согласия и ковыляет следом. На раненую ногу наступать больно, и шипение сквозь зубы вырывается само собой. Алиса ойкает себе под нос, но шаг не сбавляет, равняясь с Гиеной. Та цокает и недовольно вздыхает: — Колено полусогнутым держи — легче идти будет. Алиса только послушно угукает и следует за рыжей, прихрамывая. По пути внимательно её изучает, кажется, видя так близко впервые. В ней играет детское любопытство, которое тянется ко всему яркому, ядовитому, опасному. Гиена — Алиса догадывается, что получила она своё «имя» из-за смеха — хмурится на её взгляд, но ничего против не говорит. Обнажает зубы, когда побитая девчонка не сдерживает себя и задаёт вопрос: — Как тебя зовут? — Гиена. — Это понятно. А по-настоящ..? — Гиена, — повторяет она жёстче, поворачивая голову в сторону собеседницы. Припечатывает тем тоном, после которого новые вопросы задавать резко бы расхотелось, — Я Гиена. — Приятно познакомиться, — с нотками обиды буркает Алиса, тут же нахохливаясь. Молчит какое-то время и всё же добавляет, — А я Алиса. Рыжая в ответ только кивает. Почему-то ей впервые не хочется бросить язвительное «да мне похуй». Она доводит Алису до медицинского крыла, передаёт в руки кудахтающей медсестре, которая тут же хватается за сердце (ещё бы она не хваталась, тахикардия с пятнадцати лет, меньше палёную водку надо было по подъездам глушить) при виде побитой девчонки. Усаживает пациентку и принимается рыться в шкафчиках, ища, чем бы обработать раны. Гиена наблюдает тенью из коридора, заглядывая в щёлку между дверью и косяком. Фыркает, когда вместо должного обеззараживания медсестра только промакивает ссадины влажной тряпкой — все флаконы со спиртом она давно уже отнесла домой для разбодяжки — и принимается «учить» нерадивую воспитанницу уму-разуму. Хорош учитель — в свои тридцать шесть выглядит на пятьдесят два, но объяснить тупоголовой молодёжи основы жизни считает едва ли не своей прямой обязанностью. Надо было самой залить этой девчонке колени перекисью, кажется, в какой-то нычке она ещё оставалась… Гиена хочет сплюнуть на грязный кафельный пол, но места подходящего не находится (пробы ставить негде во всём этом грёбанном здании!), поэтому лишь поправляет ворот постепенно выцветающей футболки и уходит, мгновенно теряясь в коридорах детского дома, где перегоревших лампочек больше, чем работающих. На следующий день Алиса ведёт себя увереннее, ходит с болезненно прямой спиной, старается не сутулиться и смотрит на остальных детей с зеркально затаённой угрозой. И пусть она на одну половину покрыта зелёнкой, а на другую — йодовой сеткой, но уже чувствует, что постепенно обрастает новой бронёй вокруг собственного невидимого стержня из стали и огня. Алиса затылком чувствует чужой неясный взгляд из тени, хватает по крупицам одобрение~~~
Рыбкина длинно выдохнула и села ровнее, выпрямляя спину и всем своим видом показывая, что охуительная история из её прошлого закончилась. Поджала губы и перевела взгляд на Гришу, который смотрел на неё с такой смесью эмоций, что не описать. Он тупо хлопал глазами, открывая и закрывая рот, пытался найти достойные слова и не находил. Сглотнул, прочистил горло и кое-как из себя выдавил, запуская пятерню в светлые волосы: — Охренеть, Рыбкина… Я и не думал, что всё… так. — Как, Измайлов? — по-доброму улыбнулась капитан, наклоняя голову к плечу. — Настолько… — он снова замялся, не зная, как лучше объяснить. — Сильно, что ли. — Я поняла тебя, — усмехнувшись, кивнула Алиса. Не удержалась и ещё раз прыснула от его шокированной физиономии, а после отвела взгляд. Спустя столько лет она вспоминала и говорила про это спокойно, как если бы делилась поездкой на шашлыки или в поход в детском лагере. Погружать демона в своё прошлое было чем-то интимным, настолько личным… она никогда не распространялась о своей жизни в детдоме, а о Гиене — тем более. И от этого история их знакомства в глазах парня становилась ещё более важной. Он снова поёрзал на кровати, укладываясь, и вдруг задумчиво произнёс, смотря в чёрный экран телевизора: — А ты ведь, получается, соврала мне, Рыбкина. — Чего? — с обидой и возмущением отозвалась она, нахмурившись. — Ты говорила, что была одна, — уклончиво пояснил Гриша, решив не повторять слово в слово «меня ведь никогда не любили», хотя прекрасно запомнил всё до последней буквы. — Но на самом деле с тобой всегда была Гиена. По вмиг изменившемуся лицу ведьмы он понял, что в очередной раз сморозил глупость. Рыбкина отвернулась, потупив глаза, скрестила руки на груди, закрываясь, и пробурчала что-то отдалённо напоминающее «не всегда». Повисло напряжённое молчание. Майор попытался как-то вернуть ту атмосферу, что была до его гениального умозаключения, но момент уже оказался утерян. Ища предлог убраться отсюда, Алиса посмотрела на свои часы и с каким-то радостным облегчением резко опустила ладони на свои колени, начиная подниматься. Измайлов поморщился от досады, когда услышал её нарочито бодрое: — Н-да, засиделась я у тебя тут, в отдел пора… ну, или в то, что от него осталось. Уже стоя на ногах, наклонилась к нему и быстро поцеловала в щёку. Без подтекста и двойного дна, в каком-то смысле даже сухо и бесцветно. Отошла быстрее, чем парень успел что-то понять, вся подобралась и только у самых дверей пожелала с искренней улыбкой: — Поправляйся, Гриш. — Обязательно, Рыбкина! — крикнул он вдогонку и тоже улыбнулся, услышав её секундный смешок. Упал на подушки, чертыхнувшись от боли в животе. Уставился в потолок и медленно проскользил взглядом к окну. В голове роились и неприятно гудели мысли. Измайлов не хотел этого признавать, но Алиса, несмотря на откровение, всё же теперь сторонилась его. Не боялась, может быть даже и не опасалась, но постепенно увеличивала дистанцию и возводила между ними стену, которая, по идее, должна была уберечь их обоих от ненужных проблем. Измайлов совершенно не помнил, что было в том подвале после того, как Ника отдала ему пистолет и ушла прочь. Его словно накрыл вязкий чернеющий туман и выбрался он из него только когда в глаза начал бить электрический свет больничных ламп. Ему казалось, что он слышал голос Гиены, лай её пса и тепло Рыбкиной сильнее нужного. События восстанавливались по ничтожным крупицам, кое-как собираясь в кривую картинку. И чем больше вспоминал демон, тем меньше ему это нравилось. Чтобы отвлечься, потянулся к прикроватной тумбочке, находя джойстик и пульт от телевизора. Как можно аккуратнее достал нужные предметы и настроил PlayStation, включая PES 2018. Безразлично выбрал первый попавшийся матч и поджал губы, чувствуя осадок от скорого ухода и общего поведения ведьмы. Успокаивало только то, что в ближайшее время она должна была прийти к нему вновь, чтобы доложить о ходе дела, да и вообще поделиться поведением Володи. Их наскоро сшитый план по поимке Мориарти приходил в действие. Когда дверь в палату снова открылась, Гриша тут же посмотрел на вошедшего, в каком-то предвкушении, надежде, что капитан забыла что-нибудь и вернулась. Узнав девушку, на мгновение сник, но быстро взял себя в руки и засветился удивлённой радостью — немного другой, чуть послабее, но всё равно искренней. Алёна деловито прошла, оставляя свою сумочку на стуле, и растянула губы в преувеличенно нежной улыбке…