За что казнили Анну Болейн

Несколько дней спустя мы были в Версале, где нам предстоял спектакль в самом дворце. Ожидался Пуанкаре и прочие важные люди, поэтому Дягилев лично присутствовал на всех репетициях и вникал во все даже больше, чем обычно. После одной из утренних репетиций он отпустил нас, а сам остался поработать. Рабочее место он оборудовал себе прямо в Зеркальной галерее, ни больше ни меньше. Я остался при нем, когда все разошлись, и ждал, что мы вместе пойдем завтракать, но Дягилев все не отрывался от своих бумаг. Казалось, он вовсе забыл о времени и не чувствовал ни усталости, ни голода, ни духоты (день был теплый, и в галерее было страшно душно), ни моего присутствия. Я не выдержал и решился отвлечь его: — Вы не голодны? — Нет-нет, дитя, — он бегло взглянул на меня и тут же снова наклонился над бумагами. — А ты? Пусть Павка* сводит тебя куда-нибудь и накормит. Я прекрасно мог сходить куда-нибудь сам, без того, чтобы меня отвели за ручку и накормили с ложечки, но не стал объяснять это Дягилеву, а просто отправился в крошечный павильончик в парке, торговавший для туристов сэндвичами, мороженым и прохладительными напитками. Денег у меня при себе было немного. Все, заработанное честным трудом, я отсылал матери, а в том, что касалось моих личных расходов, всецело полагался на щедрость патрона. Дягилев же оплачивал мои счета, но заботился о том, чтобы карманных денег у меня было как можно меньше, только на самое необходимое, ведь если вручить мне крупную сумму, я, боже упали, смогу потратить ее по собственному усмотрению! Как бы то ни было, на сосиску с булочкой и бутылку лимонада мне хватило. С удовольствием закусив на скамейке в парке, я подумал о Дягилеве: он, наверное, ужасно мучается от жажды, у него ведь диабет, и ему вечно хочется пить, да и длительный голод при таком состоянии едва ли полезен. Надеюсь, из моего предыдущего рассказа не сложилось впечатления, будто я плохо относился к Дягилеву и не желал ему добра? Вовсе нет. Пусть я не испытывал к нему романтических чувств, и меня подчас бесила настойчивая опека и руководство на каждом шагу, точно я был то ли беспомощным младенцем, то ли склонным к побегу преступником, — но я был привязан к нему и благодарен за все, что он сделал для меня. Я никогда не забывал, что это он меня создал. Без него я бы, наверное, так и отплясывал всю жизнь в мюзик-холлах, даже не подозревая о том, что за пределами этого душного мирка существует что-то большее и лучшее. Я, если угодно, всегда жалел, что не мог полюбить его так, как он того хотел, ведь это значило, что мой долг перед ним останется неоплаченным. Что еще я мог ему дать, кроме этого, — я, двадцатилетний малообразованный сопляк? В общем, я купил на оставшиеся деньги пару сэндвичей и бутылку пива и понес в Зеркальную галерею Дягилеву. У меня имелись сомнения, что он снизойдет до такой плебейской еды, но хоть пиво наверняка выпьет из-за мучившей его жажды, а оно, как-никак, питательное… — Будет лучше, если я отнесу ему это. У самого входа в галерею мне преградил дорогу Серж. Со времен разговора в поезде мы никак не продвинулись в осуществлении своего гениального плана. Мы даже не виделись, потому что Серж куда-то пропал. Мне некого было спросить о нем, но я решил, что он лечится после травмы. В тот день в Версале он впервые появился на репетиции, но у нас не было возможности пообщаться. Я думал даже, что наш уговор забыт, как часто бывает с прожектами, рожденными под воздействием наркотиков. Однако Серж, как оказалось, ничего не забыл и тянулся к моим подношениям для Дягилева, будто это было нечто само собой разумеющееся, мы же договорились! На нем, по случаю жаркой погоды, была свободная белая рубашка с открытым воротом, подчеркивающая темный густой загар. Синие глаза отражали блеск версальской позолоты. Я, разумеется, отдал ему и сэндвичи, и пиво. Любой бы не то что эту малость — руку бы дал себе отрубить, если бы на него посмотрели такими глазами. Серж проскользнул в Зеркальную галерею, оставив дверь приоткрытой, и я, стоя в тени, видел все, что происходило в этом залитом светом, наполненном нестерпимым сиянием пространстве. Дягилев по-прежнему сидел за столом и ничего вокруг себя не замечал. Серж приблизился медленно, неслышно ступая, как будто страшно оробевший и смущенный. Помедлил, собираясь с духом, и поставил на стол бутылку и завернутые в бумагу сэндвичи. Дягилев вскинул голову, вырванный из своих забот, узрел перед собой ослепительную красоту и едва успел что-то сказать, но Серж уже повернулся и бросился бежать через всю галерею. Мастерская работа, что и говорить. Дягилев уронил пенсне, а на лице у него появилось выражение… я бы сказал, беспомощное. Кто видел Дягилева с выражением беспомощности на лице, тот видел все в этом мире и больше ничему не удивится. Господи, как хотел я в тот момент оказаться на его месте и испытать то, что испытал он. Я был согласен на его возраст, на диабет, на все, чтобы пережить этот момент — оторваться от бумаг и увидеть перед собой невероятно красивого юношу, который пришел ко мне, ради меня, чтобы что-то для меня сделать. Я бы не стал просто сидеть и таращиться. Я бы воспользовался этой возможностью получше, будьте уверены. Когда Серж прошмыгнул в дверь и оказался передо мной, я беззвучно изобразил восторженные аплодисменты. — Как вы думаете, он не рассердился на меня? — шепотом спросил Серж. — С чего бы ему сердиться? — удивился я. — Может, он думает, что я наглый выскочка, который лезет со своими непрошенными услугами к занятым людям. — Уверен, он благодарен вам за заботу. — В самом деле? О, я был бы рад позаботиться о нем. Я и сам собирался купить ему что-нибудь поесть, когда появились вы. Как чудовищно много он работает, глаза совсем красные. Он спит по ночам? — Очень мало и дурно. Продолжая беседовать, мы вышли из дворца в парк. Это был удачный момент для того, чтобы побыть наедине и поболтать. Дягилев был занят, труппа разошлась, в парке нам попадались только редкие туристы. Нельзя сказать, что туристы совсем не интересовались нами, они все, независимо от пола и возраста, заглядывались на моего спутника, потому что, как я уже говорил, равнодушно пройти мимо Сержа и не обернуться ему вслед мог только слепой, но их любопытство было для нас неопасно. — Он мог бы нагружать себя меньше, если бы доверял своей свите, — заметил я, продолжая начатый во дворце разговор. — У него ведь полно всевозможных секретарей и помощников, поручал бы им больше дел. Но он если и поручит кому-то что-то, потом непременно сам пойдет проверять, все ли сделано. Он не может выпустить вожжи ни на секунду, ему надо быть везде, как будто без него земля остановится. — Но ведь она остановится, — убежденно сказал Серж. — “Русский балет” — это он. Все держится на его энергии, его чутье и вкусе. Мы существуем, потому что он нас сотворил. — Вы о нем говорите как о господе боге, — насмешливо улыбнулся я, не поверив в искренность этого сумасшедшего пиетета. Серж, похоже, вошел в роль верного дягилевского пажа и забыл, что передо мной вполне можно сбросить маску и передохнуть от фиглярства. — Так и есть, — Серж будто не заметил моей иронии. — Для меня он как господь бог. — А я-то думал, вы хотите его соблазнить. — Я хочу быть избранным им. Но для этого нужно, чтобы он меня заметил. Увидев симпатичный зеленый боскет, мы сошли с дорожки и уселись прямо на газон в тени лип. Боскет был огражден шпалерами из ровно подстриженного самшита, и эта зеленая стена надежно закрывала нас от редких посетителей парка, гуляющих поблизости. Серж полулежал на траве, опираясь на локти и запрокинув голову. Когда ветерок качал кроны лип, лучи солнца, проникавшие сквозь листву, прыгали по нему, будто играя и гладя, высвечивали то кончик носа, то аккуратное женственное ухо, то родинку на щеке, зажигали искры в блестящих иссиня-черных волосах. Я ничего даже не нюхал в тот день, но меня снова страшно потянуло к нему. Будто бы ища удобную позу на траве, я лег поближе, так, чтобы наши руки почти соприкасались. Ему ничего не стоило тоже немного подвинуться или просто расставить локти пошире, и тогда наши пальцы сцепились бы в колючей, свежеподстриженной газонной травке, но он этого не сделал. Впрочем, он и не отстранился. Интересно все-таки, как он относился ко мне без связи с нашим планом? Что он думал просто о своем ровеснике Патрике? Хотел бы он переспать со мной, если бы обстоятельства благоприятствовали? Я знал, что спрашивать бесполезно, правды он все равно не скажет, его ответ будет в любом случае примерно таков: “О да, конечно, Патте, если бы мы только могли!..” Дружба со мной была в его интересах, и он не разрушил бы ее отказом, который задел бы мое самолюбие. Серж меж тем достал сигарету и снова предложил мне. — У вас есть еще? — уточнил я, вспомнив, как ограбил его в поезде. Серж махнул рукой. — Мне все равно нужно отвыкать от курения, ведь Сергей Павлович этого не выносит. Но если вы так щепетильны, можем разделить эту сигарету на двоих. И мы принялись курить вдвоем, передавая сигарету друг другу, и это оказалось неслабым эротическим переживанием. Его губы смыкались на фильтре — и через мгновение этого же места касались мои губы. Мне казалось, что я чувствую его вкус, слизываю его частицы, оставшиеся на влажной папиросной бумаге. Его манера выдыхать дым, чувственно округляя губы, могла свести с ума. Но меня раздражало, что он все время трещит о Дягилеве. Сергей Павлович то, Сергей Павлович это. Какой он великий человек, сколько всего он сделал для искусства, и какая это честь для всех нас — принадлежить к его миру. Вдобавок, Серж был ужасно патетичен. Дело, которое мы с ним задумали, было со всех сторон неблаговидным, но он очень старался подобрать для происходящего красивые и возвышенные слова. Из его речей выходило, что он хочет стать для Дягилева поддержкой и опорой, помочь ему нести тяжкий крест, стать его родственной душой, ведь великому человеку, должно быть, одиноко на вершине мира. — Вы хоть понимаете, — цинично спросил я, перебив его рассказ о том, что он раздобыл книгу Палладио, которую не смог одолеть я, и прочитал ее, а теперь жаждет обсудить с Сергеем Павловичем, — что вам придется спать с ним? Или вы думаете, что будете только обсуждать с ним книги? Серж недовольно покосился на меня и сухо сказал: — Понимаю. Я не вчера родился. — Вы хорошо представили себе, как это будет? — спросил я. Мне хотелось спустить его с небес на землю. Хотелось, чтобы он перестал так мечтать о Дягилеве. Я, признаться, не то чтобы ревновал, но завидовал Дягилеву. — У вас вообще есть опыт с мужчинами? Серж слабо мотнул головой, глядя в землю. Что ж, по крайней мере, я получил ответ на один из волнующих меня вопросов. Серж решительно предпочитает женщин (иначе давно уже попробовал бы с мужчиной хоть раз, ему ведь ничто не мешало, кроме собственного нежелания). Какая досада. Ну ладно, тем хуже для него. — Нет? — уточнил я и подполз поближе, чтобы заглянуть в его лицо. — Совсем никакого? — Неужели мы должны это обсуждать? — Но ведь это важно, мой дорогой. Именно это, а не прочитанные вами книги. В этом будет состоять ваша роль, а вы не имеете о ней никакого представления. Серж вдруг вздрогнул, будто испуганный внезапной мыслью, и осмелился взглянуть на меня: — Хотите сказать, что я… не понравлюсь ему? Из-за того, что я… ну… не умею… не знаю, как?.. Вообще-то, дело обстояло ровно наоборот. Неопытность принесла бы Сержу дополнительные очки в глазах Дягилева. В свое время он был неприятно удивлен, обнаружив опыт у меня. Я учел ошибку и в дальнейшем изображал в постели бессмысленное бревно, но, кажется, так и не сумел полностью загладить того первого впечатления. Но Сержу я об это не сказал, потому что в эту самую минуту у меня возник свой собственный план. — Вообще-то, да, — важно ответил я, — вам бы следовало поднабраться опыта. У Дягилева большой выбор, знаете ли, и он очень требователен. Бедный Дягилев, какую чудовищную напраслину я на него возвел. Из всех джентльменов, с которыми мне приходилось иметь дело, он был самым непритязательным. В последнее время, из-за неладов со здоровьем и постоянной усталости, ему и вовсе было не до меня. Посидеть у него на коленях да несколько поцелуев — вот и все, что от меня требовалось. Но Серж легко купился на мою жуткую ложь. Он ломал руки и смотрел прямо перед собой невидящим взором, явно чувствуя себя в тупике. — Патте… — решился он наконец. — М-м-м?.. — Не сердитесь на мою прямоту, но раз мы все равно обсуждаем все эти… вещи... Одно удовольствие было смотреть на него — черные брови ломаются, ресницы трепещут, алый язык часто-часто облизывает губы. — И что же? — Не могли бы вы, — прошептал Серж, шумно выдохнув, — рассказать, что от меня потребуется? Я демонически расхохотался. — Рассказать? Как вы себе это представляете? Этому нельзя научиться в теории. Но, — прибавил я как можно небрежнее, старательно скрывая всякую личную заинтересованность, — могу предложить вам практическое занятие. — То есть? — Серж опешил и захлопал глазами. Я широко улыбнулся, не снисходя до дальнейших объяснений. — А если кто-нибудь узнает? Об этом я и сам думал, и мне было чертовски страшно. Но это был мой единственный шанс добраться до Сержа, ведь после сегодняшнего происшествия в Зеркальной галерее Дягилев наверняка скоро наложит на него лапу, и тогда уже никакие педагоги-репетиторы Сержу будут не нужны. Глупо, безрассудно, но я решил рискнуть. Хоть раз в жизни я должен был просто получить что-то для себя. — Нам придется быть очень осторожными, — ответил я. — Но это ведь ради нашей цели. Подумайте, как далеко мы продвинулись. Неужели мы от всего откажемся, только потому что вы ни на что не годитесь в постели? — Я все-таки думаю, что вы могли бы просто рассказать мне на словах, что я должен делать, — нервно настаивал Серж. Я закатил глаза. — Ну хорошо, давайте я скажу вам на словах, что вы должны взять в рот член и пососать. Справитесь, как думаете? Серж покраснел. Его румянец был великолепного насыщенного цвета, как бычья кровь, и идеально сочетался со смуглым тоном щек. Точно так же он будет краснеть, когда я начну учить его всяким гадким вещам, и не на словах, а на деле. — Вы этому собираетесь меня учить? — прошептал он. — И этому, — подтвердил я, стараясь изображать полное хладнокровие. Я ведь только для пользы дела предлагаю, не для своего удовольствия. — И многому другому, что вам необходимо уметь. Я, кажется, уже говорил вам, что Дягилев очень требователен.