За что казнили Анну Болейн

Почему я, в самом деле, позволил Сержу забрать все, что принадлежало мне? Самое простое объяснение, которое напрашивается: он очаровал меня и обвел вокруг пальца. Я всесторонне рассмотрел эту версию и говорю как на духу: нет, я не был им очарован. Да, он меня привлекал, очень привлекал, до чертиков привлекал, но эта магия действовала, только пока он был поблизости. За то лето, которое я провел один в Париже (ибо Дягилев покинул меня не на неделю и даже не на две; возможно, таковы были его намерения, но, оказавшись в Италии в компании Сержа, он не смог прервать этот вояж), я ни разу не вспомнил о нем. Все общество разъехалось из города, и над душой у меня не стоял не только патрон, но и его многочисленные светские знакомые, и не было совсем никакого риска, что кто-то увидит меня, скажем, за столиком ресторана в неподходящей компании и донесет. Только Кохно ошивался поблизости, но я не боялся его, потому что он и сам, судя по некоторым признакам, неплохо проводил время. Похоже, он уже списал меня со счетов как фаворита Дягилева, и его больше не интересовало, как я живу и что поделываю. В общем, я был занят своими делами, и Серж ни разу не возник в моих мыслях. По-моему, это со всей очевидностью свидетельствует, что у него не было никакой власти надо мной, и если я что-то делал (например, помогал ему охмурить Дягилева), то только потому, что сам этого хотел и это отвечало моим собственным интересам. Иными словами, не все, что принадлежало мне, действительно было мне нужно, и я был готов добровольно это отдать. Только в середине августа пришла телеграмма от Дягилева, предписывающая нам с Кохно ехать в Монте-Карло и готовиться к началу сезона. Мы так и поступили. В Монте-Карло понемногу съезжалась вся труппа. Начались общие классы и первые репетиции. Свободное время проводили на пляже. И ждали Дягилева. Наконец пришла очередная телеграмма, отправленная из Ниццы и извещающая, что к вечеру того же дня он будет тут. Я наблюдал за его прибытием с балкона своего номера. Когда подъехало такси, из него сначала стали выгружать вещи — чемоданы, саквояжи, шляпные коробки, которые не помещались в багажном отделении, и часть пришлось утрамбовать в салон. Я не поверил своим глазам. Это было совершенно не похоже на Дягилева. Путешествовал он всегда со всей помпой, как подобает солидному джентльмену, жил только в дорогих отелях, питался только в хороших ресторанах, но вот вещей у него при себе всегда было немного, и все умещались в одном небольшом чемодане. За десятилетия кочевой жизни он научился обходиться в дороге только самым необходимым и не таскать за собой лишний скарб, поэтому так странно было видеть, как таксист выносит и выносит, передает и передает выстроившимся на лестнице коридорным новенькие чемоданы со сверкающими замочками. Это напоминало процессию в спектакле, когда какой-нибудь восточной царице подносят бесконечные дары. Наконец из такси получил возможность выбраться сам Дягилев, а следом за ним появился Серж — в прекрасном летнем костюме и шляпе, сияющий как солнышко. Я отступил с балкона в номер и решил, что, пожалуй, навстречу патрону не выйду. В моем положении это простительно, после того как Дягилев с такой бестактностью показал всем свое новое приобретение. В действительности же мне хотелось обдумать, как вести себя теперь — как ни в чем не бывало, изображать ревность и отчаяние или считать себя отныне свободным человеком и держаться соответственно? Желательно было посоветоваться на этот счет с Сержем. Вместо того, чтобы въехать в номер по соседству с моим, Дягилев поселился дальше по коридору, а смежные комнаты отдали Сержу. Для меня это было удобно, теперь мне будет проще приходить и уходить, когда вздумается, но все равно, каков цинизм! Дягилев отлично знает, что такое ревность и какие муки она может доставить. Почему бы ему не допустить, что его мальчики тоже могут иметь какие-то чувства и страдать? Он не зашел ко мне и не послал за мной. Не сделал ни одной попытки объясниться и сказать, что ему жаль. Я не собирался лить слезы, но был порядком шокирован и чувствовал себя вещью даже больше, чем раньше. Встретиться с Сержем оказалось непростой задачей, потому что он с самого прибытия сидел при патроне. Но наши балконы выходили на одну сторону, и в конце концов мы одновременно выглянули подышать воздухом и увидели друг друга. Серж так и расцвел, будто страшно скучал по мне и был безмерно счастлив нашей встрече. Не скрою, мне это было приятно. Я решил, что эта радость при встрече вполне искренняя. Зачем ему притворяться теперь, когда он уже достиг всего, что ему было нужно, и больше не нуждался во мне? Я жестом предложил ему зайти ко мне. Серж сначала нахмурился и помотал головой, но я настаивал, и тогда он, после колебаний, с недовольным видом кивнул, дескать, ладно, ладно. Через минуту он уже проскользнул в дверь моего номера. — Я совсем ненадолго! Мне нельзя никуда уходить, он непременно хватится и будет допытываться... — Можешь не объяснять, я помню, как это было, — перебил я и не без удовольствия заключил его в объятия. — Итак, поздравим же друг друга. Серж смеялся и заглядывал мне в лицо. И тут я заметил, что в его облике что-то изменилось. Он оставался все-таким же невероятно красивым, но немного по-другому. Неужели это дорогой вечерний костюм и элегантная стрижка сделали его таким? Я вглядывался и вглядывался и наконец понял и опешил: — Твой нос... Серж, которого я знал раньше, был очаровательно курносеньким, тогда как на лице у нынешнего красовался чрезвычайно изысканный длинный нос, прямой, не считая аристократичной горбинки. — Сергей Павлович заставил меня сделать операцию, — объяснил Серж. — Сказал, что мне нужен классический нос. — Ну и ну, — присвистнул я. — И как это было? Очень больно? — Мне до сих пор больно, — печально сказал Серж. — Я боюсь, что мой бедный нос теперь никогда не заживет. Хорошо еще, что отек спал. Еще вчера я выглядел как запущенный сифилитик, можешь себе представить? Я снова присвистнул. От меня Дягилев в свое время тоже требовал жертв во имя красоты — заставлял удалять волосы на теле. Якобы это ужасно некрасиво — выходить на сцену шерстистым, если предполагается открытый костюм, как, например, в “Дафнисе и Хлое”. Но я-то знаю, что из зала шерсть на моих голенях было даже не видно, не говоря уж о других местах, скрытых под костюмом, просто она не нравилась самому Дягилеву. Сбривать ее не годилось, она ведь быстро отрастала и кололась. Посему ее нужно было непременно удалять с помощью горячего воска, и не передать словами, как больно это было, настолько больно, что я лишь пару раз заставил себя вытерпеть эту пытку, а потом совершенно перестал понимать намеки. После того, через что пришлось пройти Сержу, горячий воск показался мне просто безобидной причудой нашего патрона. — Надеюсь, эта жертва не кажется тебе чрезмерной, — сказал я. — Никакая жертва не покажется мне чрезмерной, — ответил Серж. — Я готов сделать для Сергея Павловича все, что угодно. Хоть войти в костер. Я насмешливо закатил глаза, давая понять, что уж наедине мы могли бы обойтись без притворства. Но Серж не унимался. — Не представляю, как ты мог с такой легкостью отказаться от него. Никто не сравнится с ним! Он такой мудрый, такой знающий, такой сильный. Рядом с ним я чувствую себя маленьким ребенком, и мне это нравится. — И даже в постели с ним тебе нравится? — цинично спросил я. Серж с высокомерным видом скрестил руки на груди. — По крайней мере, он ни разу не сделал мне больно. В отличие от некоторых. — Подожди, — я по-настоящему удивился, — вы с ним… делали это? Вместо ответа Серж скромно опустил ресницы. — Ты врешь! — заявил я. — Хватит тебе! Он таким не занимается. — Если с тобой не занимался, это ведь не значит, что вообще ни с кем не занимается. Я был вынужден сесть на стул. У меня это не укладывалось в голове. — Было очень мило, — Серж мечтательно вздохнул. — Я последовал твоему совету и сделал вид, будто у меня нет опыта, и знаешь, я захотел, чтобы его и вправду не было, чтобы он был у меня первым. — Ты сейчас неумело пытаешься меня оскорбить, — констатировал я. Может, я и не самый лучший в мире любовник (хотя за время, проведенное без Дягилева, я расширил свой репертуар и улучшил технику не только в балетном классе с мадам Нижинской), но допустить, что я могу оказаться хуже Дягилева, было невозможно. — Вовсе нет, Патте, просто ты совсем не был нежен со мной и вообще, по правде, думал только о своем удовольствии. Теперь я это знаю. Можно подумать, Дягилев обычно думает о чем-то другом. Ну да ладно, если Серж даже передо мной предпочитает ломать комедию, это его дело. — Ну, а со мной что теперь будет? — спросил я. — Он все еще намерен держать меня в своем серале? — Он обещал, что я буду единственным, но… — Серж недовольно поморщился. — Надеюсь, тебя он действительно забыл, но я совсем не уверен насчет Крысы. — Кого?.. — не понял я. — Кохно. Сергей Павлович клянется, что между ними ничего нет, но кто может знать наверняка? — Это точно, — согласился я, — насчет Кохно никто не может знать. — Ему придется уйти. Я засмеялся, позабавленный этой решимостью с первых же дней в новой роли наводить свои порядки в труппе. Кто уйдет, а кто останется — это всегда решал только Дягилев и меньше всего интересовался при этом мнением своих мальчиков. — А Кохно говорит, что это тебе придется уйти. Даже не знаю, кому из вас верить. — Мне, разумеется, — ответил Серж абсолютно серьезно, будто не заметил моей иронии. — Меня ты тоже намерен выжить? — Тебя — нет, — благосклонно ответил Серж. — Мы же друзья, так? Ему пора было возвращаться к себе. — Как мне вести себя теперь? — спросил я, когда мы прощались. — Показывать, что я обижен? Ненавидеть тебя на пару с Кохно? — Я думаю, — сказал Серж, — тебе лучше вести себя, как будто ничего не случилось, и не показывать неудовольствия. Сергей Павлович не любит чувствовать себя виноватым. Когда он ушел, я задумался о том, дан ли этот совет в моих интересах, или же Серж нарочно подсказал мне неверную линию поведения, чтобы я вызвал неудовольствие Дягилева. Действительно ли он мой друг? Но я никогда не был силен в подковерных интригах и в конце концов решил, что стану просто плыть по течению, и будь что будет. Я не буду притворяться и изображать чувства, которых не испытываю. Мое поведение будет максимально естественным и, похоже, оно будет как раз таким, как советовал Серж. Ох, черт. Еще один сюрприз ждал нас всех на классе утром. Серж пришел без опоздания, но одним из последних и невозмутимо, будто в полном своем праве встал к центральной палке, где были места солистов. Наши звезды — Войцеховский, Славинский, Вера и моя дорогая Хильда*, с которой я немного общался, потому что она была моей соотечественницей, — выразительно переглянулись, но объяснили этот демарш тем, что Серж просто обнаглел в связи с грандиозными переменами в своей личной жизни. Я сперва тоже так подумал. Но потом началось. Уже на простейших батманах я заметил, что у Сержа разительно изменился не только нос. Его стопы стали удивительно красивыми и собранными, приобрели элегантный изгиб, вытянутый носок касался пола с безупречной точностью даже при высоком темпе. Его руки тоже стали совсем другими - певучими и лиричными, немного слишком женственно скругленными, но это смотрелось очень изысканно. Его осанка, разворот плеч были по-настоящему царственны. На середине, когда дело дошло до вращений и прыжков, на Сержа смотрели уже все, и, наверное, каждому хотелось себя ущипнуть, потому что это преображение из угловатого статиста в блестящего танцовщика, достигнутое всего за пару месяцев, можно было объяснить только магией. Серж просто выполнял экзерсис, спокойно и сосредоточенно, будто так было всегда. Дягилев тоже присутствовал на классе (несомненно, зашел, чтобы насладиться эффектом) и весь прямо сиял от удовольствия и гордости. В который раз он оказался великим провидцем и разглядел то, чего не видел больше никто, - алмаз, спрятанный в глубине темной и неблагородной породы. — Не расстраивайся, — тихонько сказала мне после класса мадам Нижинская. — То, что его смогли натаскать на экзерсис, еще не значит, что он сможет станцевать спектакль. Наверное, мне следовало бы расстроиться, но чувством, которое я испытывал в действительности по отношению к Сержу, было уважение. Даже, пожалуй, восхищение. Я был рад, что он не стал просто очередным мальчиком для удовольствий, какие бы неприятности это ни сулило мне. Хотя почему “неприятности”? Соперничество полезно для артиста.